Текст книги "Блудная дочь"
Автор книги: Галина Лифшиц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Жизнь – она заставит!!!
1. Ах, милая Томочка!
– Ох, Томочка, дорогая, наконец-то я к тебе вырвалась, спасение мое! Никак не получалось: то одно, то другое, до пятое, до десятое.
– Жизнь такая у всех, Анастасия Витальевна. Сумасшедшая, нечеловеческая, окаянная просто жизнь. Так же нельзя. Надо же о себе в первую очередь подумать. Мы свалимся – кому будем нужны? Мужья больных жен не любят. Так они устроены.
– Ох, как они устроены, эти мужья, – вздохнула красивая холеная дама, неспешно раздеваясь за причудливой ширмой домашнего массажного кабинета.
Все менялось, все текло, государство развалилось, а она вот скоро двадцать пять лет все ходит к своей спасительнице Тамаре. Сначала по другим медицинским вопросам обращалась, потом Тома прошла массажную специализацию, и обнаружился у нее такой талант, что, кого бы Анастасия ни пробовала, ну, если за границей и к своему сокровищу не попасть, никто Тамарочке в подметки не годился. После нее возрождаешься, как Феникс из пепла. И к ней просто так с улицы не проникнешь. Дома принимает только своих старых, надежных, заслуженных, с кем пуд соли съела. А работает в таком козырном месте, в закрытой частной клинике, куда просто за массажем не ходят.
Да, когда-то Томочка помогла. И еще как помогла! Как мало кто бы смог. Конечно, в накладе не осталась. Но дело не в этом. Дело в том, что только ей на всем белом свете и доверяет Анастасия Витальевна. Проверенный человек Томочка, не раз проверенный. Молчать умеет. И помогать тоже. Без лишних слов. А что сейчас? Чем она может помочь? Сейчас только выплакаться хочется. Тут ничего больше не предпримешь. Но состояние ужасное. Страшнее атомной войны. Она совсем недавно обнаружила, что муж ей изменяет. Не сама обнаружила, а помогла ей обнаружить та самая стерва, которая именно на мужа и покусилась. Естественно, за любого мало-мальски успешного мужичка, будь он хоть весь из себя сикось-накось-наперекосяк, бабы борются сейчас насмерть. Конкуренция! Это раньше, когда была парторганизация, был страх, трепет и понимание, что можно, а что нельзя. А что сейчас? И в храм ходят, и крестятся, и поклоны бьют, и причащаются, а потом идут в жуткий загул, ничего на свете не боясь. Кто им чего в этой жизни сделает? И даже если скандал какой возникнет, всем на все плевать. И муж ее, солидный человек, посол, запросто может кинуть верную порядочную жену, красивую, достойную, надежную, как гранит, и сына Никиту, тонкого, талантливого мальчика, уже замеченного, уже оцененного.
– Да как же вы узнали-то, Анастасиечка Витальевна, ужас весь этот? – полошится Тамара, нанося мягкими движениями специальный массажный крем с запахом корицы и мяты.
– Ах, как пахнет хорошо! – восхищается бедная женщина. – Как ужас узнала? Не поверишь! Как в кино.
Первый звоночек был вот какой. Поехал он у меня на воды. Прямо как Тургенев какой, смех и грех. В Баден-Баден. Ему врачи посоветовали там пролечиться. И меня ведь, дуру, звал. А у меня дома ремонт косметический. Я еще думаю, вот хорошо, он поедет, я тут весь кошмар ремонтный без него одолею. Мы ж потом уезжаем опять. Работа. Но дом надо поддерживать. Иначе это не дом. Вот сердце чуяло: надо ехать и плевать на все! Ну, что уж теперь!
В общем что? Он две недели лечится, звонит ежедневно, докладывает состояние здоровья. Я тут, как Савраска, пашу. Все успела прямо к его величества прилету. И так хорошо прилетел, скучал, говорит, по тебе, Настюша, по Никитке. Хорошо так посидели вечерком. Он винца рейнского привез. Я расслабилась. Утром он в министерство направился, а я – что? Наш номер – восемь. Мне чемодан разбирать. И собирать, и разбирать…
Ох, Томочка, милая, хорошо-то как мне у тебя. Так бы лежала и не уходила. И забыла бы про всю эту гадость напрочь.
