Текст книги "Нефритовый слоненок"
Автор книги: Галина Востокова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
В столовой стали накрывать стол к праздничному обеду.
Саовабха подошла к колыбельке.
– Маленький, хорошенький, мышонок, – тая от счастья, приговаривала она, глядя на милую мордашку с длинными темными волосиками.
Мышонок. Так и повелось. Так и звали его родственники, друзья, няньки. По-тайски это прозвище звучало «Ноу». А настоящего имени ему пока не полагалось.
«Мышонок, воробьишка, ежик…» – перебирала Катя ласковые слова. Последнее тронуло острее: «Ежик… Сережик… Сережа… почти по-русски».
– Лек, а можно, я буду малыша Ежиком звать?
– Да называй как хочется, Катюша. Был бы только здоров.
Сам Чакрабон говорил про него просто – «сын».
Счастливые родители сообщили по телеграфу Ивану Лесницкому, что он стал дядей, и получили в ответ горячие поздравления в пространном письме из Пекина, где, кроме пожелания всем счастья и здоровья, Иван писал о своей предстоящей женитьбе, приглашал в гости, сообщал об успехах на службе в посольстве, жалел, что не может навестить их сам.
Несмотря на неопределенно-выжидательное отношение короля к внуку, мальчика окружили заботой и вниманием как маленького тайского принца. Когда ему исполнился месяц, снова пригласили гостей. Теперь на брахманскую церемонию обрядовой стрижки волос – там кван.
Под песнопения монахов обрили маленькую головку, оставив хохолок на макушке, собрали волосы в коробочку из бананового листа и пустили ее по воде канала к Менаму. На домашний алтарь положили подарки родителям. Лек попросил Катю сразу примерить кольцо, присланное королевой, – она надела на палец драгоценное украшение, «тайскую шапочку», – уложенные холмиком девять камней: алмаз, рубин, гранат, изумруд, топаз, сапфир, циркон, «кошачий глаз» и жемчуг, – символизирующих пожелание всех благ на свете. Катя любовалась искусной резьбой, радужными переливами, когда услышала вопли Ежика.
Господи, что случилось? Неужели уронили? Но нет, малыш снова возмущенно закричал: над ним нагнулась, чтобы взять на руки, женщина, выбранная для него главной няней. Она растерянно оглядывалась по сторонам, чувствуя себя неловко под удивленными взглядами окружающих, пыталась оправдываться… И тут к колыбели подошла придворная дама Чом, присланная королевой, чтобы положить рядом с малышом крошечный позолоченный меч, подарок, подобающий мужчине, – и Ежик сразу успокоился. Чом взяла его на руки – по личику разлилось выражение полного удовольствия. Вот чудеса! Лек шепотом пояснил жене, что эта пожилая женщина и есть его, Лека, любимая няня. Ах, Чом!.. И придворная дама, правая рука и наперсница королевы, стала главной няней Ежика.
Не сразу удалось уговорить Саовабху отпустить первую леди дворца в Парускаван. Это создавало уйму неудобств королеве в ее отлаженном до мелочей быту. Но наконец все устроилось наилучшим образом, и Чом с двумя няньками и двумя горничными обосновалась в доме Чакрабона. Сразу стало тесно. Решили достроить третий этаж. И через полгода особняк выглядел так. На первом этаже – вестибюль с телефоном, голубая гостиная, маленькая розовая – для дружеских чаепитий, столовая с холодильной комнатой, декорированная деревянными панелями, бильярдная для гостей. На втором этаже остались без изменений только Катин зеленый кабинет со стеклянными стеллажами, пианино, секретером, алтарем и маленькая столовая для семейных обедов. Спальня вместе с ванной комнатой была перенесена на третий этаж, а освободившееся место было переоборудовано в детские – игровую и спальню, возле которых поселились няни с горничными.
