Текст книги "Хрустальный лес"

Автор книги: Галина Черноголовина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Тёплая краюшка (повесть)

Отъезд

Подошёл контейнер, стали грузить вещи. Валил сырой мартовский снег, и Раиса Фёдоровна кричала, чтобы грузчики не ставили мебель на землю, пусть как вынесут из подъезда – сразу в контейнер.

Обалделая кошка металась по разорённым комнатам; она даже не мяукала, а урчала утробным голосом. Кошка была умная, понимала: хозяева уезжают. А что будет с нею и, главное, с её котятами? У тумбочки письменного стола распахнулась дверца, кошка юркнула туда, потом выскочила и стала таскать в тумбочку котят.

Тоня с Илюшкой жалостливо смотрели на неё.

– Пусть едут? – тихо, чтобы не слышала мама, спросил Илюшка.

– Что ты! – возразила Тоня. – Контейнер долго будет идти, они с голоду подохнут.

– А мы им колбасы положим, воды нальём…

Пришёл грузчик, отпихнул кошку, которая как раз тащила последнего котёнка, захлопнул тумбочку стола.

– Ой, ой! – завопил Илюшка, будто это ему прищемили руку или ногу.

– Что тут у вас? – спросил Виктор Михеевич, вошедший следом за грузчиком.

Тоня вытащила котят.

– Папа, возьмём их с собой в поезд? – попросила она. – В корзинке.

– Не знаю, – сказал он. – Кошек ведь не разрешают без ветеринарных справок возить.

– А ты выпиши, – посоветовал Илюшка. – Ты же ветеринар.

– Папа уволился, – возразила Тоня. – У него теперь печати нет.

В разговор вмешалась Раиса Фёдоровна:

– Не хватает ещё возни с кошачьим семейством! И так не знаешь, что брать, а что бросать… Правду говорят: переехать, что погореть…

Лицо у Виктора Михеевича стало виноватым.

– Видите, мама возражает, – развёл он руками.

Машина с контейнером ушла, оставшиеся чемоданы и баулы сгрудили в один угол.

– Тоня, подмети пол, – сказала Раиса Фёдоровна. – Нечего новым хозяевам наш сор оставлять.

Она присела на чемодан, обвела взглядом голые стены. Там, где стоял шкаф, буфет, где висели картины, обои выгорели меньше, и казалось, что вещи забыли свои тени.

– Как во сне, – всхлипнула Раиса Фёдоровна. – Вот чудится: проснусь, открою глаза – и всё на месте.

Тоня подметала пол, а Илюшка выхватывал из-под веника то шарик от детского бильярда, то пластмассового человечка из настольной игры «Футбол».

– Ну зачем тебе всякий хлам? – сердилась Тоня.

– Пригодится, – отвечал Илюшка, складывая находки в железную коробочку из-под леденцов. И вдруг упал на колени, закрыл что-то руками: – Постой, не мети!

– Что опять такое?

В пыльных нитках и лоскутках запутался пшеничный колос. Илюшка освободил его, сдул пыль. Колос ожил, зазолотился.

– Это же бабушкин колос, – упрекнул Илюшка сестру. – Метёт и не видит…

К Новому году, как раз когда Илюшке исполнилось семь лет, бабушка Ксеня прислала посылку. И там между пуховой шапочкой для Тони и свитером для Илюшки вдруг оказался колос. Все любовались им, папа сказал: «Вот какая пшеница растёт у нас на бывшей целине!» – а мама поставила колос в хрустальную вазу, приговаривая: «Прелесть какая! Хлебом пахнет…»

Тогда любовались, а теперь взяли и выбросили, и колос валяется, никому не нужный.

– Я его бабушке обратно отвезу, – сказал Илюшка, укладывая колос в коробку. – Вон тут сколько зёрен, пускай в землю посеет.

На косяке двери, что вела из детской в столовую, оставались отметки карандашом. Это Раиса Фёдоровна отмечала, как дети растут.

– Отметь меня! – попросил Илюшка сестру и плотно прислонился к косяку.

