Текст книги "Прощай, Грушовка!"

Автор книги: Галина Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

10

Все чаще Витя посылал меня на рынок.

– Сбегай, Таня, может, бумаги купишь, хотя бы один лист. А если повезет, и целую тетрадь принесешь.

Я тут же отозвалась на его просьбу, оделась и вышла из дому. В моем кармане лежало пять марок. Я могла истратить их только на бумагу.

Рынок находился рядом с товарной станцией, небольшая площадь, огороженная с одной стороны забором, с другой – сараями.

Народу собиралось там много. Покупалось и продавалось все: карбидные лампы, горевшие белым пламенем, сахарин, хлеб, галеты. Самый большой спрос был на мыло – в кусках и жидкое, зеленое. Торговали керосином, бензином, самодельными зажигалками и всяким барахлом.

Рынок был оживленный. Люди ходили из одного конца в другой, громко предлагая свои товары. Покупатели тоже не стояли на месте, сновали по всему рынку. Я, как и все, ходила в этой толчее, искала глазами бумагу, время от времени выкрикивая:

– Тетрадей нет? У кого есть тетради?

Я уже приметила завсегдатаев рынка. Когда бы ни пришла, они уже здесь. Я заметила, что не все ходят в толкучке, некоторые, наоборот, стоят на одном месте у забора или у стены, а товар разложен возле ног. Пожилая женщина с интеллигентным лицом обычно стояла возле забора, в руках она держала сделанные из лоскутов маленькие мячики на длинной тонкой резинке. Намотав конец резинки на палец, она стучала ладонью по мячику. Мячик прыгал на резинке то вниз, то вверх. Дети приходили в восторг и просили:

– Мама, купи мячик.

Женщина приметила меня и однажды спросила:

– Разве в школе вам не дают тетрадей?

– Дают, только мало, мне не хватает, – ответила я, хотя толком сама не знала, дают в школе тетради или не дают.

– Стараешься, – сказала женщина. В ее голосе послышался упрек.

Я ничего не ответила, отошла и старалась больше не попадаться ей на глаза.

– Давайте погадаю, всю правду скажу, что было, что есть, что будет, – услышала я издалека, почти на другом конце рынка.

Я направилась туда. Возле цыганки остановилась женщина.

– На червового или на крестового?

– На червового.

– Позолоти ручку.

Женщина достала из кармана кофты немецкую марку и положила ей на карты. Цыганка спрятала деньги в глубокий карман своей широкой, длинной юбки, раскинула карты и говорила не умолкая:

– Разлука тебе падает. Ждешь ты встречи с червовым королем. Тяжело ему без тебя, а тебе без него. Гляди, я не обманываю. – И она тыкала пальцем в карты. – Радость тебя ожидает – встреча после длинной тяжелой дороги.

Слушая цыганку, женщина кивала головой, потом отходила с просветленным лицом. Значит, ожидает встреча. Можно надеяться.

Подошла другая женщина. Цыганка сказала то же самое и ей. Потом она увидела меня, догадалась, что я все слышала, и крикнула:

– Ну-ка пошла отсюда прочь!

11

Сегодня последний день года. До войны, сколько я себя помню, у нас всегда в этот день ставили елку. Отец приносил ее с рынка, и комната наполнялась запахом леса. Мы с Витей украшали елку, вешали на нее игрушки, сделанные из бумаги, из шишек, разрисованных красками. Вешали на елку цветные фонарики. Мама обычно хлопотала на кухне, пекла вкусные пироги, кексы, таких я ни у кого не ела. Потом мы садились за праздничный стол, выключали свет и зажигали фонарики на елке. Было так хорошо! И все мы думали только об одном – какие радости принесет нам Новый год.

Сегодня, накануне Нового года, я прижимаюсь к остывшей печке, на ногах у меня бурки, сшитые мамой. Я прислонилась спиной к белому кафелю и греюсь у печки. Рядом греются отец и бабушка. Окно занавешено одеялом, чтобы свет из комнаты не проникал на улицу. Витя склонился у коптилки, из медной гильзы мастерит зажигалку. Мне хочется придумать что-нибудь хорошее, заставить, хоть на минутку, всех забыть о войне. Но ничего в голову не приходит. И вдруг…

Я подбегаю к шкафу, выдвигаю ящик, достаю потрепанную колоду довоенных карт и обращаюсь сначала к маме, которая в этот момент появилась в комнате:

– Мама, дай-ка погадаю тебе, всю правду скажу, вот увидишь.

