Текст книги "Запах полыни"
Автор книги: Галина Гордиенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Уже через пять минут, в машине, Колыванов пожалел о собственной мягкотелости. И почти не сомневался, что завтра-послезавтра придется менять номер. Однако забавный мальчишка за прошедшую неделю позвонил Колыванову всего два раза – редкая деликатность для шестилетнего ребенка.
Проезжая сегодня мимо офиса, Колыванов внезапно решил увидеть мать Никиты. По его расчетам, она уже находилась на рабочем месте, за компьютером. Не то чтобы Колыванову очень хотелось с ней познакомиться, но…
В голове мелькнула глупая мысль: вдруг они с Никитой похожи – не внешне, само собой. Мальчишка – семи не исполнилось! – говорил о матери непривычно бережно, с нескрываемой любовью и взрослой снисходительностью. Как старший о младшем, более слабом и ранимом.
Колыванов невесело улыбнулся – эта женщина просто не могла быть такой, как другие.
Посмеиваясь над собой, он все же припарковался у офиса. Правда, предварительно подыскал уважительный – для себя, не для других! – повод. Ему давно хотелось обсудить с Векшегоновым кое-какие идеи, и, понятно, не по телефону.
Жаль, пришлось уйти. Смешная девчонка в приемной вывела Колыванова из равновесия, в таком состоянии говорить о делах он просто не мог…
Колыванов непроизвольно посмотрел на руки. Ладони до сих пор чувствовали хрупкие плечи – косточки тонкие, птичьи. И сама она оказалась легкой, как ребенок, Колыванов буквально заставил себя уложить девчонку на диван, никогда с ним такого не случалось.
А глаза?
Что за необычные глаза! Яркие – невозможно. Колыванов и не понял толком, какого они цвета.
Голубые? Синие? Фиолетовые? Серебристые? Они словно подсвечены изнутри, странно светлые на смуглом худеньком личике.
Колыванов угрюмо усмехнулся: и почему эта молоденькая уборщица смотрела на него с таким страхом? Он что, похож на Квазимодо? Вроде до сих пор девицы не шарахались, скорее – липли, как пластырь.
Думая о своем, Колыванов машинально миновал холл и пошел дальше по коридору. Толкнул дверь в последнюю по правой стороне комнату – именно сюда бегал Никита – и раздраженно хмыкнул: закрыто.
И здесь не повезло, что за день?
Колыванов с досады стукнул кулаком по косяку и зашипел от неожиданной боли. Из соседнего кабинета – там, кажется, сидели бухгалтеры – выглянула дама лет пятидесяти и широко улыбнулась, узнав его. Непроизвольно поправила прическу и ласково протянула:
– A-а, Евгений Сергеевич, добрый день!
– Добрый, – буркнул Колыванов. Почему-то покраснел и разозлился еще больше.
– Вы к нам? Ошиблись дверью?
– Не ошибся. Просто пытаюсь вспомнить, что за комната – не курилка?
– Нет-нет, если в курилку, тогда вам в другой конец коридора, – доброжелательно подсказала Лидия Павловна – Колыванов с трудом вспомнил ее имя.
– А здесь что? Кладовка?
– Была когда-то, – согласилась Лидия Павловна. – Сейчас ее отдали… – Лидия Павловна замялась, лицо ее стало задумчивым.
– Под что отдали? – поторопил Колыванов.
– Знаете, точно и не скажу, – виновато посмотрела на него дама. – Кажется, эта должность называется «офис-менеджер». Девочка – она недавно работает – бегает за покупками для офиса: салфетки там, лимоны, печенье, яблоки, сыр… И секретарю помогает, она у нас что-то вроде библиотекаря при Интернете.
– И где ваша библиотекарша сейчас? Ее сегодня нет?
– Почему «нет»? Недавно видела. – Лидия Павловна пожала полными плечами. – Думаю, она ушла в магазин.
Или у программистов сидит. Михаил Иванович обычно дает ей задание – что-то заказать через Интернет, журналы, скажем…
– Понятно.
– Она вам нужна? – осторожно поинтересовалась Лидия Павловна. – Я могу передать, как вернется, чтоб тут же вам позвонила.
– Нет, не нужна, – холодно произнес Колыванов. – Я вообще-то к Векшегонову заехал, да не застал, а сюда так… сунулся случайно. Просто… непорядок, когда человека нет на рабочем месте.