– А зачем? – спросила Тоня. – Дверь же не повезём.

– Дверь не обязательно, можно верёвочку.

– Ну, ты как пристанешь!

Тоня нашла длинную верёвочку, смерила на косяке рост Илюшки и завязала узелок.

– Ты точно мерила? – придирчиво спросил Илюшка. Ему очень хотелось поскорей вырасти, и поэтому он любил мериться.

– Точно… Теперь ты меня измерь.

– Погоди, чемодан подставлю.

Тонин узелок оказался далеко от Илюшкиного – она была девочка рослая.

– Тоня, что же ты!.. – крикнула мама. – Дометай скорей, новые хозяева подъехали!

Новая хозяйка, толстенькая старушка в очках, сразу обратила внимание на кошку, подозвала её, погладила.

– А у неё котята есть! – сказал Илюшка. – Вы их не выбрасывайте, ладно?

– Что мы, живодёры какие? – даже обиделась старушка. – Пускай живут. Так уж заведено: кошка – при доме, собака – при хозяине.

– Квартиру вам оставляем как игрушку, – говорила, вздыхая, Раиса Фёдоровна. – Всё я тут сама, своими руками… обои клеила, пол красила, лаком покрывала…

– Обои я не уважаю, – сказала старушка, оглядывая стены. – Обдерём, произведём побелку. И пол зелёный – к чему это? Охра – милое дело.

Раиса Фёдоровна хотела было что-то возразить, но промолчала: теперь она уже была здесь не хозяйка.

На вокзале было много провожающих: родственники Раисы Фёдоровны, сослуживцы Виктора Михеевича, Тонины подружки-одноклассницы.

– Голова кру́гом, – плакалась своей тёте Раиса Фёдоровна. – Никогда не думала, что он на такое решится. Всё этот Нурлан, дружок его. Письмо за письмом… Пишет – мать болеет. Так мы же её к себе взять могли.

– Что поделаешь! – утешала тётя. – Куда иголка, туда и нитка.

В папиной компании было веселее. Громко шутили, смеялись. Кто-то запел: «Едут новосёлы по земле целинной…» – и все подхватили.

– Старинная песня, – вздохнула пожилая проводница, стоявшая у ступеньки со свёрнутыми флажками. – Теперь уж её не поют. А бывало, перрон гудел: парней, девчат на целину провожали.

– Теперь целина – обыкновенное место, – вступил в разговор один из провожающих. – Так же люди живут, как и везде.

– То-то как везде, – возразила проводница. – Пока едешь, вагон насквозь просвищет, угля не напасёшься. В мае снег с дождём, а потом враз жара, пылища.

Виктор Михеевич беспокойно оглянулся на жену: не слышит ли? Она слышала, и лицо у неё было укоризненное: «Вот куда ты везёшь меня и детей».

И тогда Виктор Михеевич рассердился на проводницу:

– Не задерживайте посадку! Не видите, в других вагонах уже пускают.

Телеграмма

Бабушка Ксеня получила телеграмму рано утром. Она перечитала её несколько раз и всё не могла поверить.

Бом! Бом! – хрипло пробили старинные часы в резном, потемневшем от времени футляре, а медные стрелки их вздрогнули, как усы.

– Что, «Софронычи», и вам надо знать, какая телеграмма? – засмеялась бабушка и подтянула тяжёлую гирю. – Подсолнушки приезжают наконец-то.

Подсолнушками она звала внучат, потому что Илюшка и Тоня были светловолосые, круглолицые и веснушчатые.

Она засуетилась, стала прибираться в комнате, хотя было и чисто, сняла со стены пшеничный снопик, несколько пучков пахучих степных трав, потом передумала, опять повесила, села на стул и сложила на коленях руки.

Руки у неё были тёмные, как дерево у футляра часов, волосы седые, словно ковыль на ветру, а глаза – живые, синие, как степное июньское небо, в котором поёт жаворонок.

