Текст книги "Сочинения в двух томах. Том второй"

Автор книги: Ганс Гейнц Эверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Глава вторая
О ГУСЯХ, ДУХАХ И ПИЯВКАХ

В эти недели Эндри Войланд жила совсем одиноко. Когда наступали сумерки, она гуляла по парку, посещала концерты в расположенном поблизости «Карнеги-холл». Позднее, когда стало холодно, она купила себе коньки, ходила на каток, как двадцать лет тому назад. Она думала, что разучилась кататься. Колеблясь, почти боязливо, сделала первые шаги. Но уже через несколько минут все наладилось. Ноги перепрыгнули через эти годы и служили ей так же, как и в былое время. Один за другим она припомнила свои маленькие фокусы: бег по кругу, голландца, восьмерку, тройку и прочее. Все как-то само собой. Точно ее наполняла новая жизнь: ее и еще другая.

Это тоже было воспоминанием. Как ноги припомнили давно забытые движения, так мозг обрел давно потерянные чувства. Это чувство было как бы предчувствием будущего. Скоро должен подуть ранний мартовский ветер, должны зашуметь апрельские дожди, нежный муссон начнет целовать зеленые нивы. Так ведь было тогда, когда она бегала по льду на нижнем Рейне, у замка Войланд. Старые рукава Рейна, затоплявшего всю страну, лед, гладкий лед на необозримых равнинах и редко, редко – человек! Так было и теперь… Хотя вокруг нее толпились люди, а это болото в Централ-Парке было лишь жалким суррогатом Рейна. Но она не замечала людей. Она была одна, жила для себя, согретая и наполненная этим предчувствием новой весны.

Знакомых она встречала редко. Если нельзя было уклониться, здоровалась, говорила несколько безразличных слов, быстро обрывала разговор и уходила. Несколько раз ее вызывал Брискоу, чаще ей писала Гвинни. Она отвечала ей, говорила с ее отцом, но все коротко, уделяя этому лишь минуты. И немедленно стирала все из своей памяти.

Она была одинока. Часами одна сидела в своей комнате. С катка приходила домой с нервами, мускулами и жилами, насыщенными растущим сладострастием. Полусознательными желаниями гусеницы, чувствующей, что ей скоро предстоит окукливаться. А затем, когда она будет спокойно лежать и дремать, будут расти ее крылья, спадет узкая оболочка, и она полетит в эфир, ко всем солнцам.

Она больше не наводила на себя красоту. Губная помада и пуховка лежали без употребления. Но ей было жаль отрезанных волос. Даже дома она носила на голове шелковый платок в виде тюрбана.

Она лежала на диване, сидела в кресле – перед ней лежал белый лист со словами: «Эндри Войланд». Все, что о ней знала, она хотела записать, на десятках, на сотнях страниц. Еще раз перечесть. Затем – кому она это передаст? Кто поймет это так, как понимала она? И снова она не нашла другого имени, кроме имени своего кузена Яна Олислягерса.

Он, всегда он! А он едва о ней думал, редко ей писал. Уже многие годы она не видала его. Нет, и его хотела бы она забыть.

Никому она не желает отдавать эти страницы, а бросить их в огонь, потопить в пламени, в котором скоро утонет сама…

Но она не написала ни одной строки, ни единого слова.

Она лежала на диване и думала.

Замок Войланд! Некогда это была мрачная речная крепость. Кругом – рвы и темный дикий лес. Подъемные мосты к гигантским воротам. На них – много гербов. Здесь жили древние роды. Когда вымирал один, усаживался другой: родственные семьи, потерянные ветви. Шоненвельдты и Эйленбурги, Цульнгардты и Викеде, Бронкгардты, Круа и Спаены.

В XVII веке над башнями пролетел красный бранденбургский орел. Тогда здесь жил правнук великого курфюрста. Юный Фридрих II, только что сделавшийся королем, в первый раз пригласил сюда Вольтера. В его честь реял над замком черный прусский орел.

Едва ли они тут чувствовали себя приятно. Когда они хотели забыть ежедневный труд, им нужна была легкая игра мерцающих солнечных лучей: Сан-Суси.

Поэтому-то прусский король и продал старую речную крепость.

