Текст книги "Стрельба по «Радуге»"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава седьмая
ЗАДЕРЖАНИЯ

Звонить в дверь пришлось долго. Оперативники слышали через дверь, что в квартире есть живой человек. Он бормотал, кашлял хрипло, даже топал по полу, но дверь не открывал, несмотря на продолжительные звонки. Собрались уже вскрывать дверь, но кашель приблизился, и явно нетрезвый голос, грубо выругавшись, сформулировал, наконец, более-менее приемлемую фразу:

– Чего надо? Какого… – а дальше снова пошли упоминания отдельных частей человеческого тела.

– Открывайте, Грошев, милиция! – громко и властно заявил Рогожин.

– А пошел ты!.. – донеслось из-за двери.

– Прикажу взломать дверь!

– Ладно, – после паузы прорычал Грошев.

Дверь открылась. Хозяин был, очевидно, еще с вечера пьян в стельку и не успел отойти. Либо поддерживал в себе это состояние постоянными «допингами». Но, так или иначе, а пользы от него – в плане беседы, не было решительно никакой. И увозить его следовало не в камеру предварительного заключения, а в вытрезвитель, со всеми исходящими для него проблемами… Но… предстоял обыск. Об этом знали понятые – соседи по лестничной клетке, далеко ходить за ними не стали.

Подполковник Рогожин, сам возглавивший оперативно-следственную группу, быстро понял, что разговаривать с Грошевым бессмысленно.

– Что будем делать? – спросил он у Агеева, с которым его познакомил Турецкий и попросил, чтобы тот поприсутствовал при задержании и обыске. Возражений не было.

– По идее, можно сынка его пригласить, он сейчас, кажется, у себя дома отдыхает. А ночью был тут, насколько мне известно. Телефон есть, можно позвонить…

Рогожин позвонил по домашнему номеру, который наизусть продиктовал Филипп. Трубку взяла Татьяна Прокопьевна. Игоря не было дома. Он приехал рано утром и вскоре уехал, даже не сообщив матери, куда. Делать было нечего. Понятых предупредили, что будут в любом случае производить обыск и чтобы они внимательно наблюдали, а то возникнут еще потом претензии у хозяина. Сам же он, открыв дверь, вернулся в комнату и рухнул на разложенный диван, на котором и спал. Ни помощи, ни вреда особого, вероятно, ожидать от него не приходилось. А уж дежурная фраза о том, что он должен добровольно выдать следствию незаконно хранящееся оружие, наркотики там и другие предметы, представляющие общественную опасность, прозвучала, словно в пустоту, даже эхо не отозвалось. Разве что мощный, разливистый храп, но он не был ответом.

На то время, пока осматривали внутреннее содержимое дивана, Грошева двое оперативников перенесли на пол, а он даже и не проснулся. Недаром переносили, под матрасом, почему-то в старом валенке, был обнаружен пистолет Макарова. Наверняка не зарегистрированный, потому что в противном случае его не стоило бы прятать в валенок. Объяснений от Грошева получить, естественно, не удалось – по той же причине. Но протокол составили, и понятые его подписали. А найти какое-либо подтверждение законности хранения оружия так и не нашли, хотя перерыли массу всяких документов, большинство из которых, скорее всего, никому не были нужны. Квитанции какие-то, справки, даже выписки из уголовных дел. Ну, конечно, такого рода информация бывает особо нужна, если ты собираешься кого-то здорово прижать, напомнить прошлые преступления или что-то в этом роде. С этими документами потом будут еще разбираться, а пока их сложили в пустую папку и затянули веревочными завязками…

Филипп обратил внимание на то, что квартира, в которой тот проживал уже немалый срок, вполне могла бы и «обжиться». Здесь же все было, как в багажном отделении вокзала. Чемоданы не распаковывались и стояли в шкафу один на другом. Наверное, в случае нужды, Грошев открывал каждый из них и доставал необходимое себе белье или другие предметы туалета. Только пара костюмов и старая форма с полковничьими милицейскими погонами висели в шкафу на хлипких вешалках.