Чулалонгкорн, не ожидая ничего хорошего от ребенка, рожденного в смешанном браке, пропускал мимо ушей умиленные восхваления Саовабхой маленького внука. Король был слишком занят государственными делами. Финансовый советник Ривет-Карнак все-таки добился своего – денежная реформа проведена. Но и от нее ничего хорошего не ждал Чулалонгкорн, понимая, что если кто и выигрывает при введении твердого золотого стандарта, так это прежде всего англичане. Да, теперь сиамский тикаль был намертво прикован к английскому фунту. Тикаль вздорожал – цены на рис упали… И торговый баланс не в пользу Сиама… Только и радости что предстоящий юбилей – сорок лет на престоле. Всенародная подготовка празднования удивляла и умиляла короля. Трогательно, конечно: кем же был тот неизвестный, которому пришла в голову идея собрать средства на мемориал любимому королю? Никогда еще в жизни страны не отмечалось ничего подобного. Тысячи людей несли тикали ко дворцу! Чулалонгкорн, узнав об этом, смахнул с ресниц слезы счастья. Для этого стоило жить… Не для мемориала – для того, чтобы увидеть: ценит народ его многолетний труд.
Собранных денег хватило бы на роскошный памятник, но король остался верен себе. «Нет, не хочу, – отказывался он, – я понимаю, деньги не вернешь… но давайте построим на них школы и больницы!»
Министры уговорили Чулалонгкорна установить скромную конную статую перед дворцом с условием, что остальные деньги будут переданы министерству образования. Так и сделали. Да еще расширили госпиталь, построенный недавно королевой. На первый взгляд все были счастливы.
Династия Чакри находилась в зените.
Только все чаще стал болеть Чулалонгкорн. И поэтому почти неотступными были мысли о будущем страны. Сколько еще хотелось сделать! Хорошо бы дотянуть до середины века… Все сыновья, обучаясь в Европе, взрослели далеко от него. Письма, конечно, писались. Если все собрать, на несколько томов хватит. Пытался воспитывать. Наставлял. Получал в ответ описания стран: как живут люди, как правят монархи, а как и вообще без них обходятся. Присылали ему книжечки конституций. Был случай, давно правда, получил король петицию на шестидесяти листах. Все чин по чину, с подписями одиннадцати персон, находящихся в Европе по его поручениям. Среди них четыре принца. О! Это был обоснованный и весьма серьезный документ – предостережение. Он заставлял задуматься о многом. Откровенно и резко говорилось в нем, что только конституционный и парламентарный режимы допустимы, если страна желает сохранить независимость против европейского империализма, что король слишком снисходителен к лентяям министрам, что в Сиаме процветает коррупция… Да, может быть, и не приспело время для выборной власти, полностью выборной, но зато крайне необходимы свобода слова и правосудие без скидок на титулы и богатство.
Авторитет Чулалонгкорна висел на ниточке.
По исконным законам король – «земной бог»– мог применить к носителям крамолы, к преступникам, любое наказание вплоть до казни. Но он все-таки был Чулалонгкорном, которого не зря считали образцом справедливости. И монарх, с великой тщательностью изучив документ, написал не менее пространный ответ:
«…Благодарю вас за патриотизм. Я помню свои страдания, когда ощущал себя безвластной марионеткой в руках регента, но теперь я понимаю и то, что полная власть налагает слишком большую ответственность на человека, если он любит родину и старается идти по пути прогресса. И королю не избежать ошибок. И министры, если они забирают в руки всю власть, используя ее в целях обогащения, могут причинить много вреда стране. Я ценю компромисс конституционного правления, и нет необходимости вынуждать меня к нему, как европейских монархов. Но я хорошо понимаю ситуацию…
…Ваши замечания несомненно пригодятся мне…
…Министры, представляющие собой исполнительную власть, в основном являются людьми с устаревшими понятиями, закоснелыми и не нуждающимися в переменах. В противовес им я создал крепкий законодательный совет. Но министров, недаром вы назвали их лентяями, постоянно требовалось контролировать, и я принимал на себя все большую ответственность, пока не стал сам своим собственным правительством. Жаль, у меня не хватало достаточно времени для работы в совете – он стал терять власть.