Теперь в ней поселились Войланды и перестроили ее. Создали нечто вроде английского поместья, наподобие Виндзора. Насадили большой английский парк. Но ров остался. По подъемному мосту кареты подъезжали к заросшему плющом замку. По обе стороны дороги стояли бронзовые олени. На юго-запад шла холмистая, покрытая лесом земля. Там был Лесной Дом, где жили соколы.

Тут царила бабушка – Роберта фон Войланд, графиня фон Краненбург на Рейне.

Эндри не знала точно, когда ее привезли к бабушке. Отец ее умер до ее рождения. Она оставалась с матерью четыре-пять лет, пока не умерла и та. Но об этом времени жизни с матерью у нее не сохранилось никаких воспоминаний.

В Войланде жили: старая барыня – она не была тогда еще старой (сорока пяти или сорока шести лет) и прислуга. И маленькая девочка Эндри, всегда где-то шнырявшая.

Никто не заботился о ней, меньше всего – бабушка. Она росла как сорная трава. Люди звали ее Приблудной Птичкой. Это прозвище пустила в ход старая Гриетт, ключница. Приблудная Птичка – потому, что однажды ее сюда занесло точно снегом с неба. А также и потому, что она всегда пропадала. Всегда ее надо было искать. Ее находили у ручья, или на верхушке ольхи, или спящей в хлеву, в яслях у коров. Но скоро ее уже никто не искал. Осталось только имя: Приблудная Птичка.

Однажды она пришла к бабушке и спросила: «Что мне делать?»

У барыни не было времени для ребенка. Она уже стояла в амазонке, в высокой шляпе с длинным страусовым пером. Питтье, конюх, хлопнул в ладоши. Она вышла, вскочила на лошадь – ей надо было ехать на соколиную травлю цапель.

И она, смеясь, крикнула с седла:

– Что тебе делать? Иди – паси гусей!

Тогда ребенок побежал к конюшням.

– Чего ты хочешь, Приблудная Птичка? – спросил ее сторож конюшни.

– Я хочу гусей, – пожелала она, – и ты должен мне их дать.

Он не хотел, но девочка так настаивала, что он посоветовался с другими. Ничего нельзя было поделать! Ей должны были дать гусей. Так сказала графиня. Поэтому сторож вырезал ей длинный ивовый прут с несколькими ветвями и листьями у верхушки.

И она погнала гусей, тридцать семь крупных птиц и несколько утят, через двор замка, через ворота, через мост и через парк на луга.

Отныне она ежедневно пасла гусей. В кошеле, перекинутом через плечо, она носила свои бутерброды, которые ела, когда солнце стояло высоко на небе. Только к вечеру она возвращалась домой, бежала в хлев, пила свое молочко. Ей было тогда пять лет от роду, и бегала она босиком.

А бабушка смеялась.

Однажды летом, довольно поздно после полудня, она спала под ивами у ручья, где плавали ее гуси. Их пас старый гусак, которого она прозвала Филиппом. Он был ее добрым другом, с ним она делила свой обеденный хлеб.

Вдруг она испугалась. Горячее дыхание ударило ей в лицо. Она открыла глаза. Над нею – гигантская голова, коричневая, белая внизу, огромный рот, полный жестких зубов. Теплая пена капнула ей на лицо.

Она громко крикнула, ухватилась обеими ручками за мягкие ноздри, в страхе громко вцепилась. Лошадь отбросила назад шею, подняв девочку вверх. Тогда она отпустила руки, подпрыгнула и спряталась за ивовый пень.

– Филипп! – заплакала она. – Филипп!

Бешено шипя и свистя, пышущий гусак с распростертыми крыльями бросился на помощь и стал бить крепким клювом ногу лошади. В одну минуту сюда слетелись гуси из ручья и с откоса. Один молодой взлетел высоко и уцепился за лошадиную спину. Остальные били ее крыльями, гоготали, клевали, трещали. Лошадь испугалась, хотела встать на дыбы, прыгнула в сторону. Сидящий на ней потерял стремена и с большим трудом удержался в седле.

Но буря стихла так же внезапно, как и налетела.

Гусак был умница. Он быстро узнал лошадь. Это ведь была старая Лена, с которой она водил дружбу много лет. Лена, к которой он не раз приходил в конюшню, к ее стойлу, когда ему уж слишком надоедал его глупый гусиный народ! В одну секунду он сложил крылья, потер шеей о ногу кобылы, почти ласкаясь. Тотчас же прекратился и шум взволнованных гусей.