Нет, не чувствовалось здесь ни руки хозяина, хотя бы временного, ни, тем более, женской. Чем жил Грошев, было неизвестно. В то время как с посудой у него был полный порядок: все вымыто и расставлено в порядке. Правда, в настоящий момент в кухонной раковине был полнейший бардак – остатки вчерашнего непритязательного, холостяцкого пиршества, когда использованные тарелки, стаканы и вилки с ножами свалены в общую кучу. Возможно, ждали, когда хозяин проснется и начнет их мыть.

Ничего иного, кроме найденного оружия, в квартире обнаружить не удалось. Хотя чемоданы были перерыты с особой тщательностью. Впрочем, уже одного найденного «Макарова» будет достаточно для привлечения Грошева к ответственности.

Улучив момент, Филипп вышел на лестничную площадку и набрал мобильный номер трубки, которую выдали в «Глории» Елене. Коротко рассказал об обыске, спросил, нет ли тайников каких-нибудь? Таковых не было. А вот с посудой был полнейший порядок, но, оказалось, что она принадлежит вовсе не Грошеву – тот с собой даже чашки не привез, – а еще Ленкиным родителям. И, когда Грошев покинет квартиру, вся посуда останется на месте. А вот со своими чемоданами он имеет все основания немедленно выметаться.

Но Филя объяснил, что в настоящий момент не только чемоданы, но и сам Грошев нетранспортабелен, и его придется выносить на руках. Поэтому ни о каких чемоданах речи идти не может. Но – тоже временно.

Филиппа очень заинтересовал этот феномен «отсутствующего» хозяина. Почему Грошев уже долгое время сидит, в буквальном смысле, на своих вещах? Причем так, по всей вероятности, здесь всегда и было. Сколько уже лет? Он года три в разводе или около того? А все у него по-прежнему оставалось временным. Татьяна принимать его обратно не соглашалась ни под каким видом, так на что же он рассчитывал? На чем будущее свое строил? Может быть, знал, что скоро переедет в богатые апартаменты? Но где бы он их взял? Ведь, по сути, все, что он мог бы приобрести себе бандитским путем, это была трехкомнатная квартира Гусевых. Ну, и эта еще, где он отныне временно разрешал пожить своим недавним благодетелям. Широкий жест! Нет, не верится, наверное, ему все-таки Ловков что-то серьезное пообещал. Вот и не стал Грошев «оседать» основательно в ожидании переезда… Но нельзя же нормальному человеку так жить. Странный тип… Впрочем, кто скажет, какие у него были на то причины?..

Елену, между прочим, больше всего возмущал тот факт, что Грошев потребовал отдать ему большую Гусевскую квартиру, якобы в счет каких-то долгов, которых Гусевы никогда ни у кого не делали, а уж у Грошева – тем более. Сами ему из милости в однокомнатной своей квартирке разрешили пожить. А в офисе у Ловкова этот гад ползучий уже набрался наглости и действительно ведь «разрешил» Сергею, по личной, как он заявил, доброте душевной, временно пожить с женой в его, тоже теперь собственной, «малогабаритке»! Так, может, он уже стал к своему переезду в новую квартиру готовиться? Настолько был уверен, что его бандитский номер пройдет! Елена просто бушевала от ярости.

А еще она заявила, что, как только этот негодяй отъедет в тюрьму, она явится сюда и все повыбрасывает на лестницу. А если сынку жалко шмотья своего папаши, пусть забирает чемоданы к себе. Тем более что вещи фактически собраны, и это облегчает дело их перевозки.

Филя постарался убедить воинственную женщину не торопиться – всему, мол, свое время.

В этой ситуации он уже и сам не хотел, чтобы барахло Грошева перекочевало в квартиру Тани, нечего ему там делать, а ей – только лишние волнения и заботы.

А действительно, что делать-то? Со службы тот уволен, в его бывший кабинет перевезти эти чемоданы невозможно. Сын прописан у матери, но, похоже, вряд ли Татьяна согласится держать отцовское имущество в своей квартире, хотя, кто его знает! Она не так и велика, квартира Татьяны, – видел Филя, между делом осматривая жилье. Поэтому ему казалось, что самым лучшим пока вариантом было бы временное сохранение «статус кво». Поскольку выселять его все равно придется – так или иначе. А когда, этот вопрос решит суд. О чем он и проинформировал Рогожина.

