Текст книги "Подвиг (Приложение к журналу "Сельская молодежь"), т.6, 1985 г."

Автор книги: Габор Йожеф

Соавторы: Д. Фалуш,Душан Калич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Г.Йожеф, Д.Фалуш
Операция «Катамаран»
Повесть

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В ночные часы залы ожидания и открытые террасы для пассажиров аэропорта Ферихель близ Будапешта обычно безлюдны. Пустынна и просторная площадка для стоянки автомобилей перед зданием вокзала. После полуночи здесь садятся лишь немногие почтовые самолеты, два-три, не более. Погрузка и выгрузка занимают считанные минуты, и летающий почтальон отправляется дальше по своему маршруту. Прожекторы маяка на башне, где сидит главный диспетчер, светят в четверть накала, вспыхивая только в момент посадки или взлета машины. Правда, взлетно-посадочные полосы обрамлены цепочками мощных огней, горящих всю ночь в полную силу, но они обращены вверх, к небу. Персонал ночной смены сотрудников сокращен до минимума, пассажиров нет, встречающих и провожающих тоже, и притихший аэропорт мирно дремлет в тишине.

В ночь на седьмое июня, однако, все здесь выглядело совершенно иначе. Стрелки огромных часов на стене показывали уже начало второго, а здание аэровокзала было залито светом, и вечерняя смена служащих в полном составе находилась на своих рабочих местах. Слегка осоловевшие от бесчисленного количества чашечек кофе, выпитого в борьбе с усталостью, они вместе с встречающими – а их было довольно много – с раздражением поглядывали на электронное табло, на котором упрямо и равнодушно светилась только одна строка: «Рейс МА-424, Франкфурт – Будапешт... – и далее, в последней графе, крупно, – задерживается».

Встречающие уныло сидели в креслах, бесцельно слонялись по залу или топтались возле табло. За пультом с надписью «Информация» тоже толком ничего не знали, и девушки в синей форме уже утомились от вежливых ответов на один и тот же вопрос.

– Да, пожалуйста. Рейс задерживается... Нет, не отменен... Во Франкфурте объявлена забастовка работников аэропорта... Когда вылетит? Извините, пока неизвестно...

К окошечку подошли двое стариков, по-видимому, супруги. Даме под семьдесят, мужчина выглядел старше. Терпеливо дождавшись, пока хорошенькая барышня в пилотке, восседавшая за пультом, обратит на них внимание, дама спросила:

– Будьте любезны, самолет из Франкфурта...

– К сожалению, опаздывает, – не дослушав, прервала ее девушка. – Следите, пожалуйста, за табло. – Заученным, усталым жестом она указала на стену. – Рабочие и служащие всех аэропортов ФРГ бастуют. «Резиновая» забастовка...

– «Резиновая»? – Глаза старушки округлились.

– Да, это новая форма. Рейсы не отменяются, работа идет, но только в два раза медленнее. Тянется как резина...

В стеклянной клетке главной диспетчерской, поднятой высоко над землей, начальник смены и его помощники тоже не отрывали глаз от экранов. Но радары оповещения бездействовали. Наконец на экранах что-то замелькало.

– Кажется, входит в зону! – Начальник смены вздохнул с облегчением.

– Очень вовремя, – откликнулся инженер-наблюдатель, не отрываясь от экрана. – Побили свой же рекорд: опоздание ровно на три часа сорок минут.

Ожил динамик дальней связи на пульте возле стены. Командир самолета докладывал, что вошел в зону и просит координаты и разрешение на посадку.

На табло в зале ожидания ободряюще замигал зеленый сигнал, побежали электрические буквы, складываясь в слова: «Рейс МА-424, Франкфурт – Будапешт, прибывает...»

Наконец-то. Оживились встречающие, вздыхали дежурные, таможенники, носильщики. Раздражение и досаду точно ветром сдуло. Одни поспешили к будкам автоматов, чтобы сообщить домочадцам, что скоро будут дома, другие закуривали сигареты и выходили на ближайшую террасу, чтобы посмотреть в бездонное темное небо или на обрамлявшие посадочную полосу огни.

