Текст книги "Принцип Троицы (СИ)"
Автор книги: Галина Манукян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
– Ах, это вы! – услышал он в тот момент, когда пытался подцепить вилкой подло ускользающий маслянистый гриб в крошечной салатнице. Денис откинулся на мягкую спинку стула и увидел следователя.
– Приветствую, Сергей Константинович! – Соболев пожал протянутую руку и пригласил: – Прошу за мой стол!
– Благодарю за виски, не стоило…, – ответил Русланов, но все же присел. От следователя тоже прилично пахло спиртным.
– А я вот сижу в одиночестве, – вздохнул Денис, – заливаю мысли. Голова трещит.
– Понимаю, – кивнул Русланов.
– Новостей никаких?
– Пока нет, прорабатываем связи владельца особняка. Темная личность, – поведал следователь.
– Еще бы! – кивнул Денис и вдруг попросил: – Посидите со мной! Что там ваши приятели, им и без вас не скучно… А мне бы с умным человеком поговорить.
Русланов особенно не колебался: равный градус и общее дело их притягивали. Его коренастая фигура скрылась ненадолго в арке, и потом перед Денисом вновь показался орлиный нос и грустные глаза, казавшиеся еще печальнее из-за опущенных книзу внешних уголков. Мужчины выпили и почувствовали друг в друге что-то родственное.
– Не для протокола, – произнес Соболев. – Дина объявилась.
У Русланова взметнулись брови:
– И что же вы молчали?
– Сам не знаю. Дурак, наверное, – крякнул Денис, пожимая плечами. – Вы вот, Сергей Константинович, так, извините, наехали на друга моего, Виктора! И он решил, что вы хотите против него все обвинения выстроить…
– Тоже дурак, – хмыкнул Русланов.
– Ну да. Влюбленный, – согласился Денис. – Вот я его и послушался.
– А он причем? – поинтересовался следователь, закуривая тонкую сигарету, от которой во все стороны растянулся аромат японской вишни.
– Дина-то звонила ему, мне только письмо по электронке прислала, – Денис облокотился о стол и уставился на следователя, слегка выкатив глаза. – Я вот не понимаю: меня она знает всю жизнь, и до этого у нее никого роднее не было… Конечно, разные бывают братья и сестры. Но мы с ней всегда, как лучшие друзья. А с Виктором она от силы неделю знакома, и в такой момент звонит не мне, а ему! Не понимаю, честное слово!
Сергей Константинович блеснул серыми глазами:
– Ревнуете?
– Есть немного, – признался Соболев.
– Бывает, – осклабился следователь.
– С одной стороны, я вроде бы должен радоваться. Ей так долго в личной жизни не везло… Черт! Да, какая может быть радость с этим похищением! – Дениса несло на откровения: – Блин, я места себе не нахожу! Сестра моя, видите ли, не от мира сего. Я уже вам рассказывал. Дуська с одной стороны взрослая, сама на жизнь зарабатывает, вроде бы самостоятельная. И нахлебалась всего в жизни порядочно. С другой стороны, как ребенок, ранимая, впечатлительная, творческая натура. В детстве она нас постоянно удивляла – то ладошку к больной голове маме приложит, и все действительно как рукой снимет, то во сне такое расскажет, в пять лет еще – бери и книги пиши. Потом это прошло само. А когда ей два года было, она из окна выпала, с пятого этажа! И ничего…! То есть даже без синяков обошлась. Родители чуть с ума не сошли тогда. Сбежали вниз, а она сидит на земле и смеется, с кошкой какой-то играется. Между прочим, Дуська про это и не помнит, а взрослые решили ей не рассказывать, чтобы не пугать.
– Удиви-и-ли, – присвистнул следователь.
– Ага. Я себя рядом с ней всегда чувствовал эдаким приземленным простачком. И Виктор, на мой взгляд, тоже не совсем того…
– А поподробнее?
– Я вообще удивлен, что этот ботаник влюбился…, – иронично рассмеялся Денис. – Я бы его назвал «человек-голова». Мы с ним на одном курсе учились, на физмате. Все люди как люди, а он, казалось, даже в цветах на подоконнике формулы видел. Маньячина…
– В смысле?