Лидия Павловна сочувственно улыбнулась. Колыванов повернул к выходу. Оглянулся на крошечную комнату и раздраженно пробормотал:
– Странная должность – офис-менеджер!..
Никита восторженно наблюдал, как на обычной деревянной дощечке – чуть больше маминой ладони! – появляются маки. Всего три цветка в старой керамической кружке, самой простой, без рисунка и даже без полоски у края – такие похожие друг на друга и такие разные.
Первый – пышный, только-только расцвел. Нежные лепестки как языки пламени: алые, тонкие, шелковистые, почти прозрачные, у самого основания – черные.
Второй мак – привядший. Два лепестка уронил, оставшиеся три – вот-вот потеряет. Они уже не упругие, а вяловатые, обвисшие, жалкие.
Третий – еще не раскрылся. Плотная красная коробочка вместо цветка, робкое обещание близкого чуда…
Мамина кисточка порхала в воздухе, выплетая простенький узор салфетки под тяжелой кружкой Никита точно такие на рынке видел, старушки продавали. Готовые салфетки лежали перед покупателями, а новые они прямо на рынке вязали, крючки так и мелькали в морщинистых руках.
Вот на мамину салфетку легла желтоватая тень от кружки… Вот появился опавший лепесток, он почти коричневый, сморщенный, умирающий… Вот – второй, этот еще не потерял красок, светится алым, как живой огонек…
Никита судорожно сглотнул и спросил почему-то шепотом:
– Ты правда хочешь это отдать?
– Правда. – Сауле рассеянно улыбнулась. – Тебе нравится?
– Ага. Пусть бы на кухне висела.
– Я для нас тоже нарисую, – легко пообещала Сауле.
– Таких маков уже не получится. – Никита расстроенно шмыгнул носом. – У тебя все рисунки разные.
– Разве это плохо? – Сауле небрежно махнула кистью, брызги полетели ей в лицо.
Никита невольно рассмеялся – теперь и у мамы веснушки, не только у него. Правда, у нее – разноцветные, а возле нижней губы – синяя полоска, кисточкой мазнула.
– Не плохо, – согласился Никита.
Он бросил взгляд на подоконник, там сохла другая доска: букет мелких полевых ромашек в мутном граненом стакане. Вздохнул судорожно – с ними тоже придется расстаться – и угрюмо пробормотал:
– Я, наверное, жадный, ма. Я б лучше что другое отдал, не твои картинки.
– Но это же… пустяки! Я всего-то вечер и потратила, в следующий раз быстрее нарисую. – Сауле осторожно тронула пальцем чистую поверхность третьей доски и озабоченно пробормотала: – Мне бы только к фактуре привыкнуть. Фанера – не бумага, акварель капризно ложится…
– Привыкнешь, – успокоил Никита. – Ты здорово рисуешь… лучше всех! Только… может, не будем отдавать?
Сауле поставила кисточку в стакан. Притянула мальчика к себе. Сунула нос в жесткий ежик на затылке – волосы у Никиты почему-то всегда пахли яблоками – и серьезно сказала:
– Китеныш, я просто хочу немного подзаработать, понимаешь? Может, я… диван тебе куплю? Новый, мягкий, цвета топленого молока! Я такой сегодня в магазине видела, мечта – не диван.
– Не нужен он мне, – проворчал сын, – у меня кровать есть. И скрипит не сильно, почти новая, значит.
– Тогда… мы с тобой летом куда-нибудь съездим! В Крым, а? Китеныш, хочешь к морю, я никогда не видела моря, как и ты…
Против моря Никита возражать не стал. Потерся головой о мамину щеку и горестно сказал:
– Но ты же и так работаешь! Зачем маки продавать?
Сауле посадила сына на колени. Заглянула ему в глаза и с виноватым смешком пояснила:
– Понимаешь, я вдруг поняла, что и от работы можно получать удовольствие. Не ходить в офис, как на каторгу, а… – Сауле беспомощно махнула рукой и взволнованно прошептала: – Если б я могла зарабатывать на жизнь именно рисованием!..
Никита не нашел что ответить. Сдвинул брови, размышляя, и громко засопел. Сауле неуверенно сказала:
– Мне, кажется, повезло, Кит. Я и себе помогу, и старикам. Ведь им на пенсию еще труднее прожить, чем нам на мою зарплату.