Наступил мир, точно ничего и не произошло. Только юный гусь еще раз взлетел к лошади, но Филипп отогнал его к ручью.

– Ну, выходи из-за дерева! – крикнул громкий голос.

Пастушка осмелела.

На старой Лене сидел белокурый мальчик, шестью годами старше ее. Ей он показался чрезвычайно большим.

– Это ты – Приблудная Птичка? – спросил он.

– Да, – прошептала она.

– Я – Ян, – сказал он, – твой двоюродный брат. Я приехал в Войланд на каникулы. Я должен доставить тебя домой, – так сказала бабушка.

– Нет, – ответила девочка, – я должна сторожить гусей. Я приду, когда будет вечер.

– Да уже вечер! – крикнул мальчик. – Взбирайся ко мне, босоножка.

Она осмотрелась и увидела, что солнце стоит уже низко. Так долго она спала…

Она подала мальчику свой прут и принялась за работу. Это было нелегко. Она карабкалась по передней ноге, держалась за гриву. Кобыла, повернув к ней голову, добродушно смотрела на девочку. Раза два она сваливалась вниз, но не сдавалась, делая все новые попытки. Правой рукой Эндри уцепилась за ремень стремени, левой – за гриву. Всадник подхватил и тянул ее вверх. В конце концов ей удалось залезть. Она сидела в седле по-мужски, запыхавшись, часто дыша. Но была рада, что счастливо взобралась. Рад был и мальчик. И старая Лена не меньше их. Никакая другая лошадь не позволила бы, конечно, так карабкаться на себя.

Ехали они очень медленно, спокойным шагом, который Лена так любила. Погонщица гусей вздыхала: нелегко ведь гнать гусей, сидя так высоко! Никогда бы они не вернулись домой, если бы не было Филиппа. Но он помогал, желая показать Лене свою власть над гусиным стадом.

Они были в конюшне. Мальчик вынул из кармана сахар. Девочка взяла кусочек – нет, она нисколько не боится большого зверя – и засунула свою ручку в его рот. Лена неодобрительно закачала головой – так ведь нельзя слизнуть сахар! Ведь она не груша, на которую взбираются дети!

Ян показал Приблудной Птичке, как это делается: кладут красиво на ладонь кусок сахара.

Снаружи во дворе кружился Филипп, не ушедший спать вместе со своим гусиным народом. Пришла серая кошка с мышью в зубах. Тотчас же Филипп оказался около нее, задержал ее и разыграл роль разгневанного и крайне испуганного. Кошка уронила мышь, которая немедленно оказалась в клюве у гусака. Он не признавал, что только кошки должны есть мышей.

– Покажи твои пальцы, – потребовал Ян. – Какие они у тебя грязные! И шею ты могла бы хоть раз вымыть. Кто смотрит за тобой?

– Катюша, – ответила Приблудная Птичка.

Мальчик громко закричал на весь двор:

– Катюша! Катюша!

Быстрой походкой к ним шла высокая девушка с волосами, как лен. Но мальчику казалось, что она идет недостаточно быстро.

– Беги же! – кричал он ей, – беги, лентяйка Катюша! Мигом, когда я зову!

Девушка побежала. Мальчик ей нравился.

– Возьми ее с собой, Катюша! – приказал он. – Приведи ее в порядок, надень чистое платье. Сегодня вечером она должна есть с нами за одним столом – так сказала бабушка. И посмотри на ее шею! Она три недели не мыта. Смотри лучше за ребенком. Руки, ноги – все. Слышишь, Катюша!

– Да, паныч, – отвечала служанка.

Ян пошел. Не оборачиваясь, он шел к замку. Обе смотрели на него с открытым ртом и вытаращенными глазами.

– Пойдем, Приблудная Птичка, – сказала Катюша и взяла малютку за руку.

Босоножка вырывалась и отбивалась.

– Нет, я не хочу, – кричала она, – не хочу и не могу, ты не должна вести меня за руку. Я могу сама.

Разве вела бы Катюша за руку его, кузена Яна? Не посмела бы этого! «Паныч» – называла она его.