Тот понял суть развернувшегося «семейного» конфликта и, смеясь, предложил попросту передать ключи от квартиры их прежней хозяйке, тем более что это жилье на какое-то время все равно будет опечатано. И он послал одного из оперативников в жилищную контору, чтобы тот пригласил для засвидетельствования этого акта представителя местной власти.

А Грошева общими усилиями подняли с его просиженного «насеста», собрали все его документы – паспорт, служебное и наградные удостоверения, после чего не столько отвели, сколько отнесли «задержанного» в машину. На первых порах с этим делом было покончено. Оставался теперь второй фигурант…

Трехэтажный особняк Ловкова на Рублево-Успенском шоссе «смотрел» большими арочными окнами с высокого берега на реку Клязьму. Вид был прекрасный, еще бы, земля тут стоит не просто дорого, а очень дорого. Даже слишком. А семья Ловкова владела почти гектаром, обнесенным трехметровым кирпичным забором. Местный «высокий» архитектурный стиль.

Присутствие хозяина при проведении обыска не потребовалось, поскольку дома находилась его жена Зинаида Борисовна Шевченко. С ней связался подполковник Рогожин и сообщил о задержании ее мужа, а также о необходимости проведения обыска в доме на законных основаниях. Постановление на этот счет было подписано городским судьей и предъявлено господину Ловкову.

Иван сказал Турецкому, что никакого волнения, так ему показалось, мадам Шевченко при таком неприятном для нее известии не проявила. Скорее, равнодушно выслушала. Если, мол, вам необходимо, приезжайте и ищите, чего хотите. А мне все равно. Такое ощущение, будто она вообще не от мира сего. И на супруга ей наплевать. Ну, просто живет человек в другом измерении. Или у нее свои планы, о которых распространяться она не собирается. Странно: муж арестован, в доме обыск, а ей как бы все равно… Или в доме действительно уже ни черта нет?

А, впрочем, что они собираются искать? Незарегистрированное оружие? Наркотики? Какой серьезный компромат? Документация была вынута еще в офисе у Ловкова. И Турецкий понимал, что ничего стоящего внимания они здесь не найдут.

От Кротова не поступало по поводу Ловкова никаких сведений. Еще в первом разговоре с Турецким Алексей Петрович просил временно не беспокоить его звонками, поскольку он мог в любой момент оказаться в не совсем подходящих для переговоров условиях. Александр Борисович отлично понимал, что специфика работы Кротова требует иной раз одиночества, и если ты ждешь от него закрытых сведений, имей терпение, – узнает, позвонит сам. Так всегда бывало. Вот и теперь, в поисках стоящего компромата на Ловкова, Кротов наверняка должен был основательно потрудиться там, где нормальному человеку, возможно, и пытаться сделать что-либо было бы невозможным. Впрочем, один момент был ведом Турецкому: Кротов сказал, что резвое возвышение подполковника произошло, по всей вероятности, после какой-то тайной операции в Чечне, незадолго до начала нового тысячелетия. Что это была за операция, Кротов пока не знал, поскольку там, где работало ФСБ, как правило, никого посторонних не было, и уж, тем более, не оставалось и свидетелей. Война все списывала. Но совершенно ясно, что участие Ловкова в операции было весьма успешным, результатом чего и явились, видимо, и быстрое повышение по службе, и полковничья звездочка на погон. Словом, «Глория» подбросила своему внештатному сотруднику подходящую задачку, и торопить его теперь было делом бесполезным. И даже вредным.

