Текст книги "Прощай, Грушовка!"

Автор книги: Галина Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

1941 ГОД

1

Проснулась внезапно – выли сирены. Подняла голову от подушки, прислушалась. Тревожные гудки неслись отовсюду.

Вскочил Витька, подбежал к окну и отодвинул тяжелую штору. На небе промелькнули редкие зарницы.

– Спите, дети, должно быть, учебная тревога. Какое вам до нее дело? – сонным голосом проговорила мама. – Ложись, Витя, спи, тебя это не касается.

Сирены постепенно стихли. Вначале умолкла одна, затем другая, стало совсем тихо.

Витя распахнул окно, отодвинул штору, чтобы было видно, как светлеет небо, и лег ничком на постель.

Разбуженная сиренами, я не могла вновь уснуть. Стала думать, чем буду заниматься сегодня. Лежала и ломала голову, как успеть и в музыкальную школу и на озеро. И там и там нужно быть в двенадцать. В школе не должна задержаться – занятия кончились, а задание на лето долго ли получить? И сразу – на озеро.

В комнате становилось все светлее, можно разглядеть Витино лицо, круглое, с грубоватыми чертами. Мне показалось, что он спит, положив голову на руки.

Я тихонько встала, натянула платье, босая подошла к окну.

– Что не спишь, малышка? – тихо спросил Витя.

Не люблю слова «малышка». Поэтому не ответила Витьке.

За окном, в огородике, все зеленым-зелено, на наших грядках по-хозяйски бродят чужие куры. «Вот нахалки! – подумала. – Всей семьей пасутся». Попробовала из окна припугнуть: «Кш!.. Кш!..» Но они не слушались. Пришлось выскочить через окно и бегать за ними по грядкам. Куры подняли такой гвалт, что могли разбудить не только маму и бабушку, но и поднять на ноги весь поселок.

Я подошла к колонке, нажала ручку и подставила ноги под струю воды: надо же смыть песок. От холодной воды закололо пятки. Растерла ноги, чтобы согрелись, и по густой зеленой траве побежала домой.

Пока мама готовила завтрак, я перебирала ноты и думала, во что бы их положить. Не хотелось тащиться на озеро с папкой для нот. С постели поднялась бабушка, надела теплую кофту, валенки и села у окна.

Завтракали втроем. Витя, как обычно, пошел к своим друзьям, Толику и Славке.

Мама открыла свою швейную машину «Зингер». Комната наполнилась привычным монотонным стрекотанием. Сколько себя помню, мама почти все время сидела, согнувшись за этой машинкой. Приходили заказчицы, мама делала примерки и снова садилась за машинку.

Ноты я скрутила в тугую трубку и завернула в газету.

– До свидания, вернусь не скоро, – сказала я маме.

– Зайди к тете Тоне на работу, она обещала лекарство для бабушки.

– Ведь сегодня воскресенье. У нее выходной.

На небе ни единого облачка. Солнце яркое-яркое. На старых липах каркают вороны. Я иду привычной дорогой к товарной станции, потом сяду на трамвай и поеду до площади Свободы, там наша музыкальная школа.

На ходу я думала про озеро – оно такое большое, как море. Можно плыть и плыть, и все равно не доплывешь до противоположного берега. И вода в нем чистая, прозрачная, хоть пей. Искупаемся и всей компанией, Витька, Толик, Славка и я, пойдем в кинотеатр «Зорька» смотреть новый фильм – «Танкер Дербент».

Музыкальная школа находилась в помещении консерватории. Я пришла на десять минут раньше. Мой преподаватель, студент последнего курса консерватории скрипач Денис Иванович Денисенко, увидел меня в коридоре, открыл дверь в чужой класс, где у стены стояли огромные контрабасы. На ходу полистав мои ноты, он карандашом поставил галочки на некоторых этюдах.

– Остальное выбирай сама. Что понравится, то и будешь играть. Только обязательно каждый день.