Никита сердито фыркнул: почему мама должна помогать каким-то старикам? Еще вчера она их не знала, а сегодня готова отдать маки, зачем?
Но мама тепло дышала ему в макушку, и Никита молчал. Страдающе смотрел на маки, ему все равно было жаль с ними расставаться, что бы мама ни говорила.
Сауле задумчиво продолжила:
– Главное, мне торговать самой не придется, я бы не смогла, точно знаю. А так баба Нина – так старушку зовут, Китеныш! – продаст доски не за десять рублей, а за восемьдесят, наши с тобой – пятьдесят. Прикинь: два рисунка – сто рублей, разве плохо? – и весело воскликнула: – Через неделю я смогу три-четыре доски за вечер расписывать, вот увидишь!
Никита печально рассматривал красные маки – на какой кухне им придется висеть? Кого радовать?
Ромашки ему нравились меньше. Они казались слишком обычными. Вот придет лето, и на любом газоне появятся ромашки, вдоль всех дорог растут и на школьном стадионе их полно, Никита с друзьями там мяч гоняет…
Сауле мечтательно пробормотала:
– Море, оно такое, такое…
– Ты ж его не видела, – сердито буркнул Никита. – Откуда тебе знать – какое оно!
– Почему «не видела»? Вот по телевизору…
– Это не считается!
– И читала…
– Я о Марсе читал, и что?
– Но оно мне снится!
Никита насупился, сны он по-прежнему не помнил.
Сауле рассмеялась. Снова поцеловала сына в колючий ежик и подтвердила:
– Правда снилось! Много-много раз.
– И… как? Какое оно?
– Оно… как степи, Китеныш, правда-правда. Бескрайнее. И все время – разное. На него можно смотреть, смотреть, смотреть… никогда не надоест!
Глава 7
ВСТРЕЧИ, ВСТРЕЧИ, ВСТРЕЧИ…
Таня почти бежала, неожиданный звонок Сауле сорвал все планы. Пришлось перенести разговор с подругами, а ведь хотели договориться – в каком именно кафе и когда назначить в этом году встречу с одноклассниками.
Ох уж эта Сауле!
Таня раздраженно засопела: ничего толком не объяснила, что у нее там за мероприятие запланировано? Клялась, что с работой не связано, но с другой стороны… речь идет как раз о работе!
Интересно – она сама-то хоть понимала, что несла? Как это: с работой не связано, но о работе?
Впрочем, что от бессовестной Саулешки ждать? Хорошо, не забыла о сыне и не потащила бедного Китеныша с собой по своим сомнительным делам.
Таня поморщилась: мальчишка и без того последнее время дома практически не бывает. То он с Анной Генриховной, то Сауле его в свой офис затащит, и пацан там до самого позднего вечера мается.
И все из-за собственной лени! Вставала бы как все нормальные люди к семи утра, так и рабочий день заканчивала бы к пяти, не сидела бы в своей клетушке без окон как проклятая.
Таня зашла в магазин и купила эклеры с шоколадной начинкой, свои любимые. К счастью, Китенышу они тоже нравились. Одна Саулешка нос воротила – ее, видите ли, жирный крем не устраивал!
Таня возмущенно фыркнула: ладно бы поправиться боялась, а то смотреть не на что, одни кости, кожей кое-как обтянутые, и туда же – крем жирный…
Отказавшись от мелочи – она не терпела переполненный кошелек, – Таня поудобнее перехватила коробку с пирожными и ринулась к выходу: время поджимало, Анна Генриховна и без того сегодня «пасла» Китеныша лишний час.
Она неслась к двери, и покупатели шарахались в стороны, освобождая дорогу. Высокая статная Татьяна смотрелась среди них как только что спущенная на воду новомодная яхта среди старых рыбацких лодчонок.
На нее таращили глаза все как один. Мужчины, женщины, дети… Даже продавщицы забывали об обязанностях и провожали Татьяну потрясенными взглядами. Если честно, она и сама себе нравилась.
Белое кашемировое пальто, туго стянутое в талии широким (красным!) кожаным ремнем, сгусток холодного пламени вокруг шеи – этот алый шарф Таня приобрела в магазине «Вологодское кружево» – и лаковые сапоги на высоченных каблуках, понятно, тоже красные.