– Одна наука на уме. Такие либо Нобелевскую премию получают, либо попадают в дурдом…
– Как же вы с ним дружите?
– Последние годы и не виделись почти, а раньше встречались частенько: то дома у него, то в университете. Он все-таки интересный типище. Не все же пивом баловаться, иногда интеллектуальные разговоры тоже бывают кстати. И коли выслушает, точно знаешь, что никуда дальше не пойдет, как в могилу.
– Такие друзья нужны, – кивнул Сергей.
Собеседники чокнулись и осушили еще по порции темного виски с проблеском янтаря. Языки развязались. За чаркой, «под щучью голову» Денис рассказал подробно о послании сестры, о Викторе, получив в обмен занимательную историю о Мессере. Покойник был не прост: бывший адепт ордена Восточных Тамплиеров перепробовал на своем веку, как выяснила милиция, многое, за разбой отсидел в тюрьме по юности, да не здесь, а в Германии, и чуть ли не по всему миру наследил, чем только мог.
– Его Интерпол ищет, а он тут спокойненько в нашей деревне живет, жил, в смысле, пока не помер, – поправился Русланов.
– А дружки его? По ним что-нибудь выяснилось?
– Нет, Денис, – покачал головой Русланов. – Как из тумана появились, и туда же исчезли. Но Дину мы найдем, если она еще там, откуда звонила. Завтра с утра все и выясню.
– Уважаю за это, брат! Ты – профессионал.
– И я тебя. Ты – мужик! Выпьем! – они снова чокнулись, в радостном порыве уже готовые обнимать друг друга до хруста в ребрах.
Глава XIV. У кошки девять жизней…
Ужасно хотелось пить. Наконец, Дина зашла к себе и отхлебнула недопитого утром холодного чаю. Настоявшийся напиток удивил странным, горьковатым привкусом. Девушка устало прошла в комнату и села на пружинную кровать, провисшую под ее тяжестью. Сейчас здесь было настолько пусто и тихо, что тягостное одиночество принялось душить Дину. Разъедающее чувство клубами стекалось от углов к ней, как смертельный газ, наполняя доверху и переливаясь через край, будто щемящую тоску порождал сам дом, а она ее усиливала, отравляя и отравляясь. Беззвучие превратилось в невыносимую муку.
«Нет, – уговаривала Дина сама себя, – ну что это я? Все ведь в порядке». Чтобы как-то нарушить безмолвие, она встала и поставила чайник на круглую электрическую печку. Все звуки: каждого ее шага, на который доски деревянного пола отвечали тонким скрипом, воды, переливающейся из ведра в металлический чайник, выпавшей из рук на стол ложки и даже собственного дыхания – казались яркими вспышками, мгновенно затухающими в вязкой тишине. Плотный, болотистый, тяжелый воздух давил на виски и сжимал затылок. Дине сделалось страшно. Она выбежала во двор, солнце ослепило ее. В голове все закружилось, и девушка чуть не упала, споткнувшись о ступени крыльца. «Нет, никуда идти не стоит, – мелькнула мысль, – я почти ничего не ела сегодня… Может быть, это от голода?» Она вернулась в дом. Дрожащей рукой зачерпнув ложку меда из банки, она проглотила его и заставила себя прожевать остатки каши из кастрюли. На мгновение стало легче, но не дольше. Дина обвела глазами комнату и с панической радостью обнаружила маленький радиоприемник. Девушка на полную громкость повернула оранжевый тумблер: «Пусть говорит что-нибудь. Лишь бы не было так тихо!»
Хорошо поставленный мужской голос рассказывал о погоде Краснодарского края. «Говори, говори, хороший мой!» – похвалила его вслух Дина. Из носика чайника показался густой пар. Хозяйка налила в чашку кипяток, расплескав пятна горячей воды вокруг, но пить не смогла. Липкий чужой сон навалился на веки, спутывая мысли и тело. Молодая женщина не добралась до кровати, а упала возле нее, как скошенная. Сон-наваждение сковал все члены. Остатки не затуманенного сознания хватались за слова, летящие из радиоприемника. Никогда в жизни Дине так не важны были фразы: «указ президента», «спикер Госдумы», «победа футбольной сборной»…, но над собой она уже была не властна. Продолжая улавливать слухом обрывки реальности, она погрузилась в небытие.
