Текст книги "Блудная дочь"

Автор книги: Галина Лифшиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

3. «Со стенами разговаривай»

Разумеется, по-матерински, по-женски она немножко жалела глупую влюбленную Верку. Всерьез планировала, как по-царски развлечет ее. Может, на ближайшие выходные слетают куда. Хоть в тот же Париж. Город влюбленных все-таки. Верка хорошо отвлечется. Какие ее годы! Полина представляла, как вернется вечером домой, как станут они болтать с дочкой, словно в добрые старые времена, когда любили они поболтать втроем. Эх, все рухнуло! Но можно же поправить то, что лишь покосилось, а не обрушилось окончательно. Ничего! Все преодолеем.

Вечером Верка, как обычно, чистила, холила и лелеяла Аниных лошадок.

Мать ждала ее за столом, накрытым любимыми дочкиными угощениями. Придет ребенок, поест хорошо, развеселится. А то потом ведь пойдет свои пошлости читать и писать, но ответа не обнаружит. Будет травма. Надо побольше положительных эмоций и терпения. Девочка должна ощущать, что не одна, что рядом внимательная, заботливая, любящая и – главное! – ни о чем не расспрашивающая мать. Не лезущая в душу и не нарушающая частное пространство.

Все получилось, как и было задумано. Домой вернулась веселая румяная Верочка. Обрадовалась встречающей ее у порога матери – такое в последние годы можно было назвать исключением. С удовольствием поужинала. Тараторила с полным ртом без остановки. Как она кого из лошадок чистила, как им нравилось, как они ей показывали, где еще почесать.

– Ну ты выдумщица! Как это – показывают? – хохотала Полина.

– Ничего и не выдумщица. Вот поедем завтра вместе, я тебе покажу как. Они знаешь какие умные! И если кого любят, во всем помогают. Прям следят, чтоб любимому человеку было хорошо.

Посидели как никогда. В доме пахло пирогами и семейным уютом. «Надо бы Алексея вернуть», – подумала расслабленно Полина о муже. Вот ведь, можно же и без скандалов. И хорошо. Главное – любовь.

Потом Верочка поцеловала маму и пошла к себе.

А через несколько минут произошло неожиданное, ужасное.

Поля ставила посуду в посудомоечную машину, когда на кухню ворвался вихрь. Веру узнать было невозможно. Просто все целиком лицо ее не воспринималось никак. Отдельно горели испепеляющим огнем глаза. Отдельно круглился в крике рот. Отдельно взлохмачены были волосы, как старый свалявшийся парик.

– Как ты посмела! Сволочь! Я тебя ненавижу! Ты мне не мать! Как ты смеешь всюду совать свой нос! Папу выгнала! Теперь меня на тот свет отправить хочешь? Я жить не хочу! Ты меня убила!

Никогда. Никогда и никто. Ни одна живая душа, включая педагога по специальности, не обрушивали на голову Полины подобные оскорбления. И чем же она заслужила подобное? Она даже растерялась поначалу. Но Верка так психовала и тряслась, что ее начало рвать – еле до туалета добежала. И вот пока ее там выворачивало, мать собралась и готова была дать достойный отпор распоясавшемуся подростку.

Верка, впрочем, на кухню продолжать скандал не вернулась. Полина ринулась в туалет, там дочери не было. Рубашка только клетчатая испачканная валялась.

Переодеться пошла, догадалась мать и стала ждать у двери на Веркину половину. В полной боевой готовности. Один вопрос не давал ей покоя: неужели этот развратник Илья до такой степени ничего святого за душой не имеет, что посмел (посмел!!!) переслать ее, Полино, письмо своей «милой любимой Верочке»? Очевидно, да. Потому что поколение выросло совершенно другое. И у них нет никаких принципов, никакого уважения к устоям, приличиям, к старшим и – даже – к самим себе. Нет ни уважения, ни страха. Пустота одна внутри у них. Куда мы только катимся, Боже мой! Ну, ничего. Она это так не оставит! Она ему тоже все порушит, как порушил он ее семейный покой и покой ее дочери.

