Текст книги "Осколки ледяной души"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Убирайтесь! – взвизгнула Надежда Ивановна и попятилась, ухватившись за сердце. – Я сейчас милицию вызову!

– Я сам себе милиция, дура! – слегка повысив голос, ответил он ей и достал что-то из заднего кармана брюк. – На, гляди! Нет, ну надо, а?! Кто бы мог подумать, что мне придется это делать!..

Надежда Ивановна выдернула у мужчины из рук не видимый Татьяне предмет и начала его внимательно рассматривать.

Наверное, это было удостоверение соответствующих служб, потому как Надежда Ивановна заметно сникла. Она вернула документ владельцу, обошла несколько раз вокруг машины и, повернувшись к малому в черной одежде и белых носках, снова взвилась:

– А где это видано, чтобы милиция на таких машинах ездила, да еще без формы, да в такое то время... Врешь ты, аферист!!!

И вот тут этот аферист ухватил Надежду Ивановну под пухлую руку и достаточно грубо потащил в подъезд.

– Чтоб ты сдох, гадина!!! – снова завизжала Надежда Ивановна, но вскоре ее голос стих за подъездной дверью, бешеный стук которой гулким эхом проскакал от первого до восьмого этажа.

За балконной перегородкой соседней квартиры тихо охнули. И следом голос Софьи Андреевны, генеральской вдовы, доживающей свой век в квартире добрых племянников, проговорил:

– Беда будет, ой беда будет, Танюша...

– Почему? – без интереса отозвалась Татьяна.

Скрывать свое присутствие она не стала, Софья Андреевна обладала уникальными для ее лет слухом и наблюдательностью. Раз обратилась к ней по имени, значит, слышала, как она выходила на балкон и вздыхала тяжело, глядя на звезды.

– Нельзя никому смерти желать, на себя накличешь, – скороговоркой пробормотала Софья Андреевна.

– Да она, Надька-то эта оглашенная, всю жизнь была бусорь бусорью! – громко фыркнула сверху тетя Галя.

Шум во дворе, оказывается, привлек внимание многих. Татьяна быстро пробежалась взглядом по балконам. Да, в самом деле. В двух домах напротив свешивались через перила любопытные. В их доме этажом ниже тоже еще кто-то маячил.

– Устроила представление, дура! – снова возмутилась тетя Галя с пятого этажа. – Ну, стоит себе машина и пускай себе стоит. Ей-то что?! До всего бабе дело есть. Ну, все и всегда! Даже к моей кошке привязалась недавно. Злая и противная она баба, тьфу...

Тетя Галя умолкла, и через мгновение наверху громыхнула балконная дверь.

Ушла.

С балконов из дома напротив тоже постепенно рассосалась любопытствующая публика. Потом кто-то вышел из дома напротив, громыхнув дверью. Сел в машину и уехал. И минуты через две-три остались лишь Татьяна и Софья Андреевна.

– Не выходит чего-то, – произнесла Софья Андреевна из-за перегородки. – Не обидел бы ее, Танюша!

– Да ну... – пробормотала та в ответ и еще раз обежала глазами все окна и балконы близлежащих многоэтажек, зевнула и собралась уже было уходить, когда дверь их подъезда снова громко хлопнула.

– Смотри, Танюша, выходит, выходит! – азартно зашептала Софья Андреевна. – Чего-то руки вытирает платком, Танюша! Ой, чует мое сердце беду! Ох, чует...

И вот надо было ей снова подойти к перилам и перевеситься через них, пойдя на поводу у собственного алчного любопытства и неугомонной вдовствующей генеральши. Надо же было...

Малый и в самом деле вытирал пальцы платком. В самом деле вытирал и при этом оглядывался. Не по-хорошему оглядывался, опасливо. А потом вдруг вскинул голову кверху и увидел ее. Ей бы отпрянуть, спрятаться в темноте балконной ниши и дело с концом. А она нет! Стоит себе, свесившись с перил, и смотрит на незнакомца. Она на него, а он на нее. На какой-то момент Татьяне даже показалось, что глаза у него такие же черные, как и его одежда, и еще, может, душа такая же черная. Но это все глупости были, мимолетное заблуждение. С высоты четвертого этажа она, конечно же, не могла ничего такого рассмотреть. Вот машину рассмотрела хорошо: светло-бежевая «четверка» с тонированными стеклами, длиннющей антенной на багажнике и номером из трех восьмерок.