С высоты донесся нарастающий гул моторов. Уже видны были мигающие красные сигналы на носу и хвосте приближающейся стальной птицы. Вот уже громыхнуло шасси, огромный самолет пробежал по бетонной дорожке, теряя скорость, развернулся, подрулил к назначенному месту и замер в неподвижности. Управляемые прилежными руками, к летающему гиганту подкатили самодвижущиеся трапы.

Открылась дверь пассажирского салона. Из него вышли гуськом всего восемь пассажиров. Последним по трапу спустился невысокий мужчина лет сорока. Он был настолько неприметен, что хорошенькая барышня в пилотке, встречающая пассажиров на земле, чуть было не увела группу без него. На плече у вновь прибывшего висели два фотоаппарата, в руке он держал небольшой дорожный саквояж.

Заполнение медицинских карантинных карточек отняло всего несколько минут, и пассажиры проследовали дальше, на паспортный контроль. Здесь процедура длилась и того меньше. Взгляд на пассажира, взгляд на раскрытый паспорт с фотографией его владельца, и тотчас же удар штампа с отметкой о въезде на территорию Венгерской Народной Республики. Место, число, месяц, год. Мужчина с фотоаппаратами по-прежнему держался в хвосте группы. Неуверенные движения и взгляды свидетельствовали о том, что ему незнакомы порядки в этом аэропорту. Пограничный контроль задержал его не дольше других: рост средний, худощав, волосы темно-русые, глаза карие, нос прямой, губы узкие, особых примет не имеет. «Пожалуйста, проходите».

В помещении таможни пассажиры разбирали багаж, чемоданы подавались по транспортеру. Но наш незнакомец не стал дожидаться своего багажа и прошел прямо к двери, над которой светилась красная лампочка. Ему преградил путь таможенник в форме и протянул листок декларации, вежливо указав на фотокамеры – их следовало занести в бланк. Незнакомец быстро его заполнил, но в графе о ввозе аппаратуры оказалось не два, а три названия. Таможенник взял листок и осмотрел фотокамеры, сверяя номера. Это были два великолепных аппарата марки «Минолта», каждый с телеобъективов и блицем. Все было правильно. Таможенник вопросительно взглянул на пассажира, указав пальцем на третью строчку. Иностранец полез в карман и извлек оттуда миниатюрный магнитофон. По размеру он был чуть больше спичечного коробка,

Таможенник подивился чудесной машинке, такой аппарат он видел впервые. Взгляд его упал на паспорт пассажира, в который была вложена декларация.

«Итальянец», – отметил про себя таможенник. На этом языке он не говорил, поэтому жестом попросил открыть фотоаппараты. Пассажир понял, о чем идет речь, и с готовностью открыл обе камеры. Они были пусты. После этого он расстегнул замок-«молнию» на своем саквояже и, пододвинув его таможеннику, указал на десяток уложенных в него коробочек цветной пленки в заводской упаковке. Помогая себе жестами и мимикой, итальянец объяснил, что он знает правила и строго их соблюдает: в самолете он не фотографировал.

Обе стороны остались довольны друг другом, и, пока итальянец укладывал обратно свое имущество, таможенник проштемпелевал декларацию, оторвав перфорированную ее часть для регистрации и хранения, как предусмотрено инструкцией.

Пассажир вышел в зал ожидания. Его никто не встречал. Он неуверенно огляделся и направился в сторону таблички «Прокат автомобилей». За письменным столом с сонным выражением лица сидели двое – полный мужчина лет пятидесяти, напротив него молодой парень, одетый в форму шофера туристической фирмы «Волан».

– Бона сера, – поздоровался пассажир по-итальянски и протянул старшему по возрасту клерку телеграмму. – Я есть Витторио Каррини, – представился итальянец, продолжая говорить на своем языке. – Я заказывал напрокат автомобиль. Вот телеграмма с подтверждением, что заказ принят.

– Си, си, – закивал сонный представитель «Волана». Его знания итальянского этим ограничивались, если не считать еще «но, но». Он поглядел на телеграмму и сказал молодому в комбинезоне: – Вот твой клиент, забирай его.

Парень встал и положил на стол два автомобильных ключа – от зажигания и от дверей. Но когда итальянец потянулся за ними, он выставил руки и с официальным выражением лица провозгласил:

– Прошу предъявить права на вождение автомобиля!

