Текст книги "Медитация. Двенадцать писем о самовоспитании"

Автор книги: Фридрих Риттельмайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Но, постигая такое внутреннее вкушение, мы вскоре заметим, что и внешнее вкушение начинает превращаться в нечто иное! Телесный процесс делается проницаем для события, приобретающего все более духовный характер. Мы ощущаем все большее таинство в том, что в пище есть нечто дарящее нам себя, отдающее нам себя, жертвующее собой ради нас. Мы все отчетливее слышим некое «Я», исходящее от хлеба на столе. И с все большим благоговением усматриваем то же в ежедневном питании – и в событии на кресте, когда Христос ради нас жертвует Собой. Одно и то же «Я» в обоих случаях глаголует: «Я есмь хлеб». И это много больше, чем то, что сказал нам Лютер о «милом хлебе насущном». Лютер говорит от теплоты душевной. Здесь же мы заглядываем в возвышенный мир духовного откровения. Тот же Бог, который привел Христа к крестной жертве, обращается к нам из каждого куска хлеба, совершающего свою божественную жертву на нашем столе. Застольная молитва приобретает теперь другой смысл. Мы понимаем, что для людей прошлых времен еда была культовым действом. И вскоре на собственном опыте узнаем, что наша трапеза избавляется от ужасающего варварства, в коем она погрязла, если ей сообщать хотя бы легкое дуновение такого настроя. Более того, мы заметим, что еда питает нас совершенно иначе, чем раньше, если мы именно так, «с благодарностью принимаем и вкушаем». От хлеба берет начало процесс, который захватывает и весь остальной мир. От «вкушения» еды за столом само слово «вкушать» становится каким‑то иным. Мы начинаем чувствовать себя участниками божественной трапезы. Начинаем возвращаться в рай: «От всякого дерева в саду ты будешь есть»! Цветы делаются для нас не просто радостью, но поистине пищей, а равно и звезды. Хлеб жизни – в солнечном луче, идущем к нам, и в величии гор. Все это здесь дано лишь намеком. Особо укажем только на одну деталь. Искуситель некогда требовал у Христа превратить камни в хлеб. Когда мы приходим к умению духовно пережить и вкусить, как хлеб, могучие скалы горных кряжей, тогда Христос все‑таки совершает в нас это чудо. Претворяет камни в хлеб – меж тем как его последователи зачастую совершали противоположное, превращая хлеб жизни в камни.

Ныне люди много говорят о «мировоззрении». Однако они не знают, что истинное мировоззрение нельзя просто вычитать или выдумать, его необходимо выработать из человека в его целостности. В будущем это обнаружится еще явственнее. Люди по–детски пристально глядят на мир. Но они не знают, что и обыденный взгляд нужно воспитывать и после этого мир «видится» совсем иначе. С другой стороны, эта работа над собственной духовностью заступит место давнего принятия догматов на веру. Активнее станут и мировоззрение, и вера. Христианство уже нельзя будет просто перенять как систематический организм мыслей, нужно будет сугубо индивидуально, шаг за шагом вырабатывать его во внутренней работе как новый мир, как совершенно новую духовность в Духе Святом, который приходит к нам через Христа.

Христианская «картина мира» есть великое причастие. Во всех вещах, окружающих нас, мы все более живо слышим божественное слово. И в этом божественном слове узнаем то самое Слово, которое во Христе стало плотию. Это слово не только говорит с нами, но и питает нас. Повсюду в глубине мы слышим тот же голос: «Я есмь хлеб жизни». Мы – за «трапезой Господней». Христос и Иуда – друг против друга. Все это совершенно недостижимо без нашей собственной работы. Христос говорит в ст. 27 гл. 6 Евангелия от Иоанна: «Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий». Как же понять, что мы должны сначала «стараться» о пище, чтобы потом ею питаться?

Посредством этой медитации надо исподволь прийти к тому, чтобы проникнуть в Христа вплоть до той точки, где Он только лишь хлеб, а в хлеб – до той точки, где он только лишь Христос. Тогда эта медитация полностью раскроет свое значение – как для нашего мировоззрения, так и для нашей повседневной жизни.

