Текст книги "Медитация. Двенадцать писем о самовоспитании"
Автор книги: Фридрих Риттельмайер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Если для этого нам нужно внутреннее упражнение, можно присовокупить сюда «Крест на Голгофе». Солнце меркнет. Наступает тьма. Непроглядная тьма окружает крест. И это не только внешняя тьма. Могущественные силы угрожают кресту со всех сторон. Но крест стоит спокойный, светлый, крепкий. Как мощное знамение Божие высится он во мраке, указывая прямо ввысь. В нем несокрушимо возвещает о себе сила, противостоящая всякому притяжению к земле, – сила движения ввысь. Тот, кто блюдет в мире это направление, одолеет Аримана. Перекладина креста указывает в ширь пространства. Неустрашимо простирается она во тьму. В ней возвещает о себе сила, противостоящая устремлению прочь от земли, – сила благословения. Несущий в себе это направление преодолеет Люцифера. Мы видим, как сияет Христос на кресте. Он есть новый солнечный свет, разгоняющий всякую тьму. Если наш дух и не может проникнуть тьму вокруг – наше «Я» во Христе все равно сильнее тьмы. Мы даем обет: »Будь что будет, пусть несметные полчища враждебных сил выступят против меня и попытаются меня уничтожить, но я соединяю мое «Я» со Христом, сияющим на кресте. В нем я одержу победу!» Непоколебимый Божий покой наполняет душу перед лицом грозных опасностей.
На высокой, надличностной, «космической» ступени мы, таким образом, снова обретаем то, чего достигли в медитации «бичевания», – мир, покой. Так в медитации креста на более высокой, надличностно–космической ступени мы снова обретаем и то, что дала нам медитация «омовения ног». «Любовь» стала теперь огромной, как мир, «покой» – глубоким, как мир. Большее величие невозможно. За этим переживанием следует воскресение. На более высокой, надличностно–космической ступени оно приносит то же, что и медитация «тернового венца», – превосходящую мир святость.
Если мы свяжем решимость любви с медитацией креста, а победительную силу мира, покоя – с медитацией «сошествия во ад», если посмотрим на крест как на небесное знамение, воздвигнутое Богом в земной тьме, если в этом смысле по–новому и свободно осознаем нашу земную задачу, мы сможем завершить эту двойную медитацию словами человекоосвящения о том, что тело на кресте несет новое исповедание и в крови стекает с креста новая вера.
Наше исповедание Христа есть сила, направляющая нашу жизнь вверх. Наша вера в Христа вновь указывает нам направление в мир. Ученик Христов возвышен над миром, но и посвящен миру. Крест – знак Христа, как колесо – знак Будды. Колесо знаменует учение о самоспасении человека. Крест говорит о самоотвержении ради избавления мира.
В конце концов наша медитация перейдет в причастие. Это может произойти при всякой медитации, но здесь – с особой силой. Тело, в котором жил Христос, уже само по себе было вознесением земли к небу. В нем жили и действовали все те силы, которые направляют чувственное бытие ввысь. Если мы соединимся с этой возносящей силой Христа, то и в наше тело войдут силы, которые уподобят его Христу. Мы примем от сил Христовых новое тело, которое само в полном смысле слова есть «новое исповедание»
и победа над Ариманом. И если в этом новом теле мы ощутим ток любви, силу самоотречения, стремящуюся излиться вдаль, то мы будем и одной крови со Христом. Это и есть в последнем, божественном смысле «новая вера» и победа над Люцифером. Можно вправду ощутить себя крестом, сияющим во тьме, и все силы Божий будут собраны в нас. Только если Христос присутствует в нас, это может произойти на самом деле. Он поддерживает нас так же, как на старинных картинах Его Самого поддерживает Отец. Огромная сила исходит от такой медитации.
В конечном счете речь идет не о том, чтобы мы «верили в крест», но чтобы мы стали этим крестом. В земном бытии наша жизнь не может иметь иного характера. Совершенно сознательно мы воздвигаем себя в мире как крест, на котором сияет и побеждает Христос.