…И теперь я свой собственный премьер-министр, но если премьер-министр Британии заботится только об основных делах, то я знаю мельчайшие детали, а с другой стороны, он отчитывается в сделанном, а мне нет необходимости это делать…
…Да, реформы в управлении страной нужны! Но что делать с министрами? Они все подобострастны и не умеют работать. Принудить их выйти в отставку? Но такого никогда не было, и мера приведет к панике среди народа…
…Я с удовольствием занялся бы реформами, но сейчас встают другие задачи, гораздо более неотложные…»
Это было давно. Сейчас большинство министров заменено несомненно более прогрессивными и работоспособными. Но сколько еще надо сделать! Освободиться от неравноправных договоров… Расширить сеть телеграфных линий и железных дорог… А больницы? А школы? Ну как можно говорить о выборной власти, когда народ столь темен? Вот если бы все, и дети крестьян тоже, могли получить такое же образование, как принцы. Да, именно образование – самое главное. И король выкраивал время, чтобы проследить, как идет подготовка к открытию Национальной библиотеки, снова и снова думая о будущем. Подходит старость. Чаще нездоровится, быстрее настигает усталость. Кому передать бразды правления? Казалось бы, вопрос излишний. Есть кронпринц. В его возрасте он был королем уже десять лет. Чулалонгкорн по любому поводу старался побеседовать с сыном, только три года назад вернувшимся под отчий кров. Не слишком ли он попал под власть западных идей? Хотелось передать Вачиравуду опыт, богатейший опыт управления страной. Жаль, что в старшем сыне нет божьей искры организатора. Умен. Хороший оратор. Имеет прекрасные манеры. Но замкнут. Сам в себе. Предпочитает одиночество. И главное, не имеет государственного мышления, умения охватить все одним взглядом. И людей не очень любит. А как же можно править народом, не любя его? Жениться вот не собирается… Нет, не в отца… Характер плохой. Нетерпим с подчиненными. Зато Чакрабон в отца. Вот кому быть бы королем. Деловит. Дипломатичен. Умница. Организатор. Но ничего уже не изменить. И жена еще его… Хотя что ж Чакрабон? Он в армии на своем месте…
После долгих размышлений, как показалось королю, он выбрал единственно верное решение. Пожалуй, здоровья хватит лет на десять. Если из них пять работать с максимальным напряжением, то потом, в шестьдесят, можно отречься в пользу сына и оставшееся время тщательно курировать каждое действие Вачиравуда, направляя его доброжелательной отеческой рукой. Пока она не ослабеет. И Чулалонгкорн изрек: «Я побыл королем, а теперь хочу побыть отцом короля!»
И воодушевленный этой идеей, он купил на имя Саовабхи солидный участок земли к северу от Бангкока и распорядился начать строительство резиденции, где можно было бы коротать старость. Дворец тайского лорда, или Пья Тай, – так назвали несколько комфортабельных деревянных особняков в чудесном саду. Постройка еще не была окончательно завершена, а Саовабха уже проводила здесь самые жаркие месяцы. Король ежедневно навещал ее, проезжая две мили на любимом желтом электромобиле. И Ежика привозили сюда королеве.
Но дед впервые увидел внука не в Пья Тае, а в королевском монастыре на церемонии кремации леди Пиам. Вся обширнейшая королевская семья собралась здесь. Белые траурные одежды. Скорбные лица. Только малыши-ползунки были оставлены на попечение нянек. А Ежик был уже в солидном двухлетнем возрасте.
И король поднял его на руки, удивленно узнавая в нем родные черты. Саовабха прощалась с матерью. Ей было не до радостей мирских. Только через день Чулалонгкорн сказал ей: «Я видел вашего внука. Он очень мил и похож на отца. Странно, но я сразу ощутил в нем свою плоть и кровь. Кажется, я его успел полюбить. Очень приятно, что малыш совсем не выглядит европейцем». Ежик и правда был темноволосым и черноглазым, но кожа у него была светлой. А если его видели рядом с Катей, то говорили, что он ее сын.
Король снизошел до малыша. Ему доставляли Ежика. Чулалонгкорн сажал его на колени и, вдыхая полузабытый молочный детский запах, замирал от наслаждения, спрашивая в который раз:
– Ты чей сын?
