Текст книги "Ошибка президента"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

– Видишь, хоть бы в Ольге у нас приобщился к высокому искусству.

Григорий Иванович снял шапочку, повесил на крючок куртку и, слегка пригладив перед зеркалом волосы и расправив плечи, предстал перед племянником,

– А у нас идет пьеса «Август 91-го» со мной в главной роли. Пользуется, между прочим, большим успехом. Мы ее в Кавалерово возили, в Чугуевку, в Веселый Яр – показывали в зверосовхозе. Так там, – дядя самодовольно ухмыльнулся, – мне преподнесли вот эту шапку.

Он извлек из шкафа красивую норковую шапку и торжественно продемонстрировал ее племяннику. Слава не мог не согласиться, что шапка действительно роскошная.

– Сошла бы и для настоящего Президента, – с гордостью сказал дядя. Он вздохнул. – А я ее еще так и не обновил. Носить-то некуда. Не по Ольге же нашей ходить. Все думаю, вот поеду во Владик, надену.

– Знаешь, дядя Гриша, – осторожно начал Слава, – у тебя, может, и будет возможность поносить эту шапку. Я ведь к тебе по делу. Есть тут одно предложение. Только прошу тебя, это строго между нами. Ты человек военный – про государственную тайну тебе объяснять не надо. Согласишься – хорошо, не согласишься, уговоримся так – никакого разговора между нами и не было. Я просто приехал навестить дядю. Давно не видел, соскучился.

– Да говори, чего там у тебя, не томи?! – нетерпеливо спросил Григорий Иванович, продолжая держать в руках свою роскошную шапку.

3

Слава Грязнов не сомневался в Григории Ивановиче, он ведь хорошо знал своего дядю, который, родись он лет двести назад, непременно бы стал авантюристом. Понимая это, Слава не старался скрыть, что ввязывает родственника в весьма опасное предприятие, которое может кончиться не только покушением на жизнь Григория Ивановича, но и его гибелью.

– И ты думаешь, офицер побоится опасности! – громоподобным голосом воскликнул дядя Гриша. – За кого ты меня принимаешь?!

Он, по всей видимости, уже входил в образ из пьесы «Август 91-го», которую написал сам же в соавторстве с учительницей литературы и журналистом газеты «Победа», выходившей в соседнем районе (Ольгинский район из-за своей малочисленности собственной газеты не имел).

– Хорошо, дядя Гриша, тогда едем сегодня же. У нас каждая минута на счету.

– Что же Зине-то сказать… – растерялся Григорий Иванович и сразу перестал быть похожим на Президента.

– Я сам поговорю с ней, – сказал Слава. – Придется сказать ей, что вы будете выполнять одно важное задание.

– Нет-нет, – махнул рукой Григорий Иванович, – она же в меня мертвой хваткой вопьется, расскажи ей все да доложи. Ты скажи ей лучше, – он задумался, – что вы там в Москве, в милиции, решили художественную самодеятельность продвигать, и меня, значит, в качестве консультанта. Прослышали в столице про наши ольгинские успехи, ну и решили пригласить меня в Москву для укрепления народного театра.

– Ну, уж это как-то… – неуверенно начал Грязнов, – неправдоподобно.

– Очень даже правдоподобно. Я знаю, что говорю, – заявил дядя Гриша и снова стал похож на Президента.

4

Григорий Иванович приосанился, прокашлялся и внезапно громовым, почти трубным голосом начал декламировать:

О, россияне, весь народ

Восстал решительно и гордо.

Мы защитим наш Белый дом

Бесстрашно, искренне и твердо!

Гэкачеписты, трепещите!

Не покорится вам Москва!

А вы, защитники, крепитесь,

К вам обращаю я слова…

И так далее, всего триста шестьдесят восемь строк, не считая прозаических кусков. И я за одну ночь выучил, – гордо заметил дядя Гриша.

Грязнов хотел что-то сказать, но Григорий Иванович перебил его:

– Это из нашей пьесы, ну ты понял. Монологи в стихах, диалоги в прозе – на Шекспира ориентировались. Да, ты-то небось думал, что там у вас, в этой Ольге, могут сочинить… Ведь думал, да, признавайся? Знаю вас, москвичей, считаете, что кроме как в Москве никто уж и написать ничего не способен.