В этом возгласе сознание высокой ответственности в деле обслуживания иностранцев сочеталось с экономическими интересами народного хозяйства республики – уплачено валютой.

– Ага, удостоверение! – догадался итальянец и полез в карман.

Предъявленное удостоверение было тщательно изучено, и ключи наконец перешли в руки гостя.

– Автомобиль оплачен по телеграфу за пять суток, – объяснил старший, но, видя, что Каррини опять непонимающе уставился на него, махнул рукой и жестом показал, что его коллега проводит гостя до машины.

Молодой в комбинезоне направился к выходу, бросив на ходу:

– Распорядись, чтобы задержали автобус. Этот тип меня не захватит, это точно. Мне до утра пришлось бы объяснять, почему и зачем, глуп как пень, одно слово.

Каррини с невозмутимым видом плелся позади провожатого, наклонив голову и улыбаясь: по-венгерски он понимал все до единого слова.

Парень из «Волана» подвел итальянца к новенькому «Фиату-128» и предупредительно открыл перед ним дверцу. Каррини уложил свой скудный багаж на заднее сиденье и, прежде чем сесть за руль, спросил:

– Центро?

Провожатый махнул рукой в направлении города. Тогда итальянец вынул из кармана пятидолларовую бумажку и протянул ее парню.

Молодой человек от изумления щелкнул каблуками и по-военному отсалютовал. «Гляди-ка, какой крез! – подумал он. – Пять долларов на чай!»

Итальянец влез в машину, опустил стекло и плавно тронулся с места.

– Арриведерчи! – крикнул он, отъезжая.

– Чао! – Парень помахал рукой и несколько минут смотрел вслед удалявшимся красным огонькам. Он не заметил, разумеется, что вслед за «фиатом», столь необычно сданным в прокат, с той же стоянки выехал синий лимузин «рено» и покатил итальянцу вдогонку. При выезде на автостраду, ведущую к городу, их отделяло менее двадцати метров.

«Так, пока все идет нормально, – радовался Каррини, поглядывая на преследователя в зеркало заднего обзора. – Он меня нашел».

Обе машины приближались к первому на пути в город тоннелю. Встречных автомобилей не было видно. Каррини сбросил газ и дал синему «рено» догнать себя. Перед самым тоннелем они поравнялись. Из окна «рено» вылетел маленький предмет, похожий на коробочку, и, небольно ударив итальянца в грудь, упал на сиденье рядом. Каррини взял его в правую руку и, зажав в кулаке, продолжал вести машину. «Рено» вышел вперед и два раза мигнул тормозным сигналом. Каррини ответил, тоже два раза мигнув фарами.

Это означало, что все развивается по плану.

«Рено» прибавил скорость и растворился в темноте. Каррини же, не превышая предписанной правилами скорости, ехал по направлению к Будапешту. Развернув одной рукой переброшенный ему пакетик, он обнаружил в нем ключ и записку, на которой стояли два слова, написанные по-немецки: «Восточный вокзал». «Желтый».

Ключ он опустил в карман, а записку, изорвав в мелкие клочки, выбросил в открытое окно, каждый клочок в отдельности.

Поставив машину на стоянку возле Восточного вокзала, итальянец с минуту колебался, брать ли ему с собой фотокамеры, но, приметив неподалеку двух-трех ночных бродяг, обитающих возле вокзалов во всех городах мира, счел более благоразумным повесить обе себе на шею.

«Если их украдут, я никогда не смогу доказать, что именно поэтому не выполнил поручения», – подумал Каррини, и неприятный холодок пробежал у него по спине.

Он поспешил в камеру хранения со шкафами-автоматами. Отыскав шкаф под номером 24, итальянец открыл его подброшенным ему ключом и увидел внутри два небольших чемодана – коричневый и желтый. Согласно полученному указанию он взял желтый, закрыл шкаф, бросил в щель монету, запер дверцу и вынул ключ. Проделав все это, он огляделся. Кроме нескольких измученных ночным ожиданием сонных пассажиров да парочки бродяг, никого не было видно.