– Папин!
– А он мой сын!
И дед с внуком смеялись, довольные друг другом. Чулалонгкорн подарил Ежику тайского пони, ярко-красную педальную машину и крошечную саблю. Совсем как настоящая. Только настоящее имя не мог решиться подарить.
Но все же семейная идиллия. Наконец-то все любят всех.
Если бы не внешнее беспокойство, витающее в воздухе Бангкока.
В начале июня Намарона предупредила Катю, что стол будет накрыт весьма скромный.
– Продолжается стачка китайцев. Рынок пустеет. Свежей рыбы и фруктов там вообще нет. Может быть, предупредить, чтобы никто не приходил?
– Вряд ли это имеет смысл. К обеду подойдут не многие. Обстановку они знают. Да и у остальных дома тоже вряд ли столы ломятся от еды…
Второй день разговоры вращались около темы «стачка – китайцы».
– Их можно понять. Тройное увеличение подушного налога для китайцев, после того как Чулалонгкорн не раз говорил, что они полноправные члены общества, – защищал Вильсон китайцев.
– Но они в большинстве своем богаче сиамцев. Глядишь, только что появился гол да бос, а через год и лодка своя для перевозки риса и домик какой-никакой. Не откажешь им в умении мыслить и в деловой хватке, – продолжал спор принц Чира Након-Чайси. – Оттого что отдадут они в казну по шесть тикалей с носа, не обеднеют. Тут же наживутся на крестьянах. Что ни ростовщик, что ни банкир, то китаец. Не нравится – пусть уезжают.
– Вы говорите наживутся на крестьянах, – пытался разобраться Махидол. – Значит, налог, взятый с китайских торговцев, окажется наказанием для сиамских крестьян?
На минуту воцарилось молчание.
– Не все же китайцы перекупщики, – заговорила Катя. – А ремесленники? А рабочие? В деревню приезжаешь – одни сиамцы, а в городе? Рикши, строители, трамвайщики… Намарона с базара неделю назад принесла листовку. Там призывы к стачке старателей по добыче оловянной руды. И описано, как они по колено в воде работают и как…
– Листовка, конечно, китайская? – уточнил Након-Чайси. – И вам их сразу стало жалко? Вся смута от них! Лао получают на четверть меньше и помалкивают. Кстати, именно после вашей революции девятьсот пятого китайцы осмелели. – Принц неодобрительно посмотрел на Катю.
– А при чем тут Катрин? – вступился за нее Махидол.
Но Након-Чайси не обратил на него внимания:
– Сунь Ятсен пробыл в Бангкоке всего десять дней, и пожалуйста – землячества, подпольные ячейки. Зря его величество благосклонно отнесся к основанию китайских школ и газет!
– Для короля школа и есть школа, – проговорил Лек.
– Это палка о двух концах. И как бы вторым не ударило по монархии…
– Вроде те же буддисты, – удивился Вильсон. – Откуда же в них агрессивность, не свойственная учению Шакья-Муни? Конечно, неизвестно, что произойдет через несколько лет. Сейчас же маленькие вспышки вполне безопасны для короля. Сиамцы же не поддерживали их и не поддержат. Они сами по себе. Значит, все кончится скоро. Чуть-чуть межнациональной неприязни, несколько десятков китайцев, говорящих, что сиамцы им враги, и наоборот… Хотя это тоже противоречит учению Будды. – Опять непонятно, серьезно говорит доктор или иронизирует. – Вы представители армии, – теперь он обратился прямо к Чакрабону и Чире, – там тоже возможны волнения. Вы осознаете, что самым непопулярным словом в войсках должно быть слово «дружба»? Ему не место там, где опорными понятиями являются подчинение и бездумье.
– В армии солдатам не от чего приходить в волнение, – ушел от прямого ответа Лек. – Им живется неплохо. Кстати, с сиамскими солдатами работать несравненно легче, чем с русскими… Может, оттого, что им проще служить: не нужно обилие одежды, которой постоянно не хватает в Европе. Может быть, дело в том, что наша армия несравнимо меньше и здесь легче ввести порядок.