Мама улыбается:

– Ах ты гадалка моя! Я знаю, что ты мне скажешь. Она гладит рукой мою голову и опять идет на кухню.

– Папа, давай тебе погадаю. Я правда умею.

Отец и Витя тоже отказываются. Только бабушка соглашается. Я ставлю табуретку поближе к коптилке и тасую колоду.

– Только не обманывай, – просит бабушка.

– Со своим червовым королем ты разлучилась давно. – Я начинаю слово в слово, как гадалка на рынке. – И встречи на этом свете у тебя с ним не будет. (Какая может быть встреча, если дедушка умер, когда меня еще и на свете не было!) Тебя тревожит разлука с бубновой дамой и с червовым валетом, – тыкаю я пальцем в карты. Я намекаю на бабушкину дочку и сына, дядю и тетю, о которых ничего не известно. – Они в дальней дороге, и тебя ждет встреча с ними. – Опять я показываю пальцем на карты и добавляю: – Я не обманываю. Ты же сама видишь.

Бабушка смеется:

– Вижу, вижу. Где ты научилась так хорошо гадать?

– У цыганки.

Мама ставит на стол миску затирухи и каждому кладет ложку.

– Говорят, когда в новогоднюю ночь на столе пусто, весь год голодным будет.

Мы беремся за ложки. Быстро опорожняем миску.

– А помните, как мы раньше встречали Новый год? – говорит отец, отложив ложку. – Как весело было…

– Вот закончится война, и снова будем веселиться, – говорю я.

Мама тяжело вздыхает:

– Когда она кончится…

Все молчат, думают о войне.

– Давайте спать. – Мама первая встает из-за стола.

Витя тушит коптилку и снимает свое одеяло с окна.

1942 ГОД

1

Новогодняя ночь. Мы легли спать рано. Да и сидеть ни к чему. В комнате холодно, а под одеялом согреешься. Я накрылась с головой, лежала и думала. Недавно патруль на месте застрелил девятнадцатилетнего Сашу. Он вечером возвращался домой, когда уже наступил комендантский час. У Саши даже не спросили документов… Он работал вместе с Витей.

На нашей улице убили женщину. Никто не знал, кто такая, откуда.

В то время мне часто снился один и тот же сон: по улице, мимо нашего дома, гонят пленных. Сначала они идут, потом один за другим падают на мостовую и стонут, умирая. Я стою на тротуаре, мне нужно перейти на другую сторону, чтобы попасть домой, а я не могу. Вся улица покрыта трупами. У меня на глазах их становится все больше и больше. Вот уже выросла целая гора, за которой не видно моего дома. А я все стою и смотрю. Потом начинаю кричать во сне от страха, вскакиваю, и в моих ушах еще звучат стоны умирающих и стрельба.

Тучи плывут по небу. Временами они закрывают белую полную луну, и тогда за окном становится темно-темно. Бесконечная черная ночь.

Тучи бегут быстро, одна за другой, так же, как и мои невеселые думы.

Мама собирается идти в деревню, менять одежду на еду. Вчера на затирку она израсходовала последнюю муку, больше в доме нет никакой еды. Но куда идти, в какую сторону податься? Мама еще ни разу не выбиралась в деревню.

– Были бы знакомые в деревне, а то остановит полицай, а мне и сказать нечего, куда и к кому иду.

Голос у мамы неуверенный. Я не привыкла видеть ее такой. Мне казалось, мама всегда знает, что надо делать не только ей самой, но и каждому из нас.

– Может, тебе к Шуре сходить? – советует бабушка.

У мамы вдруг светлеет лицо. Выход найден. Есть человек, которого можно навестить, к которому можно обратиться.

– Спасибо, мама, что надоумили. Как это мне самой не пришло в голову? Конечно, к Шуре можно пойти, тут не так далеко, и она поможет быстро обернуться.

Я кручусь, верчусь возле мамы. Мне тоже не терпится пойти с ней, повидать тетю Шуру, ведь это я провожала ее из поселка в первые дни войны.

С гвоздика за шкафом мама снимает ключ от сарайчика.

– Я тебе помогу!

Хватаю свою курточку, беру лом. Возле нашего сарайчика замерзла большая лужа, и нужно расколоть лед, иначе дверь не откроется. Выскакиваю вслед за мамой, боюсь, как бы она не обнаружила Витин тайник. Мама берет из моих рук лом и долбит лед. Я отгребаю руками сухие, похожие на прозрачное стекло осколки. Наконец мы заходим в сарайчик. Я сразу же прикрываю дверь: чужой глаз нам ни к чему.

