Текст книги "Страстный пуританин"

Автор книги: Габриэль Витткоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Подобно фараонам, египетский сфинкс позаимствовал свои зооморфные атрибуты у льва – солнечного и мужественного, олицетворяющего огонь-прародитель. Вот почему вопрос, задаваемый львом – не что иное, как вопрос о мистических связях между созидательным и разрушительным импульсами огня. Именно этим символом как таковым широко воспользовались алхимики Средневековья. Если материальное существование тигра, как кажется вначале, закрывает ему прямой доступ к определенному, четко ограниченному мифу, то сущность тигра, тем не менее, спонтанно приобщает его к тому, что Э.-Т.-А. Гофман назовет «Der Dunkle im Spiegel» [10]10
  «Тьма в зеркале» (нем.)


[Закрыть] .Пантера, рысь и тигр следовали за Дионисом в его свите, ибо он – властелин скрытых вещей, сметного пьянства, безумия и тайных бездн. Являясь поочередно Богом и жертвой, вином и кубком, мужчиной и женщиной, Дионис повелевает метаморфозами. Иногда метаморфоза называется мимикрией

В укрытьи трав, одетых росной пеленой,

Тигр снежнобрюхий с грациозною спиной

Дремал.. [11]11
  Ш. Леконт де Лиль, «Бхагават» (сб. «Античные стихотворения»). Перевод О. Гришиной


[Закрыть]

Этот тигр с белым, как луна, брюхом, с эластичным хребтом, способным воплотить любые трансформации, на которые только его подвигнет хитрость, бродит по болотистым лесам, по берегам рек. Его природа – порождение влажности, луны и ночи. Он женского рода. Он – Инь.

Фигура тигра совершенно не сочетается с коллективной, общественной стороной дионисийской оргии, соответствуя другому аспекту божественности, подразумевающему глубину, кровь, темные лабиринты внутри нас, недоступные исследованию области души и плоти, где дремлют чудовища.

В противоположность созидающему и общительному льву, черпающему свою мощь во всем, что он отдает, тигр в высшей степени одинок – качество, присущее как раз эллинскому сфинксу. Но, феминизированный греками, этот сфинкс, обретя облик женщины-льва, терял, таким образом, весь свой смысл, поскольку изначально его имманентная доля женственности соответствовала лишь доле солнечного божества, бывшей весьма незначительной.

Женственность тигра, далеко не сводимая к одной лишь половой принадлежности и ритмам плодоношения, – это, прежде всего, женственность космическая. Олицетворяя собой отрицательный знак, без которого невозможен был бы знак положительный, она, следовательно, является творческой уже в своем отрицании, смыкаясь здесь с концепцией, воплощенной во всех примитивных культах женского божества. (Мотив тигриных полос с чередованием «положительное-отрицательное» мог бы также интерпретироваться в своей двойственности как аналогичный ключ.) Так же, как и в магии всех этих культов, где акт разрушения всегда тождественен приумножению и усилению основной идентичности, Тигр – то есть сфинкс – в отличие ото льва, имеет обыкновение убивать всякой связи с целями пропитания.

Вчера я опять побывал в зоопарке. Я часто туда хожу. Запах тигра объемлет меня, как водяной поток, – едкий запах мяса, крови, подмышек.

Было время кормления: клацали двери, тележки катились по плиточным коридорам, слышался металлический лязг. И, перекрывая все, грозный рев крупных хищников, вулканический рык, подземный гром, шипение тысячелетних лав, как в те времена, когда моря были паром.

Тигр меряет клетку шагами, и бока его вздымаются и опадают. Я ощущаю запах его обжигающего дыхания, слышу приглушенный стук его лап. Подходит охранник – человек в синем, гремящий ключами. Он открывает пустую клетку по соседству с той, где рычит тигр, и кладет туда заднюю четверть лошадиной туши. Затем выходит, снова запирает клетку, поворачивает в замке черный ключ и уже снаружи поднимает решетку, разделяющую обе клетки.