Дополняли картину белоснежные, две недели назад обесцвеченные волосы и нестерпимо яркие губы, багрово-красные, бесстыдно пухлые, притягивающие мужские взгляды так же надежно, как сильный магнит притягивает к себе мелкие стальные стружки.
Татьяна чувствовала себя настоящей северной валькирией среди южных пигмейских племен. Двигалась – грудь вперед, ни на кого не обращая внимания. Сметала мощным бюстом жалких представителей «сильного» пола, привычно игнорируя восхищение смуглых носатых личностей и их робкие попытки познакомиться.
Таня неприятно удивилась, столкнувшись в дверях с высоченным парнем, не пожелавшим уступить дорогу. Серо-зеленые глаза под дугами темных бровей смерили ее бесстрастным, оскорбительно холодным взглядом, и Таня мгновенно вскипела.
Во-первых, она отвыкла смотреть на кого-либо снизу вверх – слишком уж редко встречала людей выше себя.
Во-вторых, как он смел так усмешливо, так гнусно и так выразительно кривить свои мерзкие губы?!
Размышлять, как бы побольнее уесть наглеца в шикарном светло-сером плаще, Татьяна не стала, на это просто не было времени, она спешила. Поэтому мощным толчком свободной руки Татьяна отправила незнакомца обратно на улицу – в спину полетели восторженные вздохи посетителей кондитерского отдела – и пулей вылетела на тротуар.
К ее искреннему разочарованию, незнакомец равновесия не потерял, стоял как стена. Тане даже показалось, что он и сам собирался податься назад, пропуская ее, просто она оказалась быстрее.
Таня сердито фыркнула: ну и фрукт! Незнакомец преувеличенно почтительно склонил перед ней голову и пропел:
– Мадам, я в восхищении!
– Я вам не мадам! – оскорбленно прошипела Таня.
– Неужели… все еще мадемуазель? – невинно удивился парень.
Серо-зеленые глаза откровенно смеялись, и Таня не выдержала: резко выбросила левую ногу и съездила каблуком по щиколотке бессовестного проходимца. Тот ахнул от боли. Укоризненно покачал головой, оценивая нанесенный ущерб – брюки были безнадежно испорчены, – и уважительно прошелестел:
– Амазонка…
– Свинья! – тут же откликнулась Таня и помчалась прочь.
Радости от одержанной победы она не испытывала.
В последний момент Татьяна узнала в незнакомце шефа Сауле. Месяц – или уже два? – назад она сама выбила из него свободный график для подруги, и он пошел навстречу. Правда, тогда она держалась довольно скромно и одета была… соответствующе моменту.
Слава богу, он не узнал ее! Не хватало навредить Саулешке, в кои-то веки ее устраивает работа.
Сергей Векшегонов смотрел Татьяне вслед и улыбался: потрясающая девица! Никаких комплексов, настоящий танк на городских улицах, смазливая мордашка ничего не меняет, как и изумительная фигура.
Смутно мелькнула мысль, что где-то ее видел, но Векшегонов лишь фыркнул: он бы запомнил. Девчонка выделялась среди знакомых девиц, как хищный коршун среди мирных домашних несушек.
Векшегонов приподнял испачканную и порванную острым каблуком брючину и уважительно присвистнул: ну и царапину оставила ему незнакомка! Что называется – на добрую и долгую память.
И он повернул к дому, размышляя по пути, где бы еще раз пересечься с этой воинственной красавицей – не караулить же возле магазина? Раньше Векшегонов здесь ее не встречал.
– Берут, – довольно пропела баба Нина, кивнув на разложенные доски, – не успеваю выкладывать…
Сауле смущенно зарделась: действительно, среди нехитрого товара не осталось ни одной разделочной доски с рисунком.
Баба Нина бесцеремонно забрала у Сауле пакет. Заглянула в него и разочарованно пробормотала:
– Всего две принесла? Чего ж так мало? Даже выложить нечего, как раз две доски я обещала девкам с овощного ряда отложить, на подарки хотят.
Сауле пожала плечами. Не хотелось объяснять, что сейчас совсем нет свободного времени, на носу защита, два месяца осталось, а у нее еще дипломная работа не написана.
Баба Нина протянула сто рублей. Сауле неловко сунула их в карман пальто. Глупо, но она почему-то стеснялась доставать кошелек и укладывать деньги туда.