И еще незнакомца рассмотрела довольно неплохо. Высокий, широкоплечий. С гладко выбритым черепом и широченными, как штык лопаты, ладонями. А глаза... Глаза, конечно же, не разглядела, но от пристального взгляда невольно поежилась и поспешила убраться с балкона. Следом за ней ушла с балкона и Софья Андреевна.

Татьяна заперла дверь на шпингалет, задернула шторы и, затаив дыхание, немного послушала. Мотор взревел через минуту. Уехали. А чего приезжали-то? Просто постоять под окнами Надежды Ивановны? Хотя ей-то какая разница! Может, у ребят стрелка здесь была. Или он в машине был с любовницей – этот высокий, бритый наголо парень – и пристроился под окнами просто ради тайного удовольствия. Он же не знал, что женщина эта мало сказать криклива. Она склочна и неугомонна. Но, видимо, парень мог быть убедительным, раз Надежда Ивановна все же угомонилась. Хотя угомонилась ли? Может, сидит сейчас в тиши своей однокомнатной хрущобы и накручивает диск древнего телефонного аппарата, пытаясь выяснить: действительно ли числится в личном составе Управления внутренних дел такой-то вот Иванов Иван Иванович. Кто же знает...

Хватит, решила для себя Татьяна, укрываясь по самый нос пуховым одеялом.

На сегодня хватит. Завтра вставать рано. Потом долго и тщательно приводить себя в порядок. Завтра встреча с потенциальным заказчиком, которого рвут на части конкуренты. Ей нужно хорошо выглядеть, она лицо фирмы. А чтобы так выглядеть, нужно выспаться. Спать. Немедленно спать...

Глава 3

– Алло... – Язык совершенно не ворочался, плотно прилегая к небу, будто приклеенный, в голове вообще творилось что-то невообразимое. – Алло, слушаю вас, черт возьми!..

В трубке посопели с минуту, затем отчетливо шмыгнули носом, а затем раздалось робкое:

– Здрасте, это я, Татьяна... Верещагина Татьяна.

– А-аа, это ты! Привет!.. – чуть приоткрыв глаза, ровно настолько, чтобы отыскать поставленный с вечера на тумбочку стакан с разведенным в воде аспирином, Степан с шумом выдохнул. – Который час?

– Восемь, – прошелестела в ответ Верещагина (черти бы ее побрали!) и тут же поспешила уточнить: – Восемь утра... Суббота... – И уж совсем не к месту добавила: – Семнадцатое сентября.

Дура, оскорбился до глубины души Степан.

Как есть дура, круглая дура! Отыскал прищуренными глазками стакан. Дотянулся до него и с жадностью выпил. Потом перевел взгляд на часы и засек время. Минут через десять должно стать легче. Он знал это доподлинно, потому как проделывал подобную процедуру не раз. Как не раз зарекался не напиваться до такого свинячьего состояния, в котором пребывал накануне.

Хотя повод был более чем достойный.

Вчера вечером проставлялся старый друг Кирюха, обмывая очередную свою помолвку. Проставлялся с такой щедростью, на которую прежде не приходилось и рассчитывать. И вот вам результат – жуткое, омерзительное похмелье.

А начиналось-то ведь все как всегда – вполне прилично. Прилично до раздражающей нервы и скулы зевоты.

Они все – жених, невеста, ее и его родители, его и ее друг с подругой – встретились в ресторане. Посидели, поговорили. Чинно поговорили, правильно, приглушенно посмеивались над приличными шутками. Немного потоптались на танцевальном пятачке, танцуя все больше под медленные композиции, чтобы тоже все было прилично – без взбрыкивания ногами и потных подмышек. Потом погуляли по набережной. Развезли всех по домам: его и ее маму с папой, оставили дома невесту, доставили по месту жительства подругу невесты.

И все... Дальше понеслось... Дальше началось такое...

Степан брезгливо поморщился, вспомнив необузданный секс с барменшей прямо в подворотне у бара, в котором они с Кирюхой доходили до конечной кондиции. Он бы лично, может, и не стал с ней ничего такого, кабы не друг. Искуситель еще тот, черти бы его побрали!