Кто побывал вместе с Христом на кресте – пусть даже без того ясного осознания, какое мы пытаемся пробудить нашими медитациями, – тот может надеяться воскреснуть с Ним. «Следуй за Мною!» – сказал Христос, имея в виду не только «жизнь в бедности» и не «исход в мир», но именно крест. За крестом, и только там, ждет воскресение.
Завершим наши рассуждения словами поэта, чтобы сильные чувства пронизали все наши мысли.
Кристиан Моргенштерн говорит так:
Познал я ЛЮДЕЙ до самой их глуби, до самого дна, Мне мира основа, последняя связь видна.
Я понял, их корень – любовь, любовь – их суть, Любить всегда – лишь это мой в жизни путь.
Объятьем ОН руки раскрыл, к кресту пригвожден, Мир целый и мне бы обнять, как Он[4]4
Перевод В. Бакусева.
[Закрыть].
8
Когда мы были студентами, почти забытый ныне философ Клас снабдил нас несложным руководством для рассмотрения произведений искусства. Сначала произведение искусства некоторое время должно воздействовать на нас как целое. Затем его следует рассмотреть во всех деталях и, наконец, вновь воспринять как целое, но уже насытив всеми ранее полученными впечатлениями.
Этот совет, пожалуй, небесполезен и для медитации. Ведь во время медитации человек уединяется в каком‑либо слове или образе. Он впускает в себя слово или образ и позволяет им действовать на него со всею их силой. Закрыв глаза, можно прямо‑таки заполнить предметом медитации пространство, в котором живешь, – так, что не остается места ни для чего другого. Тогда только замечаешь, как медитация проникает до глубинных оснований, на которых формируется тело, как она преобразует наше сокровенное силовое тело сообразно своему содержанию. Собственно, каждая новая медитация формирует в нас иное силовое тело. Как сказал бы об этом Рудольф Штайнер, всякое лекарство словно отливается в форме человека, так что, к примеру, если человек регулярно принимает ртуть, то духовное восприятие может усмотреть в нем тончайшего ртутного человека, который становится все сильнее и сильнее, – вот так же обстоит и с духовным лекарством, с медитацией. Здесь действие тоже усиливается с каждой медитацией, и чем больше медитаций, тем благотворнее они дополняют друг друга. Медитация, исполненная с напряжением всех сил, может вызвать сильные физические боли, поскольку то новое, что хочет возникнуть в нас, как бы наталкивается на старое. Но эти боли не похожи на другие. Это скорее боли исцеления, а не болезни, и по прошествии они оставляют – а уж это‑то всегда в наших руках – чувство выздоровления.
Однако стоит обращать внимание не на боль, а только на образ, слово, дух. Если первый этап созерцания пройден с напряжением всех сил, какие имеются у человека поначалу, можно затем отдаться воздействию деталей образа или слова. Внутри такого слова чувствуешь себя как в храме, разглядываешь его во всех подробностях, но ни в коем случае не покидаешь. Так, в медитации креста можно сначала рассматривать одно направление, затем другое, сначала сам крест, а затем – Христа на кресте. Усилие, однако, всегда нацелено на то, чтобы это воздействие было возможно более долгим и сильным. Если кто‑то еще способен произвольно задерживаться на каком‑либо впечатлении, можно несколько раз подряд повторить это прохождение по частностям. Тогда на третьем этапе созерцание целостной медитации, оживая в душе, станет интенсивнее, богаче, яснее.
Подобные советы не носят принудительного характера. Они лишь сообщают опытные данные – в помощь или для ободрения. Так или иначе было бы хорошо в конце медитации всегда ясно осознать ее результат и ждать, пока она не отзвучит полностью.