Он вывел меня из класса, сказал «до свидания» и побежал в кабинет директора. Оттуда через открытые двери доносились звуки радио. Было странно слушать в консерватории звуки радио.

Я почувствовала, что Денис Иванович был не такой, как всегда. Он был чем-то озабочен.

Когда я подошла к трамвайной остановке, там никого не было. Трамвай только что отошел и всех забрал. Я присела на краешек скамейки. На высоком столбе висел репродуктор. Шла передача. Вначале я не прислушивалась, что там говорят. Голос показался необычным – излишне громким, взволнованным, но постепенно до меня стало доходить содержание слов: «… Без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали нашу границу во многих местах и подвергли бомбардировке наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас…»

Подошел трамвай, остановился. Люди вышли из вагона, но не расходились, слушали репродуктор. Вожатая и кондуктор выглянули из дверей и тоже слушали. Трамвай стоял. Люди боялись пропустить хотя бы одно слово. Но самое главное было уже сказано: война. Я почему-то вспомнила, что бабушка болеет, отец в Белостоке, в командировке. Вспомнила, что мама сидит за своей машинкой, шьет чужие платья. Радио, конечно, выключено, и она не знает, что началась война.

Я побежала домой, позабыв про озеро и про кинофильм «Танкер Дербент».

Я не спала всю ночь. Несколько раз выли сирены – воздушная тревога. Витя ворочался в постели. Тихо, чтоб никто не слышал, плакала мама. Под утро загудели самолеты. Мы с Витей бросились к окну. Стреляли зенитки. На город летели три самолета, низко, почти над самыми крышами. На крыльях я разглядела черные кресты. Посмотрела на часы – было 4 часа 30 минут. Самолеты сделали круг над городом и улетели. Мы с Витей обрадовались: ага! Испугались! Удрали! Так вам и надо! Сидите у себя дома, пока вас не трогают.

После обеда немцы бомбили город. Мы слышали взрывы один за другим, частые, гулкие. Вздрагивала земля, небо стало черным от дыма. Дым заслонил солнце. Даже сюда, в поселок, горячий ветер доносил обгоревшие листы бумаги. Они кружились в небе над домами, над деревьями и тихо падали на землю. Звенели стекла в окнах, и во дворе оседала красная пыль.

В нашем дощатом сарайчике прятались от бомбежки соседи: моя одноклассница Зина с мамой, продавцом магазина; Лёдзя – художница и самая красивая женщина не только в нашем доме, но и во всем поселке; ее две дочурки – Надя и Эрка; тетя Шура. Мы с мамой тоже пришли сюда. Больная бабушка осталась лежать дома. Отец в командировке.

А Витя? Разве парень будет сидеть с нами, прятаться в сарайчике? У него дела поважнее. Он надел на плечо пустую сумку из-под противогаза.

– Ты куда? Хочешь, чтоб убили? – крикнула мама.

– Не убьют. Я быстро!

А когда я хотела увязаться за Витькой, мама схватила меня за платье. Ох, уж эти платья…

Мы сидим на большом бревне в нашем сарайчике. Город вздрагивает от взрывов. Так мы просидели долго. Когда все стихло, прибежал Витька. Он вытряхнул из сумки какие-то железки.

– Осколки на аэродроме собрал. Что там делается – ужас: одни самолеты горят, а другие не могут подняться в небо. Летное поле все в ямах. Все-все в ямах!

– Зачем тебе это железо? – спросила тетя Шура.

– На память о войне.

Я перебирала в руках искореженные куски толстого железа, черные от копоти, и завидовала Витьке, что он уже видел войну.

Утром опять началась тревога. Мы бросились в сарайчик. Мама затащила туда Витю, сама стала у двери. Над городом появились самолеты.

Витя, отодвинув доску, глядел на небо.

– Семнадцать, – сосчитал он и прислушался. – Бомбят завод Мясникова.

Это уже совсем близко, у самой товарной станции, там на заводе ремонтируют паровозы. А мне показалось, что бомбят наш дом. Я даже слышала, как воют бомбы, сброшенные сверху, и поневоле втягивала голову в плечи.