– Надо выговориться, Анастасиечка Витальевна, тогда забыть легче. Все в воздух уйдет. Давайте вместе обмозгуем, что там да как.
– Ну что? Полезла разбирать чемодан. Все разобрала, развесила, грязное в стирку отнесла. Потом черт меня дернул в боковой карман наружный глянуть. Ведь никогда раньше и в голову не приходило! Ну что там может быть? Книжка, бумажки какие-то. А я-то специалист по крупным формам: по белью грязному, рубашкам, обуви. Короче, непонятно зачем, достаю бумажку, ну, счета какие-то отельные из этого самого Баден-Бадена. И, Тома, вглядываюсь почему-то внимательно в эти счета. Даже очки надела. А никогда раньше – вот поверишь! – не вникала ни во что! И вижу счет из спа-салона. Там написано: «Фрау Грушин – массаж лица, общий массаж, обертывания антицеллюлитные…» Короче, на очень круглую сумму я там, Томочка, проделала целый ряд омолаживающих процедур. Я себе таких трат, когда вместе ездили, в жизни не позволяла. А тут: гуляй, рванина! Ничего так, да?
То есть, ты понимаешь, он со шлюхой поехал. И сказал, что она его жена. А им-то что? Если жена, то фрау Грушин. Такие вот дела у меня веселые пошли.
– Да выбросить тут же эту поганую бумажку в сортир! И воду несколько раз спустить! И мужика больше одного не отправлять. А то: пусти козла в огород. Конечно, за капусту возьмется. Вот и весь рецепт. Ну что вы меня пугаете-то зазря! Ерунда это. С кем не бывает! Ну свозил бабоньку, ну порадовалась, болезная, и сам мужчина поразвлекся. Приехал-то по-хорошему?
– Приехал по-хорошему. Даже очень. С подарками, веселый. Я тоже так решила, что ни сном ни духом ни о чем не догадываюсь. Бумажку эту не выбросила, а аккуратно и осторожно на прежнее местечко сунула. Он знает мои привычки, знает, что в бумаги никогда не суюсь. Поэтому – пусть лежит бумажка.
Но на этом дело не кончилось. Всего через пару дней, его опять не было, раздается звонок телефонный. Подхожу.
– Леонида Афанасьевича, пожалуйста!
Женский голос, развязный такой, наглый.
Я говорю:
– Его в данный момент нет дома. А кто его спрашивает?
И знаешь, Тома, что она ответила? Жена, говорит, его спрашивает. Я не растерялась:
– Что передать Леониду Афанасьевичу, когда он вернется?
– Что жена звонила, так и передайте.
А потом у нее, сучки, нервы-то не выдержали, она и спрашивает:
– А кто со мной говорит?
Я ей:
– А я уборщица, убираюсь после ремонта в вашей квартире, вы же меня и впустили поутру, разве не помните?
Она и бросила трубку. Где ей со мной тягаться! Кишка-то тонка у заразы. И выговор такой… как у рыночной. «Пыжаласта… хто сы мной хаварит…» В таком духе. Это она что хотела? Что вот она мне, жене, звонит, говорит свой текст, я – в обморок, потом разборки с мужем, потом, естественно, разрыв. А тут она – с хлебом-солью на рушнике.
– Ну, вы меня насмешили, Анастасиечка Витальевна! Давно я так не смеялась! – ликует Тамара. – Ведь куда сунулась, шалава! И в себе-то как уверена! Нет, вы тут даже в голову не берите, тут ничего серьезного нет и быть не может. Он же не идиот. Ну, развлекся. Такие они. А вы – слепая и глухая.
– И немая, – добавляет героическая жена неверного мужа. – Я, конечно же, ничего знать не знаю. Но она ведь не успокоится. Вот беда в чем. Обязательно продолжит искать способ мне сообщить о своем существовании. И так, чтоб наверняка.
– А как слепой, глухой и немой можно что-то сообщить? – Тамара заходится хохотом. – Никак. Не выйдет у нее. Что бы она ни сделала, ваше дело – сторона. У вас связь с внешним миром отключена. К вам не пробиться.