Вернувшись к машине, он забрался внутрь, но стекол в окнах опускать не стал. Открыл крышку желтого чемодана – в нем лежало несколько сорочек, галстуков и пижама. Наугад взглянул на размер воротничка – сороковой.

Каррини удовлетворенно присвистнул. Точно его размер.

«Работают по первому классу», – одобрил он про себя.

Прежде чем отправиться «оттуда», Каррини изрядно понервничал. Прошло двадцать лет с того дня, как он покинул родину. Что здесь переменилось с тех пор? Как будут прикрывать и обеспечивать его безопасность те люди, по заданию которых он приехал в Будапешт? Но такой, казалось, пустяк, как правильный размер воротничка рубашки, успокаивал. Да, они предусмотрительны и осторожны, для них нет мелочей. Все как обещали.

Ставка высока. Важна, очень важна та работа, основу для которой поручено заложить именно ему, бывшему фотографу Каррини. И хотя задание отнюдь не опасно, платят за него много, очень много.

Итальянец сунул руку под белье, нащупал на дне чемодана небольшой выступ. Нажал кнопку – сбоку из стенки вывалилась крохотная кассета к его магнитофону. Он вставил ее в аппарат, отъехал со стоянки и, описав большой круг, вырулил на проспект Ракоци.

В этот момент мимо промчался все тот же синий «рено». Каррини не успел заметить, кто сидит за рулем, но понял, что его контролируют.

«Пусть контролируют, – подумал он. – Это мне ничем не грозит. Скорее напротив...»

Не спеша двигаясь по проспекту Ракоци, он включил магнитофон. С минуту слышалось только легкое шипение, затем внезапно, так что Каррини даже вздрогнул, заговорил мужской голос:

«Для вас забронировали номер в гостинице «Будапешт». Номер комнаты 365. Напротив двери – служебная лестница, на всякий случай. Аккредитацию получите завтра у администратора. По-венгерски не говорить. Вы никогда не бывали в Венгрии. Избегайте тех мест, где вас могут узнать. Рисковать не имеете права. Материал, сделанный за день, оставляйте в шкафу-автомате на вокзале. Каждый раз меняйте чемодан. Оружие не применять даже с целью самообороны. Если оно при вас, положите в чемодан и оставьте на вокзале в шкафу завтра же. Адреса зашиты в воротнике клетчатой сорочки. Выучите их наизусть, записку уничтожьте. Тринадцатого июня вы должны возвратиться вместе с последним материалом. Ваши материалы будут забирать систематически, каждый день. Постарайтесь узнать данные на сфотографированных вами лиц. Настоящую запись тотчас сотрите, не выходя из машины, вместо нее запишите музыку. Проверьте, стерта ли запись. Вы слышали инструкцию шефа».

Каррини перемотал пленку и прослушал ее еще раз, запоминая правила и запреты. Запись кончилась. Тогда он достал малюсенький микрофон, величиной с горошину, вставил его в магнитофон и поискал в эфире легкую музыку по автомобильному радиоприемнику. Затем он поставил магнитофон на запись. Тем временем «фиат» уже достиг площади имени Москвы.

Перед станцией фуникулера зажегся красный светофор. Остановившись, Каррини услышал тихий щелчок – пленка кончилась. Завернув на стоянку возле отеля «Будапешт», Каррини выключил мотор. В наступившей тишине он еще раз проиграл всю кассету. Текст инструкции исчез, вместо него звучала музыка.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Директор института Бела Имре всегда считал, что наиболее показательным для любого предприятия или учреждения является не административное помещение, а продукция, иными словами – результат труда этого предприятия. Поэтому четыре заводских цеха и две огромные лаборатории руководились из скромного двухэтажного здания. Впрочем, Имре формулировал это иначе: не руководились, а обслуживались. Более того, административное здание с вывеской «Энергетика» отнюдь не было переполнено до отказа всевозможными сотрудниками, как кто часто бывает. Сотрудники «Энергетики» не страдали от тесноты, они работали спокойно и размеренно, не мешая друг другу.

Бела Имре возглавлял институт, а точнее научно-производственный комбинат, уже около пятнадцати лет. За это время электронная продукция, приборы и оборудование с маркой «Энергетика» завоевали серьезный авторитет во всех странах СЭВ, а также и на рынках Запада.