Жила она одна, даже кошки и собаки не держала, потому что работала агрономом и всё лето проводила в поле, часто и ночевала где-нибудь в бригаде, а кошку с собакой кормить надо. Вместо кошки и собаки были у неё часы, и когда Ксения Сергеевна возвращалась домой и слышала, как они тикают, а потом начинают бить, всё будто кто живой встречал её дома. Часы были уже такие старые, что казалось, всё понимали, и Ксения Сергеевна обращалась к ним уважительно, даже отчество им дала – «Софронычи», в честь своего деда Софрона, который купил эти часы почти век тому назад.

– Что же это я сижу! – спохватилась бабушка Ксеня. – Нурлану надо сказать.

Она оделась и побежала на совхозную электростанцию, где работал старый товарищ её сына Нурлан Мазаков.

– Проходите, Ксения Сергеевна, садитесь, – обрадовался Нурлан и быстро убрал с табурета катушки с проводом. Он, как всегда, возился с электрическими моторами, которые старался приспособить в совхозе где только можно. – Как ваше здоровье? – спросил Нурлан. – Как «Софронычи»… ходят?

– Нурлан, – сказала Ксения Сергеевна и вдруг заплакала, – Витюшка едет с семьёй…

– Наконец-то! – обрадовался Нурлан и обнял Ксению Сергеевну. – Ну и что вы плачете – радоваться нужно!

– Да я и так… радуюсь… – вытирая глаза, сказала Ксения Сергеевна. – Просто очень неожиданно.

Нурлан промолчал: уж для него-то это не было неожиданностью. Он внимательно изучил телеграмму.

– Выехали вчера. Значит, послезавтра будут. Ну что ж, будем встречать.

Ледяной мальчишка

Промчался последний вагон, и пассажиры, сошедшие с поезда, захлебнулись резким ветром, хлынувшим из открытой степи. Степь начиналась сразу за рельсами, заснеженная, плоская, словно громадная доска. Кто-то положил эту доску на бревно, и она раскачивалась: вверх – вниз, вверх – вниз. Так, по крайней мере, показалось после вагона Тоне, и она ухватилась за маму, чтобы куда-нибудь не улететь.

Илюшка стоял, широко расставив ноги.

– Папа, это уже целина? – спросил он и, услышав, что да, бывшая целина, сделал несколько шагов в сторону, подальше от мамы, стянул тёплый шарф, которым она ещё в вагоне закутала ему рот и нос. Он знал, что целинники не боятся ни мороза, ни ветра, а стать настоящим целинником он собирался с самого начала.

И тут он взлетел вверх. Конечно, не сам, его подбросили, взяв под мышки сзади.

– Вот ещё, кто это балуется! – Он крутнулся в чьих-то руках и увидел широкое смеющееся лицо с чёрными бровями вразлёт. – Дядя Нурлан! – закричал он. – Я вас сразу узнал! – и обнял его за шею.

Виктор Михеевич оглянулся и бросился к ним.

– Вылитый Витька! – смеялся Нурлан, ставя Илюшку на землю. – Вот я тебя точно таким в первый раз увидел, помнишь?

Он крепко обнялся с другом, поздоровался с Раисой Фёдоровной и Тоней.

– Какая взрослая девочка! – сказал он. – Тебя подруга ждёт, Айгуль, старшая дочка моя.

– А мальчик у вас есть? – спросил Илюшка. Ему папа говорил, что у дяди Нурлана нет сыновей, только две дочки – Айгуль и совсем маленькая Маншук, но он всё-таки надеялся – вдруг есть.

– Есть мальчик, – сказал дядя Нурлан. – Только он старше тебя, такой, как Айгуль и Тоня.

– Откуда он у тебя? – удивился Виктор Михеевич.

– Жены братишка. У нас живёт. Ну ладно, поедем. Ксения Сергеевна ждёт не дождётся. Хотела со мной вас встречать, да я отговорил: дорога дальняя, буран обещали.