Полина успела даже мельком глянуть на себя в зеркало и очень понравиться себе, как редко бывало в последнее время. Худенькая, светленькая (она в последнее время стала очень удачно осветлять волосы, подобрали с парикмахером очень элегантный оттенок), нежная, беспомощная. Глаза выражают скорбь и участие. Хороший сложился образ. Правильный. Сейчас главное внушить, что все делается для ее, Верочкиной, пользы и светлого красивого будущего.

Тут вихрем выскочила Вера. Все разумные гармоничные планы Полины рухнули в тот же миг. Видно было, что дочь решительно и бесповоротно собралась уходить. Не так даже важно куда. Важно, что ночь на дворе. Важно, что разговора не получится, проблема роковым образом усугубится.

– Нам надо поговорить, – стараясь казаться спокойной, промолвила Полина в спину обувающейся дочери.

– Со стенами разговаривай, – чужим бесцветным голосом откликнулось самое главное существо Полиной жизни.

– Может быть, ты выслушаешь и постараешься понять? – не оставила тем не менее попыток несчастная мать.

– Я ухожу. Понимать тебя не собираюсь. Ты сама никого никогда понимать не хотела и не пыталась даже. И я не буду. Все твое оставляю. Мне от тебя ничего не нужно.

Полина внимательно вгляделась и с тоской поняла, что даже одета расстроенная Вера более чем продуманно: в те простецкие вещи, совершенно, кстати, безвкусные, что покупал ей отец: невыразительные серые джинсы, такого же цвета свитер и синюю дутую куртку.

– Но как следует запомни, – сухо, без слез в голосе, но с такой интонацией, что у Полины мороз продрал по коже, произнесла дочь, – запомни и вникни: если Илья узнает об этом, если ты хоть словом… Я жить не буду. Только попробуй хоть кому-то об этом сказать, воровка! Оставайся жить одна в своей затхлой никчемной дыре. Я с тобой ничего общего иметь не хочу.

– Что значит «если Илья узнает»?! – отчаянно крикнула ничего не понимающая Полина в спину дочери.

Ответа можно было не ждать. Дверь за Верой резко, с грохотом захлопнулась. За той чужой непонятной разгневанной женщиной, которая когда-то, еще совсем недавно, уютно сидела с матерью на кухне, ела ее пироги, щебетала и болтала всякие веселые глупости про лошадиные повадки и ощущения.

– Так вот что чувствовали тогда мои, когда я уходила! – примчалось вдруг запоздалое понимание.

Но как примчалось, так и умчалось. Потому что Верочка ушла гораздо страшнее, чем когда-то она, Поля.

Вера не взяла ни одной вещички. Ключи ее остались лежать на столике у входной двери. Мобильник валялся на полу в ее комнате. Ничего. Никаких концов. Где ее искать?

Надо было звонить мужу, чтоб он провалился. Она не говорила с ним ни разу с тех пор, как он ушел. Знала, что он общается с дочерью. Куда ж они друг без друга! Но это ладно. Это пусть. Все-таки отец. И раз Верке это было так надо – пусть. Она никогда не возражала, хотя и радости, понятное дело, никакой не испытывала. Ее это выбивало из колеи, дестабилизировало. Но мириться все же с их общением приходилось. Но не самой же общаться с предателем!

Но тут случай особый. Экстраординарный. Кто знает, что ей в голову взбредет, этой пылкой влюбленной? То ли поедет сейчас прямо к Илье, семью его бить, то ли к отцу, то ли… Кто его знает. И – главное – характер какой нарисовался у мямли! Полина-то думала, что Верка вся в папочку-молчуна, а оказалось… Впрочем, что оказалось? Откуда Полина знает, какой у мужа характер? Молчал, терпел, уступал. Думала – слабак. А он, может, от снисхождения, от силы своей и уступал. Терпел многое. Имел силы терпеть.

Полина вдруг очень ясно поняла, что муж больше никогда не вернется. Вот она за ужином размечталась семью воссоединить. А он не мячик «йо-йо»: прыг-скок вверх-вниз. Он нормальный честный мужик. Как скала. Скалу можно дождем-градом поливать веками. Ей ничего не сделается. И может даже показаться, что вытерпит скала не только дождь и град, но и любые подрывные работы. Ан нет! Скала обрушивается. И остаются только осколки, которые не сложатся в единое целое никогда.