За ужином они сидели только втроем за длинным столом в большом зале. Во главе стола – бабушка, с одной стороны – мальчик, напротив него – девочка. Она была очень чисто вымыта. Это стоило слез и упорной борьбы с Катюшей. Волосы были подстрижены, а сзади висели две перевязанные розовой ленточкой косички, так туго закрученные, что походили на мышиные хвостики. На ней было светло-зеленое, только что накрахмаленное и выглаженное платьице, царапавшее ей шею. Белые чулочки и черные ботинки жали ножки.

Бабушка смеялась.

Малютка сидела на высоком стуле. Носик ее едва виднелся над столом. Длинный Клаас Шиттекатте, прислуживавший им в белых нитяных перчатках на огромных лапах, из сострадания подложил под нее пару подушек. Он хотел порезать для нее мясо, но бабушка сказала:

– Оставь ее, Клаас, она должна сама справляться… Она справилась со всем, но это нелегко ей далось.

Ей ничто не нравилось на этом ужине, даже молочко. В коровьем хлеву оно было вкуснее.

Мальчик заявил:

– Я должен тобою заняться, так сказала бабушка! Приблудная Птичка кивнула головой и ждала. Они сидели вдвоем, согнувшись, в кустах.

Он не знал, как за это приняться. Наконец он спросил:

– Ты умеешь молиться?

Она снова утвердительно кивнула. Это она умеет, уже давно кто-то ее научил – да, мама! Но теперь она уже снова забыла.

Он подумал, но ничего подходящего не приходило в голову.

– По-моему, ты можешь и не молиться, – сказал он. – Я уже тоже больше не молюсь.

Затем он спрашивал, знает ли она сказки, и рассказывал ей все, что взбредало на ум. Все это шло через пень-колоду, но постепенно он втягивался и сочинял сам, если чего-либо дальше не помнил.

Однажды он сломал бело-красную повилику.

– На что она похожа? – спросил мальчик.

– На стакан, – ответила девочка. – Быть может, эльфы или карлики пьют из него.

– Может быть, – согласился он, – но я этого не слыхал. Это стаканчик Богоматери, и Богоматерь пьет оттуда. Иногда она выходит гулять. Ее начинает мучить жажда. Если ты ее тогда встретишь и дашь ей воды в ее стаканчике, она очень обрадуется и сделает все, что тебе угодно.

– Тогда пусть Она сделает, чтобы гуси не разбегались так далеко, – попросила девочка.

Мальчик засмеялся.

– Это она охотно сделает. Но, знаешь что, Приблудная Птичка, ты не должна быть такой строгой со своими гусями. Быть может, это – маленькие девочки, такие же, как ты, только заколдованные.

Эндри задумалась.

– Филипп – наверное, нет, – решила она.

– Нет, этот – нет, – согласился Ян. – Он для этого слишком проворен.

Они играли в Пиф-Паф-Польтри… Эту игру она поняла с первого раза.

– Здравствуйте, Ом Лекетеллер, – говорил мальчик с глубоким поклоном. – Я – Пиф-Паф-Польтри. Могу я получить в жены вашу дочь?

– Очень вас благодарю, Пиф-Паф-Польтри, – отвечала серьезно Приблудная Птичка, – если мать Грязная Туфля, и братец Шмыг, и сестрица Крысиная Невеста, и сама прекрасная Катенька согласны, ты можешь ее получить.

– Где же мать Грязная Туфля? – осведомлялся он.

– Она в хлеву, доит корову, – пела девочка.

Пиф-Паф-Польтри передавал матери свое предложение, и она посылала его дальше. Братец Шмыг находился в ивняке. Сестра Крысиная Невеста – в картофельной ботве. Ко всем шел Пиф-Паф-Польтри со своим предложением, пока наконец не доходила очередь до самой прекрасной Катеньки.

– Здравствуй, прекрасная Катенька, – поздоровался Ян.

– Благодарю, Пиф-Паф-Польтри, – поклонилась маленькая Эндри.

Он спросил, может ли получить ее в жены. Все согласны: Ом Лекетеллер из угольного погреба, мать Грязная Туфля у пестрой коровы, братец Шмыг в ивняке и сестра Крысиная Невеста в картофельной ботве.

Катенька считала, что тогда все в порядке, но только сперва он должен сказать, чему он, собственно, учился.

– Быть может, ты щеточник? – спрашивала она.

– Нет, у них слишком много детей!

– Или портной?

– Они все голодают!

