Текст книги "Осколки ледяной души"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Где же она может быть...

Он уже хотел отключаться, когда трубку сняли. Сняли и тут же положили обратно.

Понятно, скрипнул зубами Степан и с визгом подал машину назад.

Сидит, значит, дома и ждет чего-то. А может, плачет? Может быть. У нее сегодня глаза на мокром месте. Хотя могла и за тапочками домой поехать. Наверняка забыла их, если разгуливала по его квартире в одних колготках.

Дом, в котором жила Верещагина, он знал хорошо. По условиям их трудового соглашения, ему иногда надлежало забирать ее именно от подъезда. Один раз даже к ней в квартиру позвонил. Не выдержали нервы, когда она замешкалась. У нее, видите ли, фен сгорел. А ему что? Сидеть в машине и злиться ее долгому отсутствию? Не мальчик, чтобы за две тысячи над ним так потешались...

Степан въехал во двор и осторожно пристроил машину рядом с бордюром. Упаси господь на него въехать! Лишь однажды он допустил подобную оплошность. Тут же из подъезда выскочила разъяренная тетка и принялась кружить вокруг машины и орать, и тыкать в него пальцем, и поливать на чем свет стоит.

Сейчас он сделал все пристойно. Припарковался в полуметре от белеющего бордюрного камня. Огляделся и поднял голову к окнам Верещагиной. Странно, конечно, но света в них не было. В темноте, что ли, сидит? Или уйти успела? Уйти не должна была. Он еще раз ей звонил, перед тем как въехать во двор. И снова, как в прошлый раз, трубку сняли и тут же бросили, не удостоив ответом.

Страдает, решил Степан, поднимаясь по ступенькам к лифту.

Никого мы не желаем видеть. Никого не станем слушать. А будем сидеть в темноте, упиваться страданием и жалеть себя, жалеть, жалеть до слез. Так, кажется, у женщин все это происходит. А чтобы никто не подумал, что она дома, сидит без света и на звонки не отвечает... почти.

Он позвонил в дверь к Татьяне и долго слушал, как скачет одиноко по квартире мелодичная трель. Никто не открыл. Он снова звонил и снова слушал, а потом еще и еще.

– Черт знает что! – озверел Степан и, шарахнув что есть мочи по двери ладонью, закричал: – Татьяна!

Она открыла, наконец-то. Щелкнул замок, дверь распахнулась, и Степан вошел внутрь.

– Чего без света сидишь, делать нечего? – спросил он уже тише, когда дверь за ним захлопнулась с мягким щелчком. – Где он тут, твой выключатель?

И Степан, расставив руки в стороны, принялся шарить по стенам в поисках выключателя. Стоять в темноте, слушать ее дыхание и не видеть ее при этом было неприятно.

– Тань, что за фигня, не пойму? Где тут он у тебя?

Он его нашел, но свет не зажегся. Степан несколько раз щелкнул им вверх-вниз, безрезультатно.

– Фонарь есть? – спросил он, так и не получив от Верещагиной никакого ответа.

И вот тут...

Потом он долго пытался вспомнить, в какой именно момент понял, что тот, кто стоит напротив и шумно дышит почти ему в лицо, это не Татьяна. Чуть раньше того, как получил сокрушительный удар в висок, или в момент удара? Нет, наверняка раньше. Не мог он мыслить в то мгновение, когда голова, казалось, взорвалась тысячью огненных брызг, а затем наступила беспросветная чернота. Не мог...

Он понял это раньше, но сделать ничего не успел. Не успел отойти в сторону или чуть пригнуться, чтобы принять этот удар. Его ударили. Сильно ударили, но не настолько, чтобы он потерял сознание. Темнота, видимо, помешала. Степан упал вниз лицом и, кажется, закрыл глаза. А может, они сами закрылись. Или и не закрывались вовсе. Темно же было, пойди разберись, когда в башке все звенит и колотится и сил совсем нет подняться с пола. Хорошо, что хоть слуха он не лишился.

Слышал... Слышал отлично, как неторопливо ходит по квартире Верещагиной тот, кто его ударил. То подойдет поближе, то снова звук шагов слышен из другой комнаты. Однажды даже споткнулся об него лежащего. Споткнулся и чертыхнулся еле слышно. Но Степан все равно различил, что голос принадлежит мужчине.