– Да нет, дядя Гриша… – пробормотал Слава. – Я вовсе…

– Знаю, знаю, не отпирайся. Я вас, москвичей, насквозь вижу, – он самодовольно ухмыльнулся, а потом снова принял ту же важную позу. – А теперь приходит ко мне К., говорит мне: «Вы, как российский Президент, должны думать о своей безопасности. Мы связались с американским посольством. Там все готово, чтобы принять вас. Весь мир за нас». И тут я, Президент свободной России, услышав такое, говорю ему: «Ты говоришь, весь мир за нас. Зачем тогда бежать? А ты подумал о народе? Что скажет он, узнав, что полководец, лидер, бежал? И куда? В американское посольство! Нет, нет. С подобными речами не приходи ко мне!

Слава, которого в данный момент Президент очень даже интересовал, но вовсе не с этой стороны, снова хотел заговорить о деле, но дядя Гриша был настолько упоен своим искусством, что вовсе не желал, чтобы его прерывали – он был готов выступать сколько угодно, раз появился слушатель.

– Ну, тут я немного пропущу. Это мне предлагают по подземному туннелю пройти под Москвой-рекой и выйти к гостинице «Украина» на том берегу… Это почти то же самое, ага, вот что я прочту: обращение к патриарху. Между прочим, слово в слово то, что Сам написал: «Произошло вопиющее беззаконие – группа высокопоставленных коррумпированных партократов совершила антиконституционный государственный переворот. Попрана не только наша государственность, не только встающая на ноги демократия. Попрана свобода нашего гражданского выбора. Над страной нависла тьма беззакония и произвола!!!» – последние слова дядюшка произнес, взмахнув кулаком в воздухе.

Все это почему-то напомнило Славе Грязнову какую-то древнегреческую трагедию, которую он как-то краем глаза видел по телевизору.

– И тут входит Ростропович! – взревел дядюшка.

На счастье Славы, дверь действительно открылась, и на пороге показалась тетя Зина.

– Ну ладно, Президент, раскричался, – ворчливо сказала она. – Сам-то ты на чьей стороне был?

– Язьева я никогда не уважал, – с достоинством парировал удар дядя Гриша.

Глава третья КОГО ИНТЕРЕСУЕТ КУРС ДОЛЛАРА?

1

Прошли те благословенные дни, когда в столовой Мосгорпрокуратуры стояла в обеденное время целая очередь и люди отходили с полными подносами. Теперь народу здесь

бывало значительно меньше, а те, кто приходили, питались куда как скромнее. Несмотря на то что на столовую Прокуратура России давала дотацию, цена обеда была все равно весьма высока для работников, которые, как бюджетники, превратились в самую низкооплачиваемую группу общества.

Некоторые приносили с собой завернутые в пакет бутерброды и булочки и обходились стаканом чая или кофе. Когда Турецкий подошел к раздаче, перед ним стоял всего один человек. Саша без труда узнал его со спины – у кого еще во всей Мосгорпрокуратуре могли быть такие опущенные плечи, такая смешная лысина. Это был, разумеется, Моисеев. И хотя сейчас благодаря помощи сыновей из Израиля он реально жил лучше многих коллег из прокуратуры, во всем его облике сохранялось навечно приросшее к нему впечатление бедности, неустроенности.

– Как дела, Семен Семеныч? – спросил Турецкий, пристраиваясь за старым криминалистом.

– А, Саша, добрый день! – Моисеев поставил на поднос яйцо под майонезом и обернулся. – Дела мои, как вам сказать… – Он показал рукой на поднос, где стояла тарелка супа и порция жареного цыпленка с картошкой. – В чем-то даже куда лучше, чем у других. Теперь такой обед могут позволить себе только состоятельные люди. Вот уж никогда не думал, что стану богаче многих. Как-то это даже неловко.

Когда Моисеев отошел, Турецкий взял свой поднос со скромной порцией свекольного салата и биточками с кашей. До получки оставалось еще несколько дней, а деньги были уже на исходе.

Больше всего Сашу Турецкого последнее время раздражала эта необходимость экономить, думать не о том, чего ему хотелось бы, а что он может себе позволить – нет, не в шикарном ресторане, а в до боли знакомой столовой Мосгорпрокуратуры. Было в этом что-то неправильное и унизительное. Никто из работников прокуратуры не понимал, почему, скажем, старший советник юстиции не может содержать семью нормально – не ограничивать только самым необходимым, когда разговоров о летнем отдыхе или о покупке нового пальто и быть не может. Создавалось впечатление, что государство само толкает работников правоохранительных органов на скользкую дорожку – в лучшем случае люди искали параллельный заработок в качестве юрисконсультов в фирмах (а на это нужно лишнее время, которого и так катастрофически не хватает), в худшем – попросту начинали брать взятки.