После целой вечности абсолютной темноты ей привиделась неясная фигура в синем плаще, появившаяся ниоткуда посреди простенькой комнаты. Чьи-то руки перенесли ее на кровать, уложив на спину. Дина силилась рассмотреть лицо, склонившееся над ней. «Ты увидишь меня, если захочешь, – сказал кто-то, – ты же решила полюбить меня…». Из темной дымки показалось улыбающееся лицо Сета. Он наклонился совсем близко: «Так люби! Я здесь – только протяни руку».
И Дине хотелось бы развеять призрак, но, парализованная, она не могла ни шевелиться, ни думать. «Ты ведь знаешь, что от любви до ненависти – один шаг, – самодовольно улыбался мистик. – Ты его сделала? Давай проверим?» Красные, будто накрашенные губы приблизились и поглотили ее рот в страстном поцелуе. И, не понимая, это сон или реальность, она все-таки старалась не поддаваться, но не могла. А горячие мужские руки владели неподвижным телом, то лаская, то царапая нежную кожу, исследуя, сжимая до резкой боли.
– Н-н-не…, – только и сумела выдавить из себя беспомощный шепот Дина.
Он поднял ее голову двумя руками, стиснув щеки:
– Да! Ты хотела этого сама!
– Н-н-е на…, – пыталась она собрать волю, чтобы сопротивляться.
– Надо. Надо, – расхохотался он, бросив ее на спину. Из глаз девушки брызнули слезы. Он стал серьезным, жестко отчеканив:
– Любовь. Слова, слова… И с чего это вдруг ты решила, что святая?! О, нет! Я долго искал тебя: вибрирующую силой, длинноволосую, бесплодную жрицу Лилит. Тебя! Даже имя твое – Диана – охотница – говорит само за себя! Ты забыла, кем была в прошлых перерождениях, но карма несется за тобой, как хвост за кометой. Ты – жрица, служительница лунной Богини… ведьма! Я помогу тебе вспомнить все, и ты сама пойдешь за мной!
Глядя прямо в расширенные от ужаса зрачки, он принялся нашептывать заклинания на неизвестном ей языке. Дина почувствовала, как в голове, за межбровной дугой, стало тепло. Продолжая читать заклинания, маг откинулся назад, затем мазнул чем-то жирным ей лоб, вознес над ним ладонь, разжигая воображаемое пламя, испепеляющее все под кожей. Глаза Дины закрылись, и все исчезло.
Ее сознание перенеслось в невероятно большое помещение, освещенное факелами на стенах, облицованных квадратными плитами. В округлые отверстия потолка проникал свет полной луны, отражаясь на огромном каменном изваянии древней богини. Ее безжалостные глаза сверкали искусственным зеленым блеском изумрудов. На одной ладони статуи золотом сверкал узел веревки, на другой – связка ключей. Каменные волосы украшал венец из золотых и серебряных звезд, устремлявшийся к небу острыми концами полумесяца. Стройные ноги изваяния оканчивались птичьими лапами, когтями впившимися в спины двух распластанных львов. За плечами темной богини виднелись птичьи крылья, такие же, как у двух сов, высеченных рядом с ней на барельефах.
Гудящий барабанный ритм сопровождал пение обнаженных девушек, выстроившихся вдоль стен. Дина стояла возле самого алтаря – гладкого черного камня – с окровавленным изогнутым кинжалом в руке. Все вокруг было залито кровью только что принесенного в жертву быка. Она продолжала бить фонтаном из рогатой головы, которую держала в руках стоящая рядом верховная жрица с затянутыми назад в тугой узел волосами. Ее тело не прикрывало ничего, кроме ритуальных украшений.