Вторжение и близость пищи усиливают рычание до душераздирающего крещендо. Но вот наконец тигр завладевает мясом, оттаскивает его глубь клетки, ложится на живот и, встопорщив усы и прижав уши, обнюхивает добычу, которую придерживает лапой. Одним движением голова его поворачивается вокруг оси, опускается вниз. Отвисшие губы подбираются, обнажая клыки, – вспышка, скрежет. Пережеванные волокна лопаются под аккомпанемент влажного чмоканья. Лошадиное бедро с охряными вкраплениями жира размеренно приподнимается и падает. Тигр жует, пускает слюни и тихонько ворчит, полузакрыв глаза. Подвздошная кость обнажается, проступает белым в обрамлении красного, не окрашенного фиолетовым, – имитация слоновой кости, со свисающей бахромой плоти, разлохмаченными мышцами, обрывками желтой кожи, разорванными венами, похожими на толстые макароны – полые и круглые. Иногда зуб, задевая о кость, издает ужасный царапающий звук, упорствует в своем движении, скоблит и чиркает вновь и вновь, как лезвие о кремень. Временами тигр задыхается, давится своей пищей и отрыгивает одним икающим спазмом. Конец королевской трапезы.

Выходя, я смог окинуть взглядом кладовку – ту самую, где я сидел, пока охранник вызывал такси. Человек в синем как раз разливал витаминные микстуры по наполненным водой мискам. Все те же мешки с опилками, метлы, черный телефон. И на стене – крюк со связкой ключей. Ключ от клетки в точности похож на ключ от водозабора в саду моих родителей.

Любой тигриный лик подобен лабиринту. Круглому лабиринту барочных садов, тропинки которых внезапно обрываются или сужаются до игольного ушка. В этом я вижу безысходность: Ausweglosigkeit [12]12
  Безвыходность, безысходность (нем.)


[Закрыть]– вот оно, слово. Ловушка. Ловушка-лабиринт по образу и подобию моей души, ходы и повороты, долгие танцы, извилины и западни, скрещения дорог и тайные тропы.

Совершенство возможно в этом мире, – говорю я себе, созерцая этот лик, ритм поступи, тело с тяжелыми и удлиненными формами, – и природа не создала ничего более величественного.

Едва идея высшего совершенства выкристаллизовалась в Дени, как он принялся весьма неумело от нее защищаться, и мысли, которые он пытался себе внушить, отчасти напоминали жесты утопающего. Набросав несколько строк о том, что он называл безысходностью, он втайне проникся страхом перед грядущей очной ставкой с чем-то неизбежным, чью природу он, однако, не мог предвидеть точно. Так как, на свой манер, он всегда был честен – постной пуританской честностью, – то говорил себе, что под угрозой потери этого качества, ему, в сущности, требовалось признать то, что он предпочел бы отрицать. Лабиринт не исключал зеркала.

Он всегда любил писать, так что понадеялся отвлечься от образа тигра, работая ежевечерне над созданием романа или новеллы, публиковать которые, впрочем, не намеревался. К тому же, ему было сложнее оторваться от тетради, чем от книги.

Он унаследовал семейную библиотеку – иными словами, множество книг о путешествиях, старых трактатов о навигации, физике и математике, философии и теологии. Никаких романов. Никаких театральных или лирических произведений и, в особенности, ничего в иезуитском духе. Он добавил сюда несколько книг по искусству и все приобретенные в последнее время труды о тигре.

Итак, чтобы лучше сбежать, избежать и убежать, Дени начал, пока не зная даже, как разовьет сюжет, историю человека, которого он поместил в XVIII век и назвал Матье. Он написал пару строк и почти сразу же переключился на дневник.

Служа подмастерьем у гравера, владевшего домом на улице Сен Андре-дез-Ар, Матье столовался у хозяина и жил один в чердачной комнатушке.

Скрытный и одинокий, тигр избегает человека и других крупных млекопитающих. Он нападает только раненый или перед лицом угрозы. Мангровые леса Сандербана – сегодня единственное место в Индии, а может, и в мире, где тигр убивает человека, чтобы утолить им голод, и, однажды отведав его плоти, становится man-eater [13]13
  Людоед (англ.)


[Закрыть] .Что же за лакомый вкус и запах у нашей крови? Что это за дивное вино?