– Сельский батрак?

– У него нет никаких прав!

– Трубочист? Мусорщик?

Наконец Ян гордо заявлял, что он – барабанщик и курит длинную трубку: Пиф-Паф-Польтри! Но теперь и он должен знать, что за приданое получит Катенька?

– У меня есть четверть гульдена, – отвечает она.

– И 30 грошей в долгу, – поет Пиф-Паф-Польтри.

Но она бьет его своими козырями:

 
Наперсток, полный вина,
Старый булыжник,
Восьмушка сухих груш,
Престарелая кошка,
Мертвый воробей,
Корзинка из рогожи,
До верху наполненная чечевицей.
 

Тогда он решает, что они прекрасно подходят друг к другу и что чечевица очень кстати для свадебного пира. Они поют вместе, а он барабанит:

 
Чечевица – вот она здесь!
Она прыгает в горшке,
Варится семь недель
И остается твердой, как кость!
 

Это значит, что через семь недель должна быть свадьба! Они пригласили на празднество всех гусей, а утята будут шаферами. Гусак Филипп будет крестным отцом при крещении ребенка. Если это будет мальчик, они назовут его Пиф-Паф-Польтри, если девочка – она должна зваться Катенькой или лучше Приблудной Птичкой. Последнее еще не было решено окончательно.

Солнце заходит над замком Войланд. Смеясь, они бегом возвращаются с полей, Ян и маленькая Эндри. Они идут рука об руку. Его руку она берет охотно – это не то, что красные лапы Катюши. Мальчик зажимает ей рот:

– Нет! Нет! Молчи, Приблудная Птичка!

Он тянет ее под окно бабушки. Оттуда раздается музыка.

Они тихо стоят и прислушиваются, не шевелясь.

– Она играет Баха, – говорит кузен.

Маленькая девочка одобрительно кивает головой.

Она ничего не понимает и думает, что бабушка изображает ручей, в котором плавали ее гуси. Он шумел и рокотал, и бабушка, – думала она, – играет это на фисгармонии.

Но мальчик ее учит:

– Это «Партита», то есть прощание при отъезде. Партите – это по-латыни значит уезжать. Запомни это, Приблудная Птичка. И бабушка играет это потому, что подходит мое время и скоро я должен буду уехать из Войланда.

Девочка снова соглашается.

– Да, она потому и играет, – и она крепко сжимает его руку.

Во время следующих каникул Ян преподал ей первый урок плавания. У него были синие купальные штанишки. Он приказал Катюше сделать такие же для Эндри. Катюша сшила ей штанишки из красной блузки на желтой подкладке, но они были так велики, что туда можно было засунуть двух маленьких Эндри, по одной в каждую штанину. «Это не беда, – думала Катюша, – она ведь вырастет».

Однако надо было попробовать и без штанишек.

Эндри испытывала страх и не шла в воду глубже, чем до лодыжек. Мальчик толкал и тянул ее, но дальше, чем до колен, затащить не мог, так как она вырывалась и с плачем убегала из воды. Он брызгал на нее, бранил, говорил, что она глупа, как картофель, или даже, как огурец, – она могла сама выбрать. Ей должно быть стыдно перед самым маленьким утенком. Этот умеет плавать, как только вылупится из яйца. Она и стыдилась, но это не помогало. Прошла неделя, пока она решилась зайти в воду по живот. Дальше этого не пошло. Все его старания научить ее плавательным движениям были, казалось, бесполезными.

Тогда он заявил ей, что будет с ее помощью ловить пиявок, так как ни к чему другому она не годна. Он знал гнилое рыжее болото, полное пиявок. Повел ее туда и велел ей войти в болото. Еще немного, дальше и еще немного. Так как он спокойно стоял на берегу и смотрел, а ей не было больно и грязная густая вода, нагретая солнцем за целый день, была очень тепла, то Эндри набралась храбрости и вошла в воду глубже. Видна была только ее головка. Он велел ей стоять спокойно и, чтобы ее занять, предложил сыграть в Пиф-Паф-Польтри. На это она была всегда готова. Они играли три раза подряд, и девочка была так увлечена, что даже не заметила, как ее накусали пиявки.

Наконец он сказал, что уже достаточно и она может выйти. Она вышла, но в каком виде! Желтый и коричневый соус стекал с ее тела, и повсюду на коже висели пиявки. В ужасе она широка раскрыла глаза.