Жрица издала гортанный звук, и сотни женщин, находившихся в зале, вторили ей. Это послужило призывом к началу оргии. Все необъятное пространство охватил мощный вихрь энергии, отдающийся в каждом теле, усиливающийся магическими движениями женщин, танцующих единый танец. Огненная вибрация необузданной страсти проникала в плоть снизу, заставляя трястись от животного желания, отключая разум. Общий ритм сексуального безумия, пылающей пляски со смертью стучал в висках и отдавался в каждой клетке. Та, кем когда-то была Дина, облизнула кинжал, пьянея от запаха крови и ее вкуса на губах. Жрец-евнух в белом плаще привел в центр зала худенького подростка, трепещущего от страха, но возбужденного. Старшая жрица поднесла пареньку каменную чашу с сильно пахнущей маслянистой жидкостью, тот покорно выпил, и взгляд его затуманился. Две юные служительницы храма, продолжая резкие, подчеркнуто вызывающие движения танца, сняли с него остатки одежды и уложили на алтарь. Каменные глаза статуи ненасытной Лилит, уже окропленной кровью первой жертвы, засияли ярче, будто подсвеченные изнутри. Дина-жрица вознесла над мальчиком сверкающее лезвие кинжала и полоснула по нежной шее. Кровь брызнула ей в лицо…
В этот момент она проснулась. Она лежала на полу пустой комнаты, уткнувшись лицом в доски пола. В ушах стоял предсмертный хрип убиенного, а во рту ощущался вкус крови… За окнами разлилась темнота. Дина пошевелилась, ее тошнило, жар в голове и во всем теле выжигал внутренности. Не понимая, что произошло, и где граница сна и яви, она завыла, как безумная. Дина чувствовала себя грязной, липкой, пропитанной мерзкой кипящей жижей изнутри. Хотелось избавиться от своей сути, от только что увиденных жутких сцен, вывернуться наизнанку и вымыть душу. Главное, ее испепеляло осознание, что «ЭТО ПРАВДА БЫЛО».
Орало радио. Кто-то зажег свет и вошел в комнату. Дина медленно повернула голову, услышав стремительные шаги:
– Вот. Поселилась тут на нашу голову проститутка! – завизжал женский голос, а радио замолчало. Поднимая отяжелевшие веки, полусидя-полулежа еще на голом полу, Дина сначала увидела возле себя цветастые тапочки на морщинистых ногах, потом подол разноцветного халата, и, наконец, искаженное от злобы худое лицо пожилой женщины. Та продолжала кричать:
– Убирайся, откуда приехала, наркоманка несчастная! Проститутка! Музыка у нее орет посреди ночи! Нет, ты видела? – к кому-то обращалась соседка. – Она радио включила и на полу пьяная валяется! А мы спать не можем! Никакого покоя нет!
Сухие губы Дины будто склеились, да и не нашлась она, что сказать в ответ на поток ругательств. «Я – чудовище, – думала она, – как хорошо, что вы меня поносите. Я это заслуживаю». А ругань становилась все громче и нецензурней. Дина, с трудом ворочая ватным языком, сказала хрипло:
– Спасибо.
Тетка изумленно замолчала, потом крикнула:
– Чтобы духу твоего здесь не было! А то я милицию вызову!
– Спасибо, – еще раз повторила Дина, пытаясь сесть.
Нога Зои Ивановны дернулась, словно та еле сдержалась, чтобы не пнуть в бок разгульную соседку. Преодолевая жуткую головную боль, Дина подняла глаза на воинственную старуху, и произнесла обреченно:
– Если хотите, ударьте… Я надеюсь, что скоро исчезну… Простите меня.
– У! Пьянь! – прошипела та и хлопнула дверью.
Оставшись одна, Дина, качаясь, встала и нетвердым шагом подошла к столу. Из кружки с остатками чая пахло горечью. «Наркотик», – догадалась Дина. «Господи! – взмолилась девушка. – Как же очиститься?! Как ты терпишь на свете такого монстра! Как я ужасна! Чем я могу искупить свои грехи?!» Увидев наполненное ведро, Дина схватилась за ручку и потащила его во двор. Стояла глубокая ночь, беззвёздная и безлюдная, как черная дыра, разверзшаяся над горами. Дина облила себя водой, перевернув над головой ведро. Содрогаясь от холода, она вернулась в дом. Трясущимися пальцами закрыла дверь на защелку и, не вытираясь, легла на кровать. «Скольких людей я могла убить в той жизни?! О, Боже! И… детей… За каждого надо ответить. Грязная… какая грязная, – причитала она, – я не достойна любви, не достойна иметь ребенка… Ты справедлив, Господи! Что делать? Что делать? Сойти с ума и забыть было бы счастьем! Счастьем… Нельзя. Искупить… надо искупить… Прости меня, Господи… Как мне жить с этим?!»