Мне хотелось бы думать, что на Суматре тигр явился мне воочию, пусть на один лишь миг, – имя его, Харимау [14]14
  Индонезийское название тигра, panthera tigris


[Закрыть] ,крестьяне, возделывающие рисовые плантации на краю джунглей, едва осмеливаются произносить. Но, может быть, я все-таки его видел. Может быть, это случилось в час, когда слои тумана тяжко оседают на просеку Балелуту, катятся и разрываются над ручьем, сбегающим к реке Алас, когда ближайшие объекты вырисовываются на непрозрачном, серо-молочном фоне скупо, словно на китайских эстампах, – может быть, тогда он и прошел совсем рядом со мной, зайдя по брюхо в воду и выбравшись из нее на другом берегу с большим шумом, природу которого я не сумел распознать.

Тот, кого я хожу повидать почти каждый вечер – бенгальский тигр, panthera tigris bengalis. Шерхан... Харимау,тигр с Зондских островов, меньше размером и бледнее окрасом, с полосами поуже, он лучше плавает и отличается большей нервностью.

Под защитой правительственного декрета бродит он по лесам Суматры, но так как при этом истребляет молодых орангутангов Лесера [15]15
  Гора на Суматре, часть национального заповедника Индонезии


[Закрыть], еще более редких, чем он сам, то его отлавливают, чтобы переправить в другой округ.

В тот день охотники-паванги, часто заходившие выпить чаю в наблюдательный лагерь, вызвались показать нам ловушку на тигра. Они провели нас в ту часть джунглей, которую мы еще не изучили, хоть она и лежала Довольно близко от нашей просеки. Почва была такой болотистой, что мы по щиколотку вязли в озерцах грязи, среди больших пузырей, которые булькали и лопались, со свистом выпуская газ. – Awas! Awas!..Осторожно! Осторожно!.. Приходилось цепляться за низкие ветки, за лианы, перелезать через огромные, покрытые мхами и папоротниками стволы, опираясь на них руками и подтягиваясь вверх. Чавканье грязи. Треск веток. Верткие шустрые насекомые. Отрывистые окрики мужчин. И вдруг – бамбуковый шалаш, высокий и узкий, зеленеющий в вечных сумерках леса. Паванги велели нам натереться травой, чтобы отбить человеческий запах. Они показали нам, как действует устройство, и едва коснулись приманки, как веревка, к которой она была привязана, высвободила дверцу, и та мгновенно обрушилась вниз с грохотом гильотины.

Сегодня ночью, разбуженный шумом дождя, я приподнялся, оперся о деревянную раму кровати и сел в темноте, не зажигая света. «Полночные терзания» [16]16
  Стихотворение Ш. Бодлера из сборника «Цветы зла».


[Закрыть]. Я хотел добраться до истоков наваждения, искал объяснения тому, что днем и ночью одна и та же мысль довлеет надо мной, околдовывает меня. Внезапно я понял, что ответ находится в книге, которую я читаю и которую уже прочитал когда-то, – в зеленой выцветшей книжечке. Я понял, что знал ответ до того, как был задан вопрос, до того, как была написана книга, до того, как я научился читать и даже до того, как я родился. Удивительная иллюстрация к теориям Августина о предопределении свыше. Воистину, не без иронии...

Итак, мы видим, до какой степени множественность и универсальность мотива делают невозможным выделение из него одного четкого и автономного компонента без вовлечения в процесс дополнительных и даже противоречивых элементов. Очевидно, что, в соответствии с маятниковым балансом космических систем, Дионис делит некоторые свои атрибуты с Танатосом. Метаморфоза, прекращение длительности и уничтожение индивидуального сознания являются для них общими. Бездны – общее их достояние. Если же говорить о тигре, то экзотизм, придающий ему чуждый нормам характер, превращает его в чудовище, явившееся из Гадеса. Итак, круг замыкается почти автоматически: символы смерти и разрушительной ярости сливаются воедино в знаках, воплощаюших ночь, холод, влажность, луну, отрицательное и женское начала. Вне зависимости от факторов времени и места, а также вне связи с любым понятием классической мифологии, механизмы бессознательного, по же, во все времена воспринимали образ тигра как связанный со смелостью, а идея «оседлания тигра» появилась в интеллектуальной вселенной человека стихийно. Представляется также, что роль, приписываемая тигру некоторыми азиатскими легендами, не слишком отличается от той, которой наделен сфинкс в эллинских или эллинистических мифологиях. Так, например, в малайской сказке под названием «Тигр и Отражение» перед нами предстает тигр, обманутый хитростью малого оленька, мемина, и бросившийся в воду на свою погибель. Совсем как сфинкс после ответа Эдипа! Аналогия, сколь она ни случайна, предстает от этого не менее характерной, так как символы – выражения всеобщего желания идентифицировать космические энергии – всегда проявляли свое загадочное родство не только от цивилизации к цивилизации, но зачастую даже от континента к континенту. Небесполезно, впрочем, будет отметить, что мотив существа дьявольского – то есть космического, – обманутого простой тварью, послужил основой для целого ряда средневековых басен; в них изображается Дьявол, становящийся, в конечном итоге, жертвой человеческих уловок – совсем как побежденный Эдипом сфинкс или одураченный мемином тигр.

