Текст книги "Заходер и все-все-все…"

Автор книги: Галина Заходер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

А. П. Чехов. Полное собрание сочинений и писем. Тоже весьма зачитанные тома. Знаю, что Заходер считал Душечку одним из лучших женских образов мировой литературы, наравне с Кармен.

Лесков и Салтыков-Щедрин. Борис читал на память целые произведения того и другого.

Философы Востока. В дневнике Бориса – 1998 года – на странице вверху написано: Моя автобиография. Далее идут цитаты:

«Родиться вовремя и умереть вовремя – вот благословение Неба». Ле-Цзы.

«То, что человек знает, – ничтожно. То, что он не знает, – безгранично». Ле-Цзы.

«Разум вот-вот помутится, если он сразу отличит правду от лжи (потому что все вещи должны достигнуть предела, прежде чем перейдут в свою противоположность)». Китайский Орфей. Судьба Ху-Ба (вернее, Вэнь) – моя судьба.

Я прочитала эти слова, что-то брезжит в моем уме, но постичь до конца иносказание и недомолвки мне не под силу. Возможно, тем и пленяют нас писания мудрецов, что, придя из глубины веков, они служат открытию в нас неведомого нам самим. Поэтому я просто приведу историю этого китайского Орфея, рассчитывая на большую сообразительность и интуицию читателя.

Когда Ху-Ба играл на лютне, птицы пускались в пляс, а рыбы начинали резвиться в воде. Прослышав об этом, Вэнь из царства Чжэн бросил семью и пустился в странствия учеником при наставнике музыки Сяне. Три года он трогал струны, настраивая лютню, но ни разу не доиграл мелодию до конца.

– Тебе лучше вернуться домой, – сказал ему однажды наставник Сян.

Вэнь отложил в сторону лютню, вздохнул и ответил:

– Не то чтобы я не мог настроить струны или закончить мелодию. Я думаю не о струнах, и то, что я стараюсь исполнить, – не ноты. Если я постигну это в моем сердце, то инструмент не откликнется моим чувствам. Вот почему я не смею исполнить музыку. Позвольте мне остаться с вами еще немного. Может быть, я смогу достичь большего.

В скором времени он снова увиделся с наставником Сяном.

– Как продвигается твое учение? – спросил наставник Сян.

– Я нашел то, что искал. Позвольте показать вам, – ответил Вэнь.

На дворе стояла весна, а он коснулся осенней ноты «шан» и вызвал полутон восьмой луны. Тут повеял прохладный ветерок, созрели злаки в полях и плоды на деревьях. Когда пришла осень, он коснулся весенней струны «цзяо», вызвав полутон второй луны, и вдруг подул теплый ветер, а травы и деревья расцвели. Летом он ударил по зимней струне «юй», вызвав полутон одиннадцатой луны, и вдруг похолодало, повалил снег, а реки и озера оделись льдом. Когда пришла зима, он ударил по летней ноте «чжэн», вызвав полутон пятой луны, и солнце стало жарко палить с небес, так что лед вокруг тотчас растаял. Заканчивая мелодию, он коснулся ноты «гун» вместе с четырьмя остальными. И тут поднялся благоприятный ветер, поплыли счастливые облака, выпала сладкая роса и забили свежие ключи.

Наставник Сян погладил рукой грудь, притопывая ногой, сказал:

– Как замечательно ты играешь! Даже наставник музыки Куан, исполняющий мелодию цинцзяо, и Цзоу Янь, играющий на свирели, не смогли бы ничего к этому добавить. Один взял бы свою лютню, другой – свирель, и оба последовали бы за тобой!

Более поздняя запись: Великий муж – это тот, кто не утратил своего младенческого сердца (Мэн-Цзы). Сопоставление с Христом – «Если не будете как дети etc…»

И еще одна история. Борис рассказывал ее неоднократно, думаю, неспроста. Это история (слегка сокращенная) с поиском коня для Циньского царя Му-Гуна.

Царь просит престарелого Болэ найти ему знатока, который мог бы разыскать лучшего коня Поднебесной.

– Хорошего коня можно опознать по его стати и взгляду, костям и мускулам, – ответил Болэ. – Но лучший конь как бы невидим, как бы неуловим, как бы не существует, как бы пропал. Такой конь не поднимает пыли и не оставляет следов. Я знаю человека, который разбирается в этом не хуже меня. Его зовут Гао.

