Текст книги "Запах полыни"
Автор книги: Галина Гордиенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
Глава 4
ПОДРУГИ
Таня решительно отправила Никиту в комнату – не хватало в самый неподходящий момент выслушивать его комментарии или – еще лучше! – защитные речи. Бессовестная Саулешка сама напакостила, вот пусть сама и отдувается.
– Надеюсь, ты не будешь подслушивать? – ехидно поинтересовалась она, прежде чем закрыть дверь.
– Очень надо! – буркнул Никита, с большим сомнением рассматривая распухшую от старости библиотечную книгу русских сказок. – Мама потом сама все расскажет.
– Кто бы сомневался, – проворчала Таня.
На кухне суетилась с медной туркой в руке Сауле, варила подруге кофе. Как ни странно, он отлично у нее получался, гораздо лучше, чем у самой Тани, может, у нее терпения не хватало?
Таня села в старое потертое кресло – она считала это место своим, когда приходила сюда, – и улыбнулась:
«Смешно, но здесь я чувствую себя дома, а из собственной квартиры порой сбежать готова, и желательно куда-нибудь подальше…»
Нужно отдать должное Саулешке: у нее удивительная способность делать уютным любое помещение. Причем совершенно не важно, есть ли в нем мебель, сколько и в каком состоянии.
Таня прекрасно помнила предыдущую Саулешкину квартиру. Подруга сняла ее в новом доме, хозяева из мебели дали всего ничего: две старые кровати с деревянными спинками, древний облупленный холодильничек, гудящий трактором, едва живой кухонный стол и несколько табуреток.
И денег у них тогда абсолютно не было. Таня только-только вернулась из Ялты и как раз ломала голову, где бы подзанять до сентября четыре тысячи рублей, долги она всегда возвращала вовремя, день в день. А Сауле неделю назад купила Никите зимнюю одежду, оставив на еду жалкие копейки, надеялась продержаться до зарплаты.
Кто же знал, что их так внезапно попросят из квартиры?
Без предупреждения за месяц, как было обещано. Просто хозяйский сын решил срочно жениться и жить с родителями не собирался ни дня.
К счастью, христарадничать по подругам Тане не пришлось. К ее удивлению, Сауле не слишком расстроилась из-за нищенской обстановки.
Она сняла с кроватей деревянные спинки и положила на табуретки. Получился столик в детской для игрушек и книжек Китеныша, столик для посуды на кухне и столик в свою комнату.
И ни секунды не жаловалась на жизнь!
Как Сауле чуть позже сказала: а на что, собственно? Две огромные светлые комнаты, в прихожей – встроенные шкафы, все чистенькое, они первые жильцы здесь…
Жаль, года не прошло, Сара Ильинична, хозяйка хором, стала жадничать. Подняла плату почти вдвое, это оказалось Сауле не по карману, пришлось съезжать.
А уж эта квартира…
Рядом с той, прежней – настоящая конура! Кухонька – от силы метров пять, совмещенный санузел и единственная комната с балконом. Сто лет без ремонта!
Зато на кухне кроме старого холодильника и обеденного стола оказался навесной шкафчик. А в комнате – огромный старинный шифоньер, им отгородили Китенышу угол. Еще – деревянная детская кровать для мальчишки и разбитый диван для Сауле. И ободранное кресло без ножки – подложили полешко, удобнейшее оказалось кресло – его даже удалось втиснуть в кухню. И трюмо с помутневшим от времени зеркалом, в тумбочке под ним можно держать документы, фотографии и всякую мелочь.
А письменный стол для сына Сауле удалось недорого купить в комиссионном.
Чудо, а не дом!
Так искренне считала Саулешка.
Мол, главное, они с Китенышем живут теперь в центре города. И, как обещали хозяева, квартира сдается не на год-два, как предыдущие, а надолго. И не очень дорого, всего за пять тысяч рублей.
У Сауле от зарплаты оставались еще три, на них вполне можно прожить. Они с Китенышем не капризные, им хватит!
Тане иногда плакать хотелось от Саулешкиного – «у меня все отлично, я вообще – везучая!».
Что бы ни случилось, у глупой Саулешки – «все к лучшему!».
Вот и тогда – ну что хорошего в переезде из шикарной двухкомнатной квартиры в эту… в этот бомжатник?!
А Сауле, казалось, ничуть не расстроилась. Первым делом привела квартиру в порядок: кухню оклеила дешевенькой белой клеенкой в мелкие розовые цветочки, ею же застелила широкий подоконник и изрезанный ножами столик, обтянула сиденья табуреток. И последний штрих – короткая, собранная в мелкую складку тюлевая полоска над окном.
«Очень мило вышло», – неохотно признала Таня.
Комната – почти пятнадцать метров! – выглядела не так нарядно. Новые обои и золотистые яркие шторы, конечно, оттягивали на себя внимание, но не могли скрыть ни убогую мебель, ни обшарпанные скрипучие полы.
У Сауле оказалась аллергия на краску. Поэтому подруги полы так и не покрасили, лишь окно с подоконником освежили да грязные исцарапанные двери в комнату и на кухню.
Китеныш, считай, вырос в этой квартире. Когда сюда переехали, ему едва два года исполнилось, он другие квартиры и не помнит.
«Выходит, они здесь уже пятый год живут? – рассеянно думала Таня, рассматривая крохотную кухню так, будто только что увидела. – Надо же, как время летит…»
Над туркой поднялась белесая шапка пены, и Сауле мгновенно выключила газ. Налила подруге кофе и робко спросила:
– Ты сегодня с сахаром?
– Нет. Я купила шоколадные вафли, неси из прихожей пакет! Да, там еще апельсины Китенышу, сунь часть в холодильник. Я два килограмма взяла, сладкие, зараза, оказались и сочные…
– Два килограмма-то зачем? – смущенно прошептала Сауле. – Один-два апельсина вполне достаточно…
– Тебя не спросила, – огрызнулась Таня. – Ты себя в зеркале-то давно видела? Зеленая, как поганка!
– Вовсе нет…
– Вовсе да! И шейка как у цыпленка, смотреть противно!
Сауле твердо произнесла:
– Мы хорошо питаемся.
– А кто спорит? – фыркнула Таня.
– Но ты…
Таня стукнула кулаком по столу:
– Ты мне диктовать собираешься – что я должна или не должна покупать, отправляясь в гости?!
Ее лицо нехорошо покраснело, светло-голубые глаза стали ледяными, и Сауле испуганно пролепетала:
– Я не хотела тебя обидеть…
– Еще этого не хватало, – медленно остывая, проворчала Таня. Промокнула салфеткой лужицу кофе и сердито добавила: – Ты мне, считай, сестра, а Китеныш – роднее родного, пусть и не сын. И я не благотворительностью занимаюсь, и не последнее от себя отрываю, тысячу раз тебе говорила!
– П-понимаешь…
– Нет! – Танины глаза сузились. – Или хочешь сказать, ты бы вела себя на моем месте иначе?
– Нет, но…
– Ага, значит, я хуже? Я, выходит, стерва эгоистичная, а ты – ангел небесный, так?!
Сауле растерянно хлопала ресницами, понимая, что с подругой сейчас лучше не спорить: что бы она ни сказала, Татьяна все переиначит, перевернет на свой лад.
А та одним глотком выпила остывший кофе. Поморщилась и вдруг воскликнула:
– О-о-о! Поняла: ты устроила этот базар, чтоб отвлечь меня?
– Ну…
– Чтоб я тебе – и вполне заслуженно, заметь! – не намылила холку?
Сауле с трудом скрыла улыбку: подруга, как всегда, все объяснила по-своему. Она на сто процентов уверена в собственной правоте. Сауле иногда казалось, что Татьяна никогда и ни в чем не сомневается. Однажды приняв решение, идет до конца.
Сама Сауле так не умела. Она вечно боялась кого-то обидеть, задеть, постоянно сомневалась в себе. Даже рисунки – а ведь Сауле забывала обо всем, беря в руки кисть! – нравились ей, только пока работала, пока не подсыхали акварельные краски. Потом же она видела лишь недостатки, переставая замечать достоинства.
Сауле часами простаивала перед картинами в местном музее, особенно любила пейзажи. Китеныш, сопровождавший мать практически повсюду, пренебрежительно фыркал, рассматривая такие знакомые леса, реки, тяжелые облака над илистым прудом или вросший в землю бревенчатый дом.
На его взгляд, материнские акварели куда интереснее, пусть нарисованы они не на тряпках, натянутых на деревянные рамы, а всего лишь на бумаге.
– Смотри, Кит, какое прозрачное небо, – мечтательно вздыхала Сауле. – А у березки каждый листик, кажется, прописан, каким же терпением нужно обладать…
– Ха, небо! – хмыкал Никита. – Вот-вот дождь пойдет, тучи видала какие над лесом? А березка у нас под окном куда лучше!
Сауле тряхнула головой, прогоняя ненужные воспоминания. Таня возмущенно прошипела:
– Не мотай головой, не лошадь! Лучше скажи, как могла забыть о работе? Чем таким важным занималась, что на часы не смотрела?!
– Да я… – покраснев, залепетала Сауле. – Не хотела, вот честное слово! Не думала, сама не знаю, как вышло…
– Зато я знаю! Наверняка опять краски переводила или над книгой чахла!
Сауле молчала, низко опустив повинную голову.
– Я не права? – Таня пальцами выбила на столешнице победный марш и едко поинтересовалась: – Может, тебе стало плохо? Ты, скажем, сознание потеряла, и я к тебе зря придираюсь? Или уже на улице что-то страшненькое случилось? Например, ты упала, и пришлось возвращаться, чтобы переодеться? Или на тебя маньяк напал, и ты бежала во весь дух, а в себя пришла где-нибудь на окраине города?
– Тьфу на тебя! – Сауле даже побледнела, услышав о маньяке. – Только маньяка мне и не хватало для полного счастья!
Таня фыркнула и принялась чистить апельсин. Сауле устало сказала:
– Я же не оправдываюсь, виновата, конечно…
– Еще бы ты оправдывалась!
Таня прошла к комнате и постояла, прислушиваясь. Потом резко распахнула дверь и удовлетворенно улыбнулась: Китеныш по-прежнему сидел с книжкой и еле заметно шевелил губами – читал.
«А я бы на его месте…»
Мысль Тане не понравилась. Почему-то не хотелось вспоминать, что еще недавно она вовсе не считала зазорным подслушивать, не раз мама ловила ее у комнаты старшей сестры. Да и родительские разговоры, не предназначенные для ее ушей…
«Подумаешь! Он же мальчишка, – одернула себя Таня. – Они не такие любопытные…»
– Лови! – воскликнула она, мстительно бросая в Китеныша апельсин и почти не сомневаясь – не поймает.
Но Никита и здесь оказался на высоте. Уронив на колени книгу, перехватил в воздухе апельсин и засмеялся:
– Спасибо!
– Не за что, – проворчала Таня. Вернулась на кухню и раздраженно буркнула: – Можешь не молчать, как партизан! Просто кивни, если я угадала, – ты рисовала?
Сауле, помедлив, неохотно кивнула. Таня тяжело вздохнула и принялась за второй апельсин. Почистив, протянула половину подруге:
– Честное слово, мне иногда кажется, что тебе не двадцать четыре года, а… – и махнула рукой, не договорив.
Подруги молча ели ароматные сочные дольки. За окном загрохотало, где-то полыхнула зарница. На щеках Сауле появился румянец, она мечтательно сказала:
– Первая гроза в этом году, значит, скоро весна…
– Начало апреля, пожала плечами Таня. – Давно пора.
– Знаешь, у нас там в это время…
– Ой, только не начинай! Я уже сто раз слышала и сама могу рассказать, без сопливых! Причем в трех словах и без слез! Не веришь? Вот считай – солнце и тюльпаны! Угадала?
– Ну, почти. – Глаза Сауле показались Тане прозрачней спелого винограда. – Только я насчитала всего два слова…
– А союз «и»?! – возмутилась Таня. – Вполне самостоятельная единица, чтоб ты знала!
– Ты права, я… не заметила твоего «и».
– Ты вся тут! – Таня проглотила последнюю дольку.
Шумно понюхала вкусно пахнущие пальцы и передразнила: – «Не заметила! Не подумала! Не знала!» Сплошная безответственность!
Сауле засмеялась. Таня показала ей кулак и уже мирно сказала:
– Ладно. Горбатого могила исправит. Живи.
– А ты… правда нашла мне работу? – почему-то шепотом спросила Сауле и покраснела.
– Нашла, – проворчала Таня. – Куда б я делась…
– Опять… в магазине?
– Нет.
– А… где?
– Так, в фирме одной. Через знакомую. Ну, будто ты ее дальняя родственница.
Сауле смотрела удивленно. Таня небрежно пояснила:
– Понимаешь, фирма принадлежит ее… сыну, кажется.
Или племяннику? Впрочем, не важно, у этого типа много фирм. Главное, он там почти не бывает. И тетя Галя – это как раз моя знакомая – может не волноваться, что он заинтересуется новенькой, то есть тобой.
Глаза Сауле округлились, она явно плохо понимала путаную Танину речь. Чувствуя, что забредает куда-то не туда, гостья раздраженно фыркнула:
– Что ты на меня глаза таращишь? Все очень просто!
Э-э-э… тетя Галя позвонила директору фирмы – а он отлично знает, кто она такая, – и попросила, чтобы на работу приняли ее дальнюю родственницу и односельчанку!
– М-меня? – прошелестела Сауле, стискивая руки. – Но это же… неправда!
– Кому какое дело?! Ты ведь Колыванова?
– Ну… да.
– И тетя Галя тоже. Она говорит – в Новгородской области целая деревня Колывановых, и все кровью повязаны, все родичи. Деревушка так и называется – Колываново, забавно, правда?
– Она сказала, что я… из этой деревни?
– Естественно, и что?
– Но я…
– Саулешка, не зли меня! Всем плевать, откуда ты, ясно? Тем более тебя не главным менеджером берут, а…
Таня смущенно хмыкнула и потянулась к чайнику. Долила в него воды и стала резать лимон. Не спеша – тонкими прозрачными ломтиками.
Сауле, заподозрив неладное, со страхом смотрела на подругу. Минуты через три – Таня уже накладывала в розетку малиновое варенье – осторожно спросила:
– И кем же… меня берут?
– Понимаешь… – Таня с аппетитом откусила от булки, щедро намазанной маслом и политой вареньем. Долго и тщательно жевала, при этом сладостно жмурилась и слизывала с верхней губы малиновые усы. Наконец прошамкала: – Понимаешь, у них на сегодняшний день не было в фирме свободных клеток. И свободных должностей.
– Но ты сказала…
– Правильно, тебя берут, – подтвердила Таня. Тремя глотками выпила чай и весело закончила: – Тебе придумали должность!
– Приду-умали? А-а, – наконец догадалась Сауле, – стесняешься сказать, что меня взяли уборщицей?
– Уборщица у них уже есть!
– А я…
– Ты будешь… э-э… как бы… хозяйкой! Ну, домоправительницей. Кажется, в наше время это называется офис-менеджер.
Сауле по-прежнему смотрела непонимающе. Таня раздраженно прикрикнула:
– Рот-то закрой! Я имею в виду – будешь отвечать… э-э-э… за уют. Следить, чтобы всегда были в наличии милые пустяки – цветы, скажем, на подоконниках, кофе хороший, какие-то пирожные, лимоны, минимум фруктов…
Чтоб было что на стол подать, когда придет нужный человек. Сама знаешь – деловые встречи, то-сё…
– И это… моя работа?
– Ну, еще ты за Инет отвечаешь, как бы… библиотекарь при Интернете!
– Не поняла…
– Что тут непонятного? Люди заняты, им некогда в Инете шарить, нужную статью, скажем, искать, что-то новое отслеживать по нужной теме… Вот ты и будешь этим заниматься.
– Но это же… работа секретаря!
– Как раз нет, твоя. А секретарша на телефонах сидит, у нее ни на что другое толком времени нет, так тетя Галя сказала. И с компом она… ну, я про Инет… не совсем ладит, ясно-понятно?
– Примерно, – хмуро буркнула Сауле. – Только я бы на месте главы фирмы нашла другого секретаря, это дешевле, чем брать еще одного человека.
– Не наше дело. Может, секретарша… впрочем, это опять-таки не наше дело!
– Извини. А моя работа…
– Распечатки сделаешь, ну, выжимки, можно просто запись на диске – это если что-то нужное найдешь – будешь секретарю передавать. Или тому, кто даст заказ.
– И я…
– Тебе отдельную комнатушку выделят, тетя Галя договорилась, я ей расписала, какой ты дичок! Там холодильник поставят, шкаф для всякой чепухи типа красивых салфеток или хрусталя, короче, принимай завтра хозяйство!
– А кому я… подчиняюсь?
– Напрямую? А никому толком, полнейшая свобода действий! Само собой – с бухгалтершей придется частенько контачить, есть у них тетка такая, денежки будет тебе на всякую мелочь выписывать, с секретаршей, наверное, она должна знать, что на стол гостям ставить, ферштейн?
– Кажется, – неуверенно пробормотала Сауле. – Только…
– Эй, кончай! Классная работа, двенадцать тысяч зарплата!
– Сколько?!
– Двенадцать. На четыре больше, чем ты получала, – гордо сказала Таня.
– С ума сойти какие деньги… – потрясенно выдохнула Сауле. – Но как же…
– Не волнуйся, тетя Галя сказала Сергею Анатольевичу – это твой босс, – что ты настоящая дикарка и людей боишься, из глухой деревни как-никак приехала. Так что он из твоей конуры слишком часто выдергивать тебя не станет. У тебя… как это? Не особо публичная должность!
Сауле накручивала на палец светлый локон, лицо ее пылало. Таня снисходительно улыбнулась:
– Не трусь, прорвемся! Завтра я тебя лично на работу отведу, тетя Галя твоего шефа предупредила. Посмотрю что и как, брошу, так сказать, взгляд на окружение…
Сауле потерянно молчала. Таня сделала серьезное лицо и сурово предупредила:
– И не вздумай завтра сироткой аульной прикинуться, не позорь мои седины!
Глава 5
НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ
Неделя выдалась тяжелой. Евгений Колыванов угрюмо хмыкнул: зато он подписал контракт с солидной немецкой фирмой из Хайдельберга, это минимум полгода спокойной, хорошо оплачиваемой работы.
Не для него, понятно, спокойной. Пока программисты будут корпеть над новым проектом, он должен искать следующие заказы. Хотя…
Нет, это рискованно!
Сегодня.
Но придет время, он, Евгений, не будет бегать за заказчиками. Те сами встанут в очередь за разработками, он к этому шел несколько лет, нужно сказать – успешных лет.
Евгений озабоченно сдвинул брови: правда, нужна реклама. Не в виде простеньких объявлений – понятно, от них отказываться он тоже не собирается, – а что-то на уровне слухов, эдакое «сарафанное» радио.
Нет, не так, главное – блестящая репутация. В принципе она уже есть у фирмы, а если припомнить последние контракты…
Да, они впечатляют!
Начался дождь, и Евгений пожалел, что пошел домой пешком. Конечно, после целого дня в офисе хотелось проветриться, да и полнеть он начал, мать давно уже ворчит…
Не повезло! Когда выходил, еще не капало. Тучи над городом висят уже несколько дней, но кто знал, что дождь начнется именно сейчас?
Евгений потянул носом воздух и разочарованно отметил, что весной почти не пахнет – а ведь середина апреля, пора. Он неприязненно покосился на островки рыхлого, черного снега под кустами сирени – когда только они растают? Поднял воротник плаща и поежился, чувствуя, как ледяные струйки бегут за шиворот.
Он почти бегом свернул к Первомайской, решив переждать усилившийся дождь на остановке. Нырнул под пластиковый козырек, и вовремя – дождь уже стоял стеной, навес дрожал от напряжения, с трудом сдерживая потоки воды.
Евгений промокнул носовым платком мокрое лицо и вдруг изумленно замер – не может быть! Недоверчиво посмотрел на часы – все правильно, почти девять вечера. Тогда… какого черта в окнах его фирмы горит свет?!
Евгений в сердцах выбросил в урну жалкий комок, недавно бывший отглаженным белоснежным носовым платком.
Рабочий день давно кончился! Ну, пусть здесь не головной офис, пусть один из филиалов – никак он не соберется загнать народ под одну крышу. Это же сколько времени и денег нужно угробить, чтобы построить новое здание (лучше в центре, это престижнее) или арендовать и переоборудовать старое?
Евгений Колыванов не терпел так называемые переработки, нахлебался ими вволю, пока был на практике на металлургическом комбинате. Там то ли пытались выказать таким образом преданность предприятию, то ли руководство комбината прикрывало «трудовым энтузиазмом» собственную низкую квалификацию…
Он работал без выходных три недели подряд! И домой возвращался едва живым чуть ли не в десять вечера, а к восьми утра уже крутился на участке.
За летнюю практику Евгения выжали как лимон, а ведь ему тогда было чуть за двадцать. Как выдерживали подобную нагрузку мастер или начальник смены – оба подбирались к пятидесяти, – Евгений не представлял.
Не сомневался в одном: они просто… боялись потерять работу.
И этим страхом на металлургическом гиганте вовсю пользовались. Переработки не учитывали и не оплачивали, трудовое законодательство превратилось в кипу никому не нужных бумаг и не соблюдалось, «рабочий» профсоюз трусливо помалкивал, прикормленный администрацией.
Большинство рабочих с ностальгией вспоминали о Советском Союзе и проклинали капитализм. Они чувствовали себя рабами если не комбината, то обстоятельств. Но куда податься? Работать где-то нужно, семьи кормить нужно…
«Дикий» капитализм Евгения никак не устраивал. Квалифицированных – тем более талантливых! – программистов в городе можно сосчитать по пальцам, терять их из-за собственной глупости или жадности…
Ну уж нет!
– Кто у меня здесь директор? – раздраженно бормотал Евгений, шаря по карманам в поисках сотового телефона.
Вспомнил, что забыл его в машине, – и чего понесло вдруг пешком, сидел ведь уже за рулем?! – и прорычал, глядя на окна офиса: – Ага – Векшегонов!
И угрюмо подумал: «Интересно, что за ночные смены он у себя устраивает, гонки сейчас никакой, из графика не выбиваемся…»
Евгений высунул из-под навеса руку и поморщился: дождь не только не стих, он, кажется, опять усилился – лужицы на асфальте буквально кипели, давно Евгений такого не видел.
Он честно посмотрел налево – глупо упускать автобус, но город словно вымер: ни редких пешеходов под пестрыми зонтами, ни машин, ни бродячих собак. Только ливень стеной да размытые очертания домов через дорогу.
Расстояние в тридцать метров Колыванов преодолел за несколько секунд, жаль, дорогие туфли из тонкой кожи скорость не спасла. Вода по дороге неслась бурным потоком, настоящей рекой, не перепрыгнуть, не обойти. В правом ботинке явственно хлюпало, в левом…
Уже на крыльце, под навесом, Евгений пошевелил пальцами и с досадой признал: в левом хлюпало тоже. Чертыхнулся, поминая недобрым словом коммунальные службы, – ливневая канализация работала безобразно.
Колыванов встряхнулся, как огромный пес – во все стороны полетели брызги, – и неожиданно для себя рассмеялся. Кое-как выжал волосы и пожалел, что выбросил носовой платок. Решительно толкнул дверь и недоуменно нахмурился – закрыто.
Он поискал взглядом звонок, но не нашел. Подумав, постучал. Подождал немного и пожал плечами: вряд ли там слышат, как он скребется. Дверь толстенная, дальше тамбур и вторая дверь.
Евгений в сердцах выругался и едва не свалился с крыльца, услышав серьезный детский голос:
– Анна Генриховна говорит – это неконструктивно. Колыванов осмотрелся, но никого не увидел, улица по-прежнему пуста.
– Я тут, а не там, – подсказали откуда-то сверху. Евгений поднял голову и удивленно хмыкнул: из окна на него с любопытством смотрел темноглазый мальчишка лет шести. Он забрался с ногами на подоконник, распахнул форточку и теперь плющил нос о стекло, рассматривая нежданного гостя.
– Что – неконструктивно? – машинально спросил Евгений.
– Ругаться, – вежливо пояснил мальчик.
Колыванов озадаченно сдвинул брови, пытаясь понять, что происходит и что делает в офисе ребенок, да еще поздно вечером. В голову ничего не приходило, и он раздраженно приказал:
– Дверь открой!
Мальчик не пошевелился, будто и не слышал. По-прежнему стоял на широком подоконнике и таращился на него.
Колыванов протер ладонью лицо и еще раз выжал волосы, с них текло. Тоскливо оглянулся на остановку – от нее отходил автобус. Рассекал воду, как огромный корабль, колес почти не видно.
– Впусти меня, я промок, видишь, какой дождь, – устало попросил он.
– Сейчас ты под навесом, – резонно заметил мальчишка.
– Мне нужно умыться, чаю выпить, наконец, такси по телефону вызвать!
Мальчик отрицательно помотал головой.
– Но почему?! – возмутился Колыванов.
– Ты же взрослый…
– И что?!
– Вы сами каждый день твердите – никогда не открывать чужим, разве не так? – вежливо пояснил мальчик.
– Но… – Аргументов не находилось.
– Может, ты вор. Или бандит, – невинно предположило дитя, темные глаза откровенно смеялись, но личико оставалось серьезным.
Колыванов сел на ступеньку и снова удивился вымершим улицам, он и не помнил город таким тихим и безлюдным. Нащупал в кармане плаща пачку сигарет. С наслаждением закурил и только сейчас почувствовал, насколько замерз.
За спиной сказали:
– А курить вредно.
Колыванов промолчал.
– Это ч… чере… – Мальчик немного помолчал, размышляя, и отчетливо выдал: – Это чревато раком легких.
– Да-а? – мрачно удивился Колыванов.
– Да. Я по телику передачу видел. Как раз на эту тему.
– А ты не знаешь случайно, чем чреваты мокрые ботинки?
– Простудой, – с готовностью сообщил развитой ребенок. – Или даже воспалением легких.
– Спасибо за консультацию, – зло хмыкнул Колыванов.
– Не за что.
Колыванов обернулся: мальчишка сидел на подоконнике, обхватив колени обеими руками. Круглолицый, круглоглазый, короткие темно-русые волосы стоят ежиком, россыпь мелких веснушек сбегает с носа на щеки.
– Ты кто такой? – помедлив, спросил Евгений.
– А ты?
– Я? Я работаю в этой же фирме, только в другом офисе.
– Не врешь?
– Нет. Я… редко вру. Почти никогда.
– Знаю. – Мальчишка усмехнулся. – Анна Генриховна говорит – ложь унижает.
– Твоя Анна Генриховна просто кладезь премудрости, – раздраженно пробормотал Колыванов.
– Точно, она такая. – Мальчишка широко улыбнулся, демонстрируя забавные провалы на месте выпавших зубов.
– Ты так и не сказал – кто такой и что делаешь в офисе, – осторожно напомнил Колыванов.
– Кит.
– Не понял.
– Ну, имя такое – Кит. А полное – Никита.
– Ишь ты – полное, неполное… – Колыванов покрутил головой. – И чего ради ты там скучаешь, Кит?
– Я не скучаю, – возразил мальчик. – Никогда. Я здесь маму жду. Она за компом сидит, работает, а я с тобой разговариваю. А раньше читал.
– Почему-то не удивлен, – проворчал Колыванов. – Хотя где-то слышал, что современные дети не читают. Предпочитают компьютерные игры.
– Я их тоже люблю, – согласился новый знакомый.
Помолчал и укоризненно заметил: – Ты сам не сказал, как тебя зовут.
– Евгений Сергеевич. Доступно?
– Да. Я не маленький!
Колыванов звонко чихнул. Запахнул полы плаща и мрачно подумал, что простуда с температурой и насморком ему гарантирована. Ладно если не воспаление легких.
Он вздрогнул, почувствовав на своем плече маленькую руку, и обернулся. Никита виновато буркнул:
– Ты не бандит, я знаю. И чаю тебе налью. А телефон в приемной. Чтоб ты такси вызвал. Пошли. Только не нужно, чтобы мама тебя видела, хорошо?
– Чего так-то? – Колыванов с кряхтеньем поднялся на ноги и смешливо подумал, что впервые за много лет испытывает самую настоящую благодарность. И к кому? К этому сопляку! – Или я такой страшный?
Никита внимательно посмотрел на него – Колыванов поежился, взгляд мальчишки показался ему совсем не детским, откровенно оценивающим – и серьезно сказал:
– Мама просто… не любит чужих. И расстроится, что я тебе открыл дверь. Ведь это неправильно.
– Что ж открыл, раз неправильно? – проворчал Колыванов, послушно следуя за мальчишкой.
– Иногда неправильно – хорошо.
– Да ты, брат, философ!
– Нет. Просто я так думаю.
– Думает он! В наше время это самая настоящая роскошь – думать, – фыркнул Колыванов.
Никита обернулся и прижал палец к губам. Колыванов замолчал, удивляясь собственному поведению. Он и не помнил, когда в последний раз хоть кому-нибудь подчинялся. Разве только матери уступал. Чаще по мелочам.
Никита бесцеремонно подтолкнул его к приемной.
И побежал в самый конец коридора. Заглянул в открытую комнату – Колыванов не представлял, что в ней: то ли кладовка, то ли небольшая столовая, то ли курительная, – и спросил:
– Ма, я чай попью, ладно?
Ответа Колыванов не услышал, как ни напрягал слух. Наверное, он оказался положительным, потому что мальчишка весело воскликнул:
– Тебе тоже принесу! И вафлю. Шоколадную, я прошлый раз одну оставил. Специально для тебя!
Колыванов пил уже третью чашку чая. Разговор с Никитой оказался неожиданно интересным, и он поймал себя на мысли, что сознательно оттягивает вызов такси.
Вообще-то странно, что Колыванов тратил время на бессмысленную, непродуктивную болтовню. К тому же он наметил на вечер пару важных звонков, собирался просмотреть кое-какие документы, набросать план на следующий месяц, да мало ли работы… И вместо этого сидел в пустой приемной и беседовал с шестилетним ребенком!
Колыванов всегда считал, что не любит детей, они обычно раздражали его. Малыши – глупыми капризами, визгом и беготней. Подростки – жестокостью, неумеренными и необоснованными претензиями, неумением думать, стадностью.
Да, больше всего его бесило в собственных племянниках именно неумение – нет, нежелание! – думать. И стремление не отличаться от других, таких же убогих и жадных до развлечений.
Этот забавный темноглазый мальчишка не походил ни на кого из его малолетних родственников. В нем причудливо мешались детское восприятие мира и необычные, вполне зрелые, продуманные оценки всего происходящего в нем. Правда, судя по замечаниям, у него весьма неординарная нянька, как ее? – ах да, Анна Генриховна! – и странноватая мать. Отца, как Колыванов понял, у мальчишки нет и не было, он ни словом не упомянул о нем.
Размышляя о своем, Колыванов рассеянно отвечал на вопросы. Никита тут же задавал новые, процесс казался бесконечным.
Мальчишку интересовало все на свете!
Почему идет дождь, почему он то усиливается, а то едва капает. Почему резиновые сапоги не промокают, а обычные ботинки – запросто. Откуда взялись пятна на солнце и что такое «черные дыры». Почему летают такие огромные и тяжелые самолеты, они просто не должны летать!
Почему он, Кит, во сне летает, а как проснется – никак.
Сколько раз с самого высокого гаража прыгал, только коленки в кровь разбивал, почему, это же… несправедливо!
Почему пектусин – это такие дешевые таблетки от кашля – за полгода подорожал в три раза, то стоили два рубля упаковка, а теперь аж шесть шестьдесят. Никита сам берет пектусин в аптеке для мамы – у нее часто бронхиты, мама вообще слабенькая, – и непонятно – почему он должен переплачивать, и кому пойдут его деньги. Почему вообще есть бедные и богатые. Почему Колькин отец лупит Кольку почем зря, и мать он лупит, как напьется, может, Кольке его ночью убить? Зачем взрослые вообще пьют? И курит он, Колыванов, зачем, разве не знает, что это вредно.
Есть ли Бог, и какой он. Почему одни молятся, другие нет. Почему вообще люди такие разные, и откуда берутся злые. Мы просто так живем, как трава, дерево и муравьи, или для чего-то особенного…
Мальчишка слушал не перебивая, с нескрываемым интересом, а Колыванов чувствовал, как у него садится голос. Да и ответов на половину вопросов он не знал, просто никогда об этом не думал, в чем честно и признавался.
Никита не возмущался, коротко кивал и тут же спрашивал о другом, ничуть не менее сложном и неожиданном.
Наконец Колыванов случайно мазнул взглядом по настенным часам и изумленно крякнул: почти половина одиннадцатого. Не веря, взглянул на свои и возмущенно воскликнул:
– Кит, о чем думает твоя мать, тебе давно спать пора, она вообще-то помнит об этом?
Никита посмотрел на часы и огорченно пробормотал:
– Так поздно?
– Да уж, не рано!
– Это я виноват, мама, она…
– Наверняка заснула у компьютера! – раздраженно заявил Колыванов, одним глотком допивая чай.