Наркотик еще действовал, и вновь ее взгляд расфокусировался, а комната расплылась в тумане. Девушка лежала на спине, как мумия, вытянув вдоль тела руки и ноги. Она снова почувствовала жжение во лбу, и ее «унесли» в прошлое новые воспоминания. Они сменялись быстро, как в калейдоскопе, пробегая от сегодняшнего дня назад к детству, к темноте, к моменту смерти в концентрационном лагере. Она испустила последний вздох в луже собственной крови, замученная фашистами молодая еврейка с вырезанной на коже звездой. Ужасы войны убегали, сменяясь радужной юностью и детством в живописной французской деревушке, куклами в белых кружевах и ласковой улыбкой над колыбелью какой-то другой кудрявой мамы.
Новые кадры пронеслись, как в ускоренном кино, заставляя переживать яркие ощущения смерти и жизни. Теперь она погибала в мучениях на корабле, юная жена, на глазах у которой пираты долго и изощренно убивали молодого супруга. А перед кошмаром было восхитительное путешествие по морю, роскошная свадьба и пылкая любовь, шелка, бархат, драгоценности, изнеженное детство во дворце среди нянек, души не чающий отец. Ее первый крик и последний стон матери…
За темным безмолвным пятном, прекратившим эту череду воспоминаний, перед глазами появился молот, через секунду размозживший голову ей, тогда маленькому мальчику на лобном месте Москвы. Время, бегущее назад, высветило бородатое, страшное, безумное в ярости лицо царя Иоанна, которому несмышленый, но мудрый ребенок сказал правду. Потом из памяти выплыли холщовые штанишки и лапотки на ногах, свистулька, врученная отцом, и румяное полное лицо матери. Темнота и…
Вспыхнул костер, жадно пожирающий израненное тело, в нос ударил отвратительный запах собственного горелого мяса, показалось лицо отца-инквизитора, молодого священника в черной сутане, знающего толк в своем деле. Вспомнилось и умение руками целить крестьян в родной деревушке, в темной бревенчатой лачуге возле зеленого, поросшего мхами и папоротниками, грибами пахнущего леса. Поцелуй юного пастуха с огромными синими глазами. Чувство голода и пустая похлебка в глиняной миске. Танцы с друзьями на опушке под дубами и рассказы таинственного друида о волшебстве лесных духов.
Она не избежала ничего: распятия лицом к грубому деревянному кресту, холода лезвия тяжелого топора на плахе и оглушительного хруста собственной шеи, обжегшего болью копья, пронзающего круглый живот, и снова огня…
Как вылитые из тяжелого чугуна колокола качались, отбивая звонким боем, смерть-жизнь, жизнь-смерть, горе-счастье, страдание-радость, любовь-ненависть, боль-боль-боль…
В кружении безумного колеса иногда встречались похожие лица… Умирание и рождение занимало секунды, воскрешая и вновь стирая переживания давно прошедших жизней и бесконечно повторяя подробности той, самой страшной, далекой, древней, наполненной кровью и безумием, с которой началось падение.
Ее личное Колесо Сансары прокрутилось в сознании множество раз, впечатывая в память самые яркие даты из вереницы траурных событий.
* * *
Когда Дина очнулась, рассеянный свет прорывался сквозь старые окна в комнату. Она встала, ощущая себя не молодой и даже не женщиной – сущностью неопределенного возраста. Увиденные, заново прожитые картины расширили ее сознание, заложив чувство, что это тело – узкий сосуд, в котором она, выросшая, как на дрожжах, не умещается больше. Ее пронзило новое, неукротимое отвращение к напоминающему «дежавю», бесконечному повторению смертей и рождений.
Сколько времени отдано искуплению, сколько жизней потрачено просто, мгновенно, как щелчок пальцев! Что нужно делать, чтобы положить конец повторяющимся страданиям? И есть ли выход не из этой, теперь кажущейся крошечной ситуации с похищением, а из замкнутой цепи, длящейся веками?