– Ну да. Я в отсутствие мужа к телефону теперь только домработницу посылаю. Эх, до отъезда бы дотянуть, и все. С собой он ее не потащит. Не думаю, что он об этом так уж и мечтает. А вот она – да. Мечтает. И старается воплотить свои красивые мечты в жизнь. Хотя там, в дыре этой, куда сейчас Леонида назначили, никакой красоты нет. Задворки жизни. Сидим в посольстве, как в бункере. Жара, влажность, дикость… А что поделаешь? Государственная служба. В хороших местах пожили, дай дорогу другим… Теперь вот…
В общем, веселого у меня мало. Очень мало веселого. Везде фронт, нигде тыла нет. Никита собрался квартиру снимать. Ну, нас же нет круглый год, чем тебе плохо? Зачем деньги-то лишние выкидывать? Живи, друзей води. Я когда-нибудь была против? Нет, говорит, тут все ваше, не мое. Ты представляешь? Ему, наверное, не нравится, что домработница у нас живет. А куда я ее дену? Она и приберет, и присмотрит. Столько лет уже. У нее есть своя комнатка в коммуналке. Но зачем мне ее туда выселять? Она же родной уже человек.
Но вот Никита… Просто совершенно отдалился. И это в такой момент! Они же с Леонидом большие друзья всегда были. Только и слышала: «Когда папочка придет? Я кушать буду с папочкой… Я одежду хочу как у папочки…» У Леонида, конечно, сердце таяло. А сейчас! Если Никита уйдет, а у этого весна души начнется… Это же не одна, так другая… Кто-то да одолеет.
– Никто вас не одолеет. С какой-такой стати? И даже не заикайтесь. Чтоб я от вас такого не слышала. И знаете что? Давайте-ка к Агате сходим. Это хозяйка моя. В клинике у нее работаю. Она все по полочкам разложит. Как скажет, так и сделайте. Давайте я договорюсь, проведу вас, вы пообщаетесь. Она – сила. Она и мужа может припугнуть через своих, если что. Это почище партбюро будет. К ней такие приезжают, страшно даже сказать… И одно только ее слово…
– Но это, Томочка, боюсь, я совсем не потяну. Ее помощь наверняка такого стоит, что мне и не снилось.
– Стоит. Страшно даже сказать, сколько стоит. Но мы ж не лечиться. Мы так… Как подруги. Поговорить. Она за такое в жизни денег не берет. И может, вообще ничего не скажет. Просто чайку попьем, посидим, обстановку ее увидите – одно это силы придаст. Ну что, договариваться?
– Спасибо тебе, моя дорогая. Договаривайся, конечно. Хуже не будет, ведь так? Или никак, или лучше. Совет мудрого человека – самое ценное.
2. Отдай чужое
В подъезде дома Агаты отныне сидел строгого вида охранник. Тамаре он почтительно кивнул – еще бы! На лифте к двум последним этажам просто так подняться было невозможно. Нужен был специальный ключик, потом код. И после этого кабинка начинала взлет.
Достигнув верхнего этажа, двери лифта распахивались. Посетители оказывались в удивительных апартаментах необыкновенной врачевательницы Агаты. Больных своих лечила она теперь этажом ниже. Весь верхний уровень предназначался для самых близких и самой себя, конечно же.
Анастасия Витальевна, вращающаяся в самых великосветских кругах и привыкшая к интерьерам класса люкс, тем не менее слегка оробела.
На этаже царила тишина. Видимо, Агата ожидала их в полном одиночестве.
– Ты, Тамар? – раздался ленивый хрипловатый голос хозяйки.
– Я, Агата. Вернее, мы, – почтительно откликнулась Тома.
– Давайте, проходите. У меня прохладно. Вон, пледы в креслах лежат. Укутай гостью, Том.
В комнатах действительно царила прохладная свежесть. Переведя своих зябких пациентов этажом ниже, Агата перестала мучиться от жары.
Если бы Полина увидела сейчас вершительницу ее судьбы, вряд ли бы с первого взгляда признала она в крупной, но довольно подтянутой даме в длинном платье из мягкой шерсти ту прежнюю, слоноподобную полуголую Агату. Сейчас она выглядела моложе тех лет, какими двадцать годков тому назад наделила ее изумленная юная гостья.
Однако это была прежняя Агата, со всеми ее особенностями и привычками.
Анастасия со своей спутницей оказались в любимой Агатиной кухне-спальне-гостиной. Громадная кровать под розовым балдахином почти рядом с кухонным отсеком. Вид на весенний город сквозь большие сияющие чистотой стекла окон. Ощущение надежности и желание остаться тут подольше…
– Хорошо у вас, – вздохнула гостья.