Она была так ошеломлена, что сначала не могла даже кричать. Двоюродный братец захлопал в ладоши от удовольствия, смеялся, очень ее хвалил и сказал, что на всем свете нет лучшего ловца пиявок, чем Приблудная Птичка! Это успокоило ее. Он сказал ей, что грязь – не беда, она должна только перебежать через луг вниз к ручью, где лежит ее платье, и вымыться дочиста. Но прежде всего надо припрятать богатую добычу. Если бы только у него была кружка или, по крайней мере, бумажная коробка для пиявок. Но у него ничего не было, кроме купальных штанишек на теле. Он снял их, завязал шнурками отверстия – получился мешок, в который можно было собрать добычу! Затем он захотел оторвать аппетитные кисточки, висевшие на ней, и прежде всего большую, толстую, набухшую, посередине живота. Он взял ивовую ветку и поднял ею пиявку снизу вверх – ему не хотелось брать противное животное пальцами.

Но пиявка и не думала отставать. Она сосала и сосала… Эндри смотрела. Лицо ее постепенно вытягивалось. Тихие слезы появились на серых глазах и побежали вниз по щекам.

Ян бросил ветку. Он испугался. Он схватил пиявку тремя пальцами и рванул, но она не отваливалась. Это причинило боль, и Эндри закричала.

– Обожди, – крикнул он, – я уж ее оторву.

Он схватил пиявку крепко и рванул вниз. Тотчас же полилась кровь. Он совсем перепугался. Судорожное напряжение ребенка тоже разрядилось. Эндри дико завыла, заплакала, закричала.

– Только тише, Приблудная Птичка, – уговаривал ее мальчик.

Но при этом он чувствовал себя не очень хорошо. В отчаянии он оторвал вторую пиявку с ее левой ноги – полилась светлая струя крови, смешавшись с коричневым и желтым болотным соусом.

«Она выглядит, как индианка, – подумал мальчик, – как индианка у столба пыток».

А она ревела!

Тогда прибежал Филипп, а за ним все гусиное стадо. О, Филипп хорошо знал, как она кричит, когда налицо опасность. Девочка смотрела на него, как на архангела-спасителя.

– Филипп, – стонала она, – Филипп!

Гусак подбежал к ней близко, зашипел на мальчика – не он ли враг? Затем надулся, распустил крылья, изогнул шею, присмотрелся и зафыркал. Пиявка! Нет, есть из-за чего усомниться в разуме людей. Из-за этого она кричит и ревет? С этим он справится скоро.

Его клюв вытянулся вперед, как молния, затем назад, снова вперед. Он схватил сразу двух пиявок и проглотил.

Но удары клювом, даже со столь добрым намерением, не очень приятны для голой пятилетней девочки. Она визжала, бегала по лугам, а Филипп за нею, и за ним – весь его гусиный народ.

Мальчик стоял с глупым лицом, не зная, что ему делать. Затем побежал и он. Господи Боже, ведь старый гусак добьет ребенка до смерти! Теперь он тоже кричал. Через парк, через мост, до самых замковых ворот мчалась эта ватага с криком, шумом и гоготом. Сбежалась вся прислуга.

Остановилась и бабушка, возвращавшаяся с прогулки верхом. Она только что соскочила с лошади. В ее руки и бежала затравленная голая девочка.

– Да что с тобой? – спросила она.

– Пиявки! – ревела Эндри.

Графиня поняла, что случилось.

– Возьми ее с собой, – приказала она Катюше. – Посыпь солью и осторожно сними пиявки. Обмой ребенка и снеси его в постель!

Она повернулась к голому мальчику:

– Ну, рассказывай! – приказала она.

Он повиновался, тяжело дыша.

– Я только поставил Приблудную Птичку в болото, как приманку для пиявок, – она очень хорошо их ловит. Но этих зверей так трудно оторвать – идет кровь!

Бабушка засмеялась. Но после того схватила его за волосы, потащила, подняла высоко и положила на бронзового оленя у моста. И оттрепала его хлыстом в полное свое удовольствие.

Мальчик знал: если он будет кричать, то получит двойную порцию. Поэтому он прикусил себе губы до крови, – перед глазами у него пошли зеленые желтые круги. Неужели она никогда не перестанет?