Работал Имре много. Обычно он приезжал в свой кабинет к семи утра, за час до начала рабочего дня, и трудился до шести-семи вечера. Утром, когда административное здание еще пустовало и в нем царила тишина, он мог сосредоточиться на проектах и отчетах, оценить предложения, изучить материалы, подготовленные к совещаниям, а главное – разобраться и вникнуть в оперативные документы, поступавшие из лабораторий, где велись эксперименты, и из цехов, выпускавших готовую продукцию.

Сегодня, однако, часы показывали только шесть, а он уже сидел за своим столом. Раскрыв рабочую папку, обтянутую сафьяном, он сосредоточенно читал подшитые в ней документы, исполненные на венгерском и русском языках. Правда, говорил он по-русски с трудом, но знал язык достаточно хорошо, чтобы, читая, заметить опечатки или неудачно переведенную фразу. Впрочем, международный отдел его института работал безукоризненно. Дочитав до конца, Имре захлопнул папку и подумал: «Надо будет отметить внеочередной премией и референта и машинистку».

Он откинулся в кресле, включил радио и минуту спустя услышал знакомые сигналы точного времени, затем голос диктора произнес:

– Говорит Будапешт, радиостанция имени Кошута. Местное время семь часов утра, восьмое июня тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, четверг. Приветствуем наших слушателей, отправляющихся сейчас на работу. Институт метеорологии сообщает прогноз погоды...

В этот момент резко распахнулась обитая изнутри кожей дверь и быстрым шагом вошла Тереза Кипчеш, его секретарша, весело напевая. Ее стройную, по-мальчишески чуть угловатую фигуру ладно облегал кремового цвета костюм с коричневой блузкой. Белокурые тонкие волосы, разделенные посередине пробором, едва прикрывали уши, а с боков были чуть-чуть подвиты парикмахером. Эта искусная прическа делала ее несколько продолговатое лицо более круглым, смягчая резкие волевые черты, – Тери было за тридцать.

Увидев директора, сидящего за столом, Тереза смутилась:

– Извините. Я думала, что вы еще не пришли. Простите за вторжение!

– Все в порядке, Тери. – Имре выключил радио. – Очень рад, что и вы явились сегодня спозаранку. Тери опустила глаза, улыбнувшись:

– Как вы сегодня элегантны, товарищ Имре! Наверное, посвятили больше времени своему туалету, чем всегда?

– Пожалуй. – Имре легко поднялся с кресла и вышел из-за стола. Ему приятна была эта внимательность секретарши, хотя в ее больших зеленоватых глазах он уловил скрытую усмешку. Он сделал еще шаг вперед и, потянувшись, расправил плечи, как все высокие люди, привыкшие сутулиться. Затем машинальным жестом одернул пиджак и провел ладонями по белым и уже редеющим волосам.

– Почему это вас удивляет? Разве в другие дни я выгляжу хуже? Впрочем, вы правы: сегодня особый день. Мы подписываем соглашение о сотрудничестве с советскими и немецкими товарищами. Это требует некоторой торжественности, не правда ли?

Девушка рассмеялась.

– А поскольку государственный секретарь тоже будет присутствовать при подписании, – продолжал Имре с полной серьезностью, – о его костюме вы также получите точный отчет, обещаю вам. Взамен же прошу вас напомнить мне программу на сегодняшний день.

Тереза выбежала к себе в приемную и через минуту вернулась, вооруженная блокнотом и карандашом. Она присела на столик, стоявший у стены, открыла блокнот и начала перечислять:

– В девять, как вы уже сказали, торжественное подписание в министерстве. В одиннадцать вы проводите совещание руководителей отделов и цехов. К четырнадцати часам вас ждут на Будапештском химическом комбинате, где продемонстрируют в действии защитные пластины с новым покрытием. В шестнадцать часов вам следует быть на заседании бюро райкома партии, а вечером вы собирались посетить вашего друга Додека. Подполковник Рона специально звонил мне вчера, чтобы я не забыла напомнить вам об этом.

– Да, да, навестить Додека. – Имре задумчиво посмотрел в окно. – Навестить моего напарника. – Он с минуту помолчал, затем снова взглянул на Терезу: – Так что еще?