Вздох ее деликатно обозначал осознание неудобства вторгаться в такой покой и такую умиротворенность с какими бы то ни было проблемами.
– Хорошо, – согласилась Агата, – Ну что, чайку попьем?
– С удовольствием.
Анастасия вкушала горячий чай деликатно, маленькими глоточками. Агата шумно хлебала, отдувалась. Допила, откинулась на стуле, шумно закурила.
Гостья почему-то боялась поднять на нее глаза.
– Ну что? Сама понимаешь, да? Ты ж не дурей меня, бабонька.
– Понимаю, – ответила Анастасия, не поднимая головы.
– А что тогда мне говорить? Эх, вы! Натворите делов, а уж потом! Ну-ка, иди-ка ко мне.
Анастасия приблизилась к странной женщине. Та, не вставая с месте, легко провела руками по животу и спине гостьи.
– Каменная ты вся. Зажатая. Не своей жизнью живешь. Ты чужой тропой пошла. Ну что? Счастлива? Сама как чувствуешь?
– Я… Нет, – призналась важная дама, сделав над собой огромное усилие.
Ей по привычке хотелось соврать и изобразить благополучие, процветание, довольство. Обычно у нее получалось. Но тут… Не имело смысла. Зачем она сюда шла? За правдой.
– А что бы ты себе хотела? Ну, сама для себя лично? Тебе надо об этом думать. Ты разжаться должна, расслабиться. У тебя все мышцы свело, кровь по жилам не бежит, а ползет. От этого очень плохие вещи происходят. Не буду тебя пугать. Но тебе обследоваться надо. Всерьез. Чтоб момент не упустить.
– Да я вроде здорова, – испугалась женщина.
– Человек не бывает вроде здоров. Или здоров, или болен. У тебя есть проблемы. Их я вижу. И тут надо успеть. Кое-что я по дружбе сегодня гляну. Но это только по верхам. Ты давай не бойся. Ответь мне все же: что ты хочешь для себя. Вот даже несбыточное пусть.
– Я хочу… Я хочу, если несбыточное… Все вернуть назад. Вернуться в то время, когда мне было двадцать пять. И пойти по другому пути.
– Тогда бы за своего посла замуж бы не пошла?
– Нет, не пошла бы, – убежденно произнесла Анастасия.
– Тебя тогда неволил кто?
– Сама себя неволила. Красивую жизнь мечтала.
– Была красивая?
– Всякая была. Трудная в основном.
– Потому что не своя. Какой крест легче всего нести? Свой! На чужой крест зариться нельзя! Вот то-то и оно! А что сейчас?
– Не знаю, что сейчас. Я привыкла. Ничего не изменишь. Думала об этом. Но ничего не изменишь. Поздно.
– Изменишь! Все и всегда. В любой момент. Встала и пошла. Все оставила и пошла куда глаза глядят. Вот и изменила. Судьба выведет.
Гостья помолчала. Словно примеряла на себя другую судьбу. Словно мысленно уходила, покидала все, что годами ее окружало.
– Нет. Не смогу. Не решусь. Да и зачем? Столько лет строить, чтоб потом все рушить? Отдавать кому-то?
Агата звучно выпустила дым. Как паровоз.
– Ну, я от тебя другого и не ждала. Иначе это была бы не ты. А это ты. Значит, так тому и быть. Тогда слушай: отдай чужое. Чужое надо отдать.
– Да как же его отдашь, когда это давно уже свое? – с рыданием в голосе взмолилась Анастасия Витальевна.
– Все равно придется. Судьба долго запрягает, но скачет потом быстро… Ну, пойдем. Пойдем, узишку тебе сделаем у меня тут в кабинетике.
Расстроенная, сбитая с толку, испуганная визитерша в полном недоумении шла за Агатой.
– Том, завтра Диша прилетает, звонил утром, глянь в его комнате, в порядке все? – между делом молвила хозяйка.
– Надолго, Агаточка?
– А кто его знает. Заскучал там. Зовет к себе, тамошних наших лечить.
– Ну, откроете филиал…
– Не, не поеду. Зачем? Мне тут бы со своими разобраться. Пусть сами прилетают, кому не лень.