Итак, обыск… Обязательные понятые, последовательное изучение оперативниками «домашней топографии». Дом, в принципе, большой – по три комнаты на каждом этаже, куда столько, если в нем живут всего двое? Балдеют уже от жира эти новые русские. И баня, и большой бассейн, и сад тропический. С одной стороны – сказка, а с другой – да на хрена двоим-то все это? Страшно, поди, ночами в таком огромном склепе…

Понятых нашли у магазина на самом шоссе – люди простые, они такое богатство только со стороны наблюдали, им тут все в диковинку: рты пооткрывали, так растерялись…

Верхний этаж дома еще находился в процессе строительства. И там ничего, за исключением строительных материалов, не было. Стремянки еще, мотки кабеля. Это обстоятельство было оперативной группе на руку, уменьшало площадь поисков.

Турецкий не участвовал в обыске, а только наблюдал за действиями оперативников, шурующих по многочисленным шкафам и тумбочкам, под диванами и кроватями, в кладовках, где был свален всякий хлам. Ничего интересного тут не было, да и вряд ли могло быть. Так он думал, оглядывая голые стены комнат, на которых ничего не висело – ни фотографий, ни картин в богатых рамах, ни модных антикварных гобеленов, привезенных когда-то, сразу после войны, из Германии – в порядке личных репараций. Много таких видел в детстве еще Александр в арбатских комиссионках, где хватало тогда всякого трофейного добра.

Странно, вообще-то, мебель в доме стояла дорогая, стильная, не новодел какой-нибудь, а подлинная старина, видно, хозяева понимали в ней толк. Или кто-то им подсказывал. Кстати, и гобелены здесь хорошо бы смотрелись…

И еще заинтересовал Александра Борисовича один любопытный момент. На письменном столе в кабинете хозяина, хотя совершенно непонятно, зачем ему, вообще, нужны и кабинет, и такой стол, стояло в живописном беспорядке с десяток фотографий в изящных и, вероятно, дорогих рамках – явное следствие очередного модного поветрия, долетевшего из Штатов. Хозяин, хозяйка… Он – и в форме полковника, пошитой у первоклассного портного, и в смокинге, и даже за штурвалом маленького самолета; она – в бальном туалете, с диадемкой в волосах, и в «брюликах» всяких… в довольно-таки рискованном купальнике… Совместные снимки – на пляже, в тропическом лесу, где оба – в сомбреро… выходящие из моря… на яхте… в дорогом – это «майбах» – открытом автомобиле… На фоне Эйфелевой башни… В Диснейленде, возле огромного Микки-Мауса… И всюду – либо поодиночке, либо вдвоем, и никого рядом. И это – семья?..

Наблюдая исподволь за сохранявшей полный нейтралитет хозяйкой, даже как будто и не замечавшей суету чужих людей в ее доме, Александр Борисович никак не мог понять, о чем она думает или что ее хотя бы заботит. Если заботит вообще… Странная женщина. Как и обстановка в этом доме. Мадам Шевченко – совсем не старая, но и не юная особа, главной приметой которой были умопомрачительной длины и стройности ноги, а также гордая, лебединая шея, словно и сама была затеряна среди многочисленных комнат, в которых, казалось, и не пахло жизнью. И другая мысль появилась: а, может, здесь никогда и не было этой самой жизни? А была только видимость ее?

Он вдруг решился и подошел к женщине, заметив, что она достала из пачки, лежавшей на подоконнике, длинную белую сигаретку и оглядывалась в нерешительности… Не знает, где ее зажигалка, догадался Турецкий и шагнул к хозяйке, доставая из кармана свою. Он таскал ее на всякий удобный случай, как сейчас, например. А также пачку сигарет, хотя почти не курил. Но иной раз совместно испускаемый дымок помогает установить непритязательный контакт между людьми.

– Позвольте? – негромко и мягко спросил он и протянул огонек.

Она вскинула брови, взглянула удивленно и усмехнулась:

– Благодарю, – произнесла с интонаций благородной дамы, не ожидавшей проявления такой любезности со стороны совершенно незнакомого ей человека.

– А мне вы разрешите?

Она кивнула и охотно протянула ему свою пачку.

– Благодарю вас, я свои, – улыбнулся он приветливо и достал распечатанный «Честерфилд», закурил и выпустил струйку дыма.

– Вы вдвоем здесь живете? – спросил участливо.

– Да, как видите, – равнодушно ответила она и стала смотреть в окно.