Руки Полины дрожали – не унять. Она выбрала слово «муж», и мобильник тут же высветил нужные цифры. А вслед за тем тетка-автомат равнодушно сообщила, что набранный номер не существует. Полина попробовала еще и еще раз – ответ оставался тем же.

– Инвалид номер сменил! – догадалась наконец Полина.

Но сдаваться она не собиралась. У Веры-то наверняка был отцовский номер, а как же! Она вцепилась в дочкин мобильник, как утопающий хватается за соломинку, – намертво. Телефон был отключен. А пин-код Полина не удосужилась заранее узнать. Вот в голову не приходило, что это может понадобиться. Впрочем, скорее всего, даже если она бы и знала заветные цифры, вряд ли Вера, наученная горьким опытом, оставила в телефонной памяти хоть какую-то информацию. Вряд ли.

Надежды не было.

Ей очень хотелось позвонить Ане. У них с Мишей наверняка есть новый номер Алексея. Они так плотно общаются друг с другом, наверняка сообщил, как сим-карту сменил. И, кроме того, хотелось посоветоваться, как поступить, где искать, возможно ли пережить… Аня подскажет. Она умная. У нее выдержка – любой позавидует. Что бы ни случилось, никогда из себя не выходит. Улыбается и ждет.

Полина совсем уж было засобиралась звонить Ане, но тут вспомнила, что напоследок посулила уходящая дочь: если кому-то скажет, жить Вера на этом свете больше не будет. Это было произнесено так, что не поверить твердому обещанию не представлялось возможным. Все сделает именно так, как сказала.

Полина взвыла от ужаса и понимания собственного бессилия. Ей по-прежнему было совершенно невдомек, что такого ужасного она сделала по отношению к дочери, на какую больную мозоль наступила. Ну – написала письмо. А что? Сидеть-молчать? Ждать, когда похотливый педофил обрюхатит ее единственную дочь? Что она сделала не так?

Она рыдала, но облегчение не приходило.

И тут зазвонил домашний телефон.

Полина, озаренная внезапной надеждой, рывком ринулась к аппарату: вдруг все-таки Вера опомнилась, хочет вернуться. А ключей нет… Или Алексей… Хоть кто-нибудь.

Это была всего лишь подруга Катька.

Катьку все происходящее касалось самым непосредственным и роковым образом. У Катькиной дочери, уже очень и очень сильно беременной – вот-вот родит, Верка собиралась увести мужа. И тот был не против. Но сказать об этом нельзя. Потому что иначе…

Вообще Полина плохо понимала, что происходит и о чем бормочет трубка Катькиным голосом. Речь подруги воспринималась как журчание горного ручья:

– Буль-буль-буль! Плюх-хрусь! Шшшшш! Буль-буль-буль-буль… – вещала на незнакомом языке Катерина.

Надо было как-то прервать шепоты и всплески воды.

– Как Ксения? – выговорила Полина, стараясь звучать достоверно по-человечески.

– Похоже, схватки начались. Илья собрался в роддом везти. Весь трясется, но, по-моему, еще рано, – прорезался вполне различимый ответ на людском, хорошо понятном языке.

Значит, с развратником Вера встретиться не сможет, обрадовалась Полина.

Ей слегка как бы даже полегчало. Пока там Ксения родит, пока что. Подонок своего первенца увидит… Может, и минует ее с Верочкой чаша сия. Позорная чаша. Сейчас в этом плане можно хоть дух перевести.

Катька тем временем опять затараторила-зажужжала:

– Буль-буль-буль, киностудия, премьера, буль-буль-буль…

Это все Полины не касалось никаким боком. Не до премьер ей было, ну совсем не до премьер.

Да, написала Катька музыку к сериалу. Все в восторге, ликованию нет предела. Ах, была на презентации. Ура-ура, видела актеров…

– Буль-буль-буль… двойник… настоящий двойник. Скажи Ане. Я убегаю в роддом. Не забудь. Пусть посмотрит. Очень странно, – прорвались снова некоторые слова, которые Полина даже записала на бумажку возле телефона.

Она была не в силах переспрашивать подругу ни о чем, но затемненным своим сознанием понимала: надо, чтоб все шло как раньше, прилично, достойно, в рамках установленного моралью поведения. Завтра она обязательно позвонит Ане и прочитает по бумажке то, что велела ей передать Катерина:

«Катя передала: на киностудии был двойник. Пусть Аня с Мишей смотрят сериал».