Она стащила его с оленьей спины, поставила на ноги и потрясла за плечи.

– Знаешь, почему ты наказан?

Он сдался.

– Да, – сказал он, – потому, что я сделал из Приблудной Птички приманку для пиявок.

– Нет, – сказала бабушка, – вовсе не потому! А потому, что ты не знал, что надо взять с собой соль, чтобы их снять.

Она позвала старую Гриетт.

– Отнеси молодого господина в постель, – сказала она, – он не может сегодня хорошо сидеть за столом.

Хромая служанка хотела замолвить словечко.

– Госпожа графиня… – начала она.

Бабушка ее перебила:

– Молчи, Гриетт. Молодой господин получит стакан воды и больше ничего.

Старая хромоножка взяла его на руки и отнесла в комнату. Затем приготовила масла, растерла мальчика и уложила в постель. Он лежал на животе, царапал пальцами подушку и стискивал зубы. На той стороне не оставалось ни одного здорового места – рубцы от затылка до колен. Он стонал и всхлипывал от боли.

А затем все же заснул.

В эту ночь ему снилось, что открылась дверь. Нет, нет – ему не снилось. Дверь заскрипела так громко, что он проснулся. Он поднял голову, посмотрел – полная луна ясно светила сквозь большое окно.

Дверь действительно открылась, и вошла маленькая девочка. Она выглядела страшно бледной, он испугался: он почти подумал, что она мертвая. На ней был длинный ночной халатик, и локоны падали ей на плечи.

– Приблудная Птичка? – прошептал мальчик. Она подошла вплотную к его кровати, взяла его РУКУ.

– Тебе еще больно? – шепнула она.

Он сказал:

– Нет, вовсе нет! – Но сделал неосторожное движение, заставившее его застонать.

Она провела ручкой по его пылающему лбу, нежно, лаская.

– Ты сердишься на меня, Ян? – спросила она.

– Почему я должен на тебя сердиться? – возразил он.

– Потому, что бабушка тебя побила, – сказала девочка.

Он потряс головой:

– Нет, нет, это ничего не значит, я почти ничего не почувствовал.

Затем он увидел, как она вдруг зашаталась, почти упала, схватила его руку, опёрлась.

– Ты так бледна! – сказал он. – Ты совсем белая и совсем холодная, ты, наверное, потеряла много крови.

– Немного, – ответила она, – но это не беда. Если хочешь, мы завтра снова пойдем ловить пиявок. Я больше не буду кричать.

– Нет, нет, – сказал он. – Я еще не знаю, что я и с этими буду делать.

Она подняла головку и потерлась своей щечкой о его.

– Спокойной ночи, – прошептала она. – Теперь я должна идти, иначе заметит Катюша.

Она тихо вышла, легко ступая своими босыми ножками. Он хорошо видел, как ее шатало.

Во время этих каникул он больше не видел своей двоюродной сестрицы. Она была очень слаба. У нее сделалась лихорадка, и позвали врача. Двенадцать дней она должна была пролежать в постели, и Яна не пускали к ней. А затем – каникулы кончились.

Пиявок Катюша собрала в бутылку. Она думала, что сможет их продать в Клеве, что они стоят дорого. Ян хотел взять их себе. Он утверждал, что они принадлежат ему, но Катюша возражала, что они – ее собственность, так как она их сняла. Сошлись на том, чтобы разделить прибыль: Ян решил на свою долю купить что-нибудь больной кузиночке. Питтье оседлал старую Лену, и мальчик поехал.

Один аптекарь вовсе не желал покупать пиявок, так как у него их был достаточный запас. Другой предложил ему только по пяти пфеннигов за штуку. Но третий аптекарь, поставлявший лекарства в госпиталь Св. Антония, сказал, что готов заплатить по 10 пфеннигов, если Ян за это теперь же купит что-либо у него в магазине. Ян торговался. Половину он хотел получить наличными для Катюши. Это аптекарь признал. Он подсчитал. Пиявок было всего 49 штук, одна почти мертвая, четыре – конских, которые ему не годились. Он дал ему две марки двадцать пфеннигов для Катюши. На остальные деньги Ян купил лакрицы, девичьей кожи, солодкового корня и сладкого рожка. Вот будет радоваться Приблудная Птичка!