Кто это такой? Зачем он здесь? Почему снимал телефонную трубку? И где, черт возьми, Верещагина?!

А может... Может, это она снимала трубку?! А потом явился этот умник и сделал с ней то же самое, что и с ним, или еще чего похуже?! О, боже правый!

Вот тут Степан точно зажмурился. Темнее не стало, но ужас при мысли о том, что Верещагина может сейчас лежать где-нибудь в глубине квартиры с рассеченным черепом, вызвала у него острый приступ тошноты.

Зарекался же!.. Зарекался не влезать ни в какие дурацкие истории! Не замечать, не свидетельствовать, не участвовать и не сочувствовать. Его отец умер, вступившись за соседского мальчишку. Его так отвалтузили за участие, что, проболев почти год, он умер. Мать всю свою оставшуюся жизнь заклинала его: никогда и ни во что не вмешивайся и по возможности проходи мимо. Он ей обещал. Клятвенно обещал. И даже обещал никогда не влюбляться без памяти, чтобы не доставлять себе лишних хлопот и сумасшедшей боли. Все ведь шло так хорошо и беспроблемно. Так нет, нате вам! Мало того, что пошел на поводу у бабы, которая ему даже не нравилась, не говоря уж о чем-то еще. Так теперь по ее вине попал в такое дерьмо, из которого непонятно как теперь им обоим выбираться.

Как ни странно, своей головы Степану было не жаль. Он слышит, может двигаться – пробовал незаметно от мужика, получилось. И видеть наверняка сможет. А вот что с ней?! Вдруг она и правда мертва?!

Его снова затошнило так, что он еле сдержался, чтобы не застонать.

Скорее бы уж этот посетитель сваливал. Можно было бы обыскать квартиру и если она...

Господи, сделай так, чтобы пронесло! Сделай так, чтобы эта белобрысая идиотка оказалась жива и невредима! И к этому часу сидела бы на его кухне и попивала свой любимый зеленый чай, который он лично на дух не переносит. Он ведь оставил ей запасной комплект ключей. Пускай бы сидела сейчас на кухне. С кроссвордом или любовным романом сидела бы, поджав под себя ноги, и попивала бы чай. Он вернется и не скажет ей ни слова в упрек. Нет, может, для порядка выговорится, но выгонять уж точно не станет. Идти-то ей и в самом деле некуда. По дому неизвестные шарят. Что же он ищет-то, интересно?!

Человек, который его ударил, и в самом деле что-то искал. Он тихо двигал ящиками шкафов. Переходил из комнаты в комнату. Открывал какие-то дверцы, тихонько чертыхался, закрывал их почти без стука и снова продолжал поиски. Через какое-то время он вдруг тихо заговорил, и Степан понял, что говорит тот по мобильному.

– Я ничего не нашел! – было первое, что он услышал. – Не знаю... Да, видимо, ты прав. Придется... Осложнений не было... Все в норме... Да нет, не было свидетелей, не было... Придется за ней походить...

«Ее в квартире не было. А от меня он обязательно избавится», – понял вдруг Степан отчетливо и начал осторожно переворачиваться.

Шуметь было нельзя. Шуршать и снова падать тем более. Нужно было сконцентрироваться, пересилить боль в голове, отпереть дверь и вывалиться на площадку.

Там горел свет. Там были люди. Там на него никто нападать не станет. Побоится...

Никогда в жизни ему еще не было так тяжело подняться с коленей. Никогда! Даже в самом глубоком своем подпитии он передвигался достаточно шустро, в такие моменты ему обычно отказывал язык. Ноги никогда. Сейчас же... сейчас они дрожали и не хотели держать его.

– Да понял я, понял! – чуть повысил голос незнакомец и пошел куда-то еще, слышно стало чуть хуже. – Да... Да... Сейчас еще раз посмотрю...