Его имя Могул, сказал мне охранник. Или, скорее, его так зовут, потому что тайное имя его неизвестно. Я хотел дать ему имя, ведомое лишь мне одному, но меня удержал страх святотатства. Пусть остается неназванным. Пусть пребудет выше дат и слов. Тигр как он есть. Вечный. Несформулированный.

Итак, тигриный лик. Уши, лежащие за сильным изгибом лба.

Впечатляющий пейзаж в тонах жженой сиены и охры испещрен длинными черными отметинами, пересечен бороздами, которые землетрясение, сопровождаемое вулканическим рыком, проложило по обе стороны широкого трепещущего носа, ни единой рябью не нарушив безмятежно чистую гладь двух янтарных озер. Но, в окружении мягких и шероховатых даров моря, волосатых, пульсирующих, жестких, поросших иными белыми антеннами, – преддверие слизистых оболочек, кожа ноздрей, оранжевая и шершавая, чья линия как бы повторяет очертания позвонка. Ниже – черные и влажные вульвы, сердце ракушек. Резцы неправильной формы выглядят трогательно в своей наготе, ибо в устрашающей улыбке тигр открывает взору самое интимное, самое тайное из того что имеет: кость. Какое бесстыдство, и, вместе с тем, какой дар! – сталактиты и сталагмиты с налипшими остатками пены, грот, от которого словно бы отступило море, розовый коралл десен, красный, бугор, губчатый коралл блестящего языка. Мохнатый подбородок круглится, завершая конструкцию, подобно архитектурному парусу свода – на подступах к белокурым пустыням шерсти.

Надо что-то сделать. Надо. Пусть этим Матье завладеет неукротимое наваждение, великое безумие. Он попадет в тиски. Он заскользит все неудержимей, словно по наклонной плоскости.

Я не был к этому готов. До сих пор моя личная жизнь протекала в ледяном одиночестве, напоминавшем сгущенный холод вокзалов. Суетность встречает во мне отклик еще меньший, чем натюрморты с черепами. Я – человек гордости.

Предполагаю, что тигр вошел в мою жизнь, чтобы заполнить образовавшуюся там пустоту. Я всегда знал, что создан для неистовой страсти, так как ошибкой было бы считать, что душевные потрясения являются уделом лишь чувственных натур. Если я мало согласуюсь со своими чувствами, то это, на самом деле, вызвано тем, что большего они и не требуют и речь в моем случае идет скорее о естественной склонности, чем о сознательной аскезе. Если, к примеру, моя излюбленная диета состоит из фрукта и чашки риса, то это просто потому, что мое мнение о «хорошей кухне» еще ниже, чем о плохой. А плотское общение с женщиной меня привлекает меньше, чем общество мужчины, которому я, в свою очередь, предпочитаю одиночество. И даже здесь мои потребности весьма ограничены: мне достаточно тайных игр, чтобы никакое неуместное вмешательство не спугнуло мою химеру.