Однако многим людям поначалу никак не удается неподвижно пребывать и одновременно жить в каком‑нибудь слове или образе. Для них особенно полезно повторять простейшее упражнение на сосредоточенность в той форме, которую предложил Рудольф Штайнер. Выбирается какой‑нибудь незначительный предмет – карандаш, булавка, кольцо. И в течение 5–10 минут выстраиваются мысли, относящиеся только к этому предмету. Можно последовательно думать о форме карандаша, о цвете, об изготовлении, о применении. Мысль – совершенно непритязательная – доводится до максимальной прозрачности и силы, в полном сознании удерживается на мгновение, а затем совершается свободный переход к следующей мысли. Главное не в том, чтобы мысли были важные. Напротив, чем незначительней предмет, чем обыденней мысли, тем большую силу должен приложить человек, чтобы свободно выстроить их и удержать по собственной воле. И для воспитания духа это куда лучше, нежели когда человека влечет интерес, вызываемый самим предметом. «Этот карандаш имеет 12 см в длину, 3/4 см в ширину, 3/4 см в высоту. Он восьмиугольной формы… он мог бы быть и круглым, тогда он выглядел бы так‑то… он состоит из двух склеенных половинок… внутри у него графит… он коричневый… он мог бы быть и синим… он изготовлен… » Можно пройти одни и те же мысли несколько раз, и даже в обратном порядке.
Исключительно благодетельное чувство разливается в мозгу, когда это простенькое упражнение выполняется достаточно энергично, – ты словно только теперь становишься хозяином в собственном доме. Приходит ощущение царственности свободного мышления. Начинаешь гораздо лучше контролировать себя, гораздо чаще замечаешь и в других видах духовной деятельности тот миг, когда теряешь духовный контроль, и с много более здравым чувством относишься к жизни. Я знавал людей, которым после такого упражнения ночью снилось, будто они стали великолепными наездниками. А на самом деле сны, связанные с лошадьми, нередко указывают на переживания в мыслительной сфере к примеру, мы видим во сне галопирующих жеребцов, поскольку у нас возбуждены нервы. Простое упражнение для беглости пальцев позволяет артисту совсем иначе овладеть инструментом, на котором он потом будет исполнять сонату, – точно так же обстоит и с этими короткими упражнениями для духа. Мне самому, хоть я и до этого имел все основания полагать, что умею сосредоточенно работать, это простое упражнение помогло вдвое сократить время на подготовку к лекции, – и не только потому, что мысль становится светлее и бодрее, но прежде всего потому, что гораздо отчетливее замечаешь мгновения неполной сосредоточенности на предмете.
Ребенок, когда встает на ноги, сначала учится свободно ходить и только потом – свободно стоять. Так что и с органической точки зрения будет правильно выучиться сначала ходить в мыслях, а уже потом стоять в них. Даже для высочайших мыслителей это простое упражнение сосредоточенности может иметь большую жизненную ценность. Иной университетский профессор, с усмешкой глядящий на подобные карандашные упражнения как на ребячество, спустя каких‑нибудь четыре недели перестал бы смеяться, заметив, что пять минут, которые он ежедневно употребляет на это занятие, сберегают ему очень много труда и времени. Наше упражнение полезно для любого рода деятельности, а уж для нервов оно исконно целительно.
В самом усилии, которое мы упоминаем здесь только как упражнение, предваряющее медитации, уже содержится исключительная выпрямляющая сила. И вовсе не случайно мы вспоминаем о нем сейчас, намереваясь начать разговор о воскресении Христовом. Об этом предмете можно говорить самым возвышенным образом и все‑таки ясно осознавать связь, существующую между воскресением и подобным простым упражнением, которое исполняется в духе из свободного «Я». Именно способность видеть то и другое в совокупности указывает на совершенно естественное пребывание в жизни.
Правда, ныне среди тех, кто чувствует ответственность за жизнь человечества и хочет влиять – в смысле внутреннего воспитания – на широкие круги, немало таких, что отнюдь не советуют заниматься взращиванием внутренней жизни теми способами, какие здесь рекомендованы. Возражения настолько характерны и часты, что мы остановимся на них подробнее.