Му-Гун призвал этого человека к себе и послал его на розыски коня.

Через три месяца Гао возвратился и предстал перед царем.

– Я нашел то, что нужно, в Песчаных Холмах.

– Что это за конь?

– Кобыла, каурая.

Царь велел привести кобылу, но она оказалась вороным жеребцом. Царь сильно опечалился и спросил Болэ:

– Оказывается, тот, кого мы послали отбирать коней, ни на что не годен. Он не умеет даже отличить кобылу от жеребца и не разбирает масти!

Тут Болэ восхищенно воскликнул:

– Так вот, значит, чего он достиг! Такие люди, как Гао, прозревают Небесный исток жизни, они схватывают суть и забывают о ненужном, пребывают во внутреннем и отрешаются от внешнего. Он видит то, на что хочет смотреть, и не замечает того, на что смотреть не нужно. Такие, как он, в лошадях видят нечто куда более важное, чем лошадь.

Поэзия Востока занимает особое место. В частности – Омар Хайям.

У Бориса собраны, кажется, все издания, всех переводчиков. Есть даже изящный машинописный томик. И все эти книжечки лежали у него на виду, чтобы он мог в любой момент полистать. Более других переводчиков он ценил И. Тхоржевского. А рисунки Павла Бунина, с которым Борис дружил, прекрасно дополняют эту поэзию. В тетрадке у Бориса несколько иллюстраций к Хайяму, выполненных Буниным ему в подарок.

Полка с редкими или курьезными книгами.

Потрепанный томик проф. Флоринского «Усовершенствование и вырождение человеческого рода», изданный в Вологде в 1926 году.

Еще более растрепанный – даже без титула – томик, о названии которого можно догадаться, прочитав предисловие, где сказано, что это «Очерки по психологии сексуальности» Фрейда.

«Умственные эпидемии» и «Повальные чудачества» под одной обложкой. В первой части книги титульный лист отсутствует, вторая принадлежит д-ру Портулакову. Издано в Петербурге в 1889 году.

«Вселенная». (Для читателей 8–14 лет.) Издание книгопродавца и типографа М. О. Вольфа. 1863.

На этой же полке почетное место отведено толстому тому «Творчество народов СССР», изданному к двадцатилетию Великой Октябрьской социалистической революции в СССР «уже тогда покойным А. М. Горьким и еще беспокойным Л. З. Мехлисом», – комментировал Борис, показывая книгу.

Для Бориса, шутливо называвшего издание «Золотой Книгой», оно служило источником развлечения. Он так дорожил этим томом, что, когда ему предложили купить у кого-то второй экземпляр, он не отказался, и у него стоят два одинаковых!

Борис устраивал веселое представление, читая полюбившиеся ему стихи.

Представьте, как звучали эти строки, когда он читал их унылым тоном, особенно последнюю…

Худо жили саами, когда царь был: грамоты не знали, смеялись редко.

Стала советская власть.

Вот мы, саами, обрадовались!

Торжественное чтение:

 
О банках, трестах, промыслах, принадлежащих нам, – пою,
О том, как вольно стало жить недавним беднякам, – пою,
Америке и Англии я песню не отдам свою!
Им не соперничать с Баку, – я слово честное даю:
Не стоят вместе все они и улочки одной Баку!
 

Следующие стихи произносил, складывая губы, словно ел перезревшую хурму.

 
Кто это, будто голубка, ночью по черному морю идет?
Это по нефти красивая девушка – сам инженер идет!
Как добралась ты до самой сути, мудрости полна?
Много таких в нефтяном институте, светлых, как луна!
 

Победоносно:

 
Все мы такими скоро покажемся, что поразится мир!
На пианино играть отважимся, – и поразится мир!
Шелк вырабатывать так обяжемся, чтобы сверкал на свету!
В этом шелку мы в Баку покажемся, будто миндаль в цвету.
 

Эти стихи читались на три разных голоса:

 
Он: Пугливая, ты будь моей. Отдам тебе шелка Багдада!
Она: Отважный, мне шелков не надо, я в комсомоле Ленина!
Хор: Яр, яр, о, сладостная яр!
 

Так, куплет за куплетом, ей предлагают: сережки, жемчуг, пояс яркий, на шубу плюша, браслет. Все отвергается: «Я в комсомоле Ленина!» И, наконец, – кольцо.