Он тоже обернулся к окну и слегка прищелкнул языком. Она быстро повернула к нему голову. А он кивнул за окно:

– Божественный вид, да, Зинаида Борисовна?

– Вы даже знаете, как меня зовут, – без удивления констатировала она. – И хотите, вероятно, меня допросить?

– Ни в коем случае! – Турецкий даже фыркнул, рассмеявшись.

– Тогда что вы здесь делаете? Ничего не ищете, ничем не интересуетесь… не понятно даже, зачем вам все это…

– А нечем интересоваться, Зинаида Борисовна… Между прочим, я – Александр Борисович, так что мы с вами почти тезки… Скучно здесь у вас, – он сморщил нос. – И как вы живете? Глаз же некуда положить… Ну, разве что друг на друга, – он усмехнулся и, «сделав» проницательный взгляд, продолжил задумчивым тоном: – Может быть… может быть… А вы мужа своего любите? Извините за слишком откровенный, а возможно, и не очень неуместный вопрос.

– А какое это имеет отношение к обыску и вашему здесь присутствию?

– Да абсолютно никакого, – он едва слышно хмыкнул. – Моя б воля, знаете ли, я бы не стоял здесь, куря в кулак, – это он намекнул на отсутствие пепельницы, на что она не отреагировала, – а с гораздо большим удовольствием пригласил вас во-он туда, – он показал пальцем за реку. – Там такой славный кабачок! Однажды ехал мимо, к приятелю, он там, подальше, на Николиной горе, свой домик имеет, ну, и заглянул. И, уверяю вас, не пожалел – чудеснейший кофе!

– Тогда что вы здесь делаете сейчас? Или вы тоже этот… понятой, да?

– Не-а, – Александр Борисович беспечно качнул головой. – И даже не следователь. И, тем более, не оперативный работник. Консультант, если позволите. – Она взглянула недоуменно, и он с улыбкой по-приятельски подмигнул ей: – Если они чего-нибудь обнаружат, я им объясню, что это такое. Только они ничего здесь не найдут, и знаете, почему?

– Очень любопытно было бы узнать! – она, в самом деле, живо заинтересовалась, и Турецкому показалось, что интерес ее был самым натуральным, и в данный момент она не изображала из себя равнодушную ко всему здесь происходящему, гордую светскую даму.

– Потому что этот дом – не жилой. В нем нет подлинной жизни. Кроме вас, извините. Вот вы своим великолепным присутствием и компенсируете ту зеленую тоску, которая, по-моему, изначально поселилась здесь. Живому человеку опасно проживать в таком доме… Только не обижайтесь, ради бога. Вы ведь молоды и очень красивы… – Александр Борисович не лукавил. – Я видел симпатичную вашу фотографию там, на письменном столе у вашего мужа. Ну, ту, где вы из моря выходите. Просто восторг! Это, кажется, в Майами, судя по панораме на заднем плане, нет?

– Да, там, а вы тоже бывали?

– Я и не знаю, где я не бывал… – отшутился он. – Но я о другом. Вот теперь вы видите: фотография эта – единственный живой, красочный аккорд на целый огромный дом. Маленькая фотография в рамочке… А моя б воля, я бы эту фотографию увеличил до натурального размера – вашего, разумеется, – он протянул к ней руки, – и поместил бы на стене. Наверняка у вас и другие фотографии есть, не менее очаровательные. Скучно, Зинаида Борисовна. От пустоты, поверьте мне, сильно портится характер даже самой прекрасной женщины, как вы, например, а уж мужчина – тот вообще становится угрюмым брюзгой. А ведь у вас отличный вкус – на мебель, например. Это нынче редкое умение создавать в домашних интерьерах подобные ансамбли. Вот здесь я готов позавидовать вашей тонкой интуиции. Или вы специально изучали этот вопрос, да?

– Нет, это как-то… само… – она не знала, что ответить.

Кажется, к ней умение, как бы подмеченное Турецким, не имело ни малейшего отношения. А возможно, ей ближе другие интересы? Либо у нее вообще никаких интересов нет, кроме одного-единственного. Не чувствовалось здесь, в богатых апартаментах, и «женской руки». Чужой дом. И для нее – тоже, судя по ее полнейшей индифферентности к тому, что происходило.