– Степа! – зашептал он ему на ухо, когда девочка пару раз стрельнула в их сторону жарким обещающим взглядом. – Смотри, какая телка задурелая! Это же твой типаж, Степка! Давай, мочи ее!

– Что, прямо здесь, что ли?! – Степан еще, помнится, огляделся по сторонам.

Невзирая на поздний час (вернее, на ранний – было уже четыре утра), посетителей в баре было немало. Представить себе, как он сдирает с девчонки ее крохотную юбчонку и трусики в ниточку, даже в его состоянии было как-то затруднительно.

– Ты че, Кирюха! – ухмыльнулся тогда Степан, но пристально и детально принялся рассматривать барменшу. – Тут народу тьма. Как я могу?

– Да ладно тебе париться! Э-эх, кабы не моя женитьба, я бы ее... – Кирюха мечтательно закатил глаза. – Я бы ее прямо на этой стойке...

Было ясно, что друг его откровенно подначивает.

Конечно, не стал бы он иметь секс с барменшей прямо на стойке – это раз.

А два – это то, что ни один из трех предыдущих браков не был ему препятствием на пути к желанному телу. Степан ему так прямо об этом и сказал.

– Не, Степ! На этот раз все серьезно! – печально пробубнил Кирилл, как, впрочем, заявлял и в предыдущие три раза. – Нюся... Она такая вся...

– Какая она, твоя Нюся? – фыркнул недоверчиво Степан.

Последний выбор друга, если честно, поставил его в конкретный тупик. Анна – так звали четвертую по счету невесту Кирилла – была тщедушна телом, непривлекательна лицом и патриархальна взглядами, будто пыльный пергаментный свиток на библиотечной полке. Увидев Нюсю впервые и послушав ее минут двадцать, Степан еле удержался от того, чтобы не схватить друга за шиворот и не утащить его от нее куда подальше. Но сдержался. Выбор друга – дело святое. Нравится – пускай себе женится. Вопрос – надолго ли – в этот раз также повис в воздухе...

– Нюся, она такая правильная, знаешь! – воскликнул Кирилл, правда, без былого восторга, что наличествовал в его голосе еще пару месяцев назад.

– Догадываюсь, – сдержанно согласился Степан, во всю семафоря глазами девчонке за стойкой. – И что?

– Вот я и хочу, чтобы детей мне родила именно она! Она и воспитать их сможет как положено. И я всегда могу быть уверен в том, что... – И вот тут Кирюху прорвало, и он как заорет: – Что эта моль никогда не приведет в мой дом мужика, как сука моя Верка! Что она натянет на себя ночную байковую рубаху-саркофаг и будет сидеть и ждать меня! Каким бы и во сколько бы я ни пришел!..

– Не факт, – вяло возразил Степан, изо всех сил жалея запутавшегося друга. И чтобы хоть как-то скрасить испорченное настроение, он вдруг брякнул: – Ну что, дружище, ты и в самом деле хочешь, чтобы я трахнул эту куколку?

– Ну! – Кирюха мгновенно оживился. – Это же твой типаж, брат! Такие сиськи, ноги, задница! И одета она так...

Одета барменша была так себе. То есть почти совсем не одета. Крохотная юбочка, майка на тонких бретельках, ну и еще босоножки. Лифчика на даме не было, и грудь четвертого размера призывно колыхалась над стойкой, ощетинившись в сторону друзей твердыми сосками. Ножищи были длиннющими и гладкими. Попка торчала упругим орешком, и шлепнуть по ней Степану хотелось с каждой минутой все острее. Тут еще девчонка, будто прочувствовав фривольное направление его мыслей, направилась прямо к ним. Ее ноги переступали совершенно правильно, так поигрывая коленками, как могли делать только «задурелые телки».

Это была их с Кирюхой фишка. Только их и ничья больше. Еще с ранних подростковых лет, когда они присаживались на корточки на набережной и, захлебываясь волной гормонов, подбрасывали маленькое овальное зеркальце под ноги взрослым девчонкам. Еще со времен студенчества и стройотрядов, тиская барышень на сеновалах и провисших койках общежития, они любили только таких вот азартных девчонок. Девчонок, не отягощенных дурацкими принципами, не парящихся из-за того, что мама узнает, что скажут люди и все такое.