Анастасия Витальевна не прислушивалась к не касающимся ее разговорам. Она покорно шла на УЗИ, ругая себя, что не может, как обычно, собрать волю в кулак и отказаться от того, что казалось совершенно лишним в данной конкретной ситуации. Она не анализы сдавать шла к Агате. И не на рентген души. Ей хотелось конкретного совета. Как уберечь мужа. И все. Никакой лирики.
Она не понимала, что совет ей был дан.
Мы часто слышим только то, что сами хотим услышать. В остальном же глухи и слепы.
Агата методично водила холодным приборчиком по телу почти задремавшей пациентки. На большом мониторе возникали участки внутренних органов. Картины, понятные только специалистам. Иногда Агата многозначительно поглядывала на Тамару, останавливая движение прибора и кивая на экран. Та, видя, что глаза Анастасии закрыты, молча придавала собственному лицу выражение ужаса.
– Все, милая, вставай, вытирайся, я тебя всю гелем измазала, – Агата протянула больной бумажное полотенце. – Сейчас распечатка будет готова. Я все опишу. Пойди завтра к специалисту, я направлю. Не нужна тебе никакая твоя азиатская дыра. Тебе оставаться надо. И лечиться.
Анастасия долго молчала, стирая с тела остатки слизистого геля. Потом решилась:
– Нет. Буду жить, как жила. Своей жизнью.
– Дело твое, – сказала Агата. – Только по-прежнему не получится.
Вздохнуть бы с облегчением…
Миша возвращался домой раньше чем обычно. В редакции царило затишье, очередной номер в печать сдали пару дней назад.
Бурное начало дня принесло в итоге свою пользу: все успокоились, и жизнь вошла в привычное русло. Ему хотелось посмотреть на Верочку. Хотелось, чтобы она улыбалась, как раньше. Наверняка будет улыбаться. Там же у них такая подруга, что без улыбки смотреть невозможно. Губы сами разъезжаются.
Только со щеночком не будет все так просто, вздохнул Михаил. Порода-то не домашняя. Плохо им в доме. Они должны по двору ходить, от чужаков дом в деревне стеречь. С ними нельзя сюсюкать и ласкаться. Они предназначены для другого. Понятно, почему Женька с Любой выбрали своего щеночка. С этими мишутками у человека с первого взгляда завязывается что? Любовь! И еще какая! Но вот именно ради любви надо держать зверя в удобных для него условиях. На большом просторном участке, где он чувствовал бы себя ответственным за безопасность любимых людей. Летом, конечно, так и произойдет. Увезут они всех москвичей, включая Михаэлу, на природу. И вот за лето надо все разрулить, чтобы ребята поняли, где их любимой подруге лучше. Она же еще подрастет… И как! Надо бы с Федором переговорить, что он по этому поводу думает. Не на балконе же ей будку ставить, в самом-то деле.
Дома, естественно, царило оживление.
– Пап, она упрямая, смех! Мы ее зовем на балкон бегать, а она уперлась – не сдвинешь! Посмотри!
Михаэла стояла на четырех крепеньких толстеньких лапах, независимо и равнодушно глядя в пространство, словно говоря:
– Стояла, стою и буду стоять. И сдвинуть меня не пытайтесь. Мне в данный момент хочется стоять тут. Вот и стою.
– У нее сильный характер и на все свой взгляд, – прокомментировал Миша. – А что с ужином у нас? И Вера где?
– Ужин на столе. Вера на кухне. Эксплуатируем детский труд. Она заправку для салата какую-то особую готовит. Французскую, – это Анечка выбежала и чмокнула мужа в щеку.
– Пойдемте скорей, девчонки, я голодный жутко.
Верочка радовала своим видом, только тени под глазами еще темнели. Ничего, пройдут и они. Все уляжется, успокоится.
Домочадцы ужинали, шутили, хвалили еду.
Люба упоенно хвасталась Верочке, что вот этим самым прошедшим утром родители ей обещали братика. Если не обманут, будет через некоторое время братик.
– А тебя кто-то когда-то обманывал? – картинно обижался отец.
– Посмотрим, что на этот раз будет, – сомневалась на всякий случай хитрая Люба, чтоб разжечь родительский азарт и не дать им забыть о своем обещании.
– А я так вообще много-много детей рожу. Больше, чем тетя Катя, – строила планы Любка.
– И я тоже, – вторила ей Вера.
– А жить на что будете? – уточнял на всякий случай Миша.