– Буран? – встревожилась Раиса Фёдоровна, и у неё сделался такой вид, что, подай ей сейчас поезд, она сядет и уедет обратно. С Нурланом Мазаковичем она поздоровалась сухо, считая, что он во всём виноват. Не пиши он таких писем Виктору…

– Думаю, что проскочим, – сказал Нурлан. – Это всё ваши вещи? – указал он на груду чемоданов.

– Всё наши, – смутился Виктор Михеевич.

Раиса Фёдоровна это заметила и ещё больше рассердилась про себя. «Небось вспомнил опять, как они с матерью на целину с одним рюкзаком да чемоданом приехали. Сейчас время другое и дети у нас», – мысленно спорила она с мужем. Но характер у неё был отходчивый, и, когда сели в покрытый брезентом «газик», она первая заговорила с Нурланом Мазаковичем:

– Вы сами водите машину?

– А как же! – засмеялся он. – Мы, казахи, по степи пешком не ходим. Раньше на конях ездили, сейчас на мотороллерах, на машинах.

– А кони? – спросил Илюшка, сидевший на руках у папы рядом с дядей Нурланом.

– Коней сейчас меньше стало, – вздохнул Нурлан, но, увидев разочарованное Илюшкино лицо, успокоил: – Ничего, вот летом поедем на джайляу – там такие табуны гуляют!

– А что такое джайляу?

– Летнее пастбище.

Степь словно вращалась вокруг машины. С грохотом проносились огромные ажурные мачты высоковольтной линии, дальше медленней кружили какие-то строения, а на горизонте, в зыбком морозном мареве, виднелись машины, идущие по другим дорогам. Они словно уже и не двигались, а просто висели в воздухе.

– Живая стала степь, – сказал Виктор Михеевич. – Бывало, едешь – глазу не за что зацепиться, одни сороки из-под колёс взлетают.

Стемнело, и теперь только россыпи огней давали знать, что мимо опять пронёсся посёлок. Потом вдруг огней не стало, но не потому, что больше не было посёлков, – поднялся буран. Свет фар выхватывал впереди лишь небольшую часть дороги, на которой извивались снежные змейки.

Змеек становилось всё больше, наконец они свились в какой-то немыслимый клубок, опутали колёса машины, и «газик» застонал, буксуя.

– Эх, немножко не доехали! – с сожалением сказал Нурлан Мазакович.

Он взял лопату и вышел на дорогу.

– А ещё есть лопата? – спросил Виктор Михеевич и, хотя лопаты не было, тоже полез из машины, а следом за ним Илюшка.

– Ты куда? – успела ухватить его Раиса Фёдоровна за хлястик пальто. – Без тебя уж не обойдётся!

«Газик» буксовал ещё несколько раз, потом дорога как будто стала лучше.

– Скоро наш «Целинный», – объявил Нурлан Мазакович и вдруг резко затормозил. – Это ещё что за фигура?

С первого взгляда могло показаться, что какой-то шутник вылепил посреди степи снежную бабу, а потом облил её водой, чтобы она обледенела. Теперь фары осветили её, и она заискрилась, засверкала среди вьюжных вихрей. И вдруг «баба» подняла руку.

На этот раз Раиса Фёдоровна не смогла удержать Илюшку – он выскочил на дорогу следом за папой и дядей Нурланом. А дядя Нурлан схватил «снежную бабу» за плечи и стал трясти её, и тут Илюшка увидел, что это просто мальчишка в обледенелом пальто и без шапки, а волосы у него тоже покрыты льдом и снегом.

– Терпения моего больше нет! – сердито говорил Нурлан Мазакович, вталкивая мальчугана в машину.

Они с Виктором Михеевичем с трудом стянули с него жёсткое, как панцирь, пальто и бросили его за сиденье – туда, где лежало запасное колесо. Мальчишка, сопя, плюхнулся рядом с Тоней – она опасливо посторонилась.

– Вот тебе тулуп. Закутайся! – приказал Нурлан Мазакович.

Мальчишка нырнул в тулуп и затих.

Некоторое время ехали молча, потом дядя Нурлан позвал:

– Эй, Болат! Ты живой ещё там?

Из тулупа раздалось бурчание.