– Звонили из туристического агентства «Ибус». Там все в порядке. Им удалось составить небольшое турне по европейским странам для ваших молодых, как вы и просили. Сегодня уже можно взять проездные документы.

– Спасибо, Терн, это хорошая новость! – отозвался Имре, и в голосе его прозвучала радость. – Между подписанием в министерстве и совещанием я сумею выкроить четверть часа, чтобы заехать за ними. Представляете, как будут рады моя дочь и зять?

– Прекрасный свадебный подарок вы им приготовили! Лучшего и пожелать нельзя, право.

Оба помолчали. Неслышно ступая по толстому ковру, Икра прошел в угол кабинета и опустился в кресло возле курительного столика. Опершись на руки, он некоторое время смотрел в окно отсутствующим взглядом.

– Пока они будут путешествовать, буду их ждать, – сказал он негромко. – А что потом? А потом я останусь совсем один. Вернувшись, дочь переедет к мужу.

– Почему вы не женитесь, товарищ директор? – Тереза повернулась к нему лицом. – Ведь прошло уже два года, как умерла ваша жена. В народе говорят, мужчине трудно жить одному.

Имре ничего не ответил.

Тереза поняла, что перешла границу дозволенного, и поспешила перевести разговор на другую тему.

– Позвольте задать вам один вопрос, – сказала она и, поскольку Имре ободряюще поднял на нее глаза, спросила: – Каждый раз, когда вы говорите о товарище Додеке, вы почему-то называете его напарником. Что это значит?

Имре насупился.

– Вы сегодня, Терике, просто беспощадны...

Девушка покраснела.

– Прошу прощения...

Она встала, захлопнула блокнот и щелкнула кнопкой шариковой ручки.

– Я приготовлю вам кофе.

Тери была уже у двери. Имре ее остановил.

– Скажите, Терике, как давно мы работаем вместе?

– Шестой год, товарищ директор.

Минут десять спустя, когда Тереза вернулась с подносом, на котором дымился кофе в белой чашке, на ней был надет голубоватый, тщательно накрахмаленный рабочий халат. Директор сидел на прежнем месте в углу и читал отчет за неделю, судя по надписи на папке, из лаборатории номер два. Тери молча поставила перед ним поднос с чашкой, сахарницей и крошечным сливочником.

Имре взглянул на нее: ее лицо, как и подобает дисциплинированной секретарше, было серьезно и сосредоточенно.

– Принесите ваш кофе сюда и садитесь вот здесь. – Он указал на соседнее кресло.

После того как Тери выполнила его просьбу, Имре раскрыл длинный серебряный портсигар, лежавший на столе, и предложил ей сигарету. Оба закурили.

– Значит, почему напарник? Это длинная история, Тери. Началась она тогда, когда вас еще не было на свете, в годы войны.

Поздней осенью сорок четвертого, когда коммунистическая партия, находившаяся в глубоком подполье, провозгласила переход к вооруженной борьбе против немецких оккупантов и их доморощенных прихвостней-нилашистов, я стал членом одной из групп Сопротивления. Мы добыли себе оружие – несколько пистолетов, солидный запас патронов и, помнится, даже с десяток гранат. Успешно завершили несколько диверсий и вооруженных нападений, но вот однажды вечером – это было в начале декабря – вблизи площади Кальвария неожиданно напоролись на эсэсовский патруль. Их было трое. Так же как и нас – Балинт Рона, его младший брат и я. Мы открыли огонь чуть ли не в упор, эсэсовцы не успели даже схватиться за автоматы. Мы оттащили трупы в кусты, отобрав оружие и боеприпасы. Рона заметил, что командир патруля, лейтенант, убит выстрелом прямо в лоб. Мундир его остался цел, даже без капли крови. Мы стащили с него мундир и со всеми документами унесли с собой на нашу базу. Разумеется, документы двух других патрульных мы тоже прихватили. В те дни в осажденном Будапеште на улицах и площадях валялись десятки неубранных трупов, и мы были уверены, что, поступив таким образом, затрудним опознание убитых, если даже кому-нибудь и придет в голову их искать.

– Я знала, что вы были партизаном, – сказала Тереза, – мне говорили об этом, а потом я видела у вас партизанскую медаль. И все-таки...