Важно, однако, как можно выше поднять поставленную перед нами задачу над узколичным и увидеть ее как часть великого мирового целого. На Западе человечество все более и более ориентируется на «хлеб». Люди «зарабатывают на хлеб насущный». «Борются за хлеб насущный». Но это – не «хлеб жизни». Да и внешне хлеб мало–помалу теряет свою питательную ценность из‑за искусственных удобрений, призванных повышать урожайность. Он умирает. На Востоке, напротив, человечество ориентировано на жизнь над землею, жизнь, теряющую связь с хлебом насущным и его задачами, жизнь, достичь которой нередко стремятся и посредством поста, тогда как по земле, которую воспринимают недостаточно серьезно, распространяется голод, о каком мы часто читаем в сообщениях из Индии и других стран Дальнего Востока. Христос ведет нас к жизни, каковая есть хлеб, и к хлебу, каковой есть жизнь. Он зовет нас к «царской трапезе». Мы все живее понимаем, что истинно Христово богослужение не то, где выслушивают слова Христа, как происходит в протестантском богослужении–проповеди, но то, где Христос есть трапеза, причем много более непосредственным образом, нежели словесно. Поскольку Христос есть хлеб, постольку Он благовествуется посредством трапезы. И человекоосвящение не должно просто слушать или просто праздновать, его должно во всех подробностях принимать как пищу души.

Если существует потребность сопрячь медитацию о хлебе жизни с неким образом, то можно представить себе Христа на Леонардовой «Вечере», как Он продолжается и претворяется в хлеб и как, с другой стороны, хлеб вновь возвращается в Него. Этот образ можно затем постоянно обогащать и оживлять другими высказанными здесь мыслями.

Если в словах «Я есмь хлеб жизни» мы смотрим вниз, то вверх мы смотрим во втором «Я семь»: Я есмь свет миру» (Ин., 8: 12). Эти слова тоже «преобразят» наш привычный мир. Именно такая духовная работа над миром необходима, если человеку должно обновиться.

Именно эти слова Христовы о свете могут стать для нас истинным храмом, в котором мы пребудем с великой радостью. Чтобы от чересчур личного христианства вновь прийти к христианству вселенскому, можно вспомнить в духе всех тех, кто когда‑либо молился в храмах света. В ходе канувших тысячелетий наши братья в человечестве молитвенно возносили свои души к свету. Вспомним древних святых риши, которые столетиями учили своих учеников молиться: «Свет великого Солнечного существа, пробуждающий любовь, дарующий жизнь, да воспримем мы в себя, чтобы он помог нашему духу двигаться вперед!» Вспомним царственного Заратустру, привившего персам благоговение перед духовластительным величием златого Солнца. Мы слышим ликующие гимны Солнцу, звучащие в египетских храмах Фив, Мемфиса, Гелиополя.

Можно вспомнить и более поздние эпохи – как в средневековье под сияющим солнцем Италии пришел к тому же настроению Франциск:

 
Слава тебе, Господи, со всеми твореньями купно,
А прежде с сестрой благородною нашей – Солнцем;
День сотворяет она, и Ты в ней нам сияешь.
Прекрасна она, лучезарна во блеске великом,
Облик явленный Твой, знаменье Твое, о Всевышний!
 

В туманной Голландии тоскующий по свету Рембрандт разумел свое искусство как поиски чуда света, как жреческое служение свету. На вершине немецкой истории Гете, благоговейно вглядываясь в деяния и страсти света, увидел в цвете откровения элохимов, а в своем последнем исповедании почтил солнце вместе со Христом как самое могучее божественное откровение, какое только дано узреть земному человеку.

Пусть все это пребывает в нас. А затем можно помыслить о первых божественных словах Библии. – «Да будет свет». И о последних словах о новом, грядущем мире: «И не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь Бог освещает их!» (Откр., 22: 5).