 
Она: Нехитрый мой, забудь про кольца и стань отважным комсомольцем, тогда зови меня своей!
Апофеоз хора: Яр, яр, о, сладостная яр!
 

Русская песня «Палач-генерал», первые слова из которой Борис взял для эпиграфа к своему стихотворению «Старая песня» (из «Заходерзостей»):

 
Под частым разрывом
Гремучих гранат…
 

К сожалению, не обнаружила на месте любимый нами русско-французский разговорник, который тоже служил развлечением в свободное время. Обычно он комментировал стиль пособия для путешественников, Борис пояснял, что, скорее всего, его составители были студенты-французы, плохо знающие свой язык и уж совсем плохо – русский. Помню дословно примеры, которые ничего никому не могли объяснить, но зато давали нам в те далекие времена цензуры возможность применить их по нашему усмотрению. Например: «Змей, проскользнувшись по траве, укусал невинного агненка». «Долженствуя повсюду властвовать собой, солдат есть волен и счастлив». И совершенно загадочная, но столь многозначительная фраза: «Хотели бы, чтобы мы горели, не раздражая неприятеля».

Также не оказалось на месте альманаха, в котором рассказ (перевод с французского) начинался словами: Гуап, гуап!! – Тубо, Арто, тубо!

Мы с трудом понимаем, что заставляют замолчать собаку, которая лает. Борис пользовался этим примером, чтобы показать абсурдность перевода, когда заботятся о «точности», забывая о смысле.

Безусловно, наша домашняя библиотека не ограничивается только тем, что упомянула. Я воспользовалась перечнем книг, чтобы нанизать, как на нить, различные воспоминания – трагические, веселые, подчас неожиданные или курьезные, – связанные с ними.

«Моя несчастная любовь – компьютер»

Совершенно очевидно, что, испытывая необыкновенную страсть ко всему электрическому, лингвистическому и скобяному, Борис не мог пройти мимо компьютера. Я смею утверждать, что среди братьев-писателей он один из первых ступил на стезю компьютеризации. В 1987 году Борис написал заметку, черновик которой лежит передо мной. Называется она: Будь он проклят, этот компьютер (с подзаголовком, послужившим названием для этой главы).

…Да, именно любовь – и влюбился я, как принц из «Тысяча и одной ночи», – заочно, даже не по портрету, вышитому на ковре, а по газетной статейке, где рассказывалось со свойственной нашей журнально-издевательской снисходительностью о том, как некий вельможа…

Меня обожгло, для меня свет клином сошелся.

А заболел я компьютером лет шесть назад, когда прочитал в газете, что удалившийся на покой государственный деятель пишет свои мемуары на волшебной машине, где все, что ты сочинил, появляется перед тобой на экране. И на экране ты можешь свое произведение править, переделывать сколько твоей душе угодно… И все это без единого клочка бумаги… Так сказать, черновик без бумаги…

А ведь я всю жизнь мечтал о таком – о том, чтобы число черновиков было ничем, ничем не ограничено (не омрачено даже мыслью о горькой судьбе родных лесов – ведь никогда нет уверенности, что ради моих сочинений стоило извести даже сухую елку…).

Я же открою, хоть и нехотя, свой авторский секрет – всегда изводил на черновики неимоверное количество бумаги. Ведь то, что создается на века, не удается без черновика, – сказал поэт. Видимо, характер такой, как говаривал известный скорпион. Разумеется, я прекрасно понимал (то есть разумом понимал), что моя мечта несбыточна, что это из области непуганых… мечтаний. Но сердце… Сердце болело.

Скорпион – милый человек в сравнении с теми, у кого ты пытаешься купить компьютер… А цены… лучше не будем говорить о них.

Мне, словом, повезло: нашелся человек, который (это я подумал, что повезло!) предложил мне временно поставить у меня компьютер Амстрад и принтер – дивное устройство, печатающее 120 знаков… в секунду! (Электронная машинистка позволяет вам – разумеется, если у нее есть работа, а если нет, тем более! – уйти гулять или читать фантастику.)

И даже – руководить моими первыми шагами. Даже помочь с программой «редактор», как мы ее почтительно называем. (На родине она называется менее почтительно: Word processor – в приблизительном переводе «словесный комбайн», – увы, в полной аналогии с кухонным комбайном: тот у нас именуется Food processor – пищевой комбайн.)