В четыре руки отбрасываем в сторону старую обувь и разную рухлядь, маскирующие мамин тайник. Мама копнула несколько раз лопатой и вынула узел, завернутый в клеенку. Когда мы развязали узел, мама не стала отбирать вещи. Все равно всему настанет свой черед. Она взяла пикейное покрывало, что лежало сверху. Прикинула, как обернет его вокруг себя, спрячет под длинную юбку. Остальное снова завязали в узел, завернули в клеенку и спрятали.

Мама взяла с собой мешок для картошки, небольшой мешочек для муки, по-старушечьи повязала темный бабушкин платок. Надела папин пиджак, бабушкину длинную юбку. Оглядела себя и осталась довольной. Чем не старуха?!

– Как раз то, что нужно. Теперь можно отправляться.

– И я с тобой.

– Нет, доченька, побудь дома за хозяйку, ладно? А со мной пойдешь как-нибудь в другой раз.

Я ничего не ответила, только тяжко вздохнула.

– Ты когда вернешься?

– Может, сегодня, а может, завтра утром. Как управлюсь.

– Не забудь, что комендантский час теперь с шести вечера до шести утра, – напомнила я. – До пятнадцатого февраля так будет.

– До пятнадцатого февраля я постараюсь вернуться.

– Ой, что ты! – испугалась я.

– Я пошутила. – Мама выдавила из себя улыбку. Потом опустилась на табуретку в прихожей, с минуту посидела молча перед дорогой и вышла.

Дома остались отец, бабушка и я. Витя на работе в «школе». Бабушка, кряхтя, садится на диван рядом с отцом, хочет помочь ему шить мешки.

Пока мама собиралась идти в деревню, отец все время молчал, опустив глаза вниз, и только иногда вздыхал. Я знаю своего папу. Если б не болезнь, он бы не сидел дома. А теперь он, как бабушка, ничего не может сделать.

Я ждала маму к вечеру. Вернулся с работы Витя, принес несколько картошин. Я пересчитала – ровно десять, по две штуки каждому. Хорошенечко вымыла картофель, но чистить не стала, чтобы с кожурой не срезать лишнего. Сварила в мундире. Мы поели, а мамины картошины остались в чугунке.

Наступил комендантский час, а мама все еще не вернулась. Я не отходила от окна. Только время от времени мы с Витей спускались вниз, открывали входную дверь, прислушивались, не стреляют ли где. Вот приближаются чьи-то шаги. Нет, это не мама. По улице ходит патруль, гулко стуча тяжелыми сапогами. Как только шаги затихали, у нас все холодело внутри, сердце останавливалось от страха: вот сейчас раздастся выстрел…

Ночью никто не сомкнул глаз. Мы успокаивали друг друга: мол, разве за один день управишься? Ведь деревня не рынок, где все выставляют свой товар напоказ. Надо пройтись по домам, спросить у людей, кому нужно пикейное покрывало. Так мы друг друга утешали, а уснуть не могли.

И только днем мама постучала в нашу дверь. Я сразу догадалась, что это она, только мама умеет так осторожно стучать, чтобы не переполошить всех. Я бросилась открывать дверь.

Мама вошла раскрасневшаяся от мороза, скинула задубевшими руками большой тяжелый мешок.

– Как ты столько донесла? Ведь надорваться можно, – сказал отец.

– Помогите развязать платок, а то пальцы не слушаются.

Мы помогли маме раздеться. Она опустилась на диван, наклонилась, стянула бурки и стала растирать замерзшие пальцы ног.

– Дай-ка я, – сказал отец.

Он сел на пол и принялся растирать мамины ноги. Пальцы на ногах покраснели и вспухли. Потом он растер ей руки. А мама говорила:

– Мне повезло. Шурин племянник Володя Климович хороший парень, добрый, подсобил мне. До самого города подвез на велосипеде мою картошку. И еще муки мешочек. А чтоб не промерзла, завернул ее в рогожу.

– Спасибо ему. Ты бы не донесла, – сказал отец.

– Почему? Своя ноша не тянет. А тебе, доченька, тетя Шура гостинец прислала. Достань из кармана.

Я вытащила два яйца. Уставилась на гостинец, как на чудо. Я уже позабыла, когда ела их последний раз.

Вид у меня был, наверно, до смешного растерянный, потому что все улыбались, глядя на меня. Спохватившись, я положила оба яйца на стол и сказала маме:

– Ты лучше мачанку сделай для всех. Мука есть.