Катя подумала, что в войсках спокойно благодаря Леку, его любви к солдатам. В какую бы часть он ни приезжал, прежде всего спешил осмотреть столовую и госпиталь.
– Да, пожалуй, так, – поддержал Лека Након-Чайси. – Сиамцы всегда с готовностью исполняют приказания.
– Это особенно видно со стороны, – сказал Вильсон. – Вы же не сомневаетесь в моей любви к Сиаму, который я считаю второй родиной, но, без обиды, сиамцы, на мой взгляд, слишком пассивно-доброжелательны и консервативны. Это особенность национальной психологии. Народ устраивает абсолютная монархия, все устраивает. Ну, может, те, кто победнее, вздохнут лишний раз, и только. Поэтому, уверяю вас, в ближайшие дни столы будут полны деликатесов. Все пойдет по-старому.
Так и произошло. Стачка организованно закончилась. Из русского консульства в Петербург ушла депеша: «Нигде так ясно, как в Бангкоке, не проглядывает политическая подкладка всех подобных движений китайских масс… Здешние китайцы всегда представляли из себя очаг всех патриотических революционных брожений».
По улицам побежали рикши. Загудели рожки трамваев. Рынки заполнились продуктами. Четыреста китайцев было арестовано. Жизнь вошла в обычное русло.
Но ненадолго.
Теперь всех обеспокоило здоровье короля, давно страдавшего от болезни почек. В последнем путешествии на запад его осматривали и пытались лечить лучшие европейские доктора. Но улучшение было кратковременным. И летом девятьсот десятого он, отчаявшись, стал следовать любым, временами нелепым, советам. Глотал патентованные таблетки в нарядных упаковках. Пил отечественные травяные настои, приготовленные по древним рецептам, перегревался, охлаждался слушал монотонно-страстные заклинания монахов… Может быть, этот хаос и ускорил конец? Ежика привозили к нему в гости, малыш взбирался на колени и тормошил короля, не понимая, почему его не смешат и не качают. Он гладил теплыми ладошками вдруг бледнеющие щеки деда и слышал шепот: «Уведите мальчика». Ежик не хотел уходить – только что ведь приехали, но неумолимые руки Чом ласково подхватывали его и уносили к Саовабхе, которая целовала и развлекала своего любимца. Только у бабушки тоже были грустные глаза, и она часто замолкала, задумавшись о своем.
Ежик просился домой, а там мама сразу спрашивала тревожным голосом: «Дедушка с тобой играл?» Если дышала в ответ «да», облегченно вздыхала: «Может, вылечится?!»– а если «нет», долго обсуждала с отцом, чем еще попытаться облегчить страдания Чулалонгкорна…
И все же наступил кризис, которого король не перенес. Он умер, не приходя в сознание, в октябре.
К этому несчастью прибавилось другое – тяжело заболел принц Махидол. Но если король никак не хотел воспользоваться услугами невестки в качестве сестры милосердия, то Махидол, обожавший Катрин, не желал ни от кого принимать лекарство и никому не позволял колоть себя, кроме нее.
Она промокала влажный лоб Махидола, поправляла на тонкой мальчишечьей шее золотую цепочку, чтобы ему не очень мешала объемная фигурка Будды, успокаивала тетку – мачеху Лека, королеву Савангу, которая уже потеряла шестерых из восьми детей. Королева… Теперь уже бывшая королева…
Короновали Вачиравуда. Настоящую церемонию с приглашением множества сиятельных зарубежных гостей можно было проводить не ранее чем через год, после окончания траура.
А пока тело Чулалонгкорна готовили к кремации, до которой было еще двести дней, насыщенных многочасовыми ритуалами с песнопениями монахов. Его обрабатывали смесью меда, ртути и драгоценных благовоний. Вместо обычного горизонтального гроба лучшие мастера королевства тщательно и неторопливо отделывали урну, отлитую из серебра и меди с золотым покрытием, наносили на нее священные линии Шивы. В эту погребальную урну было усажено наряженное и приукрашенное нечто, отдаленно напоминающее Раму V.