В двенадцать налет повторился. Шесть самолетов бомбили электростанцию.

Через два часа небо стало черным от самолетов. Рев стоял страшный. Я забилась в самый дальний угол сарайчика.

– … Двадцать четыре, двадцать семь, тридцать, тридцать один, – считал Витя.

Стреляли зенитки, рвались бомбы, гудели самолеты. Было страшно. Мне показалось, что земля сейчас расколется, не выдержит такого натиска.

– Один подбили, подбили самолет! – закричал Витя и распахнул дверь, чтобы все видели.

Самолет летел вниз, за ним тащился широкий черный хвост дыма. Послышался взрыв, и сноп огня взлетел высоко в небо.

Витя выскочил из сарайчика, но мама за руку втащила его обратно.

– Парашютисты над озером! – успел заметить он.

Спустя полчаса новая волна самолетов сбрасывала зажигательные бомбы.

Город пылал, окутался черным дымом, и слышно было, как трещит, бушует пламя и вокруг все рушится.

В этот день было еще два налета.

Четвертый день войны. Над городом летали только самолеты-разведчики. Город догорал. С узлом в руке к нам зашла попрощаться тетя Шура.

– Пойду до родных могил. Не поминайте лихом.

Они обнялись с мамой и расплакались.

Я вышла проводить тетю Шуру.

Молча мы прошли с ней по нашей улице. Тетя Шура поцеловала меня и пошла дальше, сгорбленная, старенькая. А я тихонько побрела домой.

Под ногами валялись обгоревшие обрывки газет, каких-то бумаг, принесенные ветром из города. Говорят, всегда во время пожара поднимается ветер. Можно себе представить, каким сильным был ветер, если бумагу из города принесло к Грушовке.

На углу Грушовской улицы я увидела Витьку и Славку, а рядом с ними военного командира. Они стояли и о чем-то оживленно говорили. «Ну и хитрецы! Просятся, чтоб их взяли в армию, – тут же догадалась я. – А мне ни слова. Эх, Витька, тоже мне брат. Вот сейчас подойду и попрошусь, чтоб и меня взяли». И я решительно направилась к ним. А они вдруг почему-то пошли на улицу Папанина. Потом Славка остановился, махнул рукой и, насвистывая, обратно повернул к Грушовской улице.

Ничего не понимая, я иду за Витей вслед, стараясь, чтобы меня не заметили. Витя остановился, что-то говорит командиру и руками размахивает. Лицо такое оживлённое. Потом опять они пошли дальше. У водокачки командир стал пожимать Вите руку, похлопал его по плечу. В это время подъехала военная машина, командир и Витя сели в нее. Машина развернулась и проскочила мимо. В этот миг я успела заметить Славкину стриженую голову.

Как же так? Ведь Славка ушел от них. Как он очутился в машине? Куда они поехали? Увижу ли я еще Витьку? Я тут же простила ему все свои обиды. Бегу домой вся в слезах и не знаю, что скажу маме.

Мама прижимает меня к себе, гладит.

– Ничего, доченька, ничего, все будет хорошо. Чего ты плачешь?

Я ложусь на кровать, делаю вид, будто очень хочу спать. Я боюсь сказать маме, что брат уехал на машине с военными. Лежу с закрытыми глазами, а сама думаю: «Где он теперь, что с ним? Может, правда в армии? Нужно все-таки маме сказать». Неожиданно приходит мысль: если он решил проситься в армию, то должен оставить записку для мамы. Вскакиваю, листаю его книжки, тетради.

Это замечает мама. Она шьет из обрезков коврик бабушке под ноги.

– Ты что ищешь, доченька?

– Да так, стихотворение одно. – Я держу в руках стихотворения А.С. Пушкина.

И вдруг книга от неожиданности падает у меня из рук. Я вижу своего брата Витю.

– Мама, есть! Умираю с голоду, – говорит он, как обычно, будто ничего не случилось.