Пора! – решил Степан и в тот же момент снова упал. Боль настигла такая, будто все его тело прошил металлический штырь. Он не знал, как это бывает, но был уверен, что именно так, как сейчас. Кажется, он даже застонал. А стонать нельзя. Нужно бежать, а то от него поспешат избавиться, как от свидетеля. Ему вдруг стало жаль себя и своей непрожитой, возможно длинной, жизни.

Ну, почему же он должен умирать?! Почему?! Противно! Ух, как противно было умирать не за хрен, как любил говорить Кирюха. Права была Татьяна, это и в самом деле противно.

Он вот умрет, может быть, не здесь, а на какой-нибудь городской свалке, куда его вывезут, но умрет непременно. А они останутся. Все останутся. И Кирюха, и Верещагина. Будут горевать поначалу. Маяться от сознания собственной вины, может, и поплачут немного. Особенно Верещагина. Кирюха, как и положено, станет ее утешать. Уговаривать. И может, даже ему удастся ее уговорить, и может, даже удастся жениться на ней. Нюся-то теперь у Кирюхи не в фаворе. Он теперь Татьяной Верещагиной болен. Как это он сказал сегодня о ней? Чуть дунешь – и займется? Кажется, так. Может, и правда много в ней скрытого огня. Ему лично теперь об этом узнать не придется. Все оставляет Кирюхе. И Верещагину, и свою долю в автосервисе. Оставлять-то больше некому. Нет у него никого больше...

Они поженятся, и она нарожает ему белобрысых ребятишек. Девочку и мальчика. Девочка будет похожа на нее, такая же высокая и... красивая. Чего уж теперь, за пять минут до смерти душой кривить! Красивая, конечно, красивая. Пускай не в его вкусе, но в соответствии со всеми мировыми стандартами... А мальчишка будет вылитый Кирюха. Скуластый, тонкогубый и балабол такой же...

Степан осторожно двинул ногой, боли не было. Он потрогал свою голову и обрадовался, что она цела тоже.

Может, повторить попытку-то?! Может, не стоит лежать и умирать раньше времени? Жалеть себя, сочинять про всех про них. Кстати, не так уж плохо вышло и про женитьбу, и про детей. Интересно, а станет Кирюха изменять Верещагиной, если все же женится на ней? Всем своим бывшим изменял безбожно. А ей станет или нет? Он бы вот лично не стал...

Степан недовольно сморщился.

Та-а-ак, это называется: получил по башке?! При чем тут он?! И уж тем более при чем тут он и Верещагина?! Пускай получил по голове по ее вине, это абсолютно не налагает на него никаких обязательств и все такое. Пускай уж друг отдувается. Смыться бы вот только незаметно, пока этот ловкач шарит по ее шкафам.

И чего, интересно, ищет?..

Степан опоздал ненамного. Может, на полминуты, а может, и того меньше. Ему удалось вполне удачно подняться на четвереньки. Удалось ухватиться за дверную ручку и подтянуться на ней, дотронувшись до замка. Но потом...

Потом сзади негромко хмыкнули и еще раз его ударили. На этот раз не так сильно, зато обидно. Ударили его пинком по заду так, что он снова распластался на полу и уже не делал попытки подняться. Стукнулся подбородком и ребрами, грубо выругался в голос и начал отползать от двери.

– А вот это ты правильно делаешь, дружище, – похвалил его мужик и тут же загремел замком. – Полежи тут, проспись.

Дверь квартиры Верещагиной приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить в образовавшуюся щель одного человека.

«Высок, тщедушен телом и с полным отсутствием вкуса», – вяло подумал Степан, отлично рассмотрев в свете, полыхнувшем с лестничной площадки, его черные одежды и белые носки. Лица не видел, а вот одежду рассмотрел очень хорошо.

Мужик вышел из квартиры и захлопнул за собой дверь. Замок щелкнул, и Степан остался совершенно один.

Он его не убил...

Почему?! Почему-то ему было нужно, чтобы Степан оставался в живых. Почему?

Ответ всплыл незамедлительно.

Этот мужик в белых носках хочет его подставить. Пока он будет валяться тут бездыханным, тот сделает анонимный звоночек, и прибывшая к месту происшествия милиция обнаружит Степана и, возможно, труп женщины. Значит, все-таки...