Но длинна дорога из Клеве в Войланд, когда едешь на старой Лене. Сначала он попробовал, каковы эти сласти, затем почувствовал голод, пососал, пожевал, пообкусывал. Задолго до возвращения домой все уже было съедено. Он утешал себя соображением, что, вероятно, маленькой девочке еще нельзя есть такие вещи.

Он отдал Катюше деньги и спросил, не хочет ли она ловить с ним пиявок. Она втрое больше Приблудной Птички и так толста и жирна, что, наверно, они хорошо пристанут. Но Катюша не захотела.

Он подумал, кого бы еще взять в виде приманки. Охотно взял бы бабушку, но ее он не осмеливался и спросить. Подумал затем о старой Лене, но ее ему стало жаль. Так он и не ловил больше пиявок.

На следующий год, когда Ян снова приехал в Войланд на летние каникулы, пиявки уже были забыты. Он не должен был больше ездить на старой Лене. Она уже свое отслужила, была на пенсии, предоставленная самой себе. Глубокая дружба связывала ее с гусаком Филиппом, который тоже давно отвоевал себе самостоятельность, и они вдвоем паслись на лугу. Утята выросли. Появились новые. Но старые гуси были еще живы. Этого добилась Приблудная Птичка. Когда на Св. Мартына должны были бить гусей, она восстала, побежала к бабушке, сказала, что это ее гуси, и, кроме того, весьма возможно, что среди них были и заколдованные маленькие девочки. Это убедило графиню, и она распорядилась оставить всех гусей в живых. Мартыновские гуси были куплены в этом году у крестьян.

Ян мог уже ездить верхом на любой лошади. А внучке графиня подарила пони, на котором Эндри и должна была учиться ездить. Это был кобольд (горный дух), но люди дали ему имя – Кэбес. Питтье, конюх, говорил, что у него в теле сидит черт. Как только на пони хотели положить попону или седло, он кусался и лягался. Но Питтье умел обращаться с лошадьми.

– Что кусается, – говорил он, – то должно быть, в свою очередь, кусаемо.

Поэтому он кусал Кэбеса за уши, сначала справа, затем слева – тогда пони понял, что значит кусаться.

Раньше, чем сесть на лошадь, надо было научиться ее седлать. Поэтому Эндри должна была прежде всего выучиться кусаться. Два дня она упражнялась. Она кусала кожу и подушку, Ян тащил их, а она не должна была выпускать их из зубов.

После того она испробовала свое искусство на Кэбесе. Мальчик укусил пони в правое ухо, а Приблудная Птичка – в левое, укусила так сильно, что едва смогла оторваться. Тогда Кэбес позволил вложить себе в рот трензель и хлестнуть себя. Он терпеливо дозволил маленькой девочке сесть на себя.

Конечно, в ближайшую минуту она уже лежала на земле. Кэбес чудесно умел становиться с маху на дыбы. А Приблудная Птичка ползла по навозной куче.

Снова и снова она влезала на него – снова и снова Кэбес сбрасывал ее на землю. Вся в синяках она уползла наконец от лошадки: сегодня пони выиграл битву. Тогда за дело взялся Питтье. Ян сел верхом, а конюх пустил пони кругом на корде, пощелкивая бичом у его ушей. Кэбес сообразил, что лучше помириться с маленькой девочкой, чем давать себя лупить двум мужчинам.

На следующий день он снова забыл эту мудрость, и танец начался сызнова. Неделя прошла, пока Кэбес стал ручным, и девочка поэтому набила себе шишек больше, чем имела волос на голове. Бабушка была в отъезде, а Ян поставил своей целью, чтобы двоюродная сестрица научилась ездить верхом до ее возвращения. После обеда он брал ее учиться плавать. Желтые на красной подкладке штанишки все еще не годились, и Приблудная Птичка купалась голышом, как в предыдущем году. Ян говорил, что она со своими синяками выглядит вполне одетой: у нее платье из радужной материи. У свинопасов он достал пару больших свиных пузырей и привязал их вокруг нее. Эндри испытывала большой страх, но теперь уже не орала.

Графиня Роберта вернулась, но в Войланде даже не переночевала, отправившись немедленно верхом в Лесной Дом, и жила в охотничьем домике, где находились ее соколы. Благодаря этому Ян мог еще десять дней работать над Приблудной Птичкой.