Впрочем, как-то я посетил один подпольный бордель на улице Обэр .Он помещался в квартире с поддельной мебелью в стиле Людовика XVI с накладками из гравированных зеркал, пастельными листами и эстампами Моро Младшего. Жестоко угнетенный уже одним этим слащавым декором, я увидел, как в комнату входит девица, которую «мамаша» привела мне без спроса. Я тщетно попытался отделаться от этой шлюхи, леденившей мне кровь в жилах своей улыбкой и острыми, как у пилы, зубами. Ее игуанье лицо с розовыми глазами, увенчанное соломенной шевелюрой со взбитыми прядями, покачивалось на хищной шее. Я прилагал все усилия, чтобы не смотреть ей между куцым бюстом и щуплыми ляжками, – на сферический, тугой, отвратительный живот, на брюхо, набитое яйцами, готовыми лопнуть.

Девица накинулась на меня так, будто речь шла о ее жизни. Я постарался высвободиться, но, помимо алчности к деньгам, уже, впрочем, удовлетворенной, это существо упорно хотело меня удержать из чистой зловредности: прожорливая игуана опустилась на колени у моих ног, намереваясь возбудить во мне невозможное желание. Это было уж слишком. Я резко встал и оттолкнул девицу, которая соскользнула на ковер, покрытый неописуемыми цветами. С тех пор я уже забыл, какими ругательствами и проклятиями я ее осыпал, попутно приводя себя в порядок, но они, без сомнения, произвели на нее сильное впечатление – она отшатнулась, присев на пятки, рыча и задыхаясь.

Несколько лет спустя, уже осознав, кто я такой – или что я такое, – я обратился к услугам зрелых и красивых девиц, работающих на самих себя в квартирках-студиях Отей [17]17
  Престижный жилой квартал Парижа.


[Закрыть]. Их арсенал – ремни и веревки – мог иной раз меня взволновать, но то, как они им пользовались, выдавало грубость их душ и скудость воображения.

Как-то раз, во время пребывания в Германии, я попросил одного друга, о чьих вкусах был осведомлен, выказать ко мне суровость.

Он посмотрел на меня с невыразимой холодностью:

– Nein!..– Без всяких объяснений и отговорок. Я почувствовал, что краснею до корней волос. Прежде чем покинуть комнату, я еще раз взглянул на злобно-торжествующее лицо приятеля, чтобы получше его запомнить. В убытке, впрочем, остался он сам, так как радость, которую я испытал, выпрашивая у него милость и терпя в ответ оскорбление, без сомнения, намного превзошла ту, которую ощутил он, унизив меня.

Дополнительное уточнение. В прошлом Дени несколько раз имел любовниц, от которых всегда отделывался довольно быстро, даже не заботясь о предлоге, чтобы оправдать свою скуку. Его попытки связей с юношами были вызваны лишь любопытством – так он полагал. На сорок четвертом году жизни все это начало уже отступать для него в туман прошлого – он не спешил пускаться в новые приключения, вероятно, из-за невысказанного но упрямого страха перед венерическими болезнями, и потому соблюдал целомудрие, как соблюдают трезвость, в силу рассудительности и природной склонности, до тех пор, пока в нем не укоренилось прочное отвращение к сексуальности. Иногда ему казалось, что весь город истекает спермой, смешанной с женской слизью. Он не смел более ни к чему прикасаться, избегал защелок и перил: одетый в перчатки, замурованный в одежду, испытывающий смертельное омерзение. Он удивлялся, видя вокруг себя мужчин и женщин, подчеркнуто носивших свой пол как лучшее достояние. А может, в них и правда не было ничего лучше...