– А я, знаете, – «размечтался» Турецкий, – повесил бы красивую вашу фотографию во весь рост вон в той комнате, напоминающей гостиную…

– Так оно и есть, – подтвердила она охотно. Кажется, удавалось понемногу втянуть ее в разговор.

– Видите, угадал… Там у вас небольшой камин, а я бы его увеличил, примерно вдвое, и облицевал бы диким камнем. Чтоб зимними вечерами шашлычок в нем жарить, – он непринужденно рассмеялся. – А по сторонам повесил бы пару больших морских пейзажей. Представляете? Кругом зима, снега белые, а перед вами живой огонь, аромат божественный, и море… А в центре всего – вы! Как прекрасная Венера, выходящая из волн морских! Какой живой контраст!.. В такие моменты хорошо мечтается, а уж как сладко любится… – он протяжно вздохнул и краем глаза взглянул на женщину. – У меня на даче именно так… вот уж где душа-то отдыхает.

– А где у вас дача?

Вопрос был не столько незаинтересованным, сколько не очень уместным, и Александр Борисович продемонстрировал это. Имелась когда-то дача у Турецких в Малаховке. По поводу этого известнейшего подмосковного поселка рассказывали массу анекдотов. Самый распространенный: «У нас тут, как в Израиле, только верблюдов пока нет, а все остальное давно есть». Имелась в виду даже собственная синагога. Но та дача только именовалась таковой. И вспоминать о ней было бы именно здесь просто неприлично.

– Далековато, – он поморщился, – под Звенигородом. Не гектар, конечно, как у вас, но достаточно, чтобы кедры свободно произрастали. Красавцы мои… У меня там художественный беспорядок повсюду. Лично мне он нравится…

Один знакомый когда-то писатель выращивал кедры именно под Звенигородом, объясняя их быстрый рост особой местной экологией. Даже шишки в Москву привозил, угощал орешками, а еще на них хорошо водка настаивалась, если терпения у «производителя» хватало. Куда там «рижский бальзам»!

Все это он и «нарисовал» Зинаиде Борисовне в самых красочных тонах. Но она уже слушала его вполуха. Не демонстрируя своего интереса.

– А вот… Александр Борисович, – вдруг вспомнила она. – У нас же где-то ведь тоже картинки красивые есть. Не знаю, почему Андрей не хочет их повесить…

– А что, действительно красивые? – недоверчиво спросил он. – Тогда отчего ж они у вас не висят на стенах? Места-то ведь очень много свободного. Между прочим, красота нужна, в первую очередь, именно женщине. Такой, как вы, – он не тормозил своего потока лести. – А это что, морские пейзажи?

– Да, пейзажи есть тоже, но не морские, а так себе, они мне не очень нравятся, какие-то темные, старые… А в портретах я ничего не понимаю, но, говорят, они тоже очень старинные. И дорогие. Из комиссионки Андрюша привез. Давно уже. Не знаю, куда он их засунул?

– Найдутся, наверное, – безразлично отреагировал Турецкий, – когда у вас в них нужда возникнет. Только боюсь, теперь уже не скоро.

Она вопросительно посмотрела на него, он развел руками, и она промолчала: ни одна жилка не дрогнула на ее лице. Интересная женщина…

– Они ведь все равно ищут чего-то? – неожиданно спросила она. – Вот вы им и скажите, пусть лучше картинки эти найдут. Уж заодно. А вы посмотрите и скажете, можно ли их повесить? А то он не хочет, даже ругается, чтоб я не лезла и ничего не трогала. Я-то Андрюше как говорила? Давай пусть лучше меня твои художники нарисуют, а я им буду позировать, как они скажут. У меня фигура красивая, все говорят, и тело, я знаю. И вам нравлюсь, да? – Ответ ей не требовался, достаточно было красноречивого взгляда, вызвавшего у нее легкую усмешку. – Так зачем же нам в доме вешать на стенки портреты каких-то чужих женщин, верно? Вот и вы ж говорите, что мой здесь был бы лучше…

– И двух мнений нет! – авторитетным тоном подтвердил Турецкий, на миг задумавшийся по поводу «фигуры и тела». Действительно, было бы на что посмотреть, особенно если художники сами сказали бы ей, как позировать. Он вздохнул: – Это очень логично с вашей стороны. Вы превосходно смотрелись бы не на одной, а на всех стенах этого огромного дома, а уж художники, я в этом абсолютно уверен, постарались бы изо всех сил.