Я пристально вглядываюсь в него – спокойный, ест суп и слушает радио. Диктор говорит: «Граждане! Никакой паники. Оставайтесь на своих местах. Враг будет отбит». Это обращение повторяют несколько раз. Как только Витя поел, я попросила его выйти со мной на кухню. Он снисходительно улыбается, но выходит.

– В армию хотели убежать? – спрашиваю я и тут же рассказываю обо всем, что видела.

– Ты почему шпионишь за мной, негодница? Не забывай, я уже взрослый, старше тебя на три года, мне пятнадцать лет! А за то, что маме не сказала, молодец. За это я тебе доверю нашу тайну. Только никому ни слова.

Я поднимаю вверх сжатый кулак, как это делали республиканцы в Испании.

– Клянусь!

– Ну, хорошо, слушай! Мы со Славиком поймали фашистского диверсанта, фрица. Он хотел взорвать водокачку. Диверсант переоделся в нашу военную форму и говорил по-русски.

– Откуда вы узнали, что это диверсант? Ведь на нем была наша военная форма и говорил он по-русски, – удивляюсь я.

– Уж слишком голос у него бодрый и на форме ни пылиночки. Мы со Славиком сразу смекнули, что к чему. Славка сделал вид, будто домой пошел, а сам побежал в Белполк. Ну, пока я того лейтенанта вел к водокачке, и наши подоспели. Они быстро разобрались. У диверсанта кубик на петлице не привинчен, как у наших, а четырьмя тонкими проволочками прикреплен. Концы загнуты так, что получается фашистский знак. Это чтобы свои, фашисты, не перепутали и не приняли их за советских.

– Врешь ты все.

– Нам в Белполку объяснили. А ты… – обиделся Витька.

А я верила и не верила. Не может такого быть! Среди нас, на нашей земле, – враги. Витька молчал и ручкой ножа водил по столу, вычерчивая звездочки, потом заговорил, будто и не обижался на меня:

– А в армию мы хотели пойти, это правда. Так просились, так просились… И сапоги обещали чистить, и в наряд ходить, только бы взяли в часть. «Подрастите», – сказали нам. «Тогда война кончится!» – обиделись мы. «Ну и хорошо, что кончится».

Витька вздохнул.

– А как же мама? – спросила я. – Как бы она узнала, где ты?..

Витька ничего не ответил.

2

Из Белостока вернулся отец, ездил туда с геологической экспедицией. Он обрадовался, увидев нас дома, и одновременно испугался.

– Почему вы сидите здесь? Уходить нужно скорее! На восток! Город разбит, теперь поселок бомбить будут.

– У бабушки воспаление легких, – растерянно проговорила мама.

– Доченька, вы на меня не глядите. Мне все равно помирать. Вы идите, а я останусь. Ты мне только ведро воды поставь, – уговаривала бабушка.

– Ну что вы говорите, мама!

– Уходить нужно всем вместе. – Отец присел на диван, стал разуваться. – Дай мне какие-нибудь старые галоши, а то не дойду. Вазелина у нас нет?

Мама принесла галоши и вазелин. Отец разулся, мама посмотрела на его ноги и всплеснула руками: вся подошва, от пальцев до пятки, была красная и распухла.

– Куда ж ты пойдешь с такими ногами?

– Как-нибудь. Четверо суток шел пешком. – Отец намазал ноги вазелином.

Мама подала ему чистые белые тряпки, оторванные от старой простыни, бумагу и вату для компрессов. Помогла ему перевязать ноги, натянула носки и надела галоши.

– Ну, теперь я могу идти! Вставайте, мама, потопаем.

Это он бабушке.

– Что ж, мы так пойдем? Не в гости же. Нужно с собой захватить что-нибудь. – Мама открыла шкаф и подала нам с Витей по платку. – Собирайте узлы, дети.

– У меня сумка от противогаза есть. – Витя вытряхнул из сумки железо, собранное после бомбежки, и стал запихивать в нее сало, завернутое в бумагу, хлеб и головки лука.