И так же неловко было напоминать старухе о задолженности.
Сауле отобрала для работы пять ровных бездефектных досок и, пряча глаза, еле слышно сказала:
– Вы обещали сегодня вернуть пятьсот рублей…
Она мучительно покраснела: баба Нина явно не расслышала. Рассчитывалась с покупателем.
Молодой парень неумело держал обеими руками самую большую разделочную доску и вяло протестовал против мелочи. Баба Нина собиралась дать ему сдачу пятидесятикопеечными монетами – целых двадцать рублей! – где она только их насобирала…
Сауле неуверенно оглянулась на автобусную остановку, больше всего на свете хотелось плюнуть на деньги и уехать домой. В конце концов, не так уж и нужны эти пятьсот рублей, они с Китенышем не голодают.
И все же Сауле не ушла. Парень так и не взял у старухи всей суммы, терпения не хватило ждать, пока она отсчитает монетки. Тем более баба Нина все сбивалась и сбивалась, начиная сначала.
Сауле сочувственно посмотрела мужчине вслед: вряд ли у него есть лишние деньги, уж очень одет скромно. Наверняка женат и при ребенке, вон из пакета торчит яркая игрушечная машинка, да и купленная доска о том же говорит.
Сауле отогнала предательскую мысль, что баба Нина – неплохой физиономист. Она могла специально дать сдачу мелочью, чувствовала – молодой человек не станет дожидаться конца ее расчетов. Пожилой даме, например, баба Нина без разговоров сдала десятками. И беременной женщине тоже.
«Может, у нее просто не осталось бумажных денег, – одернула себя Сауле. – Кто-то ведь дал эту мелочь, не домой же нести…»
– Мы договаривались, что сегодня вы отдадите пятьсот рублей, – робко начала она.
И снова неудачно: баба Нина как раз начала ругаться с соседкой, чтоб та отошла со своими семечками подальше. Мол, ее покупатели закрывают товар.
На взгляд Сауле, симпатичная молодая женщина стояла достаточно далеко, торгуя сырыми семечками из большого полиэтиленового мешка. И больше двух-трех покупателей около нее не собиралось. Но спорить женщина не стала и, покраснев от натуги, оттащила мешок подальше.
– Баба Нина…
– Ах ты ж, паршивка эдакая! – Старуха ястребом кинулась на замурзанную маленькую девчушку.
Сауле поморщилась от жалости: малышку поймали, как говорится, на месте преступления. Она только что вытащила из большой хозяйственной сумки уже надкусанную хозяйкой булочку и теперь судорожно прижимала ее к грязной куртке.
– Воровка бессовестная, – с ненавистью шипела баба Нина, выкручивая из тощих ручонок свою булку. – Развелось вас как собак, на секунду честным людям отвернуться нельзя…
Девчонка молчала, но в трофей вцепилась намертво. И смотрела на торговку с ничуть не меньшей ненавистью, почему-то не делая попыток к бегству.
«Пожалуй, помладше Китеныша. Года четыре, не больше. Ах ты боже мой, маленькая какая…»
Сауле суетливо нашарила в сумке кошелек и вслепую вытащила десять рублей. Протянула старухе и пролепетала виновато:
– Баба Нина, отдайте вы ей эту булку. Пусть поест, ведь светится вся…
Старуха взглянула на нее пронзительно, но девчонку отпустила. Вырвала у Сауле десятку и недобро протянула:
– Пожалела, значит? Ее, не меня? Я, значит, весь день кручусь на холоде как проклятая, нет времени поесть толком, вон, только куснуть хлебец и успела…
– Но она…
– Скажешь – маленькая?
– Ну… да.
– Воровка она, вот и весь сказ, возраст тут ни при чем.
Звереныш настоящий, ты в глаза-то ей посмотри, посмотри внимательнее! Глянь – убить меня готова, дрянь немытая, слава богу, сил пока маловато! Таких, как она…
Старуха с силой оттолкнула застывшую рядом девочку. Маленькая оборванка едва не упала от толчка, но булочку не уронила. Не ела, правда, к удивлению Сауле. И не убегала. Стояла, будто ждала чего-то – личико напряженное, губы плотно сжаты, взгляд невидящий, поверх голов…
– Их как собак бешеных отстреливать нужно, пока в силу не вошли! – зло выкрикнула баба Нина. – Тебе, дурехе, не понять – сорняк, он сорняк и есть, и выпалывать его должно, пока мал…
Сауле не возражала, она просто не знала, что сказать. Да и понимала, что баба Нина все равно не услышит, она всегда слышала только себя, Сауле уже заметила. И сейчас старуха кричала так самозабвенно, словно несчастная малышка украла не булочку за шесть рублей максимум, а пенсию, всю до копейки, и им с мужем грозит голодная смерть.