– Правда? – она просияла так, будто услышала самый изысканный комплимент в свой адрес;

«Да полно, нельзя же быть дурой до такой степени… Или, наоборот, слишком умна и не боится блефовать? А что, горе ведь и от ума бывает, слышали уже…»

– А вы попросите старшего из них, – Турецкий кивком указал на Рогожина. – Его зовут Иваном Васильевичем. Ну, чтоб тщательнее поискали. Не знаете, может, имеются у вашего супруга в этом доме какие-нибудь тайные места?

Увидев, что женщина действительно послушалась его совета и направилась к Рогожину, Турецкий подумал, что все-таки в голове у нее, скорее всего, полная пустота. Либо она просто ничего не понимает в искусстве. Но, с другой стороны, зачем бы полковнику где-то прятать от жены «красивые» картины? Неужели, горячо?.. Бедная девочка, вот уж влетит ей от мужа… Хотя кто ему расскажет об ее инициативе? Надо Ивана предупредить… В этих картинах, наверняка украденных или добытых незаконным путем, что однозначно, в самом деле может заключаться большая ценность. Тут прямая связь напрашивается: приобретенный честным путем антиквариат в таких домах не прячут. Расставлена же по всем комнатам мебель, которая стоит поистине баснословных денег…

Дождавшись, когда Рогожин закончил разговор с Зинаидой Борисовной, и она, захватив с собой сигаретную пачку, отправилась в другую комнату, Александр Борисович, словно между прочим, непринужденно этак, подошел к Рогожину и негромко сказал:

– А не выйти ли нам на минуточку, Иван Васильевич?

– Есть соображения? – так же тихо бросил он.

– Кажется, есть, – ответил Турецкий и стал глазами искать пепельницу, но таковой, естественно, не было, а хозяйка стряхивала пепел со своей сигареты в пачку. О чем это говорит? Да о том, в первую очередь, что хозяин запрещает жене здесь курить, а по какой причине, неизвестно. Может, потому, что сам не курит? И пока его нет, она охотно нарушает его запрет. Даже неизвестному человеку курить разрешила.

Держа окурок наперевес, он вышел через высокие двери с зеркальными стеклами наружу, на площадку перед домом, выложенную белыми мраморными плитами. Рогожин, дав какое-то указание оперативнику, вышел следом.

– Совершенно бессмысленное занятие, – сердито буркнул он. – Угости сигареткой. – И пока он прикуривал от зажигалки Турецкого, Александр Борисович тихо сказал:

– Твое замечание абсолютно справедливое. Я тоже все время об этом думаю… Давай-ка пройдемся немного…

Они медленно пошли по выложенной такими же плитами дорожке. Дорогое удовольствие – такая дорожка, сколько же это кладбищ ограбить надо! Турецкий усмехнулся.

– Ты чего? – обратил внимание Рогожин. Турецкий сказал, о чем подумал, и тот рассмеялся: – Да, богатенький «буратинка» этот бывший полковник. Интересно, откуда у него такие средства?

– Так он же в Управлении наркоту курировал и, по-моему, еще и к таможне отношение имел. Ну, и организованная преступность. А это – если не прямое воровство, то немалый «откат», сам понимаешь… Богат тот, кто дает разрешение. Или долго не дает, а потом, так уж и быть, разрешает. Или тот, кто умеет закрывать на миг глаза, давая нужным людям отдохнуть от своего пристального внимания. Ну, и прочие бытовые и служебные хитрости… Но я не об этом хочу тебе сказать, Иван. У меня, как и у тебя, сложилось твердое ощущение, что мы делаем пустую работу. Здесь ничего нет, да и быть не может.