Нужно искать! Нужно вставать, черт побери, и искать Таньку...

Глава 4

Когда он открыл своим ключом собственную дверь, переступил свой собственный порог и увидел, что на его собственной кухне горит свет, он едва не расплакался от облегчения. Облокотился о стену, слушал, как она поет, и минут пять пытался проглотить шершавую сухость, раздирающую горло. А потом ни с чего завелся.

Поет она, значит! Поет?! Моталась непонятно где, а теперь поет. И ведь что поет?! «Бабочка крылышками бяк-бяк-бяк...» Да с выражением так выводит, со знанием дела, тоже мне певица. Ладно бы сидела, виновато потупясь, да журнальчик листала, а то петь удумала.

Он медленно стянул с себя куртку, ботинки и, шатаясь, подошел к зеркалу.

Ну и рожа!!!

В том месте, куда был нанесен удар, красовался огромный кровоподтек. Опухоль уже понемногу начала перебираться под глаз. Волосы взлохмачены. Физиономия пыльная. Ну некогда было ему умываться, что поделать! Как поднялся и обошел по стеночке всю квартиру Верещагиной, так сразу рванул домой. Рванул – может, явное преувеличение, но что торопился, это точно. Морщился и корчился от боли, но торопился.

А она про бабочку поет, ну вообще!..

Пригладив волосы и утеревшись рукавом свитера, Степан побрел в кухню.

Что и как он станет ей говорить, он пока не знал, но скажет что-нибудь такое едкое непременно.

Он по привычке лупанул растопыренной ладонью по двери и вошел в кухню.

– Степан! – Татьяна вздрогнула и подняла от противня с румяными пирогами раскрасневшееся лицо. – Ты... Господи, что с тобой?!

– Ты...

Он пытался справиться с собой, честно пытался; и даже принимался в уме вести счет простым и составным числам, но не смог ничего с собой поделать. Как увидел ее живой, невредимой, с розовой мордашкой и умильным хвостиком на макушке, так его и захлестнуло. И всего тут было вперемешку: и радости, что жива все-таки; и обиды, что ему ни за что по голове настучали; и раздражения. Не велел ведь хозяйничать на его кухне, а она мало что щей наварила, так теперь и пироги затеяла. И поет еще...

– Ты где была? – заорал он таким страшным голосом, что Верещагина тут же втянула голову в плечи и отступила от него подальше, к окну. – Ты где была, мать твою? Я что, должен искать тебя повсюду?! Сначала вваливаешься ко мне с чемоданом, переворачиваешь все в моей жизни, а потом вдруг смываешься! Где была, спрашиваю?!

– Я... – Ее губы были совсем без помады, и они вдруг совершенно по-детски набухли и поползли куда-то в сторону. Было ясно: собралась реветь. – Я... Тапки...

– Что тапки?! – крикнул он, но уже чуть тише.

– Я тапки себе ездила покупать. Вот... – И она выставила ему на обозрение ногу в мохнатом розовом тапке на крохотном прозрачном каблучке. – Свои я забыла дома. Не ходить же босиком. И я... вот...

Она проморгала слезы и отвернулась от него к противню. Нужно было снимать пирожки и не смотреть на него. И не чувствовать себя виноватой, будто и в самом деле как-то поломала привычный уклад его жизни. Ни она в его жизни ничего не поменяла, ни он. Все ее надежды на то, что Санечка от ревности сойдет с ума и поспешит воссоединить семью, рассыпались в прах.

Она ведь звонила сегодня ему и снова наткнулась на его любовницу. Та пригласила «Шу-урика», как же омерзительно звучало имя мужа в ее устах, кто бы знал! Пригласила его к телефону, и он после непродолжительной невнятной речи вдруг потребовал развода. И причину поспешил указать. Они решили пожениться, во как! Так что все ее попытки вызвать у супруга ревность потерпели фиаско. Он не ревновал. Более того, он даже обрадовался, что она теперь не одна. О чем и поспешил ей напомнить.

– Танюша, ты же не переживаешь, нет? – на непонятном подъеме выпалил он. – Твой мачо ведь тебя, наверное, устраивает вполне. Так что...