О Сауле баба Нина забыла. Жаловалась соседям, покупателям и прохожим – всем, кто оказался рядом! – на мелких ворюг, на беспредел городских властей, на высокие цены, на криминальную обстановку в стране, на безбожников-коммунальщиков…
Баба Нина даже не услышала тихого «до свидания» Сауле, так разошлась.
«Наверное, она никогда мне не отдаст эти пятьсот рублей. – Сауле неохотно пошла к остановке. – Как только разговор о деньгах заходит, все время что-нибудь случается…»
Сауле грустно улыбнулась: эта пожилая женщина когда-то показалась забитой и несчастной. Ей хотелось помочь, она выглядела жалкой, беззащитной, слабой. Выходит, Сауле совершенно не разбирается в людях.
Сейчас баба Нина напоминала Сауле щуку. Злую, острозубую, с холодным бесстрастным взглядом. Ненавидящую всех и вся. И жадную, ох какую жадную…
Жаль, что Сауле приходится с именно ней работать. Больше никто не торговал на рынке разделочными досками.
Сауле до сих пор не понимала, какое затмение на нее нашло: целую неделю отдавала бабе Нине рисунки, не получая ни копейки. Старуха уверяла, что все деньги муж вложил в покупку фанеры – а ведь они компаньоны, не так ли? – и нужно немного подождать.
Причем свои рисунки на «прилавке» Сауле ни разу не видела. По словам бабы Нины, они уходили мгновенно, едва выставлялись. Сауле ужасно хотелось посмотреть, как реагируют покупатели на «букеты», но…
Расписанные доски старуха всегда забирала домой, ее муж покрывал рисунок лаком. Аллергия не позволяла Сауле ни сделать это самой, ни использовать в работе масляные краски. Иначе бы уже знала, кого привлекают ее цветы. И какие именно покупателям больше нравятся – простенькие полевые, пышные садовые или экзотичные тепличные – орхидеи, скажем…
«Зря загадала – получу деньги, сразу же куплю Китенышу велосипед, – огорченно подумала Сауле. – И зря заранее шестьсот рублей отложила, велосипед как раз тысячу с небольшим стоит. Не загадала бы, не сглазила…»
Велосипед хотелось купить сыну давно. Сауле уже приглядела подходящий: ярко-красный, с цветными кольцами на рамах, двухколесный, ладный. Широченные мягкие шины, высота сиденья регулируется, высота руля тоже, продавец уверял – лет до двенадцати ребенок пользоваться будет, а то и дольше.
Она знала, Китеныш и не мечтал о таком велосипеде, не сомневался – нет денег. Изредка катался во дворе на чужих – приятели разрешали – и радостно сигналил, привлекая внимание матери, читающей на скамейке: посмотри, как я умею!
«Сейчас самое время для велосипеда. – Сауле оглянулась на небольшой магазин, детские велосипеды яркими праздничными колоннами выстроились прямо у крыльца. – Уже тепло, а впереди лето…»
Думая о своем, Сауле испуганно вздрогнула: кто-то коснулся ее ладони.
Она обернулась: рядом шла маленькая воровка. Девочка по-прежнему прижимала к груди украденную булочку, не откусив от нее ни кусочка.
Ребенок выглядел настоящим беспризорником.
Давно не мытые светлые волосы стянуты в куцые хвостики цветными резинками. Голая шейка жалко тянется из широкого ворота. Разбитые кроссовки явственно хлюпают, длинные штанины лежат на них небрежными складками. Голубая курточка коротковата, кисти рук тощие, посиневшие от холода.
Горло перехватило от жалости, Сауле раскашлялась. Малышка неожиданно басовито – а ведь худышка, в чем только душа держится! – посоветовала:
– Придешь домой, чай горячий попей, поняла? А то простынешь, грипп знаешь какой сейчас ходит?
– Какой? – просипела Сауле, лишь бы что-то сказать.