– А где же тогда?

– Не здесь, во всяком случае. А где, это сейчас точно знает лишь один присутствующий при обыске человек – Зинаида Борисовна Шевченко. Но она не скажет, а вот невольно показать может.

– Каким образом?

– Я думаю, сама приведет. Даже и без нашей настойчивой просьбы.

– Но как? – почти воскликнул Рогожин и оборвал себя, оглянувшись на всякий случай. Однако их никто не подслушивал и никто за ними не следил. Хотя, кто знает!.. – Ну, хорошо, а откуда у тебя такой вывод?

– Я, ты заметил, попытался ее разговорить… Или она – пустое место, или очень хитрая бабенка, четко знающая, что ей надо. И, хотя она довольно убедительно демонстрирует свою полнейшую глупость, я склонен думать, это как раз очень умная игра. Ты посмотри, в доме мы находим только то, что невозможно спрятать. Эта их мебель, по сути, такая же недвижимость, как и сам дом. О чем говорит? О том, что, в критической ситуации со всем этим можно безболезненно расстаться. То есть продать, скажем, за такие бабки, которые нам с тобой никогда не снились.

– Нет, но там же – в спальнях, в кладовках – одежда, белье. И все – дорогое, я смотрел.

– А сколько надо чемоданов, чтобы запаковать это барахло? И сколько времени потребуется опытному человеку, чтобы все это вывезти? Прикинь, и тебе станет ясно, что никаких истинных ценностей здесь уже нет и быть не может. Как и достойного нашего внимания компромата.

– Что ж ты предлагаешь делать?

– Сделать красивую мину при плохой игре, – пошутил Турецкий. – Сворачивать обыск, не выказывая желания больше сюда когда-нибудь возвращаться. Отпускать понятых, оперов, самим заканчивать с протоколом и раскланиваться, раздавая комплименты очаровательной хозяйке. Но чтобы она четко увидела своим опытным взглядом, что мы чертовски разочарованы, и только пытаемся изо всех сил сохранить свое милицейское достоинство. Что, в свою очередь, нам дается с огромным трудом. Понимаешь меня, она должна скрытно торжествовать, что обвела нас вокруг пальца, ну, как… да как котят. Ничто так не бодрит женщину, как ощущение своей победы над не самыми тупыми мужиками. Поможем ей ощутить свое высокое превосходство над нами. И уйдем опечаленные… Ведь от начальства нам может определенно нагореть на такое нерадение, не прав я разве?

– Еще бы! Пустая работа! Бездарно потраченное время!

– Вот и отлично. И начинай с ней в этом тоне… И облизывайся, оттого, что сорвалось…

– А потом?

– А потом, друг мой, сажай ей на хвост самых опытных своих оперативников, и чтоб они с нее глаз не спускали, не слезали с нее ни на миг! Но и не «светились», что бы ни происходило с ней или вокруг нее. Если у тебя нет таких, за которых ты готов собственной головой ответить, давай я своих попробую организовать – из тех, кто свободен, но это, в принципе, проблемно. И чтоб они были на постоянной связи. Двое – на случай неожиданностей.

– Ты считаешь, что-то должно произойти?

– Иван, я и сам, честно говоря, не знаю. Интуиция словно бы предупреждает. А о чем, понятия не имею. Не забывай, что Ловков – человек чрезвычайно грамотный. Имел серьезные связи. И если они еще существуют сейчас, можешь мне поверить, что они его не бросят, не оставят без помощи. Вот в этом я как раз уверен больше всего. Одного не пойму: как он, опытный волчара, рискнул ввязаться в такую авантюру?! Ведь изначально было ясно, что проиграет!

– А может, ему слишком большие деньги глаза застили?

– И это могло быть… Но вот Грошев, по сравнению с ним, мелкая шавка, даже шпана, хотя тоже наверняка «дружит» с теми, с кем нам с тобой даже здороваться, как они говорят, западло. Либо с теми, которые при встрече протянут нам всего два пальца – так высоко сидят и ценят свое положение. Понимаешь, о ком я?..