Немножко почему-то обидно… А впрочем, духовная пища…

…За всю мою жизнь никто и ничто, даже человек – даже любимая женщина, даже мои собственные сочинения, – не причиняли мне столько огорчений, сколько он.

Дело в том, что программа эта была английская. И в православную веру обратить ее мой благодетель сумел лишь наполовину. А именно: принтер соглашался разговаривать, то бишь печатать «по-русски», а на дисплей программа упорно выводила латинскую графику, как говорят программисты. Но так как оной графики для воспроизведения нашего великого и могучего алфавита не хватает (у нас – 33 буквы, а у них, бедняжек, всего 26) – избыток нашего азбучного богатства пришлось разместить на свободных местах тастатуры (она же клавиатура), то есть на местах знаков…

В результате, во время работы я видел на экране невообразимую смесь английских букв с разного рода и вида скобками, знаками доллара, фунта стерлингов, так что, не скрою, порой я сам с трудом понимал собственный текст. Дополняли и усугубляли бредовость текста мои собственные опечатки. А их, естественно, на первых порах было больше, чем надо: ведь мне пришлось, вдобавок, осваивать незнакомую клавиатуру.

И все-таки… Несмотря на все страдания, которые причинило мне это чудовище, – я остаюсь влюбленным, готовым на новые муки, новые страдания… лишь бы видеть, как «из ничего» на экране возникает моя мысль.

Увы, я из тех писателей, которые не отличаются прилежанием (м. б., надо сказать «присидением»? Немцы называют это качество «kein Sitzfleisch»), словом, усадить меня за стол (разумеется, письменный) было всегда задачей невообразимой трудности. Даже для меня самого. (Жена не пыталась.)

Может быть, это именно то чувство творимого чуда, которое возникало у первых писцов, острой палочкой на глине или бересте выводивших первые в истории знаки.

За одно это радостное чудо я не могу не любить компьютер…

Каждое утро спешу к нему на свидание, с этим чудовищем, с этой чудотворной машиной. Да, чудотворной – ибо того, другого чуда не мог сотворить никто (проверено опытом целой жизни, до встречи с ним, проклятым!).

Далее Борис очень интересно описывает волшебство редактуры и работы с текстом на чудо-машине, но для современного читателя это уже азбучная истина.

Осенью прошлого года (1986) я побывал в США… В конце поездки моя мечта сбылась, я приобрел персональный компьютер. Настоящий, с большой памятью, с большими возможностями: с замечательными программами, позволяющими писать хоть по-русски, хоть по-арабски. И главное, обращаться с текстом – воистину как с нематериальным предметом, – как с той духовной ценностью, материальным воплощением коей он, извините, является. (Недаром, кстати, сами компьютеры, принтеры, модемы и прочее оборудование называются Hardware – скобянка…)

Дойдя до этого слова, я удивилась совпадению моей мысли о скобяных изделиях в начале этой главы. Мне кажется, настоящие пользователи называют это «железом», по крайней мере в дальнейшем Борис называл это так.

Друзья-читатели (есть в Америке и такие) помогли, и помогли выбрать – не особенно дорогой, но подходящий по всем параметрам – и по цене. И мне уже не терпелось закончить поездку, я уже мечтал, уже чуть ли не рвался скорее попробовать…

С тех пор Борис ни одного дня, до самого последнего, не оставлял своего любимца без внимания.

И тем не менее я выдержала конкуренцию, получив такое посвящение:

 
Одно для меня несомненно —
Компьютер жене не замена!
 

Друзья, братья-писатели тогда только посмеивались над его пристрастием к новой технике, не решаясь перешагнуть через пишущую машинку. Это потом, позднее, они тоже пересядут за компьютеры.

 
Заходер живет на хуторе
Ищет рифмы на компьютере —
 

такова первая реакция Валентина Берестова.

Заходер совершенствует технику, осваивая все новые и новые программы и оснащая своего любимца современными дополнениями. У него два принтера, сканер, факсмодем, приставка для цифровой камеры. Когда приходят специалисты, они в первую очередь поражаются, зачем все это надо писателю. Все самого высокого качества, и всем этим он в совершенстве овладел.

Наша подруга вспомнила, как очень известный математик, один из учеников Колмогорова, пришел к Борису Владимировичу с просьбой инсталлировать программу в только что купленный ноутбук. Я ничуть не удивилась, но наша приятельница была просто в восторге, наблюдая, как писатель, гуманитарий, которому уже перевалило за 80 лет, помогал еще сравнительно молодому математику.

Оставшись одна, не могла найти себе места. Желая забыться, расчехлила свою пишущую машинку и собралась приняться за работу. Наш друг Саша Виняр, навестивший меня, удивился, обнаружив столь архаичный предмет: «Галина Сергеевна, как вам не стыдно, надо садиться за компьютер!» (Кстати, он же и преподал мне первые уроки.)

Мне стыдно не стало, но неожиданно захотелось попробовать. Боря давно предлагал мне освоить компьютер, но мне не хотелось мешать – тесно вдвоем. Все, что я умела при нем, – включить-выключить.

И вот теперь я – старше того Бориса Заходера, который впервые сел за компьютер, – испытываю те же чувства, о которых только что поведала его же словами.

Думаю, он похвалил бы меня.

Феномен

«Если есть эволюция, а она, несомненно, есть, то должна быть эволюция эволюции…» – так школьник Боря Заходер написал в своем реферате.

Мысли об эволюции эволюции, волновавшей Бориса еще в школьные годы, объясняют интерес, который он проявил к труду В. Ф. Турчина «Феномен науки», увидевшему свет в 2000 году. Но об этом я узнала позднее, когда сама заинтересовалась этим феноменом.

Как только книга появилась в нашем доме, она заняла почетное место и была у Заходера всегда под рукой.

Я неоднократно слышала от него о концепции этого труда, но мне всегда было недосуг вслушаться в суть проблемы. И когда Бориса не стало, я решила прочитать ее, понять, что так волновало Бориса, почему он так заинтересовался ею.

Автор книги – выдающийся ученый, физик, создатель языка Рефал и нового направления в программировании, связанного с преобразованием программ.

В этой книге В. Турчин излагает свою концепцию метасистемного перехода и с ее позиций прослеживает эволюцию мира от простейших одноклеточных организмов до возникновения мышления, развития науки и культуры. По вкладу в науку и философию монография стоит в одном ряду с такими известными трудами, как «Кибернетика» Н. Винера и «Феномен человека» П. Тейара де Шардена. Книга представляет особый интерес для занимающихся фундаментальными вопросами естествознания.

Далее я не стану утруждать читателя своими дамскими впечатлениями, а передам слово ученику и другу Валентина Федоровича Турчина, заведующему кафедрой физики элементарных частиц Физтеха Валерию Зиновьевичу Нозику, к которому я обратилась с просьбой вспомнить, как эта книга попала к Борису.

«Чудо настигает редко. Есть люди, которым оно обнаружило себя не однажды, и они могут говорить о вероятности или времени ожидания, – я за это не берусь.

Знакомство с Борисом Владимировичем Заходером явилось мне чудом, приходом счастливого случая, сопряженным с везением, – случай явился, а я оказался на месте. Далекий от литературного круга, я как-то (без размышлений) полагал, что Заходер – поэт времен „Чижа и ежа“, какими-то силами сохраненный во времена действия лозунга „Все лучшее – детям“. В конце 50-х – начале 60-х оттепельных годов XX века его книжку „Товарищам детям“, вероятно, извлекли из обериутских запасников вместе с Хармсом, и я мог узнать, что „Наши предки, ваши предки на одной качались ветке, а теперь нас держат в клетке. Хорошо ли это, детки?“ Или – „Решетка на нем обозначена четко и очень к лицу людоеду решетка“. Эти детско-недетские стихи я запомнил сразу, с первого чтения. Несколько позже я раздобыл (тогда книги не покупали, а добывали, как зверя на охоте) „Винни-Пуха“ и не расставался с ним: читал себе, читал сыну, читал внукам. У меня отчетливо напрягались и мозг, и мышцы от „Я стоял на носу и держал на весу задние лапки И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ…“ Мощь поэта была огромна. Он мог жонглировать воздушными шариками и с такой же легкостью подбрасывал пудовые гири. Заходер мог бесконечно творить-вытворять словом целые миры, за одной строкой стояла история, уже известная автору, и он как бы верил, что я тоже могу с его помощью домыслить ее сам, закрутить в следующее приключение. „Цирковой акробат был бы этому рад, но медведь – это дело ИНОЕ…“ Человек-цирк с полным репертуаром – канатоходец, эквилибрист на слабой проволоке, фокусник, клоун, акробат и дрессировщик. И всякий раз с одним бесконечноликим предметом – словом.

Мое ощущение невообразимости быть современником и жить где-то рядом с Заходером не исчезло и тогда, в 1997-м, когда друзья сказали мне, что вышла книга „Заходерзости“. Я помчался и тут же купил ее (уже стало возможным купить книгу), и все равно не поверил, хотя во Вступлении и Приложении все было сказано: и о „взрослых“ неизданных стихах, и о „внутренних“ причинах их неприхода к читателю. И вдруг…

22 августа 2000 года (XXI век!) я получил по электронной почте просьбу моего учителя и друга Валентина Федоровича Турчина. „Валерка, вот такое дело. Оказывается, Борис Заходер „очень высоко ценит“ меня как философа – со слов Войновича. Мы с Б. З. обменялись письмами, и я хочу подарить ему „Феномен“. Надо связаться с Заходером (что само по себе представляет интерес) и передать ему книжку“. К просьбам Турчина я привык относиться как к приказам еще с тех 70-х годов, когда он был решительно ограничен в собственных действиях Комитетом ГБ. Но „связаться с Заходером и передать“… – из потустороннего.

31 августа я постучался в ворота болшевского дома, Галина Сергеевна провела меня по дорожке, и на веранду выкатился живой Заходер. Для меня было довольно только увидеть его, убедиться в материальности и отдать книжку Турчина. В голове не было дежурных вопросов, да и не могло быть. Какие вопросы к увиденному северному сиянию или к Колизею. Что бы я мог спросить у Гете или Пушкина?.. Но меня пригласили к столу („Если у вас есть время и вы не очень спешите“), появилась бутылка коньяка („вы пьете коньяк?“), пошел переброс шутками и застольными ритуальными обменами („А вы знаете, что это за дом? Он был построен из лиственницы фабрикантом Алексеевым, из которых Станиславский, для врача…“ – „Откуда взялась фамилия Заходер?“ – „Ну, это я точно знаю – из местечка Заходы, в Белоруссии“). Смущения моего поубавилось, и я решился спросить про главное – откуда у немолодого автора известных мне, в большинстве своем, детских книг такой живой интерес к „Феномену науки“ и философии эволюции систем в кибернетическом подходе?

Борис Владимирович явно был рад моей наивности. (Дальше будет текст в кавычках, но это чистая грамматика. Здесь не будет и слабого намека на живую речь. Я беседовал за столом с Заходером всего лишь один раз и, конечно, не могу передать ни живости, ни юмора, ни ехидства, ни глубоких пауз, ничего, что бы передало обаяние владельца этого голоса.)

„Да что вы! Об эволюции я думал с раннего детства. Именно детства. В 30-е годы я учился в Москве в „образцово-показательной“ 25-й школе, той самой, что Каверин изобразил в „Двух капитанах“. Туда я попал не по причине моей „образцово-показательности“, а просто жил во дворе. И вот в этой показушной советской школе практиковались, черт знает почему, сочинения на свободную тему. Тогда было повальное увлечение дарвинизмом, и я написал (мне было, кажется, 13 лет) сочинение „Об эволюции эволюции“. Меня очень донимал (теперь бы сказали – доставал) этот вопрос. Ведь если эволюция есть – а она есть! – несомненно, существует какой-то фактор эволюции, управляющий процессом перехода одного вида в другой. Но не может же этот фактор быть одинаковым для превращения амебы в многоклеточное (рыбу) и обезьяны в человека. Неудобно как-то. Значит, сам фактор эволюции должен эволюционировать по мере эволюции этих самых животных, т. е. происходит эволюция эволюции – это же очевидно! Но почему-то никто об этом не говорил и не писал.