Поместим меж этими двумя изречениями слова Христовы: «Я свет миру!» Новое «Да будет свет!». Только совсем изнутри, дабы просветить и все внешнее.

Ныне дается и выполняется много медитаций, обращенных к свету. В глубочайшем смысле слова целительно и спасительно вновь обрести себя в существе Христа там, где Он только лишь свет, и в свет проникнуть до той точки, где он есть

Христос. Это – главная мысль, объемлющая все частности. Если кто‑либо захочет оживить ее при помощи образа, то можно предложить картины Рембрандта, на которых, и прежде всего в изображении явления в Эммаусе, Рембрандтов Христос все более претворяется в свет. Обогатить этот образ можно, руководясь семью великими чудесами, совершенными Христом на земле согласно Евангелию от Иоанна. Они суть как бы высшие действия света.

Представим себе сначала внешний свет как море струящейся жизни и погрузимся в свет как в целительный источник. Мы ощутим, как все наше существо черпает в свете здоровье. Ощутим, как целительные силы истекают из света. И вот так же мы пытаемся затем пережить и прочувствовать Христа. Мы думаем не только о Его словах, но и о том, что от слов Его исходит исцеляющая мощь, такая же, как тогда, когда выздоровела женщина, прикоснувшаяся к Его одежде, или когда излечился на расстоянии сын царедворца (Ин., 4: 51). Затем мы пытаемся пережить, как свет дает нашей душе еще более сокровенное содержание – она должна быть чиста, чтобы жить в свете, и чистота эта струится из миров света. С неслыханной полнотой живет в Христе эта очищающая сила. «Вы уже очищены чрез слово, которое Я проповедал вам», – говорит Христос своим ученикам. Это – исцеление от грехов в свете Христовом (Ин., 5: 14). Затем мы постараемся услышать божественные гармонии света, глубокую успокоенность и умиротворение, что включают нас в божественный строй. И оттуда посмотрим на Христа, говорящего: «Мир вам». В Его словах распахиваются врата рая, и небесная гармония простирается вокруг нас. Так, наверное, было на душе у учеников, когда Он повстречался им на воде: «Это Я, не бойтесь» (Ин., 6: 20). Затем посредством этого света мы попытаемся сами целиком претвориться в свет. Подобно тому как мы, соединяясь с солнечным светом, все более и более просветляемся и словно бы думаем солнечными лучами, мы пытаемся наполнить свое существо вплоть до самых отдаленных уголков божественным светом, идущим от Христа. Пытаемся осветить этим светом – Христом – собственное свое существо, затем – окружение, в котором мы живем, затем – весь широкий мир. Мы с Ним – единый свет. Мы пытаемся познавать в этом свете – даже если пока способны лишь на догадки. Христос делает слепых зрячими (Ин., 9: 39). Но и тончайшая пища исходит от солнечного света. Словно некто убогий в нас ждал этой световой пищи, словно только и желал насытиться трапезою света. Так для нашего сокровеннейшего светового существа свет во Христе есть «хлеб… Тот, Который сходит с небес и дает жизнь миру» (Ин., 6: 33). И еще: огромная сила, преобразующая мир, живет в свете. Вместе со светом все мирозданье как бы стремится войти в нас, и мы никак не сумеем поспеть за ним, если отступимся от этой власти света. Таково и существо Христа. Всякое Его слово переплавляет нас. Во всяком Его слове есть «всемогущество», как в первоначале мира. Во всяком Его слове дремлет новый человек – образ Божий, в коем нам должно пробудиться. Так «являет» Христос «славу Свою», как на браке в Кане (Ин., 2: 11). Теперь мы подошли к последнему и величайшему. В свете свершается Пасха. Утреннее ликование всех духов. «День Господень», который стремится наступить и в нас. В словах Христовых готовится и воскресение. Всегда Он стоит перед нами и отваливает для нас камень от входа в гроб: «Лазарь! иди вон» (Ин., 1143). Настал сияющий день, и зовется он Христос!

Все это – только намеки, только предзнаменования. Они ведут нас надежным путем в мир сияющего светом «Я», где вседневный солнечный свет и высочайшее божественное откровение едины во Христе. Это и есть деятельное богослужение в храме солнца.

И вновь мы можем направить взгляд на Восток и на Запад. На Западе люди завоевали себе »Я». Но в этом «Я» совершенно нет света. На Востоке люди почитают свет. Но в свете они не обрели «Я». Мы же идем навстречу новому миру, где вместе с Христом будем «светить, как этот свет». «Тогда праведники воссияют как солнце в Царстве Отца их». Как Христос сказал о Себе: «Я есмь свет миру!» – так требует Он и от Своих учеников: «Вы – свет мира»!

4

Одна юная барышня рассказывала мне, как трудно ей, находясь дома, выкроить хотя бы десять минут тишины и покоя для работы над собой. Стоит ей уединиться, как тут же раздается стук в дверь: «Чем ты там занимаешься? Тебе что, делать нечего?» «Собратья христиане» ныне порядком затрудняют «христианам» исполнение слов Христовых: «Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись… » Большинству людей дневная молитва, не считая общей застольной молитвы, представляется странностью, а то и блажью. Многие люди, желающие медитировать, не знают, как вообще изыскать возможность для уединения в собственном доме. Что касается внутренней жизни, мы еще пребываем в состоянии немыслимого варварства. Основное право человека – право побыть одному (именно затем, чтобы он мог еще больше отдать другим людям) – отнюдь не считается вполне естественным. Здесь поможет только упорная борьба, которую надлежит вести со всем дружелюбием и неуступчивостью, наперекор придиркам и насмешкам. Конечно, человек выбирает наиболее благоприятное время и обстановку и старается по возможности не привлекать внимания к своим сокровенным делам и не вызывать недовольства окружающих. Но он отдает себе отчет и в том, что истинным противником зачастую оказывается нечистая совесть другого. Этот другой чувствует, что его оппонент прав и что ему бы тоже следовало этим заняться. Поняв это, мы будем спокойнее идти своим путем.

Женщины иной раз говорили мне, что свободные четверть часа выпадают им, как правило, по утрам, когда муж уходит на службу, а дети в школе. Однако им следует остерегаться, чтобы в их духовный храм не вторглись хозяйственные заботы. Другие находят такую возможность по вечерам. Но и здесь есть опасность, что нас одолеет усталость или даже сон. Многим я сумел помочь таким советом: по крайней мере, не стоит начинать медитацию сразу после ужина, когда пищеварительная система чинит препятствия; сперва отдохните пять–десять минут с закрытыми глазами, может быть даже вытянув члены, но полностью бодрствуя, дабы обрести силу для внутренней деятельности. Для многих легче всего переходить к медитации утром, непосредственно после пробуждения, когда они еще лежат и, может быть, еще не открывали глаз. Возможность такого утреннего медитирования зачастую достигается только с определенным усилием. Однако очень благотворно и действенно прямо из сна вступить в свой духовный храм и побыть в нем, а потом уж начать день.

Однако личные и домашние обстоятельства столь разнообразны, что дать общие рекомендации не представляется возможным. Хотелось бы только со всею настоятельностью посоветовать тому, кто печется о своей внутренней жизни: отвоюй себе тихие четверть часа при всех обстоятельствах, по возможности утром и вечером, а если получится – позднее мы еще поговорим о том, почему это важно, – то и днем. На карту поставлен наш высший человек. Время, которое мы отнимаем у своих родных и у своей работы, с лихвой восполняется затем качеством нашего бытия. И, отрывая эти четверть часа от своего отдыха, мы тоже не должны беспокоиться. Такие свободные минуты необходимы, как ежедневная еда, и даже более чем необходимы, и подобно еде они должны стать в жизни естественной потребностью.

Опыт скоро подскажет нам, что истинного противника наших медитаций следует искать не среди домочадцев и не во внешних обстоятельствах (как бы ни мешали нам порой домашние условия), но в нас самих. Разумеется, домохозяйке очень трудно подавить в себе беспокойную хлопотливость, напоминающую ей о всевозможных делах, которые нужно переделать именно сейчас, а мужчина не может не думать о профессиональных заботах, хотя рассудок мог бы сказать им, что все это прекрасно подождет четверть часика. Но когда вечером мы поневоле говорим себе, что сегодня опять не добрались до медитации, и уже готовы оправдать себя: на этот раз вправду ничего нельзя было сделать! – то в большинстве случаев по строгом размышлении мы обнаружим, что по сути сами этого не желали! Сами снова и снова прикрывались якобы непреодолимым препятствием, а на самом деле нами же выдуманным предлогом! Тогда‑то мы и начинаем понимать, с какой рафинированной изворотливостью мы способны увиливать от своих высочайших обязанностей и сколько в человеке сопротивления собственной воле, едва лишь в ней шевельнется толика воли божественной. Человек не желает прилагать усилия, он предпочитает все получать «из жалости». Тогда только видишь, сколь многие возражения против «самоспасения» посредством медитации, возражения, исходящие якобы из глубокой «веры в божественную милость», на самом деле суть не что иное, как нежелание людей сделать хотя бы шаг навстречу предлагаемой милости или просто подставить ладонь дару, который сам дается им в руки. Ибо все, что мы здесь описываем, есть именно подставление ладони, – с тем чтобы действительно принять предлагаемый божественный дар. За благочестивейшим взором может скрываться злая воля, не желающая впускать Бога живого. Если мы откроем в себе волевое устремление, которое намерено лишить нас медитации, а равно и всякого серьезного внутреннего волевого усилия, и начнем зорко следить за ним и ничего ему не спустим, то мы сделаем значительный шаг вперед во внутренней жизни. Поистине противник медитации находится внутри нас, и, в сущности, больше нигде.

В особенности отчетливо мы заметим это, если попытаемся в те часы, когда мысли наши и чувства обычно просто порхали, более пристально следить за собой, проверять и очищать содержание нашей души. Мы бы не дерзнули предлагать в этих письмах так много материала для внутренней работы над самим собой, если бы не полагали, что, пожалуй, некоторые вещи проходят через душу лишь время от времени – в регулярные спокойные минуты утром и вечером, но куда чаще – в свободные минуты днем. У женщины, посвятившей жизнь домашнему хозяйству, особенно много возможностей «слагать в сердце своем» то и это. При этом формируется подлинное существо. У мужчины подобные возможности возникают, когда его работа в основном механического свойства, когда он идет на службу или возвращается домой, когда делает перерыв или сидит на скучных деловых встречах. Чрезвычайно важно мало–помалу овладеть тем временем, когда мы обычно расслаблялись и предавались мечтаниям. Однако мы увидим – это особенно заметно при засыпании, – с каким удовольствием мысли стремятся идти своим чередом и противятся всякой опеке. Если в этот миг мы оглянемся на предмет, который занимал нас, быть может, в течение целой четверти часа, то выяснится, что он вовсе не стоит гостеприимства, оказанного ему в нашей душе. Упорно, будто речь идет о жизни и смерти, наша душа стремится следовать своим собственным влечениям – будь то мелкие радости и капризы, какими мы себя тешим, или всевозможные недовольства и обиды, какими мы тешим себя ничуть не меньше, ведь мы не можем от них избавиться. Речь идет действительно о смерти, а именно о смерти ветхого человека в нас. Чем больше нам удается облагородить, одухотворить, насытить Христом нашу бессознательную и непроизвольную жизнь, тем выше мы окажемся в нашей сознательной и свободной жизни. В нужный миг все самое лучшее поднимется из души, чье содержание даже и в самой свободной игре мыслей и чувств отмечено величием и добром, способным питать нас и формировать.

Изречения «Я есмь» помогают создать новое мировоззрение, над которым должно работать не только в уединенных размышлениях, но и в повседневной жизни. В словах «Я есмь хлеб жизни» мы смотрим вниз, обнаруживая в них дарующее, жертвенное, что есть в мире под нами. Так мы заглядываем в лицо Бога–Отца, говорящее через Христа. Хлеб – посол и представитель этой державы. Но его слова имеют касательство до всего, что под нами, – и до камня, и до зверя.

В словах «Я есмь свет миру» мы обращаем взгляд вверх. Свет – представитель горних царств. Подобно тому как мир под нами имеет свойство питать, так мир над нами имеет свойство просветлять. Свет – провозвестник всего, что происходит с нашим духом, когда мы приближаемся к горним мирам. Духовный свет наполняет нас сверху. И сквозь свет вновь глядит на нас лик Отца, говорящего во Христе.

Третье изречение «Я есмь» – «Я [есмь] дверь» (Ин., 10: 7) направляет наш взор наружу, на людей, нас окружающих. А четвертое «Я есмь» – «Я есмь пастырь добрый» – обратит наш взор внутрь, на внутреннее водительство.

Христианству свойственно как нечто естественное – моление за другого. Христос молился за Своих и особенно в молитве первосвященника (Ин., 17) позволил нам глубже заглянуть в то, как Он молился за Своих учеников. Не перестаешь удивляться, с какою непредвзятостью и одновременно с каким душевным участием Он ходатайствует перед Отцом за Своих учеников. Проникаешься все большей благодарностью, что существует эта молитва, о благодати которой люди пока не имеют даже отдаленного представления. Апостол Павел тоже молился за свою паству. Все, что он говорит в своих посланиях и как он это говорит, было бы невозможно, если б душой его апостольской деятельности не была такая неутомимо истовая молитва за свою паству. Взаимоотношения людей будут проникнуты совсем иным духом, духом много более высокого мира, если мы научимся правильно принимать спутников своей жизни в божественный свет. В этом божественном свете мы прежде всего сами излечимся от близорукого эгоизма по отношению к ним. И это, пожалуй, первое действие такой новой молитвы.

И к такой новой молитве нас может подвести третий глагол – «Я дверь». В нем, пожалуй, сам собою разрешается вопрос, который так часто слышишь, когда речь заходит о «молитве за ближнего»: «Разве она помогает? Разве Бог Сам не знает лучше меня, что есть благо для другого? Разве в ответ на мои жалкие просьбы Он сделает то, чего иначе бы не сделал, или воздержится от того, что иначе сделал бы?»

В ответ на эти вопросы хотелось бы привести один весьма убедительный факт. В жизни порой невозможно отделаться от впечатления, что, если бы за такого человека правильно и серьезно молились, он бы не дошел до того, до чего дошел. Так и кажется, что ангелы глядят вниз и вопрошают: «Есть ли сейчас люди, которые молятся за него? Ведь только в этом случае мы, ангелы, можем делать что‑то в иной ситуации невозможное». Молитвы возносятся в божественный мир как духовные силы. Они меняют всю внутреннюю обстановку, творят новые духовные возможности для божественных водительных сил. Не говоря уже о том, что они воздействуют на человека, за которого молятся, особенно когда он об этом знает, но и когда не знает, ибо наполняют всю духовную атмосферу вокруг него добрыми мыслями и побуждениями, которые могут его инспирировать, даже если для него инспирация есть всего лишь неожиданная фантазия. Иные люди, особенно больные и умирающие, очень явственно чувствовали, что за них молились. Но и помимо того, в горнем мире такие молитвы, образно выражаясь, становятся как бы новыми, живыми нитями, которые ангелы могут вплести в ткань судьбы и появления которых они часто ждут. Таким образом, человек становится сотворцом судьбы своих ближних. Разумеется, в скромных пределах. Да на первых порах и нельзя требовать большего. Но и отвлекаясь от того, что благодаря молитвам снизу духовный мир обогащается силами и возможностями, не следует забывать, сколь свободно и живо человек общается с божественным миром. Ведь в горнем мире его выслушивают. Его уважают и принимают всерьез. Конечно, молитвы его исполняются нечасто, ибо этим ему был бы нанесен вред, а горний мир живет в свете мудрости, недоступной человеческому взгляду. Но достаточно прочесть прощальную речь Христа, где вновь и вновь повторяется просьба молиться «во имя Мое», и делается ясно: Христос желает общаться с человеком, «как бы говорил кто с другом своим», если воспользоваться чудесными словами из беседы Иеговы с Моисеем. Он ожидает, что человек поймет, с кем говорит. Но Он готов и пойти навстречу человеку, который с Ним связан, и разделить его судьбу. Всякий, кто имеет хоть приблизительное представление о том, что разумел под молитвою Христос, знает, что небесные помощники Христовы являются на призыв столь быстро, что едва ли не повергают в испуг, – поостережешься призывать их по пустякам. Человек знает, что окружен ими как священным воинством и что они совершают все, что вообще может совершиться.