Пока мы собирали узлы, отец разрабатывал маршрут нашего похода. Он больше нас знал, что где происходит; возвращаясь в город, слышал, что люди говорят.

– Конечно, – рассуждал он, – было бы сподручнее идти на Московское шоссе. Но, говорят, всех направляют на Могилевку. Чтобы времени не терять, мы туда и пойдем.

– Как же мы пройдем? – отозвалась мама. – Это ведь через весь город. А там все горит, кругом бомбят. Может быть, лучше дома остаться и не трогаться с места?

– А мы обойдем город стороной. Будем пробираться через окраину.

– Да, не ближний свет.

– Ничего, как-нибудь пройдем.

Первыми из дому вышли мы с Витей, за нами мама, а сзади брели отец и бабушка, укутанная теплым платком.

Бабушка несла никелированный электрический чайник.

На улице мы увидели толпу. Шли люди из поселка, тащили свой скарб на тачках, в детских колясках, на велосипедах. Мы пошли вместе со всеми.

Витька ворчал:

– Там ребята диверсантов ловят, а мы идем неизвестно куда.

– Опять диверсантов?

– А что, тот, которого мы поймали, единственный? Помнишь парашютистов? Все они диверсанты.

У женщины с коляски свалился узел. На одной руке она держала малыша, другой пыталась подбросить узел в коляску.

Витька помог ей положить узел на место. Ко мне он больше не подходил, катил коляску.

Пришли в Лощицы, когда уже стемнело. Ни отец, ни бабушка не могли идти дальше. Постучались в одну хату, стали проситься на ночь. Хата битком набита людьми. Обошли несколько дворов, прежде чем нас пустили. Усталые, мы улеглись спать прямо на полу.

Разбудили нас выстрелы. Я бросилась к окну. Отец схватил меня, прижал к полу.

– Лежи и не поднимай головы! – крикнул он.

На улице снова стало тихо. Вошла наша хозяйка.

– Что там стряслось? – спросила мама.

– Убили женщину. В доме напротив.

– Может, поранили? – Мама схватила из своего узла чистое полотенце и выбежала из хаты.

Я побежала следом.

Молодая женщина лежала на полу у окна, рядом ползал ребенок и плакал. В комнате несколько деревенских женщин тихо рассказывали, как это произошло.

– … Сидела у окна. Ребенок заплакал, есть захотел. Она стала кормить его. А тут, откуда ни возьмись, машина, летит как шальная. Наверху в кузове полно немецких солдат. И все стреляют и стреляют куда попало. И вот… прямо в голову.

Мама взяла на руки малыша. Он чмокал губами и плакал.

– Куда теперь его? Беженка она. Вчера из Минска пришла, – посочувствовал кто-то.

Одна из женщин в светлом платье подошла к маме.

– Дайте мне малышку. У меня корова есть. Выкормлю.

– Раз в моем доме такое случилось, пусть остается у меня, – сказала хозяйка хаты. – Такая у него судьба. Сыном будет.

Значит, немцы уже здесь? От этой мысли стало страшно, я крепко вцепилась в мамину руку.

Днем в деревне уже было полно немцев. Ходили по хатам, проверяли документы.

– Минск? Минск? Домой. Ать-два! – приказывали они.

Я боялась на них смотреть. Враги. На головах каски, низко надвинутые на лоб. Держатся как хозяева. Стало быть, Минск тоже заняли, если посылают нас обратно в город.

Мы начали собираться домой. Недолго беженцами были. Одну лишь ночь переночевали в чужой хате и возвращаемся назад.

Седьмой день войны.

Я шла по дороге в сандалиях на босую ногу, в руке держала теплую кофточку и небольшой узел с едой. Еще дымились пожарища. Юбка моя стала серой от пыли.

У дороги появились окопы. Вчера их еще не было. А теперь в окопах сидели фашисты. Один из них поставил на край окопа маленькое зеркальце и брился стоя. У него были ярко-рыжие волосы. Он подмигивал девчатам, идущим по дороге, и что-то говорил. Из окопа доносился смех. Кто-то играл на губной гармошке.

Мне казалось, мы просто заблудились, идем по незнакомой дороге и попали к чужим людям. Но пройдем еще немножко и выйдем на дорогу, которая приведет нас домой. Чтобы не видеть ни окопов, ни немцев, я побежала.

– Ты куда? – остановила меня мама. – Не нужно бежать, иди рядом.

Слева от дороги показался небольшой лесок. Еще молодые ели, а между ними кусты орешника.

Мы понуро брели мимо леска, как вдруг услышали приглушенный голос:

– Браток! Эй! Подожди!

Все остановились. Из-за кустов выглянул наш боец и позвал Витю. Витя подошел.

– Выручай, браток. Дай во что-нибудь переодеться, – сказал красноармеец.

Витя снял с себя пиджак, отдал бойцу. Боец протянул ему гимнастерку.

– Зачем она мне?

– Бери, бери. Сукно. На тебя не подумают, что ты вояка. А мне надо спасаться.

– Воевать нужно, а не прятаться.

– Воевал. В окружение мы попали, не смогли пробиться. Наших столько полегло!.. – Он погладил свою стриженую голову. – Скажу, что из тюрьмы, вор. – Потом посмотрел на Витины парусиновые туфли. – Ты мне, браток, и обувку дай.

В город Витя возвращался в широченных брюках, в большой гимнастерке. Пришлось засучить рукава, чтобы не болтались.

Далеко позади вместе с больной бабушкой еле-еле тянулся отец. Ноги его распухли, лицо горело. Он часто останавливался передохнуть.

Мама не могла бросить отца с бабушкой и все время окликала нас с Витей:

– Не убегайте вперед! Нужно идти всем вместе.

– Витя! Не сворачивай с дороги. Ничего не поднимай с земли, а то подорвешься, – услышали мы голос отца.

За нами шли чужие, незнакомые люди, такие же, как и мы, беженцы. Они возвращались домой.

Жара. В воздухе стоит запах гари. Дышать тяжело, кружится голова. И кажется, не только из руин, но из самой земли идет, ползет этот невыносимый смрад. Над головой летают самолеты с черными крестами на крыльях. Только бомбят они уже не Минск, а летят дальше.

Сворачиваем налево, на Грушовку. Разрушенные, сгоревшие дома с пустыми черными глазницами-окнами. Под ногами – битый кирпич, искореженное железо. Пепелища дымятся. Никто их не тушит. В глаза бросились чьи-то сапоги. Они еще дымились. Ветви обгоревших деревьев напоминали заломленные в отчаянии руки. Сзади осталось уцелевшее здание – Дом правительства.

Оглядываюсь. Никак не могу вспомнить, что здесь было, вот на этом месте, где мы сейчас идем. Ничего невозможно узнать. Вокруг одни руины. Валяются почерневшие спинки железных кроватей. На печной вьюшке висит чайник. Его покачивает ветром. Здесь был жилой дом, осталась одна печь. От соседнего дома не осталось ни стен, ни крыши. Только лестница ведет прямо в небо.

Женщина сидит на пепелище, обхватив голову руками. У ее ног валяется искореженный детский трехколесный велосипед.

Тлеет белье, кругом битый кирпич, куски расплавленного железа, стекла и груды щебня.

Остановились у высокой стены – это все, что осталось от разрушенного дома. Удивительно, как она держится? Вся в длинных трещинах, точно лицо в морщинах. Сквозь пролом окна прорезался луч. Солнце едва выглянуло из-за дыма и тут же спряталось. Подул ветер, и вдруг стена начала падать. Витя схватил меня за руку и потащил прочь. И в это время за спиной у нас раздался оглушительный грохот, земля дрогнула под ногами. Нас накрыло густым, едким облаком пыли. Когда облако развеялось, я оглянулась назад. Стены не было. На ее месте осталась только груда кирпича.

У меня тряслись руки и ноги. Я вся была пропыленная насквозь. Мне стало страшно среди развалин. Подальше бежать отсюда! Бежать домой!