Они с Кирюхой мгновенно узнавали таких. В чем бы и с кем бы девчонки ни были, сколько бы им ни было лет, друзья всегда их узнавали. Они могли быть блондинками, брюнетками. Могли быть высокими или нет, пухленькими, худенькими. Да любыми! Внешность не имела значения. Значение имел взгляд – раз. Походка – два. Поворот головы – три. И еще голос. Вот голос должен был быть обязательно... как бы это выразиться точнее... Обещающим, что ли, и еще, наверное, теплым, бархатным, обволакивающим.

Именно таким голосом говорила минувшей ночью с ним длинноногая барменша. Завораживала, убаюкивала, обещала. Сладко так, призывно... И еще смеялась она потрясающе. Заразительно, громко, совершенно неприлично запрокидывая назад кудрявую головку. И Степан сомлел и даже до дома ее не довез, а взял прямо там, у бетонной стены бара. И с наслаждением вдыхал в себя дразняще агрессивный запах ее недорогих духов, и слушал ее смех, ее голос и тискал ее молодое упругое тело...

И это всегда ему нравилось, в этом, по его мнению, и заключалась настоящая жизнь. Когда вот так на скаку, без обязательств и объяснений, без лишней головной боли. Когда каждый день с чистого листа. А вечер – с облегчением перевернутая последняя страница. Это было его.

Девчонки, подобные ночной барменше, никогда не досаждали ему. И Степан забывал о них, стоило им выйти из его квартиры. И он знал, что и они забывают о нем, едва успев хлопнуть подъездной дверью. Это его устраивало.

Случались, правда, проколы и у него, когда не обходилось без слез. Ох, как он ненавидел плачущих женщин! Ох, как ненавидел...

Ненавидел, когда с него пытались стребовать что-то, о чем он не имел ни малейшего представления. Однажды, когда одна из таких вот дам, занесенных им в черный список собственных проколов, спросила, а любит ли он ее, Степану едва не сделалось дурно.

– Любовь? – прошипел он тогда в ответ злобно. – А шла бы ты!..

Дама отчалила, а он промучился, как последний идиот, комплексом собственной неполноценности и сволочной несостоятельности остаток ночи и весь следующий день. И вот в тот самый роковой день господь то ли в наказание, то ли в насмешку и послал ему эту Верещагину. Будь он трижды проклят – тот ненастный промозглый день! Будь проклят...

– Чего там у тебя? – буркнул он нелюбезно, вспомнив о своем досадном промахе, заключающемся еще и в знакомстве с ней.

Верещагина снова отчетливо хлюпнула носом и умоляюще проговорила:

– Степа, мне нужно с тобой встретиться.

– Так сегодня суббота! – завопил он, перебивая, и даже приподнялся на локтях, хотя аспирин еще не начал действовать и ему надлежало лежать, не шевелясь, еще минимум минут пять. – Чего это вдруг я должен с тобой сегодня встретиться?! У меня планы на сегодня, к тому же...

Планов никаких не было, он врал безбожно. Все его планы на сегодня сводились к тому, чтобы проваляться большую часть дня на диване. Потом созвониться с Кирюхой. Наведаться в гараж, так они скромно именовали свой разросшийся за последнее время автосервис. А вечером... А вечером можно словить еще какую-нибудь не отягощенную моралью дуреху.

С чего это вдруг он должен портить свой выходной встречей с Верещагиной?! Она и так ему как... как бельмо на глазу, как гвоздь в заднице, как напоминание о том, какой он несовершенный и нехороший, как...

Степан грубо выругался в голос, но тут же потрясенно примолк. Кажется, Татьяна плакала. Это было что-то новенькое, и это было против правил, черт возьми. Почувствовав, что еще мгновение, и он взорвется, Степан бросил трубку.

Да пошла она!