– Я как раз сейчас над этим всерьез думаю. Может, питомник собачий устрою. Может, коней разводить буду. Я по этой части, пап. Ты не против?
– Вполне даже за.
День замечательно заканчивался. В добром семейном тепле. Вздохнуть бы с облегчением…
Но именно в этот момент со стороны их входной двери раздался зычный голос Ирины, соседки:
– Идите скорее сюда! Тут Аню показывают! Бегите!
И почему-то выкрикнуто это было так, что они и не подумали оставаться на своих местах и шутить по поводу любви тети Иры к громким командам и немедленному их исполнению.
Они вскочили и действительно ринулись к соседям.
Посмотрели на экран, вгляделись.
Перевели взгляды на Аню. У всех в глазах застыло одинаковое выражение: смесь удивления и того, что обычно выражают восклицанием «Не может быть!».
Лицо Ани поразило всех не меньше того, что они увидели сейчас на экране.
Оно сделалось неестественно белым, совершенно как бумага.
И сказать она ничего не успела.
Потеряла сознание.
С днем рожденья!
Прошло всего несколько особенных дней. Таких, когда за старым навсегда закрываются двери, а новое… У каждого оно свое. Кто-то пытается собрать воедино осколки разбитой вдребезги чаши жизни, кто-то переполнен счастьем и ожиданием, кто-то не устает удивляться странным дорогам, по которым иной раз ведет своих подопечных судьба.
По такому делу собрались прекрасному, не каждый день случается. У некоторых вообще раз в жизни. А у иных и ни разу.
У Илюхи сын-первенец родился. Илюха сам, можно сказать, рожал. Вместе с женой. Измучился страшно. Перепсиховал по-черному.
Сначала была почти что ложная тревога. Но врачи все равно в роддоме оставили. Каждую минуту могло по-настоящему начаться, лучше уж под наблюдением профессионалов подождать. Илюха и те, спокойные дни, почти не спал. Ждал, когда позовет жена: приезжай, началось.
Ну а когда уж началось, тут и говорить нечего…
Даже жена пожалела.
– Езжай, – говорит, – отдыхай, в себя приходи. Мы с мальчиком (с мальчиком, только подумать!) поспим, потом к нам бабушка приедет (это теща – бабушка теперь, пусть привыкает!).
Он и махнул на дачу, отдышаться. Друзей позвал, чтоб чувствовалось связующее звено между прошлым и будущим. Все приехали, кого звал. Кто с женами, кто с подругами, кто в одиночку. Костер развели до неба, шашлыки замариновали, картошку приготовили, чтоб в золе запечь. Майские дни долгие. Семь вечера, а еще совершенно ясный день.
Народ собрался непьющий. Вернее, пьющий, но грамотно, не на голодный желудок. Значит, придется немного подождать, пока еда доспеет.
Илюха взахлеб делится нешуточными переживаниями, все никак не верит сам себе, что у них теперь сын, мальчик, что жена совершенно здорова, что сам он не спятил в процессе появления младенца на свет.
– У нее под конец как схватка, она как застонет, и я вместе с ней. На два голоса. Иначе бы плакал, честное слово. А этот – как закричит! У меня аж уши заложило! Красавец мужик! Главное – все при нем! Весь – настоящий! Маленький только, а так – мужик мужиком!
Женщины, у кого дети, смеются:
– А ты думал – кукла родится?
– Да я уж вообще ничего не думал, как чурбачок стал. А как мужик появился, сразу столько мыслей полезло, не пересказать даже. И, главное дело, думаю: неужели мама моя тоже вот так вот мучилась, когда я рождался? Слезы так же у нее по лицу, как меня увидела? Весь свет жалко стало в какой-то миг. Всех людей на земле.
– Ну, мама твоя, положим, мучилась посильнее, – встряла как раз Илюхина мама. – Отцов тогда на роды не допускали, никто из близких присутствовать не мог. Женщина один на один оказывалась со своими муками и страхами.
– Если б только с муками и страхами! А то такое происходило – ни в сказке сказать, ни пером описать. Я сейчас вам одну историю расскажу по горячим следам! Только что все случилось, хожу под впечатлением, – начал Илюхин дядя, младший брат отца, то есть теперь – дедушки. – Тут кто-то уже все знает, но не в деталях. Во всяком случае – слушайте, больше не услышите.