– Злой, – бросила на нее серьезный взгляд малышка. – Мамка неделю болела, дома лежала. Горела вся! – Помолчав, вздохнула. – Зато не пила. Дома денег нет, а пойти куда – сил нет. А я дверь закрыла, никого не пускала, хоть и рвались…
– Кто? – неосторожно спросила Сауле.
– Собутыльники, кто ж еще? – сурово ответила девочка.
Сауле снова закашляла. Девочка шла рядом как привязанная. Или ей по пути?
– Ты… булочку маме несешь? – почему-то шепотом поинтересовалась Сауле.
– Вот еще! – возмутилась новая знакомая.
– Почему тогда не ешь?
– Я с Кешей поделюсь, вместе съедим, – сухо сообщила малышка. И смущенно буркнула: – А то если сейчас кусну, могу и не остановиться…
Сауле судорожно сглотнула, ее вдруг затошнило. Девочка невозмутимо пояснила:
– Я знаешь какая жадина, как до хлебушка доходит? – и задумчиво протянула: – Или это у меня вкус во рту такой, неправильный?
Сауле прошла свою остановку, почему-то не могла оставить малышку одну. Легко коснулась пальцами впалой щечки – сердце болезненно сжалось – одна кожа! – и спросила:
– Кеша – это твой брат?
Девочка засмеялась:
– Собака!
Сауле не поверила собственным ушам:
– Ты несешь булочку собаке?
– Ага, Кеше. У меня кроме него никого нет.
– А… мама?
– Она есть. Только мамка три дня как в загул ушла, – спокойно сказала девочка. – Мы с Кешей вдвоем на хозяйстве.
– Вдвоем? – растерянно пробормотала Сауле. – А как же…
– И хорошо! – перебила малышка. – А то мамка, как выпьет, себя не сознает. Дерется больно и Кешу гонит, убить грозится…
Сауле молчала. Собственные проблемы казались мелкими и не стоящими внимания. Она не знала, как помочь девочке.
– Я чего к тебе подошла? – Малышка снова коснулась ее руки. – Чтоб знала: я не воровка.
Сауле изумленно заметила, что девочка покраснела. У нее даже уши запылали сквозь слой грязи, почти прозрачные на солнце, забавно оттопыренные.
– Просто есть захотелось сильно-сильно, и Кеша голодный, – виновато забормотала малышка. – А у нее, у этой бабки, в сумке еще такие булки есть, много, и ненадкусанные, я видела. Думала – и не заметит, если одну возьму…
– Вообще-то это все равно воровство, – грустно сказала Сауле. – Если бы ты попросила…
– Нет.
– Что – нет?
– Просить не стану.
Сауле не нашлась что сказать. Если честно, она сама не верила, что баба Нина отдала бы маленькой оборванке злополучную булочку, даже встань та на колени.
– Но и красть больше не буду. – Девочка сердито посмотрела на Сауле. – Ты не веришь, а я – в первый раз.
– Я верю!
– Врешь.
– Но я правда верю!
– Тогда я пойду.
Девочка действительно развернулась и спокойно зашагала в другую сторону. Сауле испуганно ухватила ее за воротник:
– Погоди, ты даже не сказала, как тебя зовут!
– Лизаветой.
– Как?!
– Мамка спьяну Лизкой дразнит, но я не отзываюсь. Всегда ей говорю: «Лизавета я, и точка». – Малышка шмыгнула носом и неохотно призналась: – А она за волосья хватается, пьяная-то, ух и больно ж дерет…
– А я – Сауле.
– Это… имя такое?
– Ну да. Меня так бабушка назвала – Сауле. Тебе не нравится?
– Очень даже нравится. Ни у кого такого имени нет, а у тебя – пожалуйста.
– У меня и сын есть, – похвастала вдруг Сауле, – Никита, только я его Китенышем зову…
– А он большой? – Лизавета смотрела заинтересованно.
– Ну… постарше тебя! Осенью в школу пойдет.
– Подумаешь, мне тоже скоро семь!
– Сколько?! – не поверила Сауле, девочка была почти на голову ниже Никиты.
– Семь. И я тоже пойду в школу, вот!
Лизавета помрачнела. Может быть, вспомнила о пьяной матери? Или о ранце, которого нет?
Сауле торопливо сказала:
– Конечно пойдешь! Осенью. А сейчас – не хочешь зайти ко мне в гости?