Вполне связная и понятная запись. Главное, не забыть позвонить и сообщить.

Потом Полина выпила снотворное и вырубилась. На сутки. Иначе не восстановишься.

Пусть все делают что хотят. Ее какое дело?

Звоночки, звонки, встречи

1. Ну, все пошло по-новому

Утро началось совершенно неправильно. Хотя и очень позитивно.

Проснувшись, Миша не обнаружил рядом жену.

Она не плакала, не всхлипывала во сне. Не пришлось ее будить ласками и поцелуями.

Она попросту дезертировала. Бросила его, а сама куда-то девалась.

Все понятно! В доме же младенец! Так Аня сбегала всегда к новорожденной Любочке. А теперь вот к «симпампусику» рванула. Интересно: сколько куч навалил за ночь бедный маленький щеночек?

За дверью слышалось нежнейшее воркование, просто музыка небесных сфер. Интересно, сколько же ласкательных суффиксов в русском языке? И как это получается, что этим суффиксам никого учить не надо, сами всплывают в нужную минуту.

Аня вон хохочет-заливается:

– Михрютка ты, Михрюля!

Любка вторит:

– Малюся наша, да, мам? Самая красотюнечка из всех красотюнь! Я ж говорила: давно надо было завести.

Еще и Женька осторожно мужественно добавляет, чтобы не уронить свою взрослую честь:

– Как Масечка спала?

Действительно, чего они отказывались, непонятно. Вон, счастья-то сколько! Ну да – лужи. Будут полгода лужи. И, очевидно, большие. Лужи и кучи. Только что это все по сравнению с той нежной радостью, которая царит в семействе?

Не успел Миша додумать про всеобщую радость. Сияющая Аня влетела в спальню и быстро закрыла дверь на ключ. Плюхнулась рядом с мужем, прямо в халате, поцеловала:

– Ты проснулся, Мишанечка! Это мы нашумели, мы разбудили?

– Нет. От холода. Смотрю: один. Собирался плакать, чтоб тебя назад заманить. Навзрыд.

Они обнялись и стали целоваться, как после долгой разлуки.

– Дураки, что раньше такое чудо в дом не привели, – пожаловалась Аня в промежутке между долгими поцелуями.

– Слушай, я чего подумал-то. Ну вот. Завели собаку. Наконец-то. Давай Любке братика сделаем, а? Или сестричку?

– Давай! Прямо сейчас? – легко откликнулась Аня, хотя раньше и слушать о другом ребенке не хотела. Отказывалась напрочь.

– Прямо здесь и сейчас! – загорелся Михаил. – Что тянуть? Сколько времени зря упустили.

– Да! Упустили! Идиоты!

– Я не идиот, – мотнул головой Миша, готовый немедленно создавать новую жизнь. – Я всегда хотел. И сейчас – очень-очень хочу. Очень тебя хочу.

– И я хочу, – легко и радостно откликалась жена. – Пусть будет ребенок. Пусть будет. Пусть будет.

– Вот почему-то уверен, что точно получился парень.

– Или девочка, – расслабленно подтвердила Аня. – Кто-то точно получился.

Они лежали рядом совершенно без сил. Счастливые до безобразия. Вставать ни за что не хотелось. Хотя было вполне пора.

Миша подтянул к себе лэптоп с ночного столика:

– Сейчас в отеле номер забронирую. И билеты быстренько оформлю. А то днем закручусь. Нам же надо в Венецию. Закреплять трудовые успехи.

– Все сделали будь здоров! Ничего закреплять не нужно, – лениво протянула Аня. – Там все само закрепится.

– Но в Венецию-то нам нужно? Нужно!

Миша быстро, привычно стучал по клавишам. Аня нежилась рядышком. Ей не хотелось ни в какую Венецию. Вполне можно и дома побыть с Любкой и щеником. Или на дачу махнуть, там сейчас красота. Соловейки поют. Но раз мужу хочется в Венецию – пусть. Он – ее счастье. Пусть счастье само все и решает.

– Готово! – похвастался наконец муж. – Цени! Все оформил.