Он в изнеможении откинулся на подушки и замер. Если он хоть что-то понимает в бабах, то она не перезвонит. Не перезвонит, потому что оскорбилась недостойной ее слуха бранью. Она не перезвонит, а он проваляется на диване часов до трех. Потом постарается выпить бульон, который исправно поставляла ему Ираида Васильевна – женщина, нанятая им для ведения своего запущенного дома. Она, правда, не только бульон ему таскала, но и котлеты, и голубцы, и даже кашу однажды рисовую приволокла. И заставила съесть всю до последней рисинки и только после этого позволила ему выбраться из-за стола.

Она вообще была классной теткой – его Ираида Васильевна. И только ей одной после смерти матери он позволял себя гладить по голове. Она гладила, а он нежился, как огромный сытый кот.

– Эх, Степушка, – вздыхала печально его домработница. – Неухоженный ты мальчик. Тебе бы жениться.

– Тьфу, тьфу, тьфу! – испуганно вскидывался Степан и принимался неистово креститься. – Это пускай вон Кирюха за нас двоих отдувается. А я как-нибудь перебьюсь. Да и зачем мне жена, если у меня есть вы, Ираида Васильна!

Против такого аргумента ей возразить было нечего, и, печально вздохнув, она уходила от дальнейшего разговора, принимаясь с удвоенным рвением вылизывать его огромную квартиру.

Степан плотно зажмурился, но уснуть не получалось. Со злостью отшвырнув в сторону одеяло, он свесил ноги с кровати. Рывком поднялся с подушек. Запустил растопыренные пальцы в лохматую шевелюру и зачем-то задумался.

Чего она позвонила ему? В субботу! В восемь-то утра! И хныкала чего-то...

А ему не все равно? Надо подумать... Так все равно или нет?! Как бы нет... Он ведь в каком-то роде на нее работает.

Вспомнив момент их знакомства, Степан глупо ухмыльнулся.

До сих пор было смешно думать об этом. Они с Кирюхой ржали тогда два дня. Накачивались пивом на Кирюхиной даче, ели копченого палтуса, презентованного одним из постоянных клиентов, и ржали, как идиоты.

С чего же она тогда начала, подсев к нему в кафе? Вроде она спросила...

– Мне кажется, вам нужна работа?

Степан поднял глаза от своей тарелки и с изумлением вытаращился на молодую женщину, подсевшую к нему за столик без приглашения.

Лет тридцать, может, чуть больше, решил тогда Степан, без стыда разглядывая ее.

Натуральная блондинка. Голубоглазая, глазастая, ресницы и брови черные, что большая редкость для блондинок. Хотя могла и красить. Достаточно высокая, почти одного с ним роста. Грудь большая, чуть больше той допустимой нормы, что ему нравилась. Запястья и щиколотки узкие. Он не поленился, заглянул под стол, пытаясь рассмотреть ее ноги. Она тут же их подобрала, стесняясь. Хотя стесняться было нечего. Ножки были в порядке.

Она вообще вся была в порядке. От маникюра и высоченных тоненьких каблуков до крохотных мочек ушей. В полном упакованном порядке. Ее неброский костюмчик и туфельки с сумочкой стоили...

Да неважно, сколько все это стоило. Важным было то, что таких вот ухоженных, накрахмаленных и холеных цыпочек Степан не терпел. Он летел от них, как черт от ладана. Он даже головы в их сторону не поворачивал. И ни в одной самой разнузданной своей эротической фантазии он не представлял себя в постели с такой вот прекрасной эксклюзивной принцессой.

Принцесса и есть, решил он тогда и раздраженно зацарапал вилкой по дну тарелки.

Его от таких мутило. В них не было жизни, не было огня, не было страсти. Гладкие, сверкающие неживым блеском платиновые волосы. Изнеженная, замороженная плоть, и голос такой же замороженный, и смех наверняка такой же. А попробуешь растопить этот лед, ничего, кроме желе, не получится.

Тьфу, гадость какая...

– Вы смотрите на меня, как на жабу, – вдруг сказала женщина и поспешила представиться: – Верещагина... Татьяна Верещагина...

– Степан, – отозвался он неожиданно для самого себя. Сравнение про жабу ему понравилось, наверное, потому и назвал свое имя. – Так что вам от меня нужно, Татьяна?

– Мне нужно... Я хочу предложить вам работу... – Она нервно облизнула безупречной формы губы. – Это не совсем обычная работа. Я даже не знаю, как вам сказать...