Этот очевидный для меня вопрос так и засел где-то в голове, а иногда вопил, просясь на волю. И вот однажды, привычно ползая по Интернету, я наткнулся на сочинения В. Ф. Турчина с дразнящим названием „Феномен науки“ и зачитался. Неведомый мне В. Ф. Турчин излагал осмысленно и точно то, что я чувствовал смутно, но сразу понял, что именно ТО. Фамилия автора мне показалась знакомой, но я был так поглощен чтением с монитора моей находки, что отложил „раскопки“ досье на Турчина. За чтением меня и застал Войнович. Я с радостью ему объяснил („Что читаешь?“), что какой-то Турчин решил мою задачку и вот теперь я пытаюсь понять решение, но очень трудно читать книгу с экрана, а как достать ее, не знаю. Войнович ехидно хихикнул и сказал, что книжки Турчина он не читал – это трудная работа, а получить ее от Турчина – проще простого. И тут же попытался отправить mail своему близкому другу, знакомому еще с 70-х диссидентских годов, Валентину Федоровичу Турчину в Окленд (США). Конечно, адрес он напутал, но через пару дней я получил письмо от В. Ф.

Вот и вся история связи меня и философии, меня и В. Ф. Турчина и вашего милого визита. Я не все понимаю в этой книге, но, во-первых, теперь ее можно медленно читать, а во-вторых, могу надеяться на вашу помощь, правда?“ Приблизительно так говорил Борис Владимирович, а я стал понимать загадку его стихов. (Уже в электричке на пути домой я прочел в „Заходерзостях“ ранее не замеченный короткий стих „Эволюция эволюции“:

 
Иногда,
Говорят,
Выживает
Не тот,
Кто других выживает,
А тот,
Кого он выживает.
И так иногда бывает.)
 

Прощаясь с болшевским домом, я получил от Галины Сергеевны охапку невянущих цветов, которые огромными кустами росли у веранды».

Я уже считала, что закончила эту главу, но, обратившись по другим вопросам к запискам Бориса Владимировича, нашла запись, относящуюся к марту 1968 года, именно на эту тему, тему эволюции:

Современная наука хороша пониманием того, что она ничего не понимает, как во времена Сократа?

Нет, она понимает неизбежность изменений в законах – то, что я понимал в 13 лет, когда, начитавшись Маркса и Энгельса, писал свой реферат об эволюции законов эволюции, с теми примерами, за которые американский ученый спустя 25 лет получил премию.

4 октября 2000 года Борис пишет Валентину Турчину: Не расстаюсь с Вашим сочинением. Ваш Б. З. – и посылает свою книгу «Заходерзости».

Письмо В. Турчина от 4 ноября 2000 г. (слегка сокращенное):

Дорогой Борис.

Большое спасибо за книгу! Прочитал залпом. Вы великий мастер слова.

В Ваших стихах я вижу подтверждение моему кибернетическому объяснению, что такое прекрасное: это создание неожиданной модели действительности, внезапное усмотрение порядка и организации в том, что раньше представлялось хаосом или пустяком. В частности, юмор (который, несомненно, есть форма прекрасного) устраивает абсурд и свою модель.

Так оказывается, что «протяните ноги» это утренняя гимнастика; селезень, конечно, ищет свою селезенку; и если есть потомки, то должны быть и сейчаски. Вы делаете – вместе с читателем – лингвистические открытия одно за другим. В книге есть и грустный лирический элемент, но я большой поклонник словотворчества, и мне эта сторона понравилась больше всего.

Поздравляю Вас с замечательной книгой. Валентин Турчин.

Это последнее письмо, которое Борис получил в своей жизни.

7 ноября уже я получала соболезнования по поводу нашей общей утраты…

О чем молчат книги…

Я переписала книги, которые лежали на двух этажах ночного столика Бориса. Это то, что он читал в последние дни перед сном или во время отдыха. Обычно, по мере заполнения полок, Боря обращался ко мне с просьбой помочь разложить прочитанное по местам.

1. Goethes Werke. Том 24.

2. Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая. (Перевод с китайского.)

3. Размышления и афоризмы французских моралистов XVI–XVIII веков.

4. The Poetical Works of Wordsworth.

5. Э. Сетон-Томпсон. Рассказы о животных.

6. Руди Келлер. Языковые изменения. О невидимой руке в языке.

7. Редьярд Киплинг. Рассказы и стихотворения.

8. Бабочки полет. Японские трехстишия.

9. Библия.

10. Б. В. Пилат. Две тайны Христа.

11. Компьютер в школе. Научно-популярный журнал для учителей и учащихся.

12. М. Л. фон Франц. Психология сказки. Толкование волшебных сказок.

13. Kardinal Retz. Memoiren.

14. Scherz und Ernst. Deutche Schwanke.

15. Энциклопедия для детей. Биология.

16. В. Ф. Турчин. Феномен науки. Кибернетический подход к эволюции.