– К тебе и твоему Китенышу? – уточнила девочка.
– Да.
– Не, не могу. Разве завтра?
– А почему не сегодня?
– Кеша меня дома ждет, ты забыла? Один. Голодный.
И я ему булочку несу. Вот. – И Лизавета повертела перед носом Сауле своей помятой булкой.
– А если мы и Кешу пригласим в гости?
– Кешу?
– Ну да.
– Но он – собака.
– Я помню.
– Ты нас обоих зовешь, Кешу и меня сразу?
– Точно.
Лизавета задумалась.
Сауле украдкой разглядывала тощее грязное личико, всматривалась в прозрачные светлые глаза и мысленно произносила монологи, обращенные к непутевой матери.
Понимала, что глупо, но слова будто сами нанизывались на длинную нить ее рассуждений, правильные, обличительные и… бесполезные. Не верила Сауле, что эта женщина станет слушать ее или хотя бы пустит на порог.
Сауле хотелось притянуть малышку к себе, приласкать, пожалеть, но она не смела. Чувствовалась в девочке странная независимость, самостоятельность и самодостаточность. Малышка явно желала, чтоб ее принимали всерьез, считала себя взрослой и сама опекала пса Кешу.
Она вдруг напомнила Сауле подругу. Татьяна, помнится, тоже с детства не признавала никаких сокращений своего имени. И держались они примерно одинаково, хотя…
Ну да, Татьяна говорила, что лишь к окончанию школы избавилась от комплексов! А в детстве старалась быть как все, постоянно худела и страдала из-за высокого роста.
«Ну и пусть. Все равно эта забавная малышка похожа на Татьяну сегодняшнюю, – упрямо подумала Сауле. – Но вот что из нее вырастет при такой-то матери…»
Анна Генриховна открыла Тане дверь. Смерила оценивающим взглядом с ног до головы и неодобрительно поджала губы.
– Что на этот раз? – весело поинтересовалась Таня. – Не понравился цвет моей новой губной помады?
– Только мне и дела, твою помаду рассматривать, – проворчала Анна Генриховна. – Просто ты – вылитый придорожный столб!
– Столб?!
Таня жизнерадостно захохотала, уж слишком неожиданным оказалось сравнение. Никита выглянул из-за спины няньки и весело сказал:
– А я понял! Столб, он тоже в красно-белую полосочку, да, Анна Генриховна?
– Ты абсолютно прав, мой мальчик, – важно подтвердила старуха. – Именно в полосочку, и именно в красно-белую, как твоя любимая тетя Таня.
– Ну и ассоциации у вас! – возмутилась Таня, сбрасывая сапоги. – Сравнивать живого человека с грязным придорожным столбом, на который мочатся все блохастые собаки!
– Вовсе нет, мы тебя сравнили с другим столбом, – фыркнул Никита. – Свежеокрашенным. Еще чистеньким!
– Вот спасибо…
– Господи, как ты ходишь на этих шпильках? – Анна Генриховна кивнула на Танины сапоги. – Это же травмоопасно!
– Зато в них я на голову выше остальных. – Таня надела свои шлепки и взяла с тумбочки коробку с пирожными.
– Ты и без них выше, – сухо заметила Анна Генриховна.
– Без них не настолько!
Никита рассмеялся. Анна Генриховна снова негодующе поджала губы и ушла в комнату, собирать сумку. Таня заговорщицки прошептала:
– Чего это мы сегодня такие добрые?
– Из-за телика, – тоже понизил голос Никита. – Там какие-то девчонки сказали, что мечтают стать манекенщицами, а мальчишки – охранниками в супермаркете…
– Поколение бездельников растим! – с горечью крикнула Анна Генриховна из комнаты, и как услышала? – Раньше дети мечтали стать космонавтами, врачами, учителями, а теперь – модельками и охранниками, лишь бы не работать. Куда катимся…
Она вышла в прихожую и сняла с вешалки плащ.
– Не бойся, я не буду охранником, – утешил ее Никита.
– Очень за тебя рада, – проворчала нянька.
– Может быть, вы с нами чай попьете? – вежливо предложила Таня. – Я классные эклеры сегодня отхватила, с шоколадным кремом!
– Нет, спасибо, мне некогда. – Анна Генриховна укоризненно покачала головой и попеняла: – «Отхватила»!