«Так что?!» – хотелось ей заорать на него. А еще лучше поехать туда и перевернуть вверх дном всю его теперешнюю новую квартиру и теперешнюю новую жизнь. Как он перевернул все вверх дном, так и ей хотелось.

Вот у кого жизнь поломана и в самом деле, так это у нее. А Степан... Степану нужно просто меньше упиваться собственной независимостью и позволить хоть кому-нибудь его полюбить. Колючий весь и, как Светка любила говорить, неприбранный. По ее мнению, таких мужиком надо прибирать к рукам, тогда они становятся мягкими-мягкими, пушистыми-пушистыми. Только и делов-то, позволить кому-нибудь полюбить себя. Так ведь не позволит. А она не станет его учить. Не ее это дело.

Татьяна быстро переложила пирожки на глиняное блюдо. Накрыла их чистой салфеткой и принялась скоблить противень под струей воды. Вымыла. Вытерла насухо и убрала потом в духовку. Повернулась, чтобы уйти из кухни, и тут же наткнулась на его все такой же полный ненависти взгляд.

– Что ты делаешь, можно узнать? – прошипел он сквозь зубы и сел на табуретку, так расставив колени, что тут же загородил ей проход.

– Я? – Татьяна беспомощно оглянулась на блюдо с пирогами. – Пироги пекла вообще-то. Слоеные, с рыбой и яйцами. А что?

– А я тебя об этом просил?! – Он старался смотреть на нее тяжело и недобро, но, видя ее растерянность, немного поубавил оборотов. – Зачем все это, Тань? Не нужно было, понимаешь.

– Я не пытаюсь отвоевать часть твоей территории своими кулинарными атаками, – проговорила она сдавленно и села вдруг к столу. Чего столбом стоять, раз он ее не пропускает. – Просто мне не хочется быть тебе в тягость. Вот я и решила хоть немного быть полезной, что ли. Да и занять себя нужно было чем-то. Не сидеть же, глядя в потолок. Так ведь и с ума сойти недолго. Мысли, мысли, мысли... Одна безрадостнее другой. А это хоть какое-то занятие. И еще я так... так давно ни для кого не готовила, а тут меня вдруг прорвало. Захотелось, понимаешь?! В чем здесь криминал, Степа?

– Да нет здесь криминала! – Он вдруг снова разозлился и мысленно добавил, что вот дома у нее – да, криминала этого хоть отбавляй. – Просто не нужно было, и все!

Чертова баба была на редкость умна и проницательна. Ишь, как быстро вычислила про его территорию!.. И рвение свое объяснила совершенно бесхитростно и честно. Так объяснила, что и крыть ему нечем. А хочется просто... просто поставить на стол эти ее пироги, которые пахли одуряюще пряно. Налить огромную кружку чая и начать уплетать их, благодарно урча в ответ на ее вопросительные взгляды.

Ведь неужели же так сложно-то? Неужели сложно быть честным перед самим собой? Чего вот ему сейчас хотелось бы больше всего, а? Правильно, ответ-то на поверхности!

Хочется слоеных пирогов с рыбой и яйцами, крепкого чая, лучше с лимоном, но можно и без, непринципиально. Хочется тишины, покоя, и никаких разборок. И еще неспешного спокойного разговора хочется о том, что с ним сегодня вечером произошло.

А ведь могло произойти и с ней. Степан даже сморщился от этой мысли. И закончиться могло гораздо хуже. Могло бы и вовсе все закончиться. И не сидела бы она сейчас, сложив руки на его столе, будто школьница. И не пылало бы ее лицо обидой, и глаза бы не блестели от невыплаканных слез.

Обиделась... Конечно, обиделась. Он так орал!

Ничего, в следующий раз будет знать, как уходить из дома без предупреждения.

– Могла бы и позвонить, что уходишь, – буркнул он недовольно, пододвигаясь к столу.

– Я не думала, что это так важно... для тебя, – снова последовал обезоруживающий ответ, распластавший его на обе лопатки.

Скажи он сейчас, что ему все равно, тут же удивится причине его гнева. Не говорить – опять удивится. Ведь если ему не все равно, значит...

Вот, попал, черт возьми!