Саше Турецкому было легче – Ирина сравнительно неплохо зарабатывала уроками, время от времени аккомпанировала на концертах. Поэтому он по-прежнему мог не искать иных способов зарабатывать деньги и, несмотря ни на что, заниматься исключительно своей основной и единственной работой. И все же в их семье тоже ощущался недостаток.

Раньше, бывало, дома на скорую руку достанешь из холодильника колбасы, сыру, ветчины. Зимой не переводились квашеная капуста и соленые огурцы. А теперь… Турецкий задумался, сколько времени он уже не ел ветчины, не пресованной «ветчины» в оболочке, а настоящей, розовой, тонко нарезанной…

– Мне повезло, – услышал он тихий голос Моисеева, как будто прочитавшего его мыли. – Я теперь живу один, сыновья мне помогают. Жаль, конечно, что они далеко, но скоро отпуск, съезжу навещу их.

– Видите, Семен Семенович, а как вы переживали! – улыбнулся Турецкий.

– Я и сейчас переживаю, Саша, – ответил Моисеев.

– Подумайте, что бы они сейчас тут делали? По три месяца не получали зарплату? Или сидели бы в коммерческой палатке?

Моисеев только вздохнул и принялся за суп.

– Знаете, Саша, вы мне недаром на дороге попались, – заметил он, оторвавшись от тарелки. – Вы ведь занимаетесь банкирами? Что-то странное происходит в этой области и очень неприятное.

– Да, уж куда неприятнее.

Турецкий вспомнил Татьяну Бурмееву, ее большие глаза, в которых несмотря на все ее старание изобразить равнодушие, ему виделся страх.

– Я в отличие от вас, – продолжал Моисеев, – вынужден постоянно интересоваться курсом доллара. Я ведь живу, понимаете, частично на… – Он запнулся, а Турецкий с набитым ртом энергично кивнул головой, показывая, что он понимает Моисеева. – Так вот, с курсом происходят удивительные вещи. – Саша с изумлением отметил про себя, что криминалист понизил голос. – Сначала доллар, как вы знаете, упорно стоял на отметке где-то около тысячи, а потом начал потихоньку ползти вверх. И вот сегодня, представьте себе, вырос сразу на двести рублей! Такого давно не было.

– Инфляция, – пробормотал Турецкий.

– А что, когда доллар стоял, не было инфляции? – с некоторым ехидством в голосе поинтересовался Моисеев. – Была, очень даже была. Но кому-то там, – он еще больше понизил голос и показал глазами наверх, – это было выгодно. Чтоб доллар стоял. Он ведь не потому не рос, что не было инфляции, а потому, что были валютные вливания на каждых торгах. Идет игра, Александр Борисович, и игра по– крупному. Вы себе представляете, как можно нажиться на разнице курса?

Турецкий кивнул.

– Не кивайте так, Саша, – Моисеев даже слегка рассердился. – Я вам говорю, на этом можно сделать миллионы. Вы когда-нибудь раньше читали классическую литературу прошлого века? Там часто действуют люди, нажившиеся на биржевых спекуляциях. Это всегда было. А теперь есть и у нас. И как нашей стране свойственно – в особо крупных размерах.

– А помните, чуть больше года назад – афера с этими… авизо на двадцать миллиардов…

– Саша, Саша… – укоризненно покачал головой Моисеев, – что такое двадцать миллиардов?.. Представьте себе, что вы можете управлять курсом доллара…

Турецкий ухмыльнулся.

– Вы можете регулировать спрос и предложение, от которого, между прочим, и зависит цена.

Турецкий махнул рукой:

– Я эту политэкономию…

– Раньше можно было, а теперь, увы, от нее не отмахнешься. Так вот, – продолжал Семен Семенович, – вы устраиваете таким образом, чтобы доллар сначала скакнул вверх, а потом упал. Допустим, вы накануне купили на свои сбережения тысячу долларов…

Услышав такое предположение, Турецкий рассмеялся.

– А когда доллар подскочил на двадцать процентов, вы опять купили рубли – триста тысяч у вас в кармане.