– На мачанку нужно мясо или колбаса.

– А ты сделай из яйца. Оно все заменит. – Я зажмурилась, представляя, какую вкуснятину буду есть, и мечтательно проговорила: – Царское блюдо.

Через несколько дней пришел к нам Володя. Он был высокий, как Витя, и, наверное, его ровесник. Пришел он в конце дня, Витя как раз был дома. Мне интересно было наблюдать, как они долго смотрели в глаза друг другу. Наверное, они что-то там увидели, одновременно широко заулыбались и крепко обнялись.

– Книги читаешь? – спросил Володя, кивнув на этажерку.

– Читаю, – ответил Витя. – Все перечитал.

– А мне дашь что-нибудь почитать?

– Дам.

Володя подошел к этажерке, пробежал глазами по книгам, выбрал «Рассказы» Джека Лондона.

– Эту можно?

– Бери.

Володя засунул книгу за пазуху, взял рогожу, которой укрывал в дороге мешок с картошкой.

– Я пойду? – спросил он почему-то у Вити.

– Я тебя провожу.

Подошла мама.

– Володенька! Спасибо тебе еще раз за помощь. Передай привет тете Шуре. Скажи, как только потеплеет, я опять приду.

– Картошка не померзла тогда?

– Немного прихватило сверху, была сладкая.

– Зато вместо сахара с чаем можно пить.

– Не говори.

Витя с Володей ушли. А я с благодарностью думала о Володе, какой он хороший парень, помог маме привезти картошку.

Через полчаса брат вернулся. Витя сиял:

– Ну и Славка, ну и проныра! Я привел к ним Володю, думал познакомить с хорошим, нужным парнем, а они уже знакомы. Славка со своей матерью ходил в Сенницу, побывали они и в Володиной деревне Канючицы. И так далее.

– А что такое «и так далее»?

– Так говорят: и так далее. Ну и ловкач этот Славка! А мне тогда ни слова не сказал.

2

На всех заборах расклеен приказ генерального комиссара Вильгельма Кубэ об изъятии у населения предметов из меди, цинка, никеля, олова, а также из латуни, бронзы, мельхиора и красной меди.

Дальше шел длинный перечень вещей домашнего обихода, которые должны быть сданы «с сегодняшнего дня и до конца войны».

Я украдкой сорвала приказ и принесла домой. С приказом в руках я ходила по комнате: открутила никелевые шарики с кроватей и бросила в корзинку. Там же очутился термос, бронзовая статуэтка Мефистофеля в большой шляпе, папин чернильный прибор, моя коллекция старинных монет. Самовар в корзинку не влез, и я поставила его рядом. Когда принялась откручивать дверные ручки, мама не выдержала:

– Что ты делаешь? Больше заняться нечем?

– Не желаю помогать фашистам. – И показала маме приказ.

– Как же теперь двери открывать?

– В сарайчике валяются старые, ржавые.

– А это куда денешь?

– Закопаем на огороде. Лучше в землю, чем фашистам отдать.

– И самовар?

В пузатый блестящий самовар можно было смотреться, как в зеркало. Подойду к самовару, увижу свое перекошенное лицо и сразу вспоминаю комнату смеха в нашем довоенном парке. Там вдоль стен стояли такие же кривые зеркала. И люди смеялись, глядя на свои вытянутые или круглые, как блин, физиономии.

– Дай мне какую-нибудь тряпку. Завернем, и ничего с ним не сделается. Полежит, пока фрицев прогоним.

Мама вздохнула:

– Скорей бы прогнали. – Она вынула из кошелки термос. – Это совсем не обязательно прятать.

– Что ты! Термос нужен Вите. Он его в лес возьмет!

– Мал еще по лесам таскаться.

К Вите часто заходили Элик и Толик. Они садились в углу и тихо разговаривали. Ребята мечтали о том, как их примут в партизанский отряд и они станут бить фашистов. Славку я уже давно не видела. Когда я спросила, где он, Толя ответил, что Славка уехал в деревню к бабушке. Я никогда от него не слышала о бабушке, которая жила в деревне. Потом я увидела его на улице с забинтованной шеей.

– Славка, что с тобой?

– Свинка. Вот здесь больно. – Он показал рукой чуть ниже уха и скривился.

– При свинке ничего не болит, просто опухает шея и от больного можно заразиться.

– У меня незаразная свинка. Хотя заразила меня свинья. – Слово «свинья» он произнес многозначительно. – Передай Вите, что мне нужно его видеть.