Все почувствовали себя в счастливом безмятежном детстве: пионерлагерь, костер, байки всякие жуткие перед сном – чем страшнее, тем ценнее.
– Мы с соседями по этажу – одна семья. У нас предбанник общий, он нас и сроднил. Как переехали пятнадцать лет назад, так скинулись и заказали стальную дверь. А то просто был широченный коридорище на лестничной клетке с окном, и в конце его, по обеим сторонам, двери в наши квартиры. Мы это дело, естественно, изолировали и получилась у нас пополам с соседями общая прихожая, семнадцать квадратных метров. У нас тогда Женька грудной был, и у них Любочка – на два месяца нашего постарше. Мы сначала наладились их там выгуливать: уложим в коляски, окно нараспашку, кто-то один приглядывает. Вернее, так: кто-то один – это почти всегда была Любина мама, Аня. Двери мы в свои квартиры днем не запирали, зачем, если прихожая заперта почище любого сейфа. Но если Ане отойти от колясок требовалось, она ни за что детей одних не оставит, зовет мою:
– Иди к детям!
Мы ей, бывало, говорим:
– Они спят, и ты иди спи, проснутся, мы ж услышим. Куда они денутся?
Нет, ни в какую.
– От меня не убудет с детьми побыть, – всегда откажется.
Сидит, в плед укутается, книжку читает. Одной рукой за свою коляску держится. Во мать какая! Охраняет!
Очень мы с ними сдружились. Муж у нее, Миша, веселый, заводной, вечно чего-нибудь придумает, закрутит. А она – такая Снежная королева. Только не злая, как та. Такая закрытая. Глаза смотрят внутрь. Пока не увидишь такие глаза, не поймешь, как это. Лишнего слова от нее не дождешься, но это не грузит.
Мы раз с Мишей рассуждали о типах жен.
У меня выстраданная теория есть, что жены бывают трех типов: пильщицы, рубщицы и резчицы.
Пильщицы – это всем понятно и близко: ржавой пилой по макушке – бздым-бздым, сделай то, сделай это, у тех есть, у нас нет.
Рубщицы – это которые чуть что не по ним, в загс бегут разводиться. Рубят сплеча. Такую встретишь – пиши пропало, душу в асфальт утрамбуют, и ты же еще во всем будешь виноват. Замуж причем ухитряются выходить по нескольку раз, ангелицами прикидываются. Но сами при этом бдительно ведут отсчет очков. Как мужик набирает определенное количество штрафных: хрясь!
А резчицы – это вообще приемный покой психбольницы. Они, если что не по ним, чего-то над собой сделать норовят: то вены слегка порежут, то таблеток глотанут, не до смерти, а чтоб припугнуть.
Вот я и говорю Мишке:
– У меня, например, жена классическая пильщица. Лучший вариант из трех возможных!
Он думал-думал:
– Нет, что-то не то в твоей классификации. Моя ни под один тип не подходит. Не пилит, не рубит, не режет.
– Так не бывает, – говорю.
– Ну, ты же сам видишь, как у нас.
Правда. Все у них тихо-мирно, даже удивительно.
– Ну, твоя – аномалия, раз ко всем не подходит.
– Похоже на то.
Дети подросли, и прихожая стала их игровой. Столы им поставили, книжные полки. Игрушки общие. Мы договорились, что главное – к телику не приучать. Говорят, от него внимание у ребенка рассеивается. К учению делается глух. Пусть играют, учатся сами себя развлекать.
Соседи вообще телевизор так и не купили. Мы – не выдержали. Но Женьку нашего к нему не тянуло. Аня с ними на музыку, на фигурное катание, в бассейн. Урабатывали их.
Аня дефектолог, работает с умственно отсталыми. Так их учит, что они читать-писать начинают, адаптируются к жизни вполне. У нее частные уроки. Ходит к тем, чьи родители не сдали своих детей в детдом, несмотря на их неполноценность. Я ее как-то спросил, чем они отличаются от нормальных, если не считать внешнего вида.
– Добрее, – говорит, – любить умеют, на подлость не способны.
Мы еще всегда говорили, что Аня из любого человека сделает. По принципу «не можешь – научим». И заставлять никого не надо. Женьке нашему крупно повезло, я считаю. Без соседей мы б в него столько не вложили.