– Рублей

– Потерпите еще три-четыре дня – доллар упадет, и вы купите доллары, если вам так нравится.

– Знал бы прикуп, жил бы в Сочи! – веселился Турецкий. – Это же спекуляция чистой воды!

– Как говорит мой младший, мы, русские, задним умом крепки. Смотрю на вас – вы неисправимы, Саша! Я вам дело говорю. Доллар внезапно поднялся на двести рублей, а вы…

– Но, Семен Семенович, вы же сами только что сказали: двадцать миллиардов – ерунда. Так что вся эта прибыль от скачков – тоже ерунда. Подумаешь, двадцать-тридцать миллиардов.

– Рублей – да, но долларов – нет. Конечно, если у вас действительно тысяча долларов и вы ходите с ними в меняльную контору какого-нибудь банка «Мани-тяп», то заработаете на этом деле лишь на поход в ресторан. Но если вы от того же банка или от кого-нибудь поглавнее крутитесь на валютных торгах, вы начнете ездить на дачу не на Пахру или Пехорку, а на Гавайские острова. Курс доллара сейчас знают все, а объемом торгов никто не интересуется. А вы посчитайте: если купить-продать всего пятьдесят миллионов долларов, а так мало никогда не бывает, и выгадать всего два процента, вы получите каких-то три миллиарда рублей. Но если устроить скачок, то будет уже не два, а десять – двадцать процентов. Это уже не мелочь. Такая дневная выручка сопоставима с годовым бюджетом нашей прокуратуры. Деньги, деньги… При нашей дешевой рабочей силе вы подумайте, Саша, сколько начальства можно на эти деньги купить! И какого начальства! Вот вам и спекулянты.

Турецкий хотел было сказать что-то дежурное вроде: «Да, да, очень интересно», – но что-то в словах Моисеева его задело. Что-то он такое уже слышал. Он попытался вспомнить, что именно, и не мог. Это было как-то связано с Татьяной Бурмеевой. Но не только. Надо бы все как следует обмозговать.

– В этом что-то есть, – задумчиво сказал Саша вслух и тут же услышал:

– Безусловно, Саша, безусловно. Следите за курсом доллара.

«Нажились на биржевых спекуляциях», – вспоминал Турецкий слова Моисеева. Татьяна говорила совсем не о том. «Ни в каких этих спекуляциях», – сказала она, когда речь зашла о делах Леонида Бурмеева. Значит, все-таки знает кое-что о его деятельности, хотя на все прямые вопросы отвечает отрицательно – ничего не знала, ни о чем не догадывалась. И все же слово «спекуляция» она произнесла. Хотя это, возможно, всего лишь совпадение, не более..

Сидя за столом в своем рабочем кабинете, Турецкий, обхватив руками голову, пытался дословно воспроизвести в памяти тот разговор.

«Он не был ни в чем замешан – ни в каких этих спекуляциях». Да, кажется, именно так она и сказала. Правда, в тот момент Турецкий не придал этим словам никакого значения. Он подумал, что Татьяна говорит о торговле, имея в виду, что Леонид не занимается перепродажей товара и потому не может представлять интереса для рэкетиров.

«Но это же чушь, – понял Турецкий после разговора с Моисеевым. – Банкир тоже может быть спекулянтом, да таким, что владельцу коммерческое магазина и не снилось!»

Неужели Моисеев прав – и готовится какая-то крупная финансовая операция? Кто бы мог об этом знать…

«Надо поговорить с Сарухановым, – подумал Турецкий. – Он-то должен в этом разбираться».

Не откладывая дела в долгий ящик, он набрал номер Романовой:

– Шура, ты можешь устроить мне встречу с этим банкиром, которого задержали в Калуге? Да, подозреваемый по делу Карапетяна. Что? А разве он еще под подозрением? Кто, Шведов так считает? Дурак твой Шведов.

Он в сердцах бросил трубку.

Оказывается, Шведов, несмотря ни на что, по-прежнему считает, что Саруханов прибил Карапетяна. Чушь какая-то.

Турецкий набрал номер Шведова:

– Анатолий Федорович, что у вас там с Сарухановым?

– Молчит, мать его так, – ответил Шведов. – Крепкий орешек, но он у меня расколется, вот увидишь.

– Так вроде решено, что он не имел отношения к убийству Карапетяна. Да и убийство-то произошло по ошибке, разве не так?