Грусть тонкой скрипичной мелодией ранила сердце, скорбно плачущее где-то там, внутри. Крупные капли дождя тарабанили по стеклу, как настойчивый гость. В комнате было сыро и зябко. Дина поискала в принесенных для нее пакетах какие-нибудь теплые вещи. К счастью, мягкие, немного потертые местами утепленные джинсы оказались ей впору. Одеваясь, Дина обратила внимание, как сильно она похудела. Девушка подошла к зеркалу и вгляделась в свое лицо, словно видела его в первый раз. Глаза светились лихорадочным блеском откуда-то издалека, волосы потускнели, а между бровями краснело пятно. Над вырезом чужой майки рубец от веревки напоминал о себе маленькими коричневыми точками еще не отвалившейся корочки.
Слабое, как после горячки, тело просило воды и пищи. Дина прошла в кухню, с немым удивлением обнаружив, что каша в кастрюле заплесневела, а вода в стакане испарилась. Чашка, из которой она пила отравленный чай, сама собой рассыпалась на мелкие черепки, покрытые с внутренней стороны засохшей коричневой пленкой.
«Сколько времени продолжались видения? Одну ночь или больше?» – спрашивала себя девушка. Но никто не мог ответить ей, и Дина подумала: «Наверное, поэтому люди стремятся жить с кем-то еще: нужен свидетель того, что ты жил, как зеркало, отражающее тебя самого».
Наскоро заваренная овсянка и теплая вода успокоили, наконец, тело, дрожащее от слабости. Дина выглянула на крыльцо, знакомясь заново с окружающим ее миром. Серое, затянутое облаками небо всхлипывало и печалилось.
Дина стояла на крыльце и смотрела, как штрихи дождя рассыпаются по траве, бульбами вспенивая мутные лужи. «Имело ли все это смысл? – задалась она вопросом, и сама ответила: – Наверное, да. Каждый шаг подводил меня сюда, к этому моменту». Страдание и несчастья, ведущие ее, оказались главными Учителями!
«Что же, – неслышно произнесла Дина, – ты не хотела Гуру-человека, получила таких учителей, без личностных страстей и побуждений, таящих в корне своем лишь один мотив – дорогу к Пониманию вещей». Сет – тоже учитель или всего лишь рычаг в сложной системе, толкающей ее к Истине? «И то, и другое», – решила она.
Вдалеке за калиткой пробежали мальчишки, прикрывая головы пакетами, хлюпая резиновыми сапогами в рыжей придорожной слякоти. Один из них остановился и, повернув голову, внимательно посмотрел на бледную молодую женщину, привидением стоящую под крыльцом. И хотя он был далеко, Дине показалось, что она видит синие глаза того самого, убиенного ею подростка, теперь не испуганные, просто любопытствующие. Обоюдоострая заноза спиралью прошла из горла в самое сердце, взмолившееся о прощении. Кто простит ее? Она сама себя? Бог простит? Он простит?
Дина посмотрела на небо, набухшее тучами, истекающее ливнем, а потом ее взгляд унесся за стайкой ребятишек и остановился, наткнувшись на еле видимый отсюда купол храма. И ее стонущая душа увидела надежду на прощение. Дина схватила непонятного цвета шарф-косынку с крючка возле входа, и, прикрыв голову, бросилась туда. Она и не заметила, как добралась до сельской церковки, как прошла сквозь всю ту же осуждающую толпу прихожанок под разноцветными зонтами, как оказалась перед строгим, бородатым батюшкой, только что завершившим вечернюю службу.
– Исповедуйте, святой отец! – взмолилась она, чувствуя, что ей без этого не обойтись, не пережить следующую ночь. Священник, собравшийся было запирать храм, понял это, едва увидев безумие отчаяния на лице незнакомки.
– Пойдем, дочь моя, – степенным басом произнес он, указав путь.
Вскоре ее голова по православному обычаю оказалась накрытой расшитым платом, и, сбиваясь от волнения, Дина начала каяться:
– Простите, батюшка, но я очень грешна! Я не знаю, как сказать правильно… когда-то давно я совершила убийство и не одно, – в пустой церкви страшные слова отражались эхом от стен и усиливались. Дине показалось, что ее срывающийся тихий голос наполнил все пространство храма.