– Я не стану спать с вами за деньги, – насмешливо протянул догадливый Степан. – Я не жиголо, дорогая Татьяна.

– Упаси вас господь!!! – испуганно вскинулась она и даже отпрянула, что его, несомненно, задело. – Я не сплю с кем попало! Я... вообще сейчас ни с кем не сплю.

Неудивительно, чуть не фыркнул он. Такая вся заледеневшая, что уличать ее в непотребном сексе на рабочем столе в каком-нибудь офисе было бы большой неосторожностью.

Вслух же он произнес:

– Так что вы от меня хотели?

– Я хотела бы, чтобы вы... – она снова затеребила языком свои губы, – чтобы вы сыграли роль моего любовника.

– Что?.. Роль?.. Как это?.. – Это походило на небольшое приключение, и Степан заинтересовался.

На задний план уползло его раскаяние, вызванное слезами вчерашней подруги, требующей от него любви и верности. И чувство собственной неполноценности притупилось.

– Понимаете, мой муж, он... он ушел, – проблеяла Татьяна, готовая расплакаться.

– Понимаю, – осторожно вставил Степан, а про себя добавил: «Ох как я его понимаю». – И что же?

– Я еще на что-то надеялась, понимаете, ждала... Прошло уже почти десять месяцев. А тут пару дней назад я встретила его... с другой женщиной. – Татьяна потупилась, с преувеличенным вниманием разглядывая свои ногти. – Теперь я хочу, чтобы и он меня увидел с мужчиной.

– Вы хотите заставить его ревновать? – догадался Степан.

– Нет. Я хочу просто вернуть его, – пояснила Татьяна и подняла на него глаза.

Злые, холодные и безжалостные.

Не вернется, решил для себя Степан, поежившись под ее взглядом. Ему стало так неуютно, будто в лицо ему плеснули ртутью.

Не вернется ни за что ее муж. От таких если уходят, то уходят навсегда. Возвращаться – дело гиблое. Запилит до смерти. Запилит или будет с утра до ночи морозить своими ледяными глазищами.

Бр-рр...

– Суть вашей работы будет в следующем. – Она помолчала немного, собираясь с мыслями, потом ошарашила его: – Вы должны будете появляться со мной в обществе раз в неделю.

– Это в каком таком обществе? – сразу насторожился Степан.

Общество белых воротничков и манишек он презирал и никогда туда не стремился.

– В том, где появляется мой муж. Кинотеатр, театр, ресторан, какие-нибудь презентации. Я стану оповещать вас заранее, чтобы вы позаботились о соответствующем туалете. У вас есть что надеть?

И тут она так взглянула на него, что Степан мгновенно почувствовал себя бедным родственником на ее празднике денег и роскоши. И он завелся. Вернее, повелся, как сказал ему впоследствии Кирюха.

– Да уж оденусь, не переживайте! – фыркнул он. – А где это вы вычитали, ну, что можно вот так снять мужика на вечер за деньги?

– Вычитала. – Татьяна оскорбленно дернула подбородком.

Не признаваться же этому грубому мужлану, что и в самом деле отыскала идею в одном из дамских романов, которые прилежно поставляла ей Светка, дабы скрасить ее пустые одинокие вечера. Там, правда, дело с наемным сопровождающим едва не закончилось трагически. Но Татьяна была уверена, что у нее все будет по-другому. Она же гораздо серьезнее и умнее той взбалмошной книжной героини...

– А с чего вы решили, что я нуждаюсь в работе? – вдруг спросил Степан, спохватившись. – Не просто же так вы подсели ко мне. Наверное, наблюдали какое-то время.

– Наблюдала. – Она кивнула, и белоснежное крыло волос сползло ей на лицо. – Наблюдала и сделала несколько выводов.

– Каких же? – Ему вдруг и правда сделалось интересно, и плаксивая вчерашняя подружка напрочь вылетела у него из головы.

– На вас дорогая одежда, но она изрядно поношена. Это значит, что раньше вы меньше нуждались в средствах, чем сейчас. У вас под ногтями слой грязи, значит, и условия жизни уже не те, но вы по привычке ходите в это кафе, и с удовольствием, хотя оно достаточно дорогое. Вам нравится, как здесь готовят? – Она улыбнулась, странно, по-кукольному растянув губы в стороны.