– Возможно, – уклончиво ответил Шведов. – А вот Нелюбин мне тут подбросил кое-какие оперативные сведения… Извини; Сашка, сейчас не могу, тем более по телефону. Дело очень серьезное. Карапетян, конечно, погиб по ошибке, но в чем ошибка – вот вопрос. Так что потерпи еще немного.

– А мне нельзя допросить Саруханова? – спросил Турецкий.

– Я же тебе говорю – потерпи.

Турецкий понял, что больше ничего не добьется, и повесил трубку.

Тупоумие Шведова и Нелюбина начинало раздражать. Да что на них управы, что ли, нет! «Менты поганые, – подумал Турецкий. – Найдется на вас управа».

Он снова поднял трубку и решительно набрал номер Меркулова:

– Константин Дмитриевич, тут Шведов незаконно держит под стражей Саруханова. Да-да, того самого, из финансовой компании «Вера». Наверняка он что-то знает. А Шведов препятствует допросу, разберись ты с ним, он обязан… Ну, конечно, а у него, видишь, опять эти пресловутые «оперативные данные»…

«Посмотрим, что он сможет сделать против Прокуратуры России», – подумал Турецкий, кладя трубку..

Глава четвертая ГОРОД КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ЗАВТРА

1

Григорий Иванович не был в Москве уже больше десяти лет. В последний раз он приезжал навестить родственников, и новый, в корне изменившийся облик города потряс его до глубины души.

– Город капиталистического завтра, – говорил он, качая головой, с недовольством и некоторой издевкой, когда Слава вез его на машине по Новому Арбату, который отставной майор по привычке называл Калининским проспектом. – А вот Кутузовский изменился меньше, – удовлетворенно заявил он.

– Что-то ты, дядя, уж слишком ретроградные мысли высказываешь! – со смехом заметил Слава. – Ты все-таки без пяти минут Президент. Надо идти курсом демократических реформ.

– А-а, – махнул рукой Григорий Иванович, – что эти ваши демократы народу дали? Да ты у нас в Ольге спроси кого угодно. Кому все это надо было? Жили люди как жили, и вот на тебе. Взять хоть бы нас со старухой… Думали, получим большую пенсию, будем в старости жить как люди, а что получилось? Спасает только огород, да вот поросят берем. А ведь это все труд…

Грязнов-старший лишь махнул рукой от досады.

Слава хотел было что-то возразить, но вовремя сдержался. К чему было продолжать этот спор, который у него с дядей длился уже не один год. Оставаясь вполне любящими дядей и племянником, в политике они придерживались диаметрально противоположных взглядов. Слава понимал: трудно требовать от старика, чтобы тот перечеркнул всю свою жизнь – кому приятно на старости лет вдруг услышать, что идеалы, в которые ты всю жизнь верил, оказались полной ерундой. Немалую роль сыграл тут и экономический фактор – военная пенсия, когда-то вполне достаточная для нормального безбедного существования, сократилась до размеров жалкого пособия, которое не дотягивало даже до черты бедности.

К сожалению, многие пенсионеры, и не только военные, действительно оказались за бортом современного мира, и Слава Грязнов не насмехался над ними, а искренне жалел этих людей. Не так-то легко на старости лет наблюдать полное крушение привычного уклада жизни и внезапно очутиться в мире, который кажется чуждым и совершенно непонятным.

К тому же дядя был неприятно удивлен, узнав, что Слава ушел из милиции и теперь работает в каком-то крайне подозрительном учреждении – частном сыскном агентстве. В глазах Григория Ивановича это было что-то среднее между кооперативной палаткой и мафиозной группировкой.

– Ты лучше повтори, как тебя теперь звать-называть, – напомнил Слава, чтобы перевести разговор на другую тему.

Грязнов-старший довольно хмыкнул. Ему, артисту в душе, нравился весь этот маскарад.

Что греха таить, в мечтах Григорий Иванович Грязнов не раз уже встречался с Президентом России. Он представляя себе, как во время его визита во Владивосток проберется поближе к Президенту и как шокированы будут охранники и сам российский, глава, увидев среди публики свое почти зеркальное отражение. Но это были лишь мечты, а теперь, кто знает, может быть, он все-таки встретится со своим двойником. И он старательно, как первоклашка-отличник, отчеканил:

– Шумихин Николай Петрович