– На другой день мы доложили обо всем командиру отряда, а тот, в свою очередь, через связного высшему командованию. – Имре положил сигарету в пепельницу. – В то время я работал на машиностроительном заводе «Ганз», он считался военным предприятием, мы имели броню, и меня не призвали в армию. На своем токарном станке я как раз вытачивал какую-то деталь для портального крана, поврежденного при бомбежке, когда незаметно ко мне подошел командир нашего отряда. «Ты еще не разучился говорить по-немецки?» – тихо спросил он. «Шутишь? – ответил я. – Это же мой второй родной язык!» – «Вот и мы подумали о том же», – добавил он. «А еще о чем?» – поинтересовался я, по правде сказать, несколько недовольный его чересчур таинственным видом. Но командир тут же улыбнулся: «О том, что из тебя получится прекрасный эсэсовский офицер! Я получил указание переодеть тебя в лейтенантский мундир и поставить задачу – добывать оружие и, главное, продовольствие для наших товарищей партизан».

– Извините, не понимаю, – несмело прервала его Тери. – Каким образом немецкий может быть вашим родным языком?

– Мои родители были немцами, или, если угодно, швабами. Еще при Марии-Терезии наших предков переселили сюда из Австрии. В сорок втором году, когда переписывали всех фольксдойчей, мой отец отказался от своей принадлежности к «высшей» расе и написал в анкете «мадьяр». Мой старик был закоренелым социал-демократом. Когда-то наша фамилия звучала иначе – Иннауэр, позже он превратил ее в венгерскую – Имре. Но в школу я ходил немецкую. Нас учили там литературному немецкому языку. Мой отец хотел, чтобы я выучил немецкий в совершенстве еще мальчиком. Так и получилось.

– И вы перерядились в эсэсовского офицера?

– Заставила необходимость. Мы не могли ждать оружия от господа бога. Товарищи подсказали мне, в какую казарму идти. Там размещались остатки немецких и венгерских частей. Роты, оставшиеся без командиров, и командиры без солдат, а также вооруженные банды нилашистов и прочий сброд. В казарме только и говорили о «секретном оружии» Гитлера, болтали об окончательной победе и об ударной армии СС, якобы идущей на выручку окруженному Будапешту. Хаос, неразбериха, а в душах – уныние. После того как я удостоверил свою личность с помощью документа убитого лейтенанта, моей персоной уже никто не интересовался.

– Ну а потом, позже, вас не стали подозревать?

Имре рассмеялся.

– Признаюсь, я все время так боялся этого, что за весь день произносил две-три фразы. По этой причине окружающие считали меня надменным и необщительным, замкнутым в себе гордецом, как и полагается эсэсовскому офицеру, человеку «высшей» расы. Это было мне очень на руку. – Имре сделал паузу, затем продолжал: – Задачу свою мне удавалось выполнять. Я незаметно собирал автоматы, доставал пистолеты и передавал их нашему связному. От него же вскоре я получил новое указание: Иштван Додек арестован и находится в казарме. Его надо спасти!

– А вы знали товарища Додека в лицо?

– Я видел его несколько раз. Знал, что он входит в руководство партии, но лично не был с ним знаком.

– А как же там, в казарме, вы его узнали?

– Самое трудное было выяснить, где его содержат. Одно за другим я терпеливо обходил все помещения, в которых томились заключенные. Под видом проверки охраны я требовал открыть дверь и входил в камеру. Наконец в одном из подвальных казематов я обнаружил Иштвана Додека. Он был оборван, небрит, лицо сплошь покрыто кровоподтеками. Его, видимо, долго избивали, прежде чем бросить в этот подвал. Додек взглянул на меня и узнал. Я перехватил этот взгляд – в нем сначала отразилось изумление, а потом такая жгучая ненависть, что один из моих провожатых поднял было плеть для удара. Я удержал его руку. «Не надо. Мы еще рассчитаемся», – сказал я небрежно, чтобы он не уловил в моем голосе другого оттенка.

Тери глубоко затянулась сигаретой и опустила голову, видимо, стараясь представить себе эту сцену.