Кате вспоминался паноптикум, виденный на ярмарках детства, где восковой Карно – французский президент – лежал с ироничной улыбкой на плохо оструганных досках и его восковая кровь с алым глянцем веревочкой вилась по пластрону. А рядом, прислоненная к стенке, стояла прозрачно-желтая Клеопатра, держа змею у пухлой груди, и смотрела равнодушными черными глазами со щетинками ресниц в угол мимо фрака президента, украшенного звездой.
То же ощущение – эффектно, нарядно, страшновато.
По истечении положенного срока в день, определенный придворными астрологами, серебряную урну установили в резную и позолоченную деревянную.
Огромный катафалк, пылившийся в музее «второго короля», дождался своего часа и в сопровождении траурной процессии повез священный прах к месту кремации. Вспыхнул костер, сложенный из тика и сандала. Огонь охватил внешнюю урну, превратил в драгоценный слиток внутреннюю.
Королевский двор занялся религиозными церемониями и подготовкой к торжественной коронации Рамы V. Наверное, чтобы меньше оставалось свободного времени предаваться горю, придумывались многочисленные ритуалы?
Каждый прикидывал, чем может обернуться для него новое царствие. И никто не испытывал особо горячей любви к Вачиравуду. Оттого ли, что с юности он знал, что рано или поздно станет королем, и это наложило на личность отпечаток самоуверенности, переходящей в высокомерие? Вачиравуд замечал уважительно-прохладное отношение к себе и в ответ еще больше отдалялся ото всех.
Даже принц Након-Чайси, хоть Катя и недолюбливала его, был ближе короля – родного брата Лека, не говоря уже про Махидола, к которому она всегда относилась как к любимому братишке.
Начало правления Вачиравуда обнадеживало. Он был добр к семье Чакрабона и сразу сделал то, на что никак не мог решиться Рама V, – признал законным брак тайского «небесного принца» и россиянки. Теперь к Кате должны были официально обращаться – «ваше королевское высочество». Она стала принцессой. И Ежик был объявлен принцем, получил наконец собственное имя. Вачиравуд подумал-подумал и решил, что его маленькому племяннику подобает такое: первую часть имени Чулалонгкорна, означающую «малый», «юный», он объединил с именем брата, и малыш стал зваться Чула-Чакрабон. Звучно и немного длинно. Только для бабушки, отныне именовавшейся королевой-матерью, он остался Мышонком, Ноу, и для мамы все тем же Ежиком.
Благодеяния… А Катя ловила себя на мысли, что было бы все-таки лучше, если б продолжал править Чулалонгкорн, а она оставалась без титула. Пусть бы и не появилась еще одна реликвия в священной комнате Парускавана, где стоял буддистский алтарь… Рядом с фамильным золотым листом, подтверждающим титул принца Питсанулока, к стене прикрепили скромную японскую саблю в зеленых ножнах. Ничем особо не примечательная с виду, она была дорога членам королевской семьи как символ наследника престола. Именно ее вручили пятнадцать лет назад Вачиравуду при присвоении ему титула кронпринца, а теперь передали ближайшему родственнику короля, имеющему право после него стать продолжателем династии Чакри.
Не должно бы быть поводов для недовольства… Откуда же эта тревога?..
В Бангкок прилетел первый аэроплан. С многочисленными посадками добирался он из Франции – продемонстрировать достижения современной техники. Нужно было подыскать подходящее летное поле, и Лек, по десять часов не покидая седла, объезжал всю округу, пока не остановился на Дон Муанге, а потом, как был в бриджах для верховой езды и сапогах со шпорами, первым из сиамцев поднялся в воздух. Первым увидел, как трава, камни и кусты вдруг сливаются в одно зеленое полотно. Еще выше – и земля предстает картой: мозаика полей, темные квадратики крыш, голубая сетка каналов… Будущее за воздушным транспортом! И главнокомандующий сиамской армией принц Чакрабон лично отбирает четырех молодых офицеров для обучения во Франции искусству пилотирования. На него же, как на ближайшего родственника короля, возложена миссия по приглашению гостей на церемонию коронации Вачиравуда, и он относится к подготовке торжеств со всей ответственностью, как и ко всему, что приходится делать. Дела, дела…
Если бы только дела! Что-то помимо них тревожило Лека. Лихорадочный блеск в глазах некоторых офицеров? Разговоры шепотом, замолкающие при его приближении или сразу переходящие в подчеркнуто громкие и официальные?
Тревога Лека передалась жене.
Беспокойство томило Катю, и она ничем не могла унять его. Бессонные часы бесконечно тянулись в душной ночной мгле. Хотелось подойти к окну, но останавливала боязнь скрипом половиц потревожить Лека.
Накапливалась неудовлетворенность жизнью. Огромный Парускаван, десятки слуг, визиты во дворец и тем не менее – башня из слоновой кости. Сколько можно выискивать себе занятия лишь для того, чтобы заполнить время? Сначала изучала язык и обычаи. Потом ждала появления на свет Ежика, наслаждалась его лепетом, первыми шагами. Переустраивала Парускаван, создавала маленький свой зоосад. Вот именно – свой, свое, для себя. Выдуманные заботы, помогающие заглушить тоску. А если Катя исчезнет? Мало что изменится. Чом проследит, чтобы Ежик был накормлен и обихожен, расскажет ему вечернюю сказку. Прислуга, как обычно, накроет стол – Намарона не допустит опоздания обеда и на минуту… Если бы хоть постоянной поддержкой были любовь и внимание Лека! Но он полностью погружен в мир, недоступный ей, мир бурный и по-мужски серьезный, – даже во сне, случалось, бормотал он бессвязно: «Аэроплан… пушки… офицеры…» А при чем тут Катя? Ни при чем. Ненужность. Вот слово которое пришлось произнести, пусть и мысленно. Леку давно уже не до задушевных бесед. Короткие распоряжения, мимолетные вопросы о здоровье ее и сына… Господи, да на каком же языке он с нею говорит? Когда как. Смесь тайского, английского, русского… Слезы навернулись на глаза от жалости к себе. С новой силой потянуло в Россию. Да еще вчерашняя газета – две строчки мелким шрифтом среди потока сообщений: «Русское торговое судно „Фетида“ зашло в Бангкок за рисом, перцем, тиком и шеллаком».
Россия, Русь, росинка, россиянка…
Катя опомнилась, лишь выйдя за резные ворота Парускавана. Куда же она собралась? В порт? Чтоб увидеть родные лица, услышать степенную речь балтийцев или черноморский говорок? Пешком? Не дойти. Велеть позвать шофера? Всем станет известно о поездке. Потом – объясняться с королевой-матерью. Нанять экипаж? Одно другого не лучше. Она вернулась.
– Намарона, Вильсон давно приглашал в гости. Ему подарили тупорылого крокодильчика. Звал посмотреть. А Чакрабону все некогда. Если хочешь, скажи, чтоб машину подали, съездим к доктору.
– Хорошо, хозяйка. До обеда часа два есть. Управимся?
– Вполне.
– Крокодил этот мне и даром не нужен, а вот на базар по пути заехать не мешает. Малышу для супчика – «ласточкино гнездо», а Чом просила дурианов привезти. Так лучше меня никто не выберет…
Дуриан! Цейлонский сад… Катя будто снова услышала вскрик Лека: «Осторожно! Назад!» Осторожно! Один лишь необдуманный шаг даст повод недоброжелателям для обвинений в связи с иностранцами. На официальных приемах она чаще стала натыкаться на неприязненные взгляды. Чужестранка – титулованная сиамская принцесса! Видано ли?..
Она сказала шоферу, какой дорогой ехать, выбрав улицу, на которой находилась русская миссия.
И словно услышана была ее мольба: рядом с недосягаемым зданием под трехцветным флагом чья-то скособоченная коляска развернулась посреди дороги – колесо соскочило. И Катя, пока шофер, ругаясь, помогал оттащить ее с проезжей части, смотрела на двух мужчин, стоящих на крылечке миссии. Один был в морской форме, то и дело промокал лоб и шею огромным платком. Другой, одетый по-тайски, сосредоточенно кивал головой, плечи его были обгоревшими до красноты, а волосы белесыми. Но звуки речи не долетали, сбиваемые возгласами шофера и возчика.