– Дело не в этом, – проворчал снова он, отводя глаза. – Ты перетаскиваешь ко мне вещи. Говоришь, что хочешь пожить здесь какое-то время. Ну, и я как бы несу за тебя ответственность, и все такое.

– Да?! – Верещагина так удивилась, что даже рот приоткрыла, уставив в него немигающий взгляд своих голубых глазищ. – Извини тогда, Степа. Я как-то не подумала. Извини... Я могу тебя спросить?

– Спрашивай, – великодушно позволил он, удовлетворившись ее извинением.

– Где это ты так ударился? У тебя опухоль с каждой минутой все больше. Нужно лед, наверное, приложить. Я не сильна в таких вопросах. Вот здесь особенно сильно припухло. – И тут она протянула к его лицу руку и еле коснулась своим пальчиком его глаза. – Будет жуткий синяк. Ты подрался?

Он не отпрянул и не отстранился, как сделал бы это еще сегодня утром. С какой стати? Увечье он получил по ее вине. Так что сам бог велел проявить ей сочувствие и, как говорится, стать ему родной матерью и начать ухаживать.

– Я не дрался, – Степан чуть мотнул головой. – Меня ударили. Напали из темноты невзначай, и я не успел увернуться или принять удар.

– Ударили?! Из темноты?! – Она уже хлопотала, наколов льда и оборачивая его сейчас чистым кухонным полотенцем. – Господи, где?!

– У тебя дома, – решил он быть с ней честным.

– Где?.. У меня дома? Я не ослышалась?!

Ему показалось, или она и правда покачнулась, намереваясь шарахнуться в обморок. Машинально сунула ему в руки лед, снова села к столу и тут же впилась пальцами себе в волосы. Жест отчаяния? Страха? Наверное...

– Ты был у меня дома? Да... И там на тебя напали... Вот и причина твоего гнева. Ты пострадал из-за меня! Господи, но кто?! Там что же, была засада?! Ждали меня?! – Ее глаза совершенно потонули в волне ужаса, а губы дрожали, когда она хрипло выговаривала: – Степа! Степа же!!! Почему ты молчишь?! Да и зачем ты туда поехал?! Зачем?! Ты все еще не верил мне! Как ты мог так рисковать?! Тебя же... Тебя же могли убить!!!

– Тебя искал, знаешь! – Ее страх немного компенсировал все его пережитые волнения и побои. – Время позднее, тебя нет. Не позвонила. Никакой записки. Я позвонил по твоему домашнему номеру, трубку сняли и тут же положили обратно. Я и поехал. Думал, ты там. А там...

– А там?! – Верещагина вцепилась в его руку, кажется, даже этого не заметив.

– А там дверь открыта и темнота в квартире. Я зашел и получил, говоря по-русски, по рогам. Упал. Очнулся. – Ее тонкие пальцы очень крепко держали его, на фоне его смуглой кожи они казались почти прозрачными. – А по квартире мужик ходит и по телефону говорит. Я попытался встать, он заметил и ударил еще раз...

Татьяна слабо охнула, что не могло его не вдохновить. Переживает? Это хорошо, это даже приятно. То, что второй раз он получил унизительный пинок по заду, Степан благоразумно освещать не стал.

– Он прошел мимо, оставив меня у порога. Потом я обошел всю квартиру. Все думал, вот сейчас открою дверь, а там ты мертвая. Бр-р-р! Удовольствие ниже среднего, знаешь! Ходить по чужой квартире и искать труп чужой тебе женщины, которая...

Которая так здорово умеет готовить щи. И пироги печет такие, что от одного их запаха сводит желудок. Которая пленила твоего друга с первого, ну, ладно, пускай со второго взгляда. И которая, кажется, почти всегда говорит правду. Не льстит, не пытается разводить слащавую дипломатию, от которой мутит и выворачивает, а говорит правду либо молчит. Как вот сейчас. Смотрит на него и молчит. И одному богу известно, о чем она сейчас думает.

– Ты видел его?! – спросила Татьяна, оторвав свои пальцы от его руки и снова впиваясь себе в волосы.

– Я почти его не рассмотрел. Одет был во все черное, а носки...

– Носки белые, – упавшим голосом закончила она за него. – Так?

– Так. Это тот самый, которого ты видела, любуясь звездами?

Зачем сказал про звезды, непонятно. Она тут же нахмурилась, вздохнула тяжело и лишь кивнула, соглашаясь.

– Значит, он видел тех, кто за ним наблюдал, и теперь потихоньку ото всех избавляется. Так получается?

– Да. – Верещагина зябко поежилась, хотя на ней был теплый спортивный костюм и мохнатые розовые тапки, будь они неладны. – Он приходил за мной. Если бы я... Если бы... поехала туда. О господи!!!

Степан не стал ничего опровергать или уговаривать ее. Татьяна была не из тех женщин, которым требовалось отеческое поглаживание по голове. Он, правда, мало находил различий между теми, которым это нужно, и наоборот, но Верещагину он по голове не стал бы гладить точно. Она бы и не позволила наверняка. Она для этого была слишком рациональна, холодна и высокомерна.

Он позволил ей уйти с кухни и тут же кинулся к чайнику. Чая все еще хотелось. Пускай пока его гостья приводит в порядок свои мысли, а он...

– Степа! – раздалось от двери.

Ее несчастный голос настиг его в тот самый момент, когда он дожевывал третий по счету пирожок. Они были так хороши, что он начал их уминать, не дождавшись закипевшего чайника. Тот еще только призывно посвистывал, а Степан уже таскал с блюда пирожки. Один, второй, третий... Вкусно было! Непривычно вкусно. Так вкусно не готовила даже мать.

Он собирался дожевать третий по счету, потом навести себе чаю. И уж тогда приступить к пирогам основательно, с подходом, выбирая какой порумянее и посочнее.

Только-только начал получать от жизни хоть какое-то удовольствие, как ему тут же поспешили все испортить, что называется.

Верещагина влетела на кухню совершенно потерянной. От задорного хвостика ничего не осталось. Волосы выползли из-под мохнатой малиновой резинки и висели теперь неприбранными вдоль щек. На голове она, что ли, стояла?.. Глаза на мокром месте, ревела, значит, не удержалась. И бледная до синевы. Будто и не играл на ее щеках румянец еще пять минут назад.

– Степа, нам нужно что-то делать! – воскликнула она, замирая в шаге от него. – Это... Это же катастрофа! Этот человек... он убьет меня!

Ну и что дальше?.. Так сказал бы он еще утром. До той самой минуты, как упал с разбитой головой на ее пороге. Потом... потом что-то случилось с его мозгами такое, что он не мог себе позволить сказать, нет, даже подумать подобное.

Он до сих пор не мог вспоминать без тошноты, как искал Татьяну в ее же квартире. Как сухо становилось во рту и как заходилось сердце, когда он тащил на себя дверцу шкафа или заглядывал за штору и под кровать, боясь натолкнуться на ее остановившийся взгляд.

Лишь бы жива...

И черт с ней, с этой Верещагиной, пускай звонит ему по субботам и даже воскресеньям в любое время, но лишь бы жива... Ну, и уж если ей так приспичило, пускай живет хоть сто лет в его квартире, но лишь бы жива...

Он искал ее и молился. Молился и искал. А увидел живой и невредимой, и тут же разозлился. Не на себя ли?..

– Тань, присядь-ка. – Степан поймал ее за рукав и силой усадил на табуретку. – Тебе какой чай, зеленый или?..

– Что? Чай? Господи, Степа, ну какой чай, если мне жить, может быть, осталось два понедельника?! Что мне делать? Я же не могу вечно жить здесь!

– Живи, – пробубнил он с набитым ртом, пирожки были ну просто чудо как хороши. – Так какой чай предпочитаешь на ночь?

Она махнула рукой и, поставив на край стола локти, снова вцепилась в свои волосы. Молчала она все то время, пока он громыхал посудой за ее спиной. Заварил ей зеленого чая. Поставил на стол сахарницу, блюдо с пирогами, чашку с зеленым чаем перед ней и перед собой поставил чашку тоже. Пол-литра в ней было точно. Принялся сыпать туда сахар без остановки. Татьяна насчитала четыре ложки, потом сбилась. Отрезал от половинки лимона огромный полумесяц и, энергично болтая ложечкой в кружке, приготовился пить чай.