И он пошел, насвистывая, небольшого роста, с высоко поднятой головой.

Когда я передала Вите его просьбу, он, не ужиная, помчался к Славке.

А вернувшись, сказал с завистью:

– Люди настоящими делами занимаются.

Я усмехнулась:

– У Славки «настоящее дело» – болеть свинкой.

– Много ты знаешь! Нет у него никакой свинки. Он ранен.

Изредка к маме приходили заказчицы. Правда, заказы были совсем не такие, как до войны. Тогда шили наряды из дорогих тканей. Теперь несли перешить или перелицевать платье, юбку. И разговоры у них были другие, не такие, как до войны.

– Ой, Валюша! – плакалась худая, с бледным лицом женщина. – Что это делается вокруг, конец света! – Она наклонилась к маме и тихонько, чтобы даже стены не слышали, шептала: – В начале месяца всех заключенных вывезли из тюрьмы за город и расстреляли.

– Неужели это правда? – ужаснулась мама.

– Правда. Мой сосед был арестован. Жена понесла ему в тюрьму передачу. У нее, как и у всех, в этот день передачу не приняли и предупредили, чтоб больше не приносили. Там, возле тюрьмы, и узнала обо всем.

3

Отец поманил меня пальцем. Чтобы мама ничего не слышала – она сидела за швейной машинкой, – он шепотом попросил:

– Сходи, доченька, купи газету, только свежую, вот деньги возьми. – И сунул мне в руку легкую белую монетку.

Когда мама увидела в руках у отца газету, она не выдержала:

– Десять пфеннигов на ветер выбросили!

– В Минск прибыл Розенберг, германский рейхсминистр. Я же должен знать, что ему здесь надо?

– Так тебе и напишут.

– Напишут. Можно читать между строк. – И отец начал читать: – «Город в праздничном наряде». – Отец усмехнулся: – Хорош «праздничный наряд»! Кирпич да камни от города оставили, нарядили, ничего не скажешь. Пять домов сохранились – и те фрицы заняли. Нет, ошибся, один – битком набит белорусами, тюрьма. Это ж надо, чтоб тюрьма осталась.

– Ну, разошелся, – сказала мама, – не читай дальше.

– Как это не читай? А за что мы десять пфеннигов отдали?

В это время постучали в дверь: тук-тук, пауза и снова тук-тук. Я вскочила из-за стола и побежала открывать. Витя всегда так стучал, подавал знак: свой идет.

С Витей пришел Толя Полозов. Вид у обоих очень торжественный, не такой, как обычно. Я сразу это заметила. Казалось, они сообщат нам сейчас такое, от чего все мы ахнем. Но они почему-то молчали. Толя поздоровался. А Витя сказал мне:

– Закрой дверь на замок.

Мог бы и не говорить. Как будто я сама не знаю, что дверь все время надо держать на замке.

Хлопцы сели за стол, отец сказал, обращаясь к ним:

– Вот свежая газета. Тут сообщается о прибытии в Минск одного из фашистских заправил, рейхсминистра Розенберга. Рейхсминистр рассуждает здесь о том, что на протяжении пяти веков его народ жил в стесненных обстоятельствах, как в этой тесноте развивался мещанский дух и непонимание великих исторических идей. Этому-де теперь должен быть положен конец. Тесно вам, – пробормотал отец, – нужно занять дом соседа. Так получается? А соседа куда? Ага, вот слова из речи министра: «Понятие «Россия» больше не будет существовать в его старой форме… Мы сделаем этот край процветающим! Сделаем из него то, чего ждет от нас Адольф Гитлер!» Ну, вот, а вы говорили, ничего не напишут. Фрицам тесно, а Россия большая…

– Ну о чем ты говоришь? – возмутилась мама. – Ребенок же слушает. Опять спать не будет от страха.

– Ничего, ночь не поспит, глупее не станет.

Пока отец читал, Толя слушал его внимательно. Витя же раза два поднимал глаза на Толю и поторапливал его тихо:

– Давай!

Толя загадочно улыбнулся. Когда отец закончил комментировать речь германского рейхсминистра, он снял шапку, вынул оттуда бумагу, развернул ее и разгладил рукой. Вначале я подумала, что это листовка, но бумага была в два раза больше листа из школьной тетради. Тихо, с непривычной торжественностью Толя стал читать:

– «Партизан! Ты видишь, на фронт тянутся вражеские эшелоны с солдатами, боеприпасами и техникой! Взрывай железнодорожное полотно, мосты, пускай под откос составы – и ты приблизишь наступление Красной Армии. Видишь телефонный кабель – уничтожай его, прервешь связь – вызовешь замешательство противника.