Ребята наши выросли. Люба и лицом, и характером – в Мишу. Веселая, всех на уши поставит. С ней не заскучаешь. Такие они с матерью своей разные – просто диву даешься. Дело даже не во внешности, а в огне: у дочки все наружу, всех греет, а у Ани огонь внутри. Будто ест ее жгучее что-то.
И вот недавно смотрим мы с моей наш новый телевизор и вдруг видим: Аня наша. Не она, конечно, и даже не женщина, а парень молодой, но сходство такое, что просто жутко делается.
Наш сериал новый крутят, и он – главный герой. И все как у Ани: глаза, нос, губы, даже стрижка (у Ани стрижка под мальчика), даже то, как плечами пожимает, интонации. Моя, конечно, кричит им в дверь:
– Идите скорей сюда, тут Аню показывают! Бегите!
Они примчались.
И Аня увидела «себя».
Я впервые наблюдал, чтоб человек стал весь белый. А потом она рухнула без сознания. И все.
Ну, мы перепугались! У меня жена хоть и врач, но она вообще перепсиховала больше всех.
– Это мы виноваты! Это мы виноваты! Ей бегать нельзя! Она запыхалась! Вегетососудистая дистония!
Что она, стометровку, что ль, бегала? Несколько шагов – от двери к двери.
Привели ее в чувство. Уложили на диван. Телевизор выключили.
– Включите, – шепчет.
Смотрит, не отрываясь.
– Как его фамилия? – спрашивает.
А мы еще и фамилии его не знаем. Парень молодой, это, может, его первая роль.
– Подожди, – говорю. – В Интернете посмотрим, как его звать.
И тут она начала плакать нечеловечески. Я даже не представлял, что такие слезы бывают – как град.
– Я так и знала! Я каждый день сны про него видела! Я так и знала!
Миша унес ее домой, уложил. Потом зовет нас:
– Аня все равно не уснет, хочет все рассказать, чтоб вы тоже послушали.
Двадцать с небольшим лет назад приехала семнадцатилетняя Аня в Москву из провинции поступать в университет. Поступила. Поселилась в общежитии. Влюбился в нее аспирант, москвич.
Тогда чтоб просто так с кем-то зажить, поступком считалось скверным. Он сделал ей предложение. В провинции вообще рано принято было замуж выходить, там в двадцать лет девушка не замужем – уже перестарок. Ну, она радостно пошла замуж. Тут же забеременела. Учиться не бросила, старалась изо всех сил. Весеннюю сессию сдала досрочно – и в роддом. Роды в срок, почти точно как в карте написали. Тогда УЗИ не всем делали, как сейчас, а по блату, как-то надо было этого добиваться. А ей не хотелось заранее ничего узнавать. Она и так чувствовала, что у нее мальчик родится. Схватки были очень болезненные. Она совсем ведь еще девчонка была. Никто к ней не подходил. Она кричала, звала. Потом уже в самый последний момент подхватили, перетащили на кресло, она уже сознание теряла от ужаса и боли. Ни одного слова человеческого, ни сочувствия ниоткуда. Только иногда кричали ей в дверь:
– Не ори, работать мешаешь!
Когда родился ребенок, она услышала его крик, успокоилась, попросила показать, ей ответили:
– Когда надо будет, покажем, сначала врач должен осмотреть.
Она не осмелилась потребовать. Девчонка совсем. Приучили слушаться старших, не перечить никому.
И тут ей сделали укол, она отключилась и пришла в себя уже в палате. Там было много недавно родивших женщин, человек десять. Спрашивают у нее:
– Кто у тебя?
Она уверенно отвечала:
– Мальчик.
Все ее соседки родили на день-два раньше, всем приносили кормить. Только ей и еще одной женщине не приносили. У той женщины было кесарево и вообще не было молока. Она лежала с заклеенным пластырем животом, но чувствовала себя лучше всех, наверное потому, думала Аня, что во время родов не мучилась, как все. Она, та женщина, все расспрашивала Аню про нее, про ее семью, про мужа, сестер-братьев, родителей. Аня с ней вежливо разговаривала. Про себя женщина сказала только, что муж у нее дипломат, живут они сейчас на другом континенте, а сюда она прилетела несколько месяцев назад: наблюдаться и рожать. Она, мол, своим врачам больше доверяет. Это была, по Аниным меркам, взрослая женщина, ей, наверное, было около тридцати.