– Моя маман пришла бы в ужас, – тихо обронила Татьяна, поворачивая к нему отрешенное лицо. – От того, как вы изволите пить чай.

– А как надо? – Он с шумом отхлебнул, потянулся за пирогом и тут же откусил от него, зажмурившись. – Вкусно, Тань. Ты бы попробовала, что ли. Не хотела, а угодила...

– Спасибо. Я не хочу. – Она пригубила маленькую чашечку с тем чаем, что он ей приготовил. – Слушай, Степа, а он ведь меня может и у тебя в доме найти.

– Не найдет, – убежденно заявил он и даже по плечу ее потрепал, как щенка. – Поверь мне, не успеет!

– Как это?

– А мы его раньше отыщем. У нас же столько его примет, чего нам метаться?

– Что за приметы?! Ты же сказал, что не рассмотрел его.

– А носки?! Это же каким идиотом надо быть, чтобы под черные штаны и черные ботинки натянуть белые носки! У парня что-то либо со зрением, либо с головой, про вкус говорить не хочется.

– Со зрением у него как раз все в порядке, – возразила она и вдруг неожиданно для самой себя стащила с блюда пирожок; принялась жевать с аппетитом, хотя после семи вечера не позволяла себе ничего, кроме чая, и то несладкого. – Всех рассмотрел... Слушай, а я ведь машину его помню. Светло-бежевая «четверка», на багажнике длинная антенна и номер из трех восьмерок.

– Ничего себе! Госпожа Верещагина! Что же это вы укрываете от следствия такие важные факты? – шутливо возмутился Степан и тут же, столкнувшись с ее понимающим взглядом, прикусил язык.

Какое следствие?! Какие факты?! О чем это он?!

Он еще с утра ни о чем таком и не помышлял. Лежал себе в постели после вчерашней попойки. Лежал и жаждал избавления от тяжести похмелья. И звонок ее воспринял как наказание за совершенные им грехи. И ко всем чертям ее послать хотел, и даже делал попытки вынести ее из собственного дома вперед ногами. Если бы не попросила, так и вынес бы.

Это или что-то приблизительно похожее читалось сейчас в ее голубых глазах. Вслух не сказала, но подумать подумала. Вздохнула тяжело и глаза опустила. Все молча, вопить не стала.

– Найти машину в нашем городе несложно, имея на руках такие вот характеристики, – проговорил Степан, притворно закашлявшись.

– Да? А каким образом? Стоять на перекрестке?

– Я все-таки хозяин автосервиса, Тань! Ко мне разный люд ездит машинки свои чинить. Среди них встречаются ребята, обремененные полномочиями и погонами. Не переживай, пробьем мы твоего убийцу. И возьмем его в оборот. Ну, а если не дастся, то мы органы привлечем. Не печалься, Тань. Все будет хорошо. Я уверен.

Он был сыт, расслаблен и готов был любить весь мир сейчас.

Верещагина была жива и здорова. И, кажется, не очень-то его напрягала своим присутствием. Все больше молчит и слушает. К тому же готовит недурно, это опять плюс. Да и проблема ее решаема. Парень, что влез к ней в дом, был полным придурком. Мало того, что засветился в тот день, когда по его вине подняли шум во дворе. Так еще и сейчас никак не маскируется. Его вот опять же не добил. А почему? Да, почему?! Так уверен в своей безнаказанности, или тут что-то другое? Что-то еще, что никак не связано с Верещагиной и ее соседками...

Ладно, еще будет время поломать над этим голову. Сегодня ей и так досталось. Кстати, надо будет Кирюху привлечь, он помешан на детективных историях. Ни одного ментовского сериала не пропустит. Какое-то рациональное зерно должно быть извлечено из его пристрастий когда-нибудь или нет?!

Одно так точно уже имеется, подумал Степан, разглядывая исподтишка Верещагину. Если бы не воспылал Кирюха таким неподдельным интересом к Татьяне, кто знает, поехал бы он ее искать...