– Что ты говоришь, дочь моя, – испугался священник, – убийство – самый тяжкий грех!
– Да, отец, я знаю, и душа моя страдает. Сильно страдает! Еще я роптала и ненавидела, я пыталась покончить жизнь самоубийством.
Для одного батюшки этого оказалось много, и он замолчал в ужасе. Испугалась и возопила про себя от негодования тайком прошедшая за ними Зоя Ивановна. Спрятавшись за колонной, она сдерживалась с трудом, чтобы не выскочить и не добавить громогласно к грехам соседки пьяные ночные бдения. Услышав главное, бабка Зоя незаметно выскользнула наружу, дабы не искушать себя больше. Священник заговорил вновь, возвращаясь к обязанностям, возложенным саном:
– Кого ты убила, грешница?
– Мальчика… Это было много столетий назад. Я не знаю, можно ли отпускать грехи прошлых жизней, но я только сейчас обо всем вспомнила… И я не знаю, что мне делать, – зарыдала под темной тканью Дина.
А священник с явным облегчением произнес:
– Дочь моя, прошлых жизней нет. Не признает этого православная церковь. Тебе надо к врачу обратиться, к специалисту. Поезжай в город, там клиника есть, говорят и психиатр хороший принимает. Он тебе поможет.
– Спасибо, святой отец, спасибо, – вдруг начала успокаиваться исповедующаяся, заметив темный носок спортивной обуви, выглядывающей из-под рясы, и услышав такой «нормальный» совет, высказанный сухим рассудительным тоном.
– Еще чем-то грешна? – сурово спросил поп.
– Нет, вроде бы, батюшка. Это все, – горько вздохнув, призналась Дина.
Священник принялся читать молитву и, возложив руки на голову странной грешницы, наконец, произнес:
– Отпускаю грехи твои…
И в тот момент впервые в жизни пришедшая на исповедь девушка почувствовала, что ее отпустило, словно ветер пронесся и сорвал с плеч глыбу вины, уже готовую раздавить.
Когда священник убрал с головы Дины плат, она низко поклонилась ему и поцеловала руку, не изнеженную, грубоватую, натруженную сельхозработами.
Внезапно Дине показалось, что вокруг нее декорации – игра, спектакль, разыгранный актерами, и она, словно существо из другого измерения, увидела все со стороны.
«Благодарю, Отец!» – воскликнула она и заторопилась прочь, чувствуя, что здесь ей больше нечего делать. Ужас рассеялся, уступив место тихому спокойствию. Ноги сами понесли куда-то. Шагая под свисающими над дорогой ветвями, под сенью юной листвы, украшенной россыпью капель только что прекратившего дождя, Дина вылавливала из подпространства нужные мысли.
Отплясав танец крайностей, в котором она перепрыгивала так быстро с одной чаши весов на другую, Дина, наконец, остановилась посредине балансирующих качелей плохого и хорошего, любви и ненависти. Легче прощать и любить других, не облачая их в собственную шкуру, намного сложнее полюбить и принять себя. Отпустить грехи себе и принять все, как есть… Анализируя ужасные смерти, молодая женщина насчитала их восемь: восемь искуплений, восемь жертв. И неизвестно откуда в голове замаячила девятка: «Девятая волна добивает. У кошки девять жизней. Девятый вал. Девять неизвестных. Город девяти врат. Девять истоков. Девять дней после смерти. Девять месяцев беременности…». Дина усмехнулась: эта жизнь – девятая, и все началось девятого мая. Совпадение или магия числа?
И вдруг из ниоткуда в голове появились слова: «Доведение ученика до полного отчаяния девять раз очищает его от всех грехов». Это было произнесено глубоким женским голосом. Дина даже обернулась, настолько явственным он показался. Но никого… Лишь широкая лесная тропа, и крошечные коричневые мышки, поглядывающие на нее из норок угольками блестящих глаз. Вдохнув грудью свежего воздуха, девушка пошла, куда глаза глядят…
Удобно было переступать с камня на камень на узких берегах неизвестного ручья, и Дина брела куда-то вверх, в горы, свернув с дороги в лес. Мокрая чаща казалась еще более таинственной. Пропитанные влагой растения набиралась сил, чтобы взорваться вскоре фейерверком цветов и ягод. Крупные, посеребренные пушком листья мяты росли вдоль ручья. Желтые цветы, гроздьями растущие на кустах, источали сильный пьянящий аромат. Огромные стволы буков устремлялись ввысь, а у их подножья загорались дикие пионы, аметистовыми лепестками внося разнообразие в расцветку лесного ковра.
Сквозь листья и ветви пробивались редкие лучи солнца. Дина обернулась назад и увидела, что оно скользит к западу, плавно переходя от одной тучи к другой. Возвращаться обратно не хотелось. И, как ни странно, девушку не пугала перспектива остаться ночью одной в лесу – она и в деревне-то была, как в джунглях. Кто знает, что там ее ожидает, какие сюрпризы? Играть в новые шутки с Сетом? Увольте. Он отпустил ее, не угрожая больше здоровьем родных? Хорошо, она ушла. И больше никому ничем не обязана. Пока у нее было только желание идти в манящий, сказочный лес, так похожий на виденный в когда-то прожитой жизни, и она наступала на булыжники, перескакивала через один, другой, уклонялась от низких веток. Ритм шагов, ровное дыхание, как будто родной лес творили свое волшебство. Дина обратила внимание на возвышающиеся неподалеку скалы и направилась к ним. Уставшее солнце больше не играло лучами, оставив лимонно-малиновый след. Ветер-пастух погнал облака – с одной стороны темные, с другой – окрашенные розовым перламутром. Небо, серо-голубое с западного края, на востоке было залито фиолетовыми чернилами ночи, которые постепенно растекались все ближе к гаснущей полоске света над ущельем.
В опускающейся на землю темноте Дина разглядела маленькое пятнышко костра в скалах. «Спаси и сохрани, Господи, – поначалу сказала она с опаской, но тут же добавила, отпуская остатки страха. – Я в безопасности во Вселенной! Что ж, будет у меня огонь, чтобы погреться ночью. Хорошо».
Оранжевое пятно то скрывалось за кустами и деревьями, то вновь маячило впереди. Наконец, Дина вскарабкалась на небольшую каменистую площадку, с одной стороны подпертую скалами, с другой обрывающимся, почти вертикально уходящим вниз лесом. Костер трещал где-то рядом. Девушка пошла на этот едва различимый в ночи шум. Обогнув высокий каменный выступ, она оказалась в подобии скальной комнаты под открытым небом, со всех сторон окруженной огромными обломками горной породы, словно специально кем-то выложенными перед пропастью. Ближе к внутренней стене за пляшущими желто-алыми бликами костра застыла большая фигура. Во тьме совершенно невозможно было различить ни лица, ни одежды, ни самой ее сути. На мгновение показалось, что это замысловатой формы валун или же медведица, устав рыскать в ночи, задремала в укромном уголке.
Дина остановилась в нерешительности, но потом, переборов себя, приблизилась к огню.
– Я тебя уже заждалась… – услышала она трубный женский голос, «медведица» пошевелилась и придвинулась к костру. Языки пламени осветили крупные черты немолодого и не слишком красивого лица, густые серые волосы, затянутые в хвост.
– А-а. Добрый вечер, – произнесла удивленная Дина, присаживаясь на круглый сухой пенек, как для нее приготовленный. Под пытливым взглядом хозяйки костра Дина почувствовала себя листком бумаги в сканере. «Просветив рентгеном» ее с ног до головы, Медведица отвернулась куда-то в сторону и, достав котелок с водой, пробурчала:
– Остыл, сейчас еще вскипятим.
– Ладно, – согласилась Дина, протягивая ладони к костру.
– Замерзла?
– Не очень.
– Придвигайся поближе. Ноги не промочила?
– Вроде бы нет, – Дина пошевелила носками в мокасинах.
Медведица порылась в темном углу и вытащила на свет две одинаковые железные кружки. Воздух над костром плавился, как масло на сковородке, и оттого лица женщин виделись нечетко.