– Значит, живой? Так откуда ты взялся?

Болат глухо заговорил по-казахски.

– Стесняется, – пояснил Нурлан Мазакович. – Не хочет по-русски говорить. Это же братишка моей жены, про которого я вам говорил.

И он объяснил, что родители Болата, чабаны, живут на ферме, где зимуют овцы. Ферма километрах в десяти от совхоза, в стороне от шоссе. Туда ехала машина-водовозка, и Болат решил прокатиться до зимовки, прицепился сзади.

– Уж если так захотел, попросился бы в кабину, – сказал Виктор Михеевич.

– А он бы не взял! – выпалил Болат уже по-русски.

– Почему это не взял бы?

– Так.

– Да, ты всем шофёрам успел насолить, это верно, – согласился дядя Нурлан. – Так что же было дальше?

– Крышку с цистерны отскочила, – объяснил Болат.

– И тебя окатило водой?

– Ага…

Болат осмелел, высунул голову из тулупа, косил чёрными глазами на Тоню, на Илюшку.

– Вода шур-рух! Шур-рух! – весело говорил он. Ему нравилось, что Тоня и Раиса Фёдоровна ахают, слушая его. – В рукавах – вода, в валенках – вода. Я тяжёлый сделался, уже руки не держат… Шапка слетела, голова обмерзает. А она как плеснёт опять. И я оборвался.

– А машина уехала? – испугалась Тоня.

– Уехала. Ну, думаю, замерзать буду. Вечер, машин нет, буран поднялся, водовозка, наверно, на зимовке ночует. Пошёл пешком, пальто тяжёлое, бежать нельзя.

Илюшка с восхищением смотрел на Болата: сразу видно – целинник!

– Так ведь простыл насмерть, – взволновалась Раиса Фёдоровна. – На таком ветру, мокрый…

Она стала шарить в сумочке, искать какое-нибудь лекарство, но тут впереди засверкали огни, и Нурлан Мазакович сказал:

– Не ищите, уже в совхоз въезжаем, сейчас его в больницу сдадим.

Он остановил машину у двухэтажного здания.

– Выходи, Болат, только тулупом голову прикрой, ветер сильный.

– А чего я в больницу пойду? – захныкал Болат. – Я здоровый.

– Ничего, Раушан укол тебе сделает, горчичники поставит, – говорил ему Нурлан Мазакович. – Раушан – это моя жена, а его сестра. Она врач и сегодня дежурит в больнице, – пояснил он остальным.

– Конечно, конечно, – поддержала Раиса Фёдоровна, – а то может быть воспаление лёгких.

Но Болат, как услышал про укол и горчичники, так рванулся, что и тулуп остался в руках у дяди Нурлана.

– Болат, постой!

Но мальчуган улепётывал со всех ног.

– Дома поговорим! – крикнул ему вслед дядя Нурлан, а взволнованную Раису Фёдоровну успокоил: – Ничего, добежит, через огороды близко. Ну сорвиголова растёт!

– Сам-то какой был, – напомнил Виктор Михеевич, и оба расхохотались.

«Софронычи»

Ксения Сергеевна с утра переселялась. Верней, не она сама, а её лаборатория, которая раньше была при доме, а теперь для лаборатории отвели место в совхозной конторе. Так распорядился директор совхоза, чтобы освободить помещение для семьи приезжающего ветеринарного врача.

Айгуль и Болат собрали других ребят – благо были каникулы, и они, как муравьи, потащили по улице пшеничные снопы, пучки трав, папки с бумагами, весы с гирьками.

Все, кто встречал их, спрашивали, в чём дело, и, узнав, что переселяется лаборатория, сначала сожалели: старому человеку по пурге, по слякоти не очень-то весело ходить, но когда говорили, что приезжающий ветврач – сын Ксении Сергеевны, радовались за неё.

Девочки вымыли пол в обеих комнатах и на кухне, мальчишки скололи лёд с крыльца, принесли к плите угля и дров, а потом как-то вмиг все разбежались, и Ксения Сергеевна осталась одна.