– Нравится, – нелюбезно буркнул Степан и полез за сигаретами. Подобная оценка его снова уязвила.

Вот никогда бы не подумал, что может подвергнуться такому анализу со стороны и его внешний вид, и состояние ногтей, и даже состояние его аппетита. Забежал же на минуту, еле оторвавшись от собственной машины, которую никогда не доверял наемным слесарям, а всегда по привычке копался в ней сам. Забежал на минуту и тут же подвергся пристальному вниманию. Никак не расслабиться...

– Мне тоже нравится, как здесь готовят, – примирительно проговорила Верещагина, догадавшись, что задела его за живое. – Я хорошо буду вам платить. Транспортные расходы будут оплачиваться дополнительно. Вы согласны?

Он подумал. Вернее, сделал вид, что думает. На самом-то деле давно решил, что пошлет ее куда подальше. Платить она ему будет, твою мать!.. Он и сам бы ей заплатил, к примеру, за то, чтобы разделась. Дотрагиваться до нее – боже упаси, а вот просто поглазеть!..

– Сколько вы намерены мне платить? – вдруг брякнул он совсем не то, о чем думал.

– Каждый наш выход в свет – тысяча рублей, – ответила Верещагина и, заметив, как недовольно дернулись его брови, исправилась: – Две! Две тысячи рублей! К тому же приятное общество, сытный ужин, выпивка плюс транспортные расходы. Все это за мой счет!

Он едва не расхохотался ей в лицо, но сдержался. Лицо это было абсолютно и безнадежно несчастным. Он не стал смеяться, жалея ее, и снова не к месту поинтересовался:

– А почему я? Разве то общество, в которое вы меня желаете ввести, подразумевает грязные ногти?

– Простите меня ради бога! – виновато воскликнула Татьяна и едва не расплакалась, часто-часто заморгав. – Я не хотела вас обидеть. Совсем не хотела!

– Ладно, проехали, – буркнул он, не желая видеть ее слез настолько же сильно, насколько не желал видеть и ее саму. – Итак, почему я?

– Вы... Вы тот тип мужчины, на который я никогда бы прежде не обратила внимания. Вы грубый, необузданный, и еще это... – Ее бледные щеки мгновенно загорелись. – Вы чрезвычайно сексуальны. Это очевидно. Санечка это не пропустит. Он знает мой вкус, знает мой уровень, он взбесится. Начнет думать, что я... превратилась в распутную девку, которой может нравиться такой мужчина, как вы...

«Сука!!!» – скрипнул зубами Степан. Холодная, безжалостная сука! Препарирует его как лягушку и, кажется, даже не догадывается о том, что унижает его. Ах да! О чем это он?! Как можно обидеть необузданного, грубого и, ох, простите, чрезвычайно сексуального?! Он уже природой обижен. Он же грубый, не их вкуса и не их уровня. И нужно очень низко пасть, чтобы такой вот мог понравиться. О-оо-х и сука...

– А вы не распутны, Танечка? – Степан нарочно перегнулся к ней через стол, с силой схватил ее нежную бледную лапку с нежно-розовыми коготками и с той самой хрипотцой в голосе, что мгновенно укладывала девок на обе лопатки, спросил: – А вдруг вы захотите иметь со мной секс, дорогая? Грубый, необузданный, с криками, стонами, а? Вдруг?! Вы стонете, когда кончаете, Танечка?! Наше трудовое соглашение подразумевает подобное откровение. Вдруг ваш муж меня захочет проверить, а я проколюсь на каких-то мелочах. Так как, стонете, когда кончаете?

Он распял ее уже одним тем, что дотронулся до ее руки. А уж эти его вопросики были еще парочкой гвоздей в ее изнеженную холеную плоть. Она была в ужасе, он это видел. Сидела, остолбенев, и смотрела на него остановившимися глазами.

– Что кончаю? – вдруг спросила она с глупой нервной улыбкой. – Вы имеете в виду оргазм? Да?

– Его, его я имею в виду, – закивал Степан, вовсю ощупывая ее взглядом. – Так как, стонете?

– Нет.

– Что так? Разве ваш, как его там...

– Санечка, – подсказала раскрасневшаяся Верещагина.