О своих прошлых связях он, хоть весьма редко, но вспоминал, а вот о той, что оставила на нем самый сильный отпечаток, решительно забыл. Синда – так звали английскую лесбиянку с очень широко расставленными желтыми глазами; у нее были рыжие волосы, тонкий рот, широкая и короткая челюсть, очерченная резким углом, и неповторимая манера поворачивать голову на оси шеи: медленно, одним величественным движением. Дени не пытался добиться от нее того, в чем бы она, вероятно, ему отказала: хоть она и занимала его воображение с утра до вечера, он не видел здесь для себя ни возможности, ни смысла, удивляясь лишь тому, что столько людей провозглашают неотделимость любви от любви. Если бы его спросили, чего он ждет от Синды, он, вероятно, пришел бы в замешательство или, по крайней мере, был бы застигнут врасплох. Затем пришел день, когда она покинула его навсегда. Дени стер тот образ из памяти. Образ простой и сложный. Они стояли друг против друга на мосту Ватерлоо, и отблеск, падавший то ли от уличного фонаря, то ли неизвестно откуда, резко освещал лицо Синды, однако лоб ее, желтые глаза и плоский нос оставались в тени струящегося водой зонта. Был виден лишь короткий подбородок да длинные тонкие губы, которые шевелились, иногда открывая взгляду быстрый, влажный блеск зубов. И вот они все шевелились – эти гибкие, агрессивные губы. Дени не слушал, что она говорила, – без сомнения, какие-то жестокие слова – но это и не имело значения. Ничто не имело значения – лишь этот рот перед его глазами, самодовлеющий среди небытия, появившийся из тьмы, автономный, божественный, выносящий ему безапелляционный приговор, прежде чем сожрать.

Бланш не лгала, говоря, что у нее есть облатка, которую она мне как нибудь покажет. О подлинности святотатства говорил блеск ее глаз цвета абсента, скупо подчеркнутых сиреневым, бледность лица и крепко сжатые большие губы с опущенными уголками. И мне казалось, что я уже вижу облатку сквозь металл коробочки – серую, покоробившуюся, противную.

Много лет спустя одно лицо напомнило мне о Бланш. Это было в Берлине, в U-Bahn [18]18
  Метро


[Закрыть] .Поздний вечер. Пара рабочих слегка навеселе, едущая домой с детьми. Удрученные лица девочек под ледяной лаской неона. Самая младшая из них, лет восьми, как раз похожа на Бланш. Шов ее джинсов разошелся между ногами, и в эту дырочку не длиннее двух сантиметров просвечивала белизна не то белья, не то подкладки. Девчушка сидела, растопырив колени, и дурачилась с сестрой. А шов был разорван. Открыт. Распорот. На крошечном отрезке целостность была нарушена неожиданным отверстием, недозволенной дырой. Сходство с Бланш и, одновременно, в противовес ему, простодушная чистота увиденного ненароком белья напомнили мне об облатке.

Факелы, пропитанные кокосовым маслом, бросали отсвет на медные лица охотников-павангов. Когда мужчины умолкали, было слышно лишь, как вода капает с деревьев да потрескивает огонь. Один из охотников закурил кретеки начал:

– Был как-то солончак, к которому приходили все животные джунглей, пока не наступил день, когда это стало слишком опасным, потому что тигр повадился их там подстерегать и каждый день убивал одного на обед. Животные собрались на совет, и кантъил -малый оленек – сказал им: «Братья, я придумал одну хитрость. – Затем он пошел к тигру и сказал тому: – Харимау,зачем тебе каждый день ходить на охоту – хочешь, я буду приносить тебе добычу?» Харимауэта идея понравилась. На следующий день кантьилопять пришел к нему и заявил, что ничего не смог принести с охоты, так как большой тигр с кантъиломна спине преградил ему дорогу.

«Он устрашится одного моего вида», – сказал Харимауи отправился в путь вместе с кантъилом,который пристроился у него на спине. Они подошли к реке, и тут кантьилзакричал, показывая на отражение тигра в оде: «Смотри! Смотри же! Вон большой тигр, преграждающий дорогу!..» Тогда тигр бросился в реку, чтобы сразиться со своим отражением, и немедленно утонул.

Служа подмастерьем у гравера, владевшего домом на улице Сент-Ре-дез-Ар, Матье столовался у хозяина и жил один в чердачной комнатушке.

Мартовским утром 1757 года он был оставлен в «вертушке для подкидышей» [19]19
  Вращающееся цилиндрическое устройство в стене приюта или монастыря, внутри которого можно было анонимно оставить младенца.


[Закрыть]предместья Сент-Антуан, прожил в приюте до поры ученичества, никогда нигде не бывал и говорил мало. Впрочем, он совершенно не знал, кому поведать о том, что его волновало, и как описать свои чувства. Хотя рассказывать пришлось бы, скорее, об ощущениях. Матье было тридцать лет, но он давно уже чувствовал, что скользит по бесконечной спирали, скользит и скользит, вращаясь в этой головокружительной тюрьме, которой был он сам, скользя, вращаясь и не зная, движется ли он вверх или вниз. Он знал лишь, что эта пытка будет длиться столько, сколько и его существование, но не ведал, продолжится ли оно за смертью и суждено ли ему страдать целую вечность, или же, в конце концов, он обретет мир, подобно воде, что после долгого странствия вытекает в желоб. Он не мог отказаться от надежды на покой, но, вместе с тем, хотел бы иметь возможность насладиться им сознательно, что по сути было вопиющим противоречием. Порой, не слишком понимая зачем, он заходил на рассвете в церкви с сумеречными запахами погреба и ладана и задремывал там ненадолго в сиянии свечей. Но это наводило на него лишь унылое оцепенение, поэтому он перестал туда ходить, как только обнаружилась страсть, заполнившая его мечты.

Однажды Бланш поведала мне, что сохраняла облатку, выплюнув ее в ладони, куда прятала лицо якобы в порыве религиозного рвения.

Она открыла железную коробочку, и я увидел бледный кругляшок, покоробившийся оттого что сначала намок, а потом высох. Бланш принялась колоть его острием булавки. Меня бросило в дрожь. Corpus Domini Nostri [20]20
  «Тело Господа Нашего» (лат.)


[Закрыть]! ..

-Когда она слишком уж раскрошится, – сказала Бланш, – я выбрасываю ее в уборную и отправляюсь за новой к Престолу.

Слово «Престол» она произносила с вероломным наслаждением, смакуя его и пробуя на язык, будто вкушала Ангельский Хлеб. Она снова уколола облатку, плюнула на нее и добавила:

– Хорошо, что она ни от чего не умирает! Ни от чего!

И по сей день я, как тогда, слышу и вижу Бланш: лет одиннадцати, худую, в мешковатом платье, толстых серых чулках и громоздких сандалиях. Взгляд зеленых глаз пронзает меня насквозь. Именно так запечатлится она в моей памяти навсегда и in saecula caeculorum [21]21
  « во веки веков» (лат.)


[Закрыть]: на фоне кирпичной стены и спадающего каскадом плюща, под сенью которого – водозабор и ключ. Бланш стоит там, с коробочкой в левой руке и с булавкой в правой – в этом саду, где сумрачным было все, даже сладковато-медовый запах мочи от цветущих кустов бузины.

Грандиозность кощунства и особенно вид плюющей Бланш болезненно отдались в моем желудке. Я всегда был очень брезглив – мне, к примеру, трудно здороваться с людьми за руку и касаться чего бы то ни было после других, – и грязь привлекает меня только в речах.

Бланш еще раз плюнула и вонзила острие в облатку. У меня в глазах все плясало. Плющ и бузинные кусты кружились в одуряющем хороводе. Я оперся рукой о стену и согнулся над крапивой – съеденное вываливалось из меня тяжелыми сгустками, шлепая по листьям. Ослепнув от слез и рвотных спазмов, я в то же время ощущал, как Бланш порхает у меня за спиной, словно большая пяденица. Выпрямившись, я попытался сделать несколько шагов. Я был в полном сознании, хотя колени мои подгибались и отказывались меня держать. Я рухнул на бедро, успев выставить вперед ладони, в которые врезался гравий. Бланш кричала: Дени упал! Дени упал!.. Она пыталась меня поднять, но руки ее наводили на меня странное оцепенение, я ощущал, как сквозь рубашку мне прямо в плоть вонзается булавка, которой она перед тем терзала облатку и которую все еще держала в руке, а железная коробочка в ее кармане жестко давила мне на ребра. Это было невыносимо, и на сей раз я потерял сознание по-настоящему.

Как-то раз, когда Дени проходил мимо магазина Жибера, одна из книг в витрине привлекла его внимание. Называлась она «О любви». Он купил ее не раздумывая и, едва оказавшись дома, принялся читать на кухне, как нечто запретное.

Стендаль озадачивает меня. «Это явление... [кристаллизация]... берет истоки в природе, велящей нам испытывать удовольствие и насыщающей кровью наш мозг, в ощущении того, что удовольствия приумножаются совершенствами любимого объекта, и в мысли «она моя»». Что же до вторичной кристаллизации по стендалевской теории, то мне она кажется таким убожеством!.. Надежда... Счастье... А какой в этом всем смысл?

Почему любовь всегда должна быть мячом, в который человек превращается, ударяясь о стену и от нее отскакивая, а не сверкающим метеором, несущимся в космических безднах, движимым лишь собственной энергией, самодостаточным и не знающим эха?

Amor, qui simper ardes et nunquam extingeris,

Assende me totum igne tuo... [22]22
  «О любовь, всегда пылающая и никогда не гаснущая, зажги меня своим огнем» (лат.) – видоизмененная цитата из «Исповеди» Аврелия Августина (X, 29, 40).


[Закрыть]

Но тигр, который – подобно сфинксу – прыгает в воду и обращается в ничто, пожирая собственный образ, вряд ли сможет исчезнуть из однородной космогонии, поскольку она не подвержена ни прибавлению, ни усечению. Тигр – или же сфинкс – по примеру феникса, восстающего из пепла, возродится из воды – женской стихии. Если это воскрешение остается несформулированным, то происходит так потому, что оно уже включено по умолчанию в непреложные законы мифа, который, чтобы выполнить свою функцию, неизбежно должен подчиниться особым условностям. Таким образом, подобно Дионису, с которым он связан и в котором поочередно – то есть, на самом деле, одновременно, так как хронологические ритмы получают проекцию в ритмах вечных, – достигают высшей точки всплески жизненных энергий и разрушительных сил, тигр пребывает незыблемым в своей двойственности.

Можно было бы задаться вопросом, где пролегает граница наблюдений Дени за самим собой в глубине зеркал.

Желая отблагодарить Матье за то, что тот помог ему управиться с дровами, суконщик из квартала де л'Аббе пригласил его как-то воскресным днем в свой загородный домик неподалеку от Сен-Сира. Они отправились туда поутру в двуколке. Это было первое путешествие Матье, и суконщик, решив показать ему свет, объявил, что они заедут в Версаль посмотреть, как вкушает пищу король. Он не жалел красок, изображая все то великолепие, которое им предстояло увидеть: замок, гвардейцев, лакеев, ритуал большой трапезы [23]23
  Открытая для народа королевская трапеза, учрежденная Людовиком XIV, на которой присутствовали его супруга, дети и внуки. Малую трапезу король вкушал один.


[Закрыть], и с большим благоговением поведал Матье о короле, чьей дородностью восхищался, и о королеве, для описания которой не находил слов.

Людовик XVI, охотнее всего набивавший брюхо на публике, остался верен гнусной традиции большой трапезы, неуклонно проводившейся по воскресеньям. Королева, не любившая, чтобы на нее смотрели во время еды, старалась как можно чаще от этого уклоняться, так как всякий, кто имел на голове треуголку и на боку – маленькую шпагу, мог присутствовать при королевском обеде. У дворцовой решетки оборванные замарашки сдавали напрокат бутафорию, разложив на лотках весь свой убогий товар: ощипанные шляпы и несколько жестяных рапир.

Едва попав сюда, Матье был ошеломлен шумом и толчеей. В страхе потерять суконщика, он уцепился за полу его сюртука.

В кромешной давке он очень неудачно оказался позади двух высоких мужчин и, сам будучи низкорослым, мало что увидел из церемонии. До него приглушенно доносились шаги трапезничих, шум передвигаемых блюд и сосудов, и еще он как будто слышал шепот. В просвет между локтями и боками, очень далеко – словно на краю пустыни или некой безлюдной эспланады – он мог разглядеть часть шеи королевы.

Обвитая четырьмя рядами жемчугов, эта шея, казавшаяся длинной и сильной, переходила в обнаженное плечо, не выказывая ни сухожилий, ни мускулов, но производила впечатление не вялости, а прочной, ледяной нежности. Иногда она слегка шевелилась, увлекая в своем движении крупный, напудренный серым, локон, последний завиток которого терялся в пене кружев. Свет озарял его спереди синевато-белым сиянием, окаймляя контур серебристой нитью, а в полутени шевелюры кожу оживлял матово-розовый оттенок, темнеющий к затылку до того пурпурного цвета, которым в октябре пламенеет вереск.