Когда разгорелись дрова в плите, она засыпала ещё угля и стала готовить ужин, то и дело поглядывая на часы. Если поезд не опоздал, Нурлан уже должен встретить их, и сейчас они едут в машине. А вдруг не приехали? Вдруг, уже после того как отправили телеграмму, взяли и передумали? Каково им здесь покажется?

Темнело. Она включила свет и окинула комнаты взглядом стороннего человека. Будто впервые бросилась ей в глаза копоть над плитой – осенью ведь белила, и вот опять… Она взяла веник и сняла прежде не замеченную в углу паутину. Маленькие кособокие окошки с вечно мокрыми подоконниками, скрипучие половицы, кривые балки потолка, напруженные, словно вены на усталой руке…

А ведь с каким триумфом они с Витей въезжали в этот дом, первый настоящий дом в «Целинном»! Даже семья директора совхоза ещё ютилась в землянке, а Ксении Сергеевне вручили ключи первой!

Теперь это был самый старый домишко в совхозе, но она отказывалась переселяться: всё-таки память о Вите. А надо было. Приличней встретила бы дорогих гостей. Правда, директор твёрдо обещал хорошую квартиру для всей их семьи, но это только к осени.

Забежала Айгуль.

– Аже…

Она всегда так звала Ксению Сергеевну: «аже» – это «бабушка» по-казахски.

– Что случилось, внученька?

– Аже, Болатка на водовозке за село уехал. Мне сейчас только мальчишки сказали.

– В кабине, что ли?

– Нет, сзади прицепился.

– Да он с ума сошёл, в такой буран!

Ксения Сергеевна бросилась к телефону:

– Ферма! Ферма! Водовозка пришла к вам?

Дежурил как раз отец Болата. Он сказал, что водовозка пришла.

– А Болат… Спросите, Болат не приехал? – волновалась Айгуль.

– Скажите… – Ксения Сергеевна замялась, не зная, как лучше спросить. Ей не хотелось волновать старика. Может, Болат только недалеко прокатился, а потом вернулся в село и сейчас где-нибудь играет с мальчишками. – К вам кто-нибудь приехал?

– А кто? – удивился чабан.

– Ну, с главной усадьбы.

– Один шофёр приехал, больше никого.

Ксения Сергеевна положила трубку.

– Я там Маншук одну оставила, – растерянно сказала Айгуль. – Плачет, наверно. И плита топится.

– Ладно, беги, а то ещё, чего доброго, полезет к огню.

Выход был один – позвонить Раушан в больницу, у них есть дежурная машина… Но больница почему-то не отвечала.

– Быстрей сходить, чем до этой больницы дозвониться! – рассердилась Ксения Сергеевна. – А если человеку плохо?

Больница находилась сразу же за огородами, но дойти до неё, оказывается, было не так просто – снегом перемело все тропки. Кто-то, пыхтя, пробивался ей навстречу.

– Болат! – ахнула Ксения Сергеевна. – Где ты шапку потерял? Да ты и без пальто! Где ты пропадал?

– Приехали! – крикнул Болат вместо ответа. – Уже там, вон они! – И он показал в сторону улицы, где снежные облака осветились фарами идущей машины.

У Ксении Сергеевны как-то разом обмякли ноги. Она задохнулась и схватилась за грудь.

– Беги домой, простудишься! – сказала она Болату, который растерянно посмотрел на неё, а сама пошла медленно, потом быстрей и наконец побежала. Ещё в сенях она почуяла запах гари: «Кастрюлю с огня не сняла, ах я беспамятная!»

В доме уже были распахнуты форточки, Раиса Фёдоровна в бабушкином фартуке хлопотала у плиты.

Илюшка и Тоня повисли на шее у бабушки.

– Вот здорово! – сказал Виктор Михеевич. – Гости в дом, а хозяйка из дома.

– Да мы тут с Болатом…

– Всех переполошил! – рассердился Нурлан. – Ну, задам я ему!