– Ваш Санечка вас не удовлетворял?

– Нет, все было в порядке, – невнятно ответила она, наверняка не имея истинного представления о том, как это должно быть в порядке. – Просто... Просто Иришка спала в соседней комнате. Она очень чуткая... Приходилось осторожничать.

Она готова была провалиться сквозь землю под его насмешливым цепким взглядом, что моментально содрал с нее всю одежду. Провалиться и никогда больше не ступать по земле. Но... Но отступать было поздно. Если решилась, проворочавшись две ночи без сна, чего же теперь – отступать?

– Ага! Так значит... Ну, ну... – Степан отлепил свои пальцы от ее руки и откинулся на спинку стула. Помолчал какое-то время, глядя на нее тяжело и недобро, а потом спросил: – Вы хоть понимаете, что уже низко пали?

– Как это? – Ее голубые глаза снова наполнились слезами, сделавшись похожими на две огромные тронутые солнцем льдинки. – Почему?

– Потому что, черт побери, вы делаете непристойное предложение совершенно незнакомому мужчине! – фыркнул Степан и полез в карман за бумажником, пора было расплачиваться и кончать этот фарс. – А если я вор! Или маньяк! Или... Да мало ли кем я могу быть?! Кто надоумил вас, хотел бы я знать! Извините, но вы просто дура!

– П-п-простите, ради бога. – Верещагина позволила двум крохотным слезинкам скатиться по щекам и тут же поспешила улыбнуться. – Это и в самом деле была глупая затея. Простите.

Она чрезмерно грациозно поднялась из-за стола, не потому, что хотела произвести впечатление, а просто потому, что по-другому не умела, Степан был в этом уверен. И не менее грациозно поплыла по залу к выходу.

Очень высокая. Очень красивая. Очень гордая. И очень несчастная.

Мужчины оглядывались ей вслед. Потом переводили взгляд на Степана и тут же непонимающе хмыкали. По их понятиям, упускать такую шикарную женщину было большой ошибкой. Они даже не подозревали, глупцы, что попытаться ее удерживать было ошибкой куда более серьезной.

Пускай катится, решил он тогда для себя. Быстро расплатился по счету, взял с соседнего стула барсетку и через пару минут уже усаживался в свой любимый, выхоленный «Фольксваген».

Когда же он снова наткнулся на нее взглядом? Так, так, так... Дал бы бог памяти...

Нет, когда выезжал со стоянки, он ее еще не видел. Как оказалось впоследствии, она копалась с замком багажника своей пижонистой «Мазды» и не смотрела по сторонам.

А вот когда?.. Точно! Вспомнил! Она попросила помощи у какого-то хмыря, что отирался неподалеку, и начала смотреть на него так же, как только что смотрела на него: оценивающе и примеряя на себя. Вот тогда-то она и попала в обзор зеркала его машины.

Степан тогда, помнится, притормозил и понаблюдал.

Кажется, Татьяна Верещагина и не думала отказываться от своей глупой затеи. Интересно, что это за парень? Очередная жертва? По всей видимости, так оно и было. Верещагина глядела на собеседника холодно, с плохо скрываемым расчетом и что-то говорила и говорила ему, едва шевеля губами. А парень... Парень, кажется, оказался более сговорчивым. Он то и дело согласно кивал, призывно улыбался и косился на ее машину.

Вот ведь дура! Степан разозлился на нее тогда смертельно. Просто сам не знал, как удержался и не вылез из машины и не начал трясти эту холодную, белобрысую куклу. Сдержался, наверное, потому что был трезвый. Вот если бы чуть принял в кафе, то построил бы ее непременно. А вместо этого...

Вместо этого Степан опустил стекло своей машины. Посигналил пару раз и, не дождавшись внимания с ее стороны, гаркнул на всю стоянку:

– Танька! Верещагина! А ну иди сюда!

Ее собеседник от его рева вздрогнул, как от пушечного выстрела. Вжал голову в плечи и бочком, бочком растворился за пузатыми иномарками. Верещагина оторопело вертела головой по сторонам и не знала, что ей предпринять. Бежать, догонять несостоявшегося кавалера было глупо. Идти на зов, прозвучавший в столь грубой форме... Она пошла. Быстренько так, виновато.