– На другой день было рождество. Нилашисты и прочие «добрые христиане» уже с утра начали прикладываться к бутылкам, так что к вечеру вся банда едва держалась на ногах. Они пели пьяными голосами, чокались за здоровье фюрера, за процветание Салаши, за победу «великой Германии» и в конце концов решили, что к Новому году очистят казарму, иными словами, расстреляют всех томившихся в подвалах.

– Какой ужас!

– Я отправился к дежурному офицеру. Он тоже был пьян, но с ним еще можно было разговаривать. «Герр лейтенант, – сказал я по-немецки, очень строго и резко, по-военному. – Прошу дать мне одного человека для сопровождения». Поначалу он уставился на меня, не понимая, чего я от него хочу. «Я получил донесение, – добавил я быстро, не давая ему времени осмыслить сказанное, – что недалеко от казармы бандиты-коммунисты начинили минами целый подвал. Надо немедленно обезвредить их. – С минуту я прикидывал, скольких заключенных смогу вывести отсюда без особого шума, не привлекая к себе внимания. – Для разминирования мне понадобится пятнадцать человек заключенных». Наконец дежурный офицер понял, о чем идет речь: руками несчастных я хочу извлечь мины из опасной зоны. «О, разумеется! – Он осклабился пьяной улыбкой. – Вы могли бы забрать всех, по крайней мере, мы сэкономили бы патроны», – добавил он и взялся за телефонную трубку. Через несколько минут я получил в свое распоряжение здоровенного нилашиста, затянутого в форму и с автоматом на шее.

Тереза что-то хотела сказать, но затем спохватилась. Широко раскрыв глаза, она смотрела на рассказчика, тоже побледневшего от воспоминаний.

– Я спустился в подвал. Узники в страхе прижались к стенам, увидев меня и конвоира. «Иштван Додек!» – выкрикнул я. Додек вышел вперед. Его взгляд был устремлен за мою спину. В проеме открытой двери стоял нилашист с автоматом наготове. Я схватил Додека за грудь и притянул к себе. «Приди в себя, – шепнул я ему. – Если в камере есть еще коммунисты, возьми их с собой!» – «Ты сволочь!» – так же тихо ответил он. «А ты идиот!» – успокоил я его. Додек потом рассказывал, что эти слова действительно его успокоили.

Тереза рассмеялась.

– Смекнув, в чем дело, Додек указал на одного мужчину и одну женщину, я отобрал остальных, в том числе женщин и детей. Мы вышли за ворота казармы. Куда же теперь? Я ломал голову, что делать. На безлюдной темной улице дети с плачем прижимались к матерям. «Заткните им глотку!» – заорал конвоир. Я незаметно спустил с предохранителя курок пистолета. «Эй, братец!» – крикнул я конвоиру, он обернулся и остолбенело уставился на меня – ни разу не слышал, чтобы я говорил по-венгерски. Я выстрелил ему в лицо.

Тери содрогнулась.

– Вам жаль его? – спросил Имре.

– Нет, конечно, нет. Но сейчас даже представить себе невозможно... – Она не закончила фразу.

– Как я мог убить человека? Смог. – После небольшой паузы Имре продолжал: – Внезапно яркий свет залил улицу и все дома в округе. Советские ночные бомбардировщики развесили над городом «сталинградские свечи», так называли осветительные ракеты на парашютах. Немного погодя раздались взрывы – началась бомбежка. «Бегите!» – крикнул Додек. Сам он бросился на землю и пополз к убитому мною нилашисту, чтобы забрать автомат. Остальные беглецы в считанные минуты будто растворились в переулках и подворотнях домов. Мы ползли по мостовой вместе с Додеком, почти плечом к плечу. Взрывы бомб надвигались все ближе. «Скорее!» – закричал Додек и, пригнувшись, бросился бежать к развалинам дома, видневшегося неподалеку. С минуту я колебался, бежать ли следом, затем вскочил, но догнать Додека уже не мог. Рядом разорвалась бомба, меня оглушило и отбросило в сторону. На рассвете я пришел в себя. Пошатываясь, кое-как дотащился до развалин, к которым побежал Додек. Искал его, но не нашел. Только два года спустя я узнал, что ему удалось спастись и пробраться к русским.