Ты слышишь: по твоей стране маршируют солдаты и офицеры гитлеровской грабармии! Уничтожай их, как бешеных собак! Родина только тогда вздохнет свободно, когда на ее земле не останется ни одного оккупанта…»

Мы онемели. Даже бабушка вышла из своего закутка, остановилась возле шкафа и замерла, боясь пропустить слово.

Мамино шитье лежало на коленях. Отец забыл о газете, которую только что читал, теперь она валялась на полу. А Толя перевернул листок и продолжал:

– «Будь мужественен в борьбе! Час возмездия приближается. Отомстим за муки своего народа!

Добивайся, чтоб ни один гитлеровский приказ не был выполнен там, где ты находишься!

Смерть фашистским оккупантам!

Да здравствует победа!..»

Толя умолк. Потрясенные, мы молчали.

Первым заговорил Витя:

– Читай дальше, что на фронте делается.

– Пожалуйста. «От Советского Информбюро. Утреннее сообщение 6 июня. В течение ночи на 6 июня существенных перемен не произошло.

За последние два дня авиацией противовоздушной обороны сбито 15 самолетов противника».

Он замолчал, выбирая, что нам еще прочитать. Воспользовавшись паузой, я спросила:

– Толя, ведь это не листовка?

– Нет, это первый номер газеты «Звезда». Подпольная газета, понимаешь? Горком партии начал ее издавать. Тут и про Белоруссию написано. Вот: «Партизанский отряд под руководством К., действующий вблизи важнейшего в Белоруссии железнодорожного узла, пустил под откос два поезда». И вот, послушайте. – Толя опять перевернул газету, точно в ней было много страниц: – «20 мая 1942 года Президиум Верховного Совета СССР издал Указ об учреждении нового боевого ордена – ордена Отечественной войны 1-й и 2-й степени».

Я протянула руки, мне хотелось дотронуться пальцами до этой газеты, до нашей газеты, в которой написана правда, написано то, что волнует меня и всех нас, написано то, о чем мы хотим знать. Толя протянул мне газету. Я осторожно взяла ее в руки. Сердце мое сильно колотилось. Газета-подпольщица, газета-партизанка! Печатают ее подпольщики и партизаны. Стало быть, и газета может быть подпольщиком и партизаном.

Я сказала:

– Ну уж если газету стали печатать, то скоро наши вернутся.

Отец тоже откликнулся:

– Молодцы, хлопцы! Мне бы здоровые ноги, я бы здесь не сидел. Спасибо за добрые вести. Даже от сердца отлегло.

Бабушка смотрела на Витю и Толю, будто впервые видела их, и, как всегда, тихо сказала:

– Вы осторожнее, мальчики. За такую бумагу по головке не погладят, если кто злой увидит.

– А мы злым не показываем, мы злых обходим, правда, Толя?

В это время в нашу дверь постучали настойчиво и нетерпеливо.

Толя мгновенно сложил газету, засунул ее в подкладку шапки, надел шапку на голову.

Витя открыл окно и посмотрел, нет ли кого-нибудь внизу или на дороге.

Стук повторился еще более настойчиво. Мама подошла к двери, спросила:

– Кто там?

– Витя дома?

– Тебя спрашивают, Витюша, – прошептала мама.

– Это Элик, открой.

Мама откинула задвижку. Вошел подросток, без пиджака, рукава рубашки засучены до локтей.

– Приветствую вас! – поздоровался он. – Я был у тебя, Толя, мама твоя сказала, что ты ушел с Витей. Дай, думаю, загляну сюда.

– Кто же так грохает в дверь? – отчитывал Витя Элика. – Свои так не грохают. Свои деликатно стучат, чтобы не напугать. А ты бум-бум, как танк.

– Теперь не очень открывают, если деликатно постучишь.

– Стучи тихо, а то в другой раз не откроем.

– Довольно вам спорить, хлопчики, – остановил их отец. – Главное, не чужой пришел.

– Отец мой дома, не видел? – спросил Толя.

– Я не входил в комнату. У ворот спросил маму, где ты.

Толя подумал с минутку и стал прощаться.

– Может, останешься? – Вите не хотелось отпускать Толю.

– Мне домой пора. Хочешь, пойдем к нам, комендантский час еще не скоро.

– Пойдем! – согласился Витя.