– Ни в коем случае! – вступилась Ксения Сергеевна. – От меня ему ещё суюнши полагается – подарок за добрую весть. Это он мне сказал, что вы приехали.

Нурлан Мазакович не стал задерживаться, он всё беспокоился за Болата: хоть спиртом его растереть, сорванца.

– А завтра устроим той – пир в честь вашего приезда.

Теперь ноги легко носили Ксению Сергеевну. Она накрывала стол праздничной скатертью, приговаривая:

– Какая же я счастливая! Какая счастливая!

– Ого, какая булка! – сказал Илюшка, обнимая обеими руками высокий пышный каравай, пальцы у него едва сошлись.

– Я хлеб никогда не перебираю, – сказала Ксения Сергеевна. – Какую буханку дадут, такую и ладно. А сегодня говорю продавщице: «Выбери мне самую пышную да поджаристую». Несу домой и думаю: «А что, если не приедут? Сколько же дней мне этот хлеб придётся есть?»

– Как бы это мы вдруг не приехали? – возразил Виктор Михеевич.

– Да всякое бывает. Мне вот и сейчас не верится. Будто вы мне снитесь…

– А мама тоже так говорила, – объявил Илюшка.

– Что я говорила, когда? – смутилась Раиса Фёдоровна.

– А когда контейнер погрузили. Ты сказала: «Как во сне, как во сне. Вот открою глаза – и всё на месте».

Раису Фёдоровну выручили часы «Софронычи». Они ударили как раз вовремя. Дети стали считать удары:

– Восемь, девять…

– Одиннадцать.

– Нет, ещё только десять, – поправил Виктор Михеевич.

– Я точно считал – одиннадцать! – доказывал Илюшка.

– И я, – подтвердила Тоня.

Но стрелки часов действительно показывали десять.

– Обманщики! – рассердился на часы Илюшка.

Ксения Сергеевна и Виктор Михеевич смеялись, а Раиса Фёдоровна глядела на них и ничего не понимала.

– Тут старая история, – сказала Ксения Сергеевна. – Ты, Витя, не рассказывал?

– Как-то не пришлось.

– Тогда слушайте.

История у часов была в самом деле занятной.

Бабушка Ксеня росла в крестьянской семье. Под одной крышей жили три брата с жёнами и детьми, а распоряжался всем хозяйством дед Софрон.

– Серьёзный был дед, – вспоминала Ксения Сергеевна. – Я девчонкой была, уж и боялась его. Глянет из-под густых бровей: «А, лодыря гоняешь? Иди квасолю обирай!» Фасоль, значит. В другой раз морковь полоть заставит, подсолнухи молотить. Да в крестьянстве так – я с пяти лет в работе. Ну, мы подрастали, а дед старился, и силы у него уже не те стали, и слушались его не так. Бывало, до свету начнёт будить сыновей со снохами в поле ехать, а они огрызаются: «Тебе, старому, не спится, дай нам поспать. Пять часов ещё не било…»

Ворочается, кряхтит дед Софрон, а потом откроет окно и закричит, будто кому вслед: «Поехали? Поехали! А наши ишо спять… Спять, лодыри, спять, лежебоки…»

И ведь что удумал, старый! Взял да и свихнул у часов какое-то колёсико. Так и стали они с той поры на час раньше бить.

– А вы знаете, что эти часы ещё и говорить умеют? – сказал Виктор Михеевич.

– Ну уж это неправда! – усомнилась Тоня.

– А послушайте, как они тикают. – И Виктор Михеевич стал негромко приговаривать в такт: – Снег – и – ветер, снег – и – ветер.

Потом он замолчал, а в тиканье часов всё равно слышалось: «Снег – и – ветер, снег – и – ветер…»

– Вот это да! – восхищённо сказал Илюшка.

Теперь он с нетерпением ждал, когда часы снова ударят, и, когда ударили, закричал:

– Поехали? Поехали! А наши ещё спят!

– Нет, – сказала Ксения Сергеевна. – На этот раз: приехали? Приехали! Поужинали? Поужинали! А теперь спать пора!