– Значит, летим.

И началась обычная утренняя деловая суета.

Завтракают втроем. Медведистый младенец унесен Женькой к своим. Им же тоже хочется насладиться и наиграться с такой красотой.

– Мам, а ты во сколько лет первый раз влюбилась? – спрашивает неожиданно Люба и пристально смотрит на мать.

Надо отвечать. Тут не отшутишься.

– Ты про самый-самый первый раз спрашиваешь?

– Да. Именно. Про самый-самый первый.

Миша с интересом слушает тоже. Они с женой на эту тему никогда не говорили. Обещал не спрашивать о прошлом, вот и не спрашивал. И не в шутку, и не всерьез. Что Аня сейчас ответит, интересно?

– Самый первый раз я влюбилась в четвертом классе. Вернее, на каникулах перед четвертым классом, – честно и обстоятельно рассказывает мать дочери. – Причем по-настоящему. Очень сильно.

– В кого, мам? – жадно спрашивает Любка, забывая жевать.

– Поехали в Кисловодск, папе путевку в санаторий дали. Там было очень красиво. Просто невероятно. У меня даже сердце ныло от той красоты. И вот в санатории, в библиотеке, я взяла книжку почитать. Там на обложке была гора Машук, знаменитая гора, я ее уже видела и узнала. А на фоне этой горы стоял очень красивый молодой человек, офицер. Царской армии.

– Ты шутишь так, мам? – оскорбилась дочь. – Ты мне что, про Печорина рассказывать собралась? Книжечка-то – «Герой нашего времени» небось.

Миша просто поразился быстроте реакции дочери. Ну ничего себе воспитали! Просто с ходу, в момент все просекла!

– Я не шучу, – совершенно серьезно вздохнула Аня. – Я именно в Печорина и влюбилась. Я о нем плакала ночами. Вздыхала. Ходила гулять по тем местам, про которые Лермонтов писал. И еще: ревновала к этой книжке. То есть – не хотела, чтоб кто-то еще ее читал. Чтоб он был только мой, Печорин.

– Правда? Так по-настоящему влюбилась в ненастоящего? Он же придуманный.

– А кто не придуманный? – философски заметила Аня. – Когда первый раз влюбляешься, любой придуманный. Ты ж его не знаешь совсем, а любишь свою мечту.

Миша слушал, выхватывая ключевые, по его мнению, места. Как она сказала? «Я о нем плакала ночами». И сейчас, за редким исключением, плачет. Может, все о нем, о Печорине? Тогда – пусть. Такого соперника он выдержит.

– А я – не придуманный! – быстро включился он в беседу. – Вот он я, такой, как есть. Ущипните, кто смелый.

– Миш, я про первую любовь, – засмеялась Аня. – Про детскую.

– А настоящая когда была? Про нее расскажи, – не унималась дочка.

– Давай вечерком, времени уже не остается на настоящую, – отмахнулась Аня. – Вот – самая настоящая.

Она встала и поцеловала настоящую любовь в макушку. Муж довольно кивнул.

– Ну и, конечно, ты – настоящая любовь, – обратилась Аня к дочке. – Любовь. С большой буквы.

– Ну, это не то! Не то!

– Еще как то! Такое то! Любовь разная. Хорошо, когда она есть.

– Даже безответная?

– О! – отметил Михаил. – У кого это здесь безответная?

– Я просто так, пап. Чисто теоретически.

– Тогда ладно. А то мы тут с мамой тебе скоро планируем любовь подарить.

– Какую любовь? – насторожилась дочь.

– Большую и светлую. Брата или сестру!

– Да вы что? Вы – правда? Не прикалываетесь?

– Полностью по честнаку. Гадом буду.

– Уррра! Наконец-то! Это все щеночек! Я знаю! У Женьки тоже родители сказали, что надо успеть в последний вагон уходящего поезда…

– Красиво сказали! А ты уверена, что это о том же? – уточнил Миша.

– Уверена. Они тоже вот прям только что обещали, что теперь будут работать над созданием братика Женьке. Что таких куч он все равно валить не будет, как Мишутка.

– Хорошие кучи?

– Ага. Прям им на ковер. В гостиной.

– Вот Ирка-то вопила! – восхитился Михаил.