Значение Христовых слов о двери я узнал несколько десятков лет назад, когда еще не обращал на них особого внимания. Как религиозный наставник, я всего лишь искал какую‑нибудь вспомогательную мысль, которая по дороге в школу настраивала бы меня на правильный лад. Тогда‑то я и обнаружил эти слова Христа из молитвы первосвященника: «Они были Твои, и Ты дал их Мне… » И «Я открыл имя Твое человекам». Мне представилось, что слова эти – истинная дверь, через которую я только и вправе входить к моим детям. Про внешнюю дверь я и думать забыл. Через эти слова: «они были Твои, и Ты дал их Мне» и «Я открыл имя Твое человекам» – как через незримую духовную дверь пролегает путь к детям. Так эти слова сослужили мне великую службу и сослужили бы еще большую, если б я имел силу и мужество воспринять их с еще большей серьезностью.

Конечно, подобные слова можно рассматривать как дверь, ведущую к больным, к заключенным, к бедным. Тогда мы совершенно по–другому отнесемся к содержанию таких слов Христовых, как: «Я… был… болен… и не посетили Меня». Невидимым облаком света будут эти слова витать над нашими посещениями.

В этих рассуждениях мы хотели бы вжиться не только в различные изречения Христа, но и в различные способы их усвоения. Конечно, слова о двери относятся прежде всего к тем, кто руководит другими людьми, и имеют много таких сторон, обсуждение коих здесь не обязательно. Но человек действительно поступает в духе Христа и всякой горней жизни, если воздвигает Христа как дверь, через которую он в мыслях своих всегда идет к другому человеку. Он словно бы помещает между собою и ближним сферу чистейшей самоотверженности и просто позволяет себе идти через нее к ближнему, говорить с ним и даже лишь думать о нем. В самом деле, нам следует привыкать к тому, чтобы думать о другом человеке не сугубо поверхностно, а только глядя на него через эту чистую сферу. Вскоре к нам придет и глубокое понимание тех слов, что произносит Христос в этом же месте: «кто не дверью входит… тот вор и разбойник». Мы вправду начинаем чувствовать себя взломщиками, когда думаем о другом человеке исходя из своих эгоистических желаний и интересов.

Ныне общение людей между собой еще довольно примитивно и душевно скудно. И хорошие манеры не спасают положения. Но, принимая всерьез глагол «Я дверь», мы как нельзя лучше способствуем облагораживанию человеческих отношений. Правда, если мы станем раздумывать над этим изречением от случая к случаю, то большого проку в наших отношениях с другим человеком от них не будет. Этот глагол начнет дарить нас своей неисчерпаемой благодатью, только когда мы регулярно в спокойные часы с его помощью будем медитировать о своих собратьях, в том числе о самых близких. Нам должно представить их себе в духе и не позволять своей душе идти к ним через другую дверь, кроме этой, Христовой. Тогда мы не только угадываем вершины общения, о каких до сих пор даже не подозревали, но и вообще впервые начинаем видеть своих «ближних». Мы не вторгаемся в них нашим эгоизмом, но позволяем им жить такими, каковы они есть, сначала – внутри нас самих. В нас пробуждается радость за них – за все доброе в их существе, невзирая на все их ошибки. Мы испытываем благодарность за то, что они есть. И эта благодарность ближнему за то, что он есть, – вот атмосфера, в которой другой человек процветает, прекрасно себя чувствует и очень быстро продвигается вперед. Мы глубоко чувствуем лучшую сущность другого, божественную мысль, витающую над ним, «славу», какую он имеет «в Боге», и можем связать себя с его истинным «Я». Общение с людьми приобретает глубокий блеск, о котором мы прежде ничего не знали.

Известно, что в таинстве бракосочетания Общины христиан говорится о «вратах жизненной общности» и что в культовом действе кольца проходят свой путь от одного к другому над изображением Христа. Перед нами высокий идеал брака – супруги идут друг к другу сквозь Христа, как сквозь дверь, всякой своею мыслью и всяким чувством. Это тоже надо взращивать в себе в тихие часы. Тем самым изречение «они были Твои» все больше наполняется жизнью.

Но оказывается, этот образ сферы чистой самоотверженности можно еще дополнить. «Самоотвержение» есть нечто совершенно иное, нежели »отвержение «Я»». Самоотверженным может быть лишь тот, кто имеет «Я». Чем сильнее наше «Я», тем сильнее в нем отклик на «Я» другого человека, при условии, что наше «Я» само–отверженно. Чем чище наше «Я», тем больше другое «Я» будет гармонировать с ним, звучать вместе с ним, сливаясь в некое высшее общее «Я». В общении людей происходит много таинственных процессов, и этот – один из самых чудесных. Над каждым таким часом, когда наши «Я» перекликаются в этой сфере самоотверженности, звучат слова: «все едино во Мне!» Здесь людям предстоят величайшие и прекраснейшие переживания. Подлинное созвучие во Христе, по сравнению с которым самые дивные музыкальные аккорды и гармонии принадлежат более низкой сфере. «Я есмь» – это дверь. Надо только, чтобы «Я» в нас зазвучало подобно тому, как оно зазвучало во Христе.

Итак, мы предлагаем следующую медитацию. Между собою и своим ближним мы создаем некую сферу, в которой возжигаем самоотверженность как чистейший свет. И этот свет мы превращаем в Христово «Я есмь». Через эту дверь мы идем к людям, которых любим, – но и к тем, которых не любим. Мы рассматриваем их такими, какими они нам являются, когда мы входим в эту дверь. Происходящее в нас при этом приведет нас и к новой «молитве за ближнего». Мы узнаем, как иные люди «открываются» нам, а другие, напротив, «закрываются», ибо мы думаем о них ошибочно, опрометчиво, под влиянием одного лишь любопытства. Мы обретем совершенно иные критерии оценки и не будем, как раньше, говорить о симпатии и антипатии, о чужом и враждебном, но увидим разные «Я» в их непостижимости и взаимосвязи. Мы начнем понимать изречения вроде такого, принадлежащего Майстеру Экхарту: «Пока ты желаешь добра для себя более, чем для человека, которого ты никогда не видал, ты поистине ни на один миг не заглянул в глубину Божию!» Или слова Христовы: «Люби ближнего твоего, как самого себя», которые можно сказать и чуть иначе: «Люби ближнего твоего, как если бы он был ты сам!» Мы станем воспринимать каждого человека, как Алкивиад воспринимал Сократа: невзрачная оболочка, но внутри живет божество. Мы узнаем на опыте, что нам «отворяет придверник», который иначе бы не отворил. Мы приблизимся к цели человечества, как она дана в Иоанновом Евангелии: «Я в них, и они во Мне, и все они да будут во Мне едино». Мало–помалу для нас все желаннее будет входить к людям через эту дверь, и мы не захотим более идти к людям с другими мыслями – только через эту дверь.