А Вильсона дома не оказалось. Да и явились без предупреждения. Слуга учтиво провел их к бассейну, где сыто нежился, высунув из воды шершавую голову, метровый крокодильчик.
Вот и все. Можно ехать домой. Ах да, еще базар!..
– Ну конечно, конечно, Намарона.
Кажется, все, что нужно, купили. И даже больше: Катя заглянула в ювелирную лавку и, расплатившись со стариком, благодарно поклонившимся: «Коп чай ма!»– надела на запястье тонкий серебряный браслет с хризолитовой бусинкой.
Они уже подходили к машине, когда донесся безнадежный голос:
– Купите ло-о-ожки, хорошие ло-о-ожки, кому ложки, нарядные, расписные!..
Катя как завороженная пошла сквозь толпу на призыв.
Русский матросик постукивал деревянными ложками, но тайцы, не обращая внимания, проходили мимо. Да и какой глупец продает такие вещи во фруктовых рядах? Китайчонок потянулся за ложкой, помахивая связкой бананов. Но морячок уныло качнул головой и затянул свое.
Шофер с корзиной дурианов стоял рядом, смотрел на Катю внимательно, и она спросила по-английски:
– Что ж ты за них хочешь?
Морячок, уловив интонацию, ответил по-французски:
– Деньги надо, мадам, деньги.
Катя достала кошелек с тикалями. Он отрицательно помотал головой:
– Доллары, мадам, всего три, три рубля надо.
Катя огорченно оглянулась:
– Намарона, а долларов у нас нет?
– Откуда, хозяйка? А что, очень нравятся? И правда – красивые. У меня вот колечко есть, простенькое, но, может, возьмет?..
– Ой, подожди, не снимай, отдай ему этот браслет!
Намарона насупилась —«он же дорогой!»– но прихоти госпожи подчинилась.
Морячок, счастливо бормочущий: «Вот спасибочки, вот спасибочки, выручили… штуковинка серебряная и камешек… уж продам и на корабле подороже… А может, Нютке браслетик привезти?..»– топтался на месте. Катя постояла бы рядом еще, но Намарона потянула ее к машине:
– Нас обедать ждут.
Дома лаковым ложечкам очень обрадовался Ежик.
– Смотри, папа, какой цветочек, – тыкал он пальчиком в желтое донышко, но Лек лишь рассеянно кивнул:
– Да, да… Кушай, сынок.
Пообедали, и опять исчез он до глубокой ночи. Дела…
А Катя уложила Ежика спать и, забрав свежие журналы, пошла к беседке возле ручья.
Постороннему взгляду могло показаться, что она любуется золотистыми рыбками, снующими в кристальной воде. Но она, ничего не замечая, снова и снова мысленно возвращалась ко вчерашнему разговору:
– Лек, а нельзя ли мне поработать в госпитале?
– Кем?
– Сестрой милосердия.
– Подхватишь еще какую-нибудь заразу… Неделю поработаешь, а Вильсон год будет тебя лечить, – попробовал отшутиться Чакрабон.
– Лек, я серьезно.
– Нет. Категорически. Забываешь о своем титуле. Это будет неправильно понято. И не надо примеров… графа Толстого. Попробуй считаться с национальной психологией.
– Но, Лек, не ты ли с умилением рассказывал, как Чулалонгкорн ходил по крестьянским хижинам?..
– Он мужчина. – Голос Лека стал усталым.
– Ну и что? А Саовабха, второй монарх?..
– Мама занималась исключительно организаторской деятельностью. Она руководила, советовала. И ты… пожалуйста…
– Советовать? Кому? И что? Ты самостоятелен. Ты слишком самостоятелен. Тебе не нужна помощница. Устраняешь меня от всех своих забот. Я же вижу – что-то неладно. Неприятности? А ты молчишь.