Полагают, к примеру, что тихие часы не следует выискивать вне работы, но в самой работе следует примечать мгновения ясного самосознания. И тогда не надо выбирать какие‑то слова из какой‑то книги, а достаточно вникать в мысли, на которые наводит сама работа. Все это в известной мере тоже во благо, и философ или писатель, наверное, могут этим удовлетвориться. Но рабочему или домохозяйке этого недостаточно. По логике вещей из этого совета следует, что надо отказаться также и от всякой регулярной утренней молитвы и ждать в течение дня момента, когда что‑нибудь побудит нас к ней. Кажется, нечто в этом роде говорил Иоганнес Мюллер: мол, молитва может быть настоящей, только когда она – естественный ответ на сообщенное нам божественное откровение. Продолжая данное рассуждение, можно прийти и к выводу, что более нет нужды в особом месте или особом времени для богослужения, ведь можно совершать его в любом месте и в любое время, и вообще все «должно совершенно естественно» вырастать из самой жизни.
В сущности, здесь обнаруживает себя все та же переоценка жизни внешней в противовес внутренней и все та же переоценка идущих извне возбуждений в противовес изнутри действующей воле, которую мы расцениваем как главную опасность нашего времени, которую и намерены побороть нашими рассуждениями о медитации, ибо мы полагаем, что именно от нее человечеству грозит гибель. Если мы станем принимать в расчет лишь те мысли, которые сами собой приходят за работой, в повседневной жизни, то у большинства людей мысли эти окажутся весьма скудными. Было бы огромной потерей и редкостной глупостью отказаться от всего, что добыто человечеством на протяжении его великой духовной истории. Но мы можем и по своей свободной воле поставить эти достижения великой человеческой истории в средоточие нашего духа, усваивая их таким образом гораздо основательней, нежели при беглом прочтении, прослушивании или размышлении. Сколь однобоко – руководиться в жизни только внешним, совершенно не заботясь о том, что может вести нас изнутри. Однако же к внутренним способностям принадлежит и наша способность познавать духовные законы, с которыми мы можем сообразовываться (как, например, закон утреннего часа, ритма, повторения), и то, что нам дано постичь силу особых часов для литургии, и то, что в нас есть воля, благодаря которой мы в состоянии свободно, по собственному почину, обращаться к горнему миру. Да и молитва, хоть она прежде всего есть ответ на откровение, может все‑таки возноситься из внутреннего мира как свободное деяние, не имеющее какого‑либо внешнего повода. Все это, разумеется, может происходить неестественно, деланно, насильственно. И существование этой опасности неизменно придает упомянутым предостережениям известную силу, благодаря которой они внедряются в души людей. Но в основе их лежит недостаток опыта в сфере сокровенных духовных законов и недостаток осознания необходимости много больше прежнего работать ныне изнутри, а главное – поставить волю на службу духу. Таким образом, поступательному движению препятствуют и крайний индивидуализм, культивируемый протестантской религиозностью, и пассивность религиозной жизни, унаследованная от прошлого, и материализм, недостаточно интенсивно противопоставляющий внешней жизни жизнь внутреннюю. Прогресс же заключается в осознании, что духовная жизнь имеет собственные законы и возможности, которые не обнаруживаются сами собой в обыденных занятиях, что от гибели нас спасет лишь достаточно энергичная забота о внутренней жизни и что в настоящее время следует в первую очередь пробудить свободную волю и превратить ее в орган божественного. Чем выше поднимается человек, тем меньше он руководствуется в жизни внешним водительством, место коего заступает внутреннее водительство высшего «Я», черпающего свои цели и законы из духа.
Прежде всего это касается воскресения, которое теперь тоже надобно воспринимать по–новому. Раньше людям просто сообщали весть о воскресении Христовом. И это непосредственно воздействовало на жизнь их чувств и воли. Ныне, с одной стороны, поколеблена уверенность в библейском благовестии. Люди подвергают сомнению историческую достоверность библейского сообщения. С другой стороны, связь между представлением, чувством и волей в человеке уже не столь живая и непосредственная, как раньше. Приходится преодолевать много больше препятствий. Именно в отношении высочайшего нам должно работать над собой сознательнее и целеустремленнее, нежели людям минувших времен.
Желающий принять в себя воскресение как нечто живое пусть начнет с ощущения Земли как великого гроба. Она таковым и является. Сама почва, по которой мы ступаем, есть кладбище. Повсюду под нами останки умерших существ. Гниющею жизнью растений пронизана земная почва. Даже песок – это растертая и раскрошенная скальная порода. И если свидетельства антропософской духовной науки справедливы и звездные миры, которые мы видим, воспринимаются лишь нашим физическим зрением, ибо люди суть существа физические, хотя на самом деле эти миры много духовнее и состоят не из вещества материального, преходящего, то можно, пожалуй, сказать: во Вселенной сама Земля, как таковая, есть великий гроб. Все, что живет на Земле, обречено умереть. Правильное ощущение Земли приходит лишь через полное осознание этого факта. Во всяком отдельном предмете присутствует знак смерти. Нередко мы поистине испытываем шок, когда спустя много лет вновь встречаем своих знакомых и отчетливо видим у них на лице печать смерти. Смерть заметна повсюду, только наши глаза еще недостаточно открыты. Можно порекомендовать такое внутреннее упражнение – представлять себе людей, еще находящихся во цвете лет, и мысленно говорить: «Через сто лет от тебя, каким я сейчас тебя вижу, останется лишь несколько костей в гробу». Говорят, в Нюрнберге монах–проповедник Джованни Капистранский[5]5
Джованни Капистранский, преподобный (ум. 1456 г.) – итальянский монах–францисканец, причисленный католической церковью к лику святых.
[Закрыть] однажды с кафедры спросил прихожан: «Хотите знать, как будете выглядеть через сотню лет?» А когда вопрошающие взгляды устремились к кафедре, вынул из‑под пульта череп, высоко поднял его и произнес: «Вот так!» Из несчетных проповедей, что на протяжении веков произносились в нюрнбергской церкви Святого Духа, к тому времени, когда я был там священником, сохранилась память лишь об одной этой. Мы не совершаем ничего необычайного, аскетического, мы только видим истину такой, какова она есть, когда воспринимаем смерть, властительницу земли, с много большею силой, нежели та, что естественна для нашей поверхностной и, в сущности, трусливой эпохи. Все вокруг умирает – люди, деревья, горы, культуры, сама планета. Будда просто был последовательнее, чем сегодняшние люди, когда говорил, что всегда надобно иметь эту истину перед глазами. Может статься, Будда помог бы людям на все времена, научив их видеть великий гроб, где должно произойти воскресению! Не будь Христа, последняя правда оставалась бы за Буддой.
Если мы сумеем усвоить со всею ясностью, что земля есть великий гроб, то пора посмотреть на Христа. Можно просто созерцать Воскресшего. Тогда взгляд проникает в светлый мир, совершенно отличный от окружающего нас бренного мира. Всякое соприкосновение с этим миром несет пробуждение и жизнь, торжествующую над смертью. Стоит Христу действительно появиться, как всякое сомнение отступает. Он Сам есть воскресение и жизнь.
Но пока такой взгляд нам еще не дарован, необходимо понаблюдать за той жизнью, какую мы ощущаем во Христе, за жизнью, которая пробуждается в нас благодаря Ему. Нет нужды что‑либо придумывать, надо только смотреть и ждать, пока мы, по слову апостола Павла, не сможем «познать Его, и силу воскресения Его». Необходимо поистине ощутить, что Он совершенно отличен от бренного мира вокруг нас, что в Нем открывается вечное, надвременное. Ведь увидим ли мы победное преодоление смерти, которое есть во Христе, нет ли – целиком зависит только от силы нашего духа. Очень бы хотелось назвать какое‑нибудь изображение воскресения, где явление Воскресшего было бы убедительно, но я таких не знаю. Даже Грюневальд[6]6
Грюневальд (Нитхардт Маттиас) (1460/70—1528) – немецкий живописец, автор прославленного Изенхеймского алтаря (1512—1515).
[Закрыть] не годится. Раз так, пусть через нашу душу пройдут друг за другом глаголы «Я есмь», а мы постараемся прочувствовать светлую силу этого «Я» с такой живостью, что перешагнем в этом «Я» через смерть. Чтобы мочь верить в воскресение Христово тогда, в прошлом, нам нужно пережить это воскресение в собственном существе, и не только как душевную радость, но как мировое деяние. Человек, который еще не ощущает Христа, пусть посмотрит на свое собственное высшее «Я», насколько он его ощущает, или на «благое». Начало воскресения переживает даже тот, у кого на первых порах нет уверенности ни в чем, кроме желания: «Я хочу служить благому, даже если сам погибну!» Поразмыслив о большом мире, подумаем теперь и о себе. Наше тело есть гроб. Однажды мы сбросим его как никчемную оболочку. Но рас– станемся мы не с духом, а лишь с телом. Многие люди чувствовали, что нельзя все время прятать от себя эту истину, предаваясь радостям телесной жизни. Эту истину следует осознать, потому что без такого сознания нельзя ни стать человеком в подлинном смысле слова, ни жить по–человечески. Поэтому они, как иные средневековые монахи, спали в гробу, чтобы изо дня в день помнить о смерти. Или, как протестант Август Герман Франке[7]7
Франке Август Герман (1663–1727) – немецкий педагог, знаменитый богослов–пиетист.
[Закрыть], каждый вечер перед сном представляли себе, что этот день мог быть для них последним, а каждое утро, просыпаясь, думали, что вот по милости Господней дарован еще один–единственный день жизни, дабы провести его во славу Божию. Август Герман Франке признавался, что именно такой привычке он и обязан своею жизнью. Это была и своего рода медитация, которая в итоге доказала свою силу.
Следы распада мы замечаем и в собственном теле. Быть может, мы даже знаем место, где угнездилась смерть и откуда однажды она обрушится на нас и уничтожит. Давайте же рассмотрим все это с великим спокойствием. С таким спокойствием Ф. Шлейермахер[8]8
Шлейермахер Фридрих (1768—1834) – немецкий протестантский богослов и философ; работа «Монологи» написана в 1800 г.
[Закрыть] в конце «Монологов» обращается к первым сединам на своей голове, а И. Г. Фихте[9]9
Фихте Иоганн Готлиб (1762—1814) – немецкий философ, представитель классического идеализма.
[Закрыть] в «О назначении ученого» говорит об уничтожении последней солнечной пылинки своего тела.
Все это не пессимистические рефлексии, не сентиментальное самодовольство и не аскетические душевные муки, а естественная подготовка к мощному переживанию воскресения. Перед сном или после пробуждения можно для душевной тренировки задавать себе вопрос: что, собственно, останется от тебя, когда ты расстанешься с телом? Однако же тело должно быть в этот миг совершенно спокойным, как бы неощутимым. И внешний мир должен пребывать в полном безмолвии, не вторгаясь в наше сознание. Все мысли и чувства, приходящие в дух из телесной жизни, должны отступить. Иному человеку будет в такой ситуации трудно вообще что‑либо уловить и удержать. Можно посоветовать ему создать себе из всего этого представление, что пробудиться после смерти в неком духовном мире отнюдь не просто и что придется преодолевать трудности, тем большие, чем материальнее человек жил, хотя по совлечении тела ему окажут помощь. Если человек, пытающийся познать себя, поначалу не в состоянии, отвлекаясь от тела, уловить почти ничего либо только нечто совсем слабое и разреженное, пусть он тогда подумает о Христе и с особенною силой испытает, как наполняется изнутри щедрой сияющей жизнью, – жизнью, которая прежде всего обладает свойством духовной прочности, постоянства, поддержки. Так человек приблизится к тому, чтобы лично пережить толику воскресения через Христа.
Изведать на собственном опыте, как Христос вдыхает жизнь в мертвые кости, как благодаря Ему человек получает дар новой жизни, – знание мощное и в высшей степени убедительное.
Теперь человек понимает: подлинная святость повседневной жизни в том, что он во всем принадлежит Христу, раздувающему в нем огонь высшей жизни! То, что он пережил в увенчании терновым венцом и на другой, более доступной человеку ступени, он переживает здесь в сверхчеловеческом мировом величии. В Евангелии от Иоанна о «Слове» Христа часто говорится, что оно воскрешает человека, дарует ему жизнь вечную (например, гл. 6). Теперь мы переживаем это так, будто Сам Христос есть изреченное Богом животворящее Слово, благодаря которому мы еще раз сотворены из смерти. Именно так это и можно пережить – будто мы сами совершенно мертвы, а из глубочайших, незримых бездн мира, где обитает божественный Отец, произносится Слово жизни Христовой, и мы воскресаем в Нем к новой, истинной жизни. Всю мудрость и святость, которая отныне поведет нас по жизни, мы черпаем из этого живого Христа. В таинстве человекоосвящения говорится, что мы исповедуем явленное Христом в откровении и что Он избавляет нас от власти врага рода человеческого!
Если Слово жизни Христовой еще не настолько окрепло в нас, чтобы вызвать такое воскресение, которое, конечно же, лишь тусклый отблеск настоящего воскресения, то величайшей помощью станет для нас образ – не какая‑либо из существующих ныне картин, но живой образ Воскресшего, данный в Библии.
Трижды по–разному является в Новом Завете воскресший Христос. Первый раз Он открывается ученикам между Пасхой и Вознесением. Здесь особенно значимо Евангелие от Иоанна. Необычайно подробно и выразительно повествует оно о Воскресшем. Между Пасхой и Троицей каждому полезно испытать воздействие этого рассказа. От него исходят сияние и аромат райской весны. Вдохнув этот дух воскресения, человек уже пробуждается к новой жизни.
Второе переживание воскресения изображено в происшествии на пути в Дамаск, когда Воскресший явился Павлу. Ранее мы имели случай («Die Christengemeinschaft», 2. Jahrg., S. 73) раскрыть органическую связь этого явления с переживанием крещения в Иордане и откровением, данным Стефану. Все это способно помочь нам составить некоторое представление о Воскресшем, ведь именно для того эти рассказы и существуют.
Но для нашей медитации мы хотели бы указать прежде всего на последнее и величайшее явление воскресшего Христа в Откровении св. Иоанна (Откр., 1). В этом образе мы, как нигде, можем действительно узнать Воскресшего, вжиться в Него и так воскреснуть. Этот образ – мощнейшая из медитаций воскресения.
Черта за чертой явится перед нами этот Христос, даже если поначалу образ Его и будет нам чужд, ибо мы, почти не умея читать и внутренне оживлять язык духа, на котором здесь говорят, трактуем подобные образы слишком поверхностно, слишком материалистически. А они должны оставаться свободнее, живее, не в пример новой теперешней привычке – тогда мы будем вживаться в них все интенсивнее.
Глава осиянна чистым светом, сама как бы созданная из чистейшего света, – мудрость и святость в одном! Глаза лучатся, «как солнце, сияющее в силе своей». Извне голова окружена божественным вселенским светом, а изнутри, в глазах, сияет свет божественной сущности – внешнее и внутреннее соединяются.
В просторном длинном подире с золотым поясом мы узнаём то самое, что в наших рассуждениях было божественным миром, нерушимостью неземной вселенской гармонии. Но мир этот не отрешенный покой, а самая могучая вселенская сила – о том свидетельствует голос, звучащий как шум вод многих, и подобен он острому с обеих сторон мечу. И вновь – глядя снаружи внутрь – мы видим этот мир в одеждах, перехваченных золотым поясом, а изнутри наружу – как воздействующее на вселенную могучее Слово.
Любовь же, о которой мы говорили вначале, явлена в этом образе как ноги из халколивапа, из меди, из силы Земли, пронизанной, однако, небесным огнем, а также – как руки, в которых живут звездные силы. И здесь более личностная сторона любви определена в ногах, а обращенная к миру – в руках.
Ясновидец Иоанн рассказывает о себе, что, взглянув на этого Христа, он пал на землю, как мертвый. Рядом с Ним мы всегда кажемся мертвыми. Мы ощущаем великий гроб, земной мир, и малый гроб – наше земное тело. В таком созерцании мы в полном смысле слова переживаем заодно и самое высокое из того, что предшествовало Христу, – Будду. Так мы смотрим на Христа и восприемлем от Него истинную человечность. Более того, теперь мы можем совокупно видеть в этом Христе все здание наших жизненных упражнений, коль скоро они соотносятся с нашим настроем. То, что было вызвано в нас омовением ног, мы видим и здесь в раскаленных земных ногах – силу земли, соединенную с духом любви. То, что принесено бичеванием, возвращается к нам в завершение как просторные одежды с золотым поясом. То, что пробудил в нас терновый венец, — путь для святости, земная жизнь, поднятая до небесной премудрости, – сияет в глазах: в самом прекрасном, что могла произвести земля, в глазах человека, светит сила самого солнца. Далее следуют три упражнения более высокого уровня. Единение с вселенской любовью, к коему привел нас крест, живет как творящая сила в пронзенных руках, держащих звезды. Суд над миром, в который вводило нас сошествие во ад, мощно живет в божественном голосе. И само воскресение, пробуждение к новому бытию, витает вокруг головы как полнота небесного света. Подумаем об этих подробностях или представим себе целое: вот Воскресший, каким Он явился Своему любимому ученику! Так Он желает побудить людей к движению вверх. Перед Ним всякая молитва становится поклонением.
Где сегодня найдешь чистое поклонение Христу? Ведь это благороднейшая из молитв. Через Христа мы поклоняемся Отцу мира, «во имя Христово». Каким могло бы стать человечество, если бы образ Воскресшего не оставался погребен в Библии, но восстал бы в самих душах. Сколь неслыханное развитие пережили бы люди изнутри! С глубочайшим благоговением человек, каков он есть, смотрел бы на человека, каким он должен стать. Такой человек светит из Христа как «Сын Божий».
Тот, кто пока не может подлинно соотнести этот образ Откровения с Христом, который живет в настоящем, пусть поначалу думает об этом как о своем собственном высшем «Я» или как об идеале человека. В один прекрасный день ему станет ясно, что перед глазами у него не только им самим придуманный образ.
Однако тем самым мы уже вступили в медитацию вознесения. Кстати, достаточно лишь произнести это слово, как невольно ощущаешь, до какой степени оно противоречит нашему времени. Люди, живущие среди машин, должны медитировать о вознесении Христовом? Но и с совершенно другой стороны тоже подстерегает сомнение. В упомянутых лекциях Рудольфа Штайнера об Иоанновом Евангелии мы читаем: «Седьмое чувство невозможно описать словами; описать его мог бы лишь тот, кто способен думать без помощи такого инструмента, как физический мозг, а для этого не существует языка, ибо наш язык соотносится только с физическим планом. Вот почему возможно лишь указать на такую ступень. Она превосходит все, о чем человек способен составить себе представление. Ее называют «вознесением», или «полным приятием в духовный мир»».