– Нет, не вопила. Смеялась только. Теперь, говорит, я знаю, кто в доме хозяин. Никто из нас на мой ковер не нагадит. И вот настоящий хозяин объявился. Хозяйка то есть.

Да, со щеночком в доме появилась огромная порция любви – это было несомненно.

И тут Люба вспомнила про одну странную вещь.

– Представляете, родители, я сегодня Верке несколько раз звонила, чтоб пришла на щеночка посмотреть, а у нее телефон отключен. И тогда я позвонила им на домашний. А тетя Полина сказала, что Вера здесь больше не живет. И трубку повесила. Я прям испугалась. Она таким голосом говорила… Как зомби. Или обкуренная.

– А ты откуда знаешь, как обкуренные говорят? – встревожилась мать.

– Перестань, мам. Оттуда же, откуда про зомби знаю. Как они говорят. Я же тебе сейчас о серьезном деле: что-то там у них не то. Как это можно так сказать про дочку: «Она здесь больше не живет». Ты б так смогла?

– Ну, может, поругались, я знаю? И Вера к отцу поехала, например. А Поля обиделась и вот… Она нервничает, понимаешь? Дядя Леша теперь не с ними, ей не до шуток.

– А кто виноват? – философски заметила дочь. – Мне Верка такое рассказывала! Я даже представить себе не могу, что так можно. Тетя Полина на дядю Лешу такими словами обзывалась, орала на него все время. Это она же его и гнала. Все гнала и гнала. А он терпел. Потом вот не выдержал.

– Да, бабье… Что бабье только не делает! – вздохнул Миша. – Что ни принеси, как ни уступи, им все мало.

– Это ты о ком? – через плечо спросила Аня, возившаяся у плиты.

– Ну не о тебе же. О бабье, которые рушат все, что имеют. И сами не знают зачем.

– Слушайте, родители, позвоните все-таки тете Полине. Или дяде Леше. Не нравится мне все это.

– Ты права, Люб. Сейчас наберу, – согласился Миша.

Он тут же, не откладывая, набрал номер Полины. Голос у нее был загробный. Права оказалась дочь. Совершенно неузнаваемый голос.

– Миша, – произнес голос монотонно, но вполне внятно, – Вера исчезла. Я не знаю, где она. У меня нет нового номера Алексея. Он сменил номер, а у меня его нет.

– Я позвоню ему, Поль, – пообещал Миша. – Что у вас случилось?

– Я должна молчать, – сказала почему-то Полина. – Иначе будет хуже. Еще хуже.

– Кому будет хуже? – попытался добиться хоть какого-то смысла Михаил. Дочь была трижды права, говоря про «обкуренную» тетю Полину.

– Всем, – убежденно поклялась Поля и вдруг вспомнила важное: – Да, вот еще что. Я тут записала. Катя вчера звонила и велела передать, слушай: «На киностудии был двойник. Пусть Аня с Мишей смотрят сериал».

Миша с трудом удержался от смеха. Надо бы к Полине подъехать, правда. С ней что-то не то.

– Я понял, Поль.

– Ты запиши. Она сказала, что это очень важно.

– Я записал, вот: «На киностудии был двойник». Правильно? Так? «Пусть Аня с Мишей смотрят сериал». Верно?

– Да, – убежденно подтвердила Полина и всхлипнула. – Помогите мне найти Верочку! Пусть она вернется.

– Я очень постараюсь, Поль.

– Что ты там записывал, Миш? – заинтересованная Аня склонилась над клочком бумажки, где красовалось сообщение, старательно только что записанное мужем. – Бред какой-то! Двойник… сериал… У нас ведь нет телевизора. И Полине, и Кате это прекрасно известно.

– В общем, «Грузите апельсины бочках. Братья Карамазовы», – процитировал Миша бессмертную телеграмму Остапа Бендера. – Ладно. С сериалом как-нибудь. Перемогнемся. А вот Веру надо будет искать. Сейчас как приеду на работу, сразу Лехе позвоню. Скорее всего, она у него ночевала.

Уходя, Миша поцеловал жену и шепнул:

– Знаешь, делать детей гораздо приятнее, чем просто любовью заниматься. Просто супер что такое.

– Я тоже об этом подумала, – согласилась Анечка.