355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Галина Востокова » Нефритовый слоненок » Текст книги (страница 16)
Нефритовый слоненок
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 19:50

Текст книги "Нефритовый слоненок"


Автор книги: Галина Востокова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Сначала, по настоянию Лека, рядом с Катей на территории серпентария постоянно находился кто-нибудь из опытных сотрудников, контролируя каждое ее движение. И – был случай: лишь в трех дюймах от нее удалось перехватить то ли сбежавшую из клетки, то ли заползшую с улицы гадюку. И не боялась ведь змей, и вакцина была в двух шагах, но, когда зашла в кабинет и взяла карандаш, почувствовала, как дрожит он в руке, выводя каракули по бумаге. Дома рассказывать об этом, конечно, не стала. И так Намарона каждый раз бурчала, провожая ее в институт:

– И охота вам возиться с этой гадостью, хозяйка? Не ровен час… От греха подальше…

А Ежик, разобравшись, куда она стала уходить надолго, заревел и вцепился в мамину юбку:

– Не хочу, чтобы тебя змея кусала!

И рассказывали ему про змеепитомник, и объясняли – насколько маленький умишко понять мог, а все равно приходилось отвлекать его или отправлять к Чом, когда шофер сигналил у ворот. Дома Катя подкармливала парочку гекконов, давно ставших ручными. В зеленый кабинет на свет настольной лампы слетался по вечерам их ужин. И светло-фиолетовые в оранжевых пятнышках токеи бегали по стенам и потолку – своей вотчине.

Доктор Вильсон, едва познакомившись с Катей, стал показывать ей, как отличать ядовитых змей. Те, которые найдены были в саду Парускавана, лежали заспиртованными в стеклянном шкафу, чтобы Ежик тоже мог смотреть и учиться разбираться в их окраске. Но мальчик панически боялся даже недвижных пятнистых спиралей в прозрачных банках. Подходя к обожаемым полкам, где стояла красочная коллекция фарфоровых и металлических зверюшек, он забавно старался отвернуться от жутких склянок. Отчего так? Намарона, правда, припомнила, что, когда Катя уже ждала малыша, на нее с листвы упал древесный ужик. Может, поэтому? Но, к счастью, Ежику не пришлось столкнуться со змеями поближе. Пока он был маленьким, на прогулках его сопровождали бдительные няньки, а потом, обзаведясь друзьями, он с таким шумом носился по саду, изображая индейца или полисмена, что уже змеям приходилось скрываться подальше от беспокойства.

«Какой умненький, какой бойкий мой маленький Ноу», – не могла нарадоваться на него бабушка, и все, казалось бы, входило в спокойную наезженную колею, но начался август тысяча девятьсот четырнадцатого года, принеся с собой новые тревоги. У Кати сердце изболелось за Россию? Только девять лет отдыхала она от войны, и снова крестьян швыряли в бессмысленную мясорубку, уверяя, что это нужно отечеству, а значит, и им.

Лек горячо сочувствовал Антанте и России, но если Катя, не вникая в тонкости военных действий, просто страдала от каждой потери, которую несла родина, то Чакрабон подходил к сообщениям с фронтов прежде всего как профессиональный военный. На стене его кабинета в академии висела огромная карта, передвигались флажки, отмечая наступления и отступления всех войск. На живом примере он проводил занятия по тактике. Пока шла маневренная война, флажки смещались дважды за день. Потом она приняла позиционный характер, солдаты зарылись в окопы, прикрылись бетонированными укреплениями, начался период артобстрелов, и основное внимание на занятиях главнокомандующего стало направляться на изучение новейших типов орудий. Телеграммы с театра военных действий прибывали постоянно.

Три года Сиам, выступивший с декларацией о нейтралитете, напряженно следил за ходом войны. Сочувствующих Антанте и ее противникам было примерно поровну. Вачиравуд, влюбленный в Англию, где он провел юность, пожертвовал крупную сумму на вооружение своего старого британского полка, переводил статьи из английских журналов и сочинял собственные в защиту союзников. Правда, подписывался псевдонимами, но мало кто не узнавал за ними истинного автора. Если бы все зависело только от короля, он не задумываясь в первый же день присоединился бы к Антанте, но даже при абсолютной монархии общественное мнение играет важную роль, а сиамцы давно уже были обижены на Францию, отхватившую солидный кусок их территории. Германия же не причиняла никогда никаких особых неприятностей, торговала себе, и всё, поставляя товары, может, и не такого высокого класса, как английские, но гораздо дешевле и почти такие же прочные, что было очень важно для населения. Сочувствием короля и нейтралитетом Сиама сразу воспользовались немцы. На Менаме длинной вереницей выстроились торговые пароходы Германии. Ее дипломатические представители, не жалея средств, воспевали успехи немецких войск.

До мая тысяча девятьсот семнадцатого года тянулись бесконечные дипломатические переговоры, пока наконец Сиам не объявил войну Германии и Австро-Венгрии, и радостная Англия перехватила банки и управление железной дорогой. С грустью замечали сиамцы, что их страна не стала от этого свободнее.

Япония вступила в войну, чтобы под сурдинку отнять у немцев китайские владения и тихоокеанские острова, Турция сводила с Россией старые счеты, бомбардируя Севастополь, Одессу и Феодосию. Катя не спала ночами, переживая от своей беспомощности и тревоги за родину, все свои личные сбережения она перевела в фонд содействия России. Чула-Чакрабон спокойно подрастал, перерисовывая картинки с пушками и самолетами из нарядных иллюстрированных английских журналов. Правда, в играх с участием всего малолетнего населения Парускавана – от детей кучеров до приходивших в гости принцев – стали чаще звучать выкрики «немцы» и «Антанта» вместо «могикане» и «ковбои». Французские дивизии в составе четырех вопящих мальчишек, потных, чумазых, нападали на немецкий штаб, притаившийся в гостевом доме Парускавана, и на паркетном полу бального зала завязывались яростные схватки. Ежик всегда был лидером и в рядах победивших.

Обычно сражались, забывая про высочайшее или простолюдное происхождение родителей. В пылу драки было не до титулов. Но однажды Ежик, считая себя недосягаемым для возмездия, отлупил сына дворецкого, который был помладше и не решился дать сдачи. Очень корректно отец пострадавшего сообщил о происшедшем хозяину – первый и единственный раз Чакрабон взял в руки розги и выпорол Чула-Чакрабона, чтобы тот ко всем людям относился впредь по-человечески. Кате было до слез жалко сынишку, но она не стала его защищать: наказание было заслуженным. Ежик тоже это понимал и даже бабушке не пожаловался. Заснул после обеда в слезах, а сон приснился какой-то добрый, и разбудил его, как всегда, ритмичный звук кос. Малайцы-садовники приводили в порядок газоны.

После полдника Ежик рисовал, читал понемногу, а потом переодевался, чтобы ехать к бабушке в Пья Тай. Как всех детей из состоятельных семей, его одевали в соответствии с днем недели, чередуя цвета костюмов – тонких рубашек и шелковых шортиков. Воскресенье было, конечно, красным, понедельник – желтым, в цвет Луны, вторник – розовым, как Марс, среда – зеленой, в честь Меркурия, четверг был оранжевым, по Юпитеру, пятница – голубой, как Венера, а суббота должна была бы быть черной, так как это – день Сатурна, но черный – цвет траура, и потому его заменяли бордовым или лиловым. Просторный алый напиер, внешне похожий на автобус, отвозил Ежика с Чом в Пья Тай, когда уже было темно. Издалека виднелся его красный фонарь. Он горел всегда, сигнализируя, что Саовабха дома. Так повелось со времен Чулалонгкорна. Король приезжал, и на высокой башне зажигался еще один. Теперь, с начала правления Вачиравуда, второй фонарь загорался при его визитах. Ежик вглядывался в тьму, пытаясь от самого Парускавана разглядеть, одно или два нынче красных пятнышка, но они сливались, и однажды ему пришла в голову такая идея:

– Бабушка, ничего же не разобрать, приехал король или нет… Пусть у тебя всегда горит зеленый свет, а при короле включают и красный, а то никакого толку нет.

– Ну какой ты умница, – умилилась бабушка, приказав немедленно поменять фонарь, который горел всегда, на зеленый.

Маленький Ежик и наивная Саовабха! Весь Бангкок хохотал три дня, сплевывая бетель, чтобы не поперхнуться, пока наконец кузен королевы-матери, не зная, как подойти к щекотливой теме, все-таки не объяснил ей, что зеленые фонари принято зажигать только над дверями публичных домов. И Саовабха ласково уговорила внука смириться с прежним цветом, потому что на зеленый слетается больше комаров и сползаются змеи.

Королева поднималась с постели около восьми часов, и ей подавали ужин, который можно было при делании назвать и завтраком. Пья Тай оживал. Слышались детские голоса из пансионата, организованного ею для маленьких родственниц. Кроме обычных уроков девочки учились плести цветочные гирлянды, вышивать, украшать комнаты. Набегавшись, Ежик шел в палаты королевы, чтобы сообщить ей все новости последнего дня, а потом его укладывали спать прямо здесь же возле бабушкиной большой деревянной кровати, на перинке, расстеленной на полу, как всем сиамским детям. Чом или Саовабха рассказывали ему интересные истории. Сначала сказки, тайские или английские. Особенно пользовалась успехом Красная Шапочка. Бабушка страшным голосом грозила съесть малыша, а он жмурился от ужаса. Потом пришло время страниц тайской истории и буддийских джатак. Иногда она даже рассказывала ему об Иисусе Христе, но, надо отдать ей должное, без тени пренебрежения к чужому святому. Катя утром спрашивала сына о королеве и с некоторой ревностью выслушивала, как Ежик начинал объяснять, что Иисус не бог, а просто наставник, как Будда, что он только учит людей быть добродетельными, уважать бога и верить в него…

После разговоров с бабушкой и неизменного крылышка цыпленка с соусом и бокалом фруктового сока Ежик засыпал под голоса придворных дам и гостей королевы. До утра в комнате сменялись посетители, никто не снижал голоса, но Ежик спал, и ничто ему не мешало видеть хорошие сны. А когда утром его будила Чом, он беззвучно шел в свою комнату для завтрака и, умывшись, покидал до вечера притихший дом. В Парускаване его ждали друзья, игрушки, а если повезет, то и дядя Махидол, ставший офицером морского флота. Никто не мог так, как он, придумывать приключения и сооружать суда из простых деревяшек. Он даже превратил, с помощью парусины, серой краски и досок, моторную лодку в крошечный крейсер. Махидол был капитаном, управлял судном, а Ежик – адмиралом, выкрикивал команды. Стоило появиться дяде, и маленький Чакрабон прилипал к нему. Скучал, если его долго не было в Парускаване.

Катю огорчало, что Лек никогда не играл с сыном. Мог же он с ней быть ласковым и оживленным, а с мальчиком не знал о чем говорить. Если Ежик спрашивал что-нибудь об оружии или о партизанах, Лек серьезно отвечал, и тот слушал с уважением, переполняясь гордостью за такого необыкновенного, умного, всеми уважаемого отца. А уж если Чакрабон брал сына на торжественные церемонии или маневры, где ехал впереди всех на чудесной белоснежной Ромашке в алой форме пехоты или голубой – конной гвардии, Ежик просто таял от блаженства, поглядывая на окружающих, увлеченных красивым зрелищем. Катя была несравнимо ближе сынишке, но и она, с рождения малыша избавленная от ухода за ним, боялась, что Ежик воспринимает ее только как картинку из разноцветной книжки. С Леком Катя наедине чаще разговаривала по-русски, а с мальчиком только по-тайски. Когда ему было четыре года, Катя пыталась учить его русскому, присаживалась рядом с ним на перинку в детской говорила разные ласковые слова или стишки, но Ежика очень смешили эти странные звуки, и он хохотал, отказываясь их повторять. Считал, что мама придумала новую игру, а Катя огорчалась. Китайский, на котором говорили многие, он усвоил гораздо раньше. На английском с Ежиком говорил доктор Вильсон. Он все так же часто приезжал в Парускаван встретиться с друзьями. Слава всевышнему, здесь редко болели. Только в два года жизни малышу угрожала дизентерия, а потом безобидная ветрянка да многочисленные ссадины на коленях. Вильсон любил гулять с Ежиком, рассказывая ему про деревья, зверей, насекомых, и каждое из них выделялось на пестром фоне сада, оказываясь совершенно необыкновенным и очень интересным. Даже ужей Ежик соглашался потрогать из рук доктора, всегда слегка пахнущих карболкой или камфарой.

К Вильсону недавно приезжали коллеги из Пекина и настойчиво приглашали в гости. Катя, с одной стороны, была рада, потому что доктор обещал навестить Ивана, передать подарки и рассказать ей о жене брата и крошечных Катиных племянниках: никакой фотографией не заменить живого описания… А с другой стороны, очень уж неспокойно было в Китае последние годы с бесконечными крестьянскими «рисовыми бунтами» и переходом власти из рук в руки. Доктор успокоил Катю, сказав, что будет подальше держаться от всего, что связано с именем Юань Шикая и политикой, а поедет пароходом и таким образом избегнет путешествия по самым беспокойным южным провинциям.

Катя целый день отбирала подарки для семьи Ивана, и Ежик вертелся тут же, вытаскивая из шкафов свои самые любимые игрушки для маленьких кузенов. Не пожалел даже новенькую английскую железную дорогу, полученную недавно от Махидола. С дальними маленькими родственниками он согласен был примириться. Лишь бы мама не надумала завести ему сестренку. Катю смешила и расстраивала боязнь Ежика вдруг перестать быть центром внимания Парускавана и Пья Тая. При его резвости и частом непослушании стоило только намекнуть на возможность появления еще одного маминого малыша, как он притихал, умилительно обещая быть шелковым.

Катя с сыном пересмотрели груду подарков, представили старого Вильсона, пытающегося удержать в руках два десятка коробок, пожалели его и решили ограничиться двумя лаковыми заводными машинками, кольцом с жемчугом для жены Ивана и старинной рукописью буддийских джатак для него самого.

Посидели за празднично накрытым столом, выпили на дорогу шампанского и проводили своего друга к причалу Менама.

Ежик уже достаточно подрос, и бабушка, сама почти не покидавшая Пья Тай, поручила Чом показать внуку закрытые палаты Главного дворца. Катя с удовольствием сопровождала их.

Опустевший дом Чакри… Вачиравуд не стал здесь жить, предпочитая загородный дворец. Ежик трогал ступеньки полукруглой лесенки, ведущей к трону под бело-розовым зонтом с семью балдахинами, слушал рассказы о легендарном деде и даже в шутку не просился посидеть на троне. Свет лился сверху из узких окон между карнизом и потолком, освещая тройные золотые слоновьи головы с натуральными бивнями над дверями, ведущими во внутренние покои, золотую чеканку и картины западных художников, изображающие приемы европейских послов в Сиаме, старинное оружие, щиты. В длинной галерее, примыкающей к атриуму, они разглядывали портреты королей и королев династии Чакри, восхищались драгоценностями, разложенными под стеклом так, чтобы поудачнее показать искусную работу местных мастеров. Венцы, кольца, браслеты, сосуды были усыпаны самоцветами и переливались, не отпуская взгляд, алмазы с Явы и Борнео царственно возлежали на черных бархатных подушечках.

После трехчасовой прогулки по разноцветным мраморным полам дома Чакри Катя с Ежиком так устали от обилия впечатлений, что только через два дня решились заняться подробным осмотром храма Изумрудного Будды. Катя была здесь несколько раз на торжественных церемониях, когда король в ознаменование начала очередного сезона трижды в год менял одежды на священном изваянии высотой в аршин, выточенном целиком из полупрозрачного зеленоватого халцедона. Но лишь теперь она смогла рассмотреть все как следует. Ежик, задирая голову, пытался сосчитать сапфиры и опалы в короне на челе Будды, безмятежно взиравшего из тени алтаря. Опять сказочное великолепие инкрустации, резьбы, золотых деревьев…

Потом они еще гуляли по чешуйчатым дорожкам, а драконы и чудища у пагод были вовсе не страшны, лишь уважение вызывали своими размерами в три человеческих роста. А туфли на них формой и объемом были похожи на небольшие лодки из полудрагоценных камней. Лица исполинов угадывались в извилистых бороздках, между которыми едва намечались глаза и клыки. Чудесную бронзовую «буренку» охранял сфинкс с длинным хвостом, поднятым торчком. Рядом с фресками на темы «Рамаяны» вдруг обнаруживался толстый голландец с подзорной трубой. Кто это? Даже Чом не знала. Чтобы не уронить авторитет всеведущей няни, Катя поскорее увела Ежика к шкафам древних «Законов».

Уходили к машине, присланной из Парускавана, а вслед звенели колокольчиками бронзовые листья, украшающие карниз пагоды.

Прошло четыре месяца в занятиях с сыном, обсуждении вестей с нескончаемой войны, помощи в работе пастеровского института, и Катю уже стало волновать столь длительное отсутствие доктора, когда он наконец объявился, веселый, похудевший. Зашел поздороваться.

– Я только на минутку, тороплюсь, но, если вы позволите, я приведу к обеду одного своего нового друга. Мы познакомились в Пекине. Пришлось все-таки столкнуться с Юань Шикаем, тщетно рвавшимся превратиться из президента в императора Небесной империи. Говорят, он сам принял яд. Хотя, на мой взгляд, у него не было к этому повода. Но факт есть факт. Отравление. И на консилиуме у его праха я встретил одного интересного коллегу, который, возможно, вам знаком…

– Ну о чем вы говорите, Вильсон? Мы всегда рады и вам и вашим друзьям. Лека нет, он на маневрах, в Корате. Хотите, подождите день-два, а нет – приходите к обеду по-простому, без особых церемоний, если ваш знакомый не слишком важная персона. Но, дорогой Малькольм, что же вы молчите об Иване? Самое главное… Как там Лесницкие?

– Настолько все нормально и хорошо, что и говорить особенно не о чем. Очаровательная жена, здоровые детки. Огромный привет, благодарности за подарки. Но, Кейти, я право же спешу, подробности потом.

И он до завтрашнего обеда покинул Парускаван.

Говорят: интуиция… Видно, Катина интуиция была не слишком обостренной.

Она услышала голос доктора, здоровающегося с Намароной, поспешила вниз из своего кабинета, ожидая, что придется с кем-то знакомиться, говорить общие фразы, и – настолько сильный шок испытала при взгляде на стоящего рядом с Вильсоном мужчину, что на секунду потеряла сознание – в глазах запрыгали черно-красные искры и пол стал выскальзывать из-под ног. Катя прислонилась к косяку двери, прошептала:

– Савельев!..

Милый Вильсон, переведя взгляд с бледного лица Кати на напряженное – Савельева, засуетился:

– Кейти, он вам правда знаком? И не очень приятен, да?.. Ну я ему задам! – Малькольм погрозил пальцем Савельеву: – Серж, разве так можно? Хоть бы предупредил, я бы хозяйку подготовил… Кейти, хотите, я его немедленно выпровожу и буду до вечера извиняться?

– Ну что вы, доктор! Все в порядке. Сейчас сядем обедать. Намарона, посмотри, пожалуйста, накрыт ли стол, и позови Ежика.

Вильсон снова стал рассказывать, как познакомился с Савельевым, а тот молчал, чуть улыбаясь. Даже поздороваться не пришлось в неожиданно скомканной встрече. Вбежал Ежик, разгоряченный, не выпуская деревянного меча из рук. Кинулся к доктору:

– Там Рапат руку сломал! – и выскочил обратно в холл. За ним поспешили два врача и одна сестра милосердия. Все двигались. Все были при деле. Вильсон потрогал замызганную худенькую мальчишечью руку, посмотрел в сморщенную перед ревом мордашку.

– Да не перелом это, не хнычь. Простой вывих. – И обратился к Савельеву: – Серж, я сам утром палец порезал – боюсь, не смогу сразу точно вправить. Сделай сам?..

– Конечно, – с готовностью откликнулся Сергей и, вздернув рукава рубашки, аккуратно, ласково прощупал косточки. Одно едва заметное движение с легким хрустом, и мальчуган, еще не веря, что боль отпустила, шевелит пальцами, поднимает руку… Катя отправила пострадавшего с Намароной к тайской кухне, чтобы его как следует накормили, и подвела Ежика к Савельеву:

– Познакомьтесь, Сергей Матвеевич. Чула-Чакрабон, но можно Ежик, или Ноу – Мышонок.

– Очень приятно. – Мужчины пожали друг другу руки.

Ежик попробовал произнести сложное имя гостя, ничего не получилось, и он рассмеялся.

– Мне самому трудно, – потрепал его по плечу Вильсон, – зови его Серж, как я.

Сели за стол, слишком просторный для четверых. Ежик – справа от Кати, Вильсон – слева, а Савельев – напротив. Зашипела пена шампанского. Ежик потягивал апельсиновый сок, считая минуты, когда можно будет поесть и поскорее убежать доигрывать сражение.

Сначала обстановка была чуть скованной. Вильсон стал рассказывать свою любимую историю. Ежик хотел было сказать, что все про это знают, но благоразумно промолчал.

– Серж, ко мне в прошлом году приехали из Англии друзья – историки. Решили, в гостинице будет слишком много помех для работы, и я их поселил на своей вилле, забыв предупредить о моих милых квартирантах. Возвращаюсь ночью с аудиенции у королевы – я тебе говорил о ее режиме, весьма необычном, – и застаю дома страшный хаос со следами поспешного бегства. Тут же еду в «Ориенталь», поднимаю гостей с постели, все еще не пришедших в себя от ужаса, и выясняю, что мои историки испугались жаб и гекконов, пришедших получить свой законный ужин, и в довершение чуть не раздавили мне парочку ужей… Бедные ужики! Они привыкли к покою, а тут вдруг вопли, грохот переворачиваемой мебели… Так я и не смог объяснить гостям, что они не ядовитые.

Наконец шампанское принесло благотворное расслабление.

– Часы показывают все то же, петербургское время? – кивнула Катя на знакомый циферблат, не замечая, как перешла на незнакомый Вильсону русский.

– Да. Но неужели помните? – ответил по-английски Савельев.

– Ох, простите, доктор, – извинилась Катя перед Малькольмом.

– Ну что вы, Кейти, при встрече соотечественников после долгой разлуки говорить на чужом языке и сложно, и даже невозможно. Я просто настоятельно рекомендую вам перейти на русский. И потом, я забыл, мне же нужно скоро быть в госпитале, так что, если хозяйка позволит, я покину Парускаван через полчасика.

– Нет, нет, Вильсон. Ни в коем случае. – Голос Кати стал взволнованным, и она решительно добавила: – Вы не можете оставить Савельева, он заблудится в Бангкоке…

Довод был не очень силен – Сергей прекрасно ориентировался в любой обстановке, и, в конце концов, всегда можно было дать ему в провожатые кого-нибудь из слуг, но доктор верно оценил ситуацию и пробыл в Парускаване до вечера.

После обеда пили чай, гуляли по саду. Разговор перескакивал с русского на английский.

– Как мы давно не виделись, девочка… От войны до войны.

– Скажешь тоже… девочка. – Катя прикоснулась к легким морщинкам у синих глаз. – Сыну уже восемь лет!

– Симпатичный сын. Не приходилось видеть Чакрабона, но Ежик на тебя очень похож. И смышленый, видно…

Катя с любовью поглядела на мальчика, пытающегося попасть плетенным из травы тайским мячом в высоко подвешенную сетку.

– Да. Только упрямый. И слишком любит, чтобы его все любили.

– А кто этого не любит? – сразу встал на защиту Ежика Вильсон. – Я, например, люблю! Так что, Кейти, не клевещите на ребенка, к появлению на свет которого я тоже приложил руки. Прекрасный ребенок!

– Вы это говорите, как «прекрасный экземпляр».

– И не вижу ничего предосудительного…

Они сели на деревянную садовую скамью, но Вильсон тут же вскочил:

– С моими жировыми отложениями сидеть после обеда грех, пойду покидаю мячик с Ежиком.

– До Будды вам еще далеко, можете отдыхать, – усмехнулся ему вслед Савельев.

– Что за шутки, Сергей Матвеевич? Раньше не замечала за вами пренебрежения к чужим святым.

– Если хочешь, считай, что я от растерянности так пошутил, а вообще-то устал я от чужбины. На изваяния смотреть не могу. Не знаю, как ты, но вот смотрю на китайского Шакья-Муни со свастикой на полуголой жирной груди без тени сострадания на луноликой физиономии и ловлю себя на самых крамольных мыслях: обжора он или это просто неправильный обмен веществ? Божественно одинаковые пальцы рук. Но в одинаковой длине их хиромантия увидела бы пороки… А ступни? У него же явное плоскостопие. И вся фигура не приспособлена к движению. Такие в состоянии только открывать рот и пережевывать пищу. Прости! Я, наверное, просто устал и хочу домой. А тебе никогда не хотелось в Россию?

– Не трави душу, Сергей Матвеевич.

– «…Но я другому отдана, я буду век ему верна»?..

– Пусть так…

– Ты меня вспоминала?

Катя кивнула.

– Не вижу радости в твоих глазах.

– От твоего приезда не может быть ничего хорошего. Мне… нам было бы лучше, если бы ты прислал письмо и я просто знала, что ты жив-здоров.

– Может быть. Мне уйти?..

– Нет, нет… Нет! Побудь еще. Только больше не приходи. У Чакрабона никогда не было повода меня ревновать, и я постараюсь, чтобы его не появилось.

– Я знаю…

– Все ты знаешь и ничего не знаешь. Но когда же ты расскажешь о своих приключениях? Что с тобой случилось под Мукденом?

– Да что ж рассказывать? Наши стали отступать, а я чуть-чуть задержался: лейтенантика одного знакомого перевязывал. Ну и грохнуло рядом. Ему осколком полголовы снесло, меня здорово контузило. Очнулся – вокруг японцы. – Он вдруг тихонечко пропел: – «…Был бедняжка ранен тяжко и к японцам в плен попал. Там влюбился он в смуглянку кита-кита-кита-кита-китаянку…» Правда, я не влюблялся, а думал только о еде, пока не пристроился помогать в госпитале. По их понятиям, мы не должны были голодать. Они сами маленькие: чашечка бульончика с одним грибком или крошечный кусочек рыбы, ложка риса – и сыты. А я? Смешно сказать, я целый год мечтал наесться хлеба. В госпитале стало легче. Потом из японского перешел в китайский, получил свободу передвижения. Так и застрял в Пекине. Катюша, я же писал знакомым, узнавал про тебя, думал, где-нибудь встречу.

– Не верится. Чем я была для тебя? Зоечка и то была ничем. А про нее ты узнавал?

– Да, но не писал ей. Просто известили, что она вышла замуж, счастлива. Каждый год прибавление в семействе, благо обеспечена хорошо мужем-помещиком.

– Счастлива… Трудно сказать.

– Может быть, но у меня с плеч упал груз. Вина была на мне, хоть и не обещал ничего. И перед тобой тоже. Ты же помнишь, я ни на ком не хотел жениться. А потом уже, когда узнал, что ты умерла, подумал, что потерял единственную женщину, с которой мог бы быть счастлив. – Он встретил Катин недоумевающий взгляд и поспешил пояснить свои слова: – Я же говорю, что спрашивал о тебе в письмах к знакомым. И однажды получил из Киева ответ: «…Да, жила тут до войны Катенька Лесницкая, но ее увидел однажды сиамский принц и сразу влюбился. А она согласилась быть его женой, уехала в Сиам. Говорят, принц стал королем, а значит, наша Катюша королевой. Когда слух расползся по городу, завистники говорили: „Подумаешь, королева!“ А мне было уже тогда ее жалко, а потом Катюшу стало жаль всем, даже самым злым, потому что она была добра. Ее ненавидели при дворе и за заботы о народе отравили. Тогда безутешный король поставил на ее могиле памятник – черного мраморного слона с золотой короной, печально опустившего хобот…» Грустная версия, не правда ли?

– Какая чушь! Ко мне прекрасно относятся все родственники, а королева обожает внука, говоря, что он вылитый Чулалонгкорн.

– Пусть… Я ведь просто рассказываю, как было. И я, правда, очень переживал, зная, что ты действительно дружила с Чакрабоном, и он мог тебя увезти, и ты могла погибнуть. Ругал себя… Но ты же помнишь те обстоятельства – раны, кровь, хаос, Зоя – до того ли? А потом все вообще пошло кувырком. – Он помолчал. – Но я не договорил. Я же в Пекине часто заходил к друзьям в русское консульство и в их госпиталь. И за семь лет, ходя по одним дорожкам с Иваном Лесницким, ни разу его не встретил и не услыхал фамилии. Но вдруг в каком-то магазинчике, куда зашел за табаком, повернулся, рассчитавшись с продавцом, и встретил взгляд твоих глаз. Меня словно током ударило: не может быть! Я спросил… Он? Он! Разговорились…

– Иван мне ничего не писал.

– Ему виднее… Мне стало легче, спокойнее. А тут еще доктор Вильсон. – Он посмотрел на Малькольма, секретничавшего в сторонке с Ежиком. – Когда оказалось, что он ваш друг и у вас прекрасная семья, я решил, что смогу безболезненно напроситься к нему в гости. А теперь… Не хочу, чтобы ты переживала, не хочу нарушать твое спокойствие. Но, может… Плюнь на все… Заберем Ежика и уедем… – Он улыбнулся, давая Кате возможность перевести предложенное в шутку, но Катя была серьезна:

– Это невозможно. Он – тайский принц. Здесь его многочисленная родня и родина. Я далеко от своей и не лишу ребенка его родины. – Она тряхнула головой так, что шпильки вылетели из русых прядей, золотом отсвечивающих на солнце. – Ох! Об этом даже думать нельзя, не то что произносить вслух. Лек ко мне прекрасно относится. Правда, он слишком занят военными делами, в которых я ничего не понимаю, а его не очень интересует пастеровский институт, где я помогаю организовывать работу, но в общем все хорошо.

– Ладно, молчу. Но последнее… еще два слова… Если ты когда-нибудь захочешь – будем вместе…

К скамейке подкатился мяч, за ним подбежал Ежик.

– Садись рядышком, – постучал ладонью по скамейке Савельев, – давай поговорим. Как ты живешь? – Он спросил по-английски, а Ежик, поняв, ответил по-тайски:

– Хорошо!

– Жаль, я тайского не знаю. Может, тебе китайский понятнее?

Мальчик кивнул.

– Ну тогда и мне просто. – Сергей перешел на китайский. – Небось драться любишь, тезка?

– Люблю. Папа говорит, не драться, а сражаться. А почему – тезка?

– Меня в детстве тоже Ежиком звали… Ну сражаться… Приемы чуан-шу тебе знакомы?

Мальчик отрицательно покачал головой. Услышав, о чем идет речь, подошел Вильсон, присел рядом.

– Рассказывайте, Серж. Я в юности немного интересовался «искусством кулака», когда стал изучать историю китайской медицины начала эры и наткнулся на фамилию хирурга Хуа То. Он же первый составил упражнения для снятия нервных напряжений? И оттуда потянулись нити приемов чуан-шу.

– Да. Так вот, тезка, это способ, чтобы безоружный мог победить прекрасно вооруженных людей.

– Всех? Целое войско? – Глаза Ежика загорелись. – Как? – вскочил он, готовый немедленно приступить и занятиям.

– Нет, милый мальчик, я больше не смогу прийти в Парускаван. Попросишь, и тебе найдут хорошего учителя из южных китайцев. А что до целого войска, то против лома нет приема. Но уметь защитить себя и свое дело нужно. Если хочешь, расскажу… – Он приобнял мальчика. – Решили китайцы избавиться от господства маньчжуров, а те у них все оружие отобрали. Как же быть? Вот и стали они думать, как с пустыми руками на врага можно выйти…

Ежик слушал, затаив дыхание. Катя без помехи смотрела на Савельева, разглядывая удлиненные зеленоватые глаза, привычно виденные недавно во сне, четкие черты лица, легкую седину на висках. Под чисто выбритым подбородком расползлось копеечное пятнышко мокнущей болячки. Катя смотрела на нее, и ей не было противно. Нет, не то. Ей никогда не было противно обрабатывать раны и кожные поражения… Нет. Было ощущение, что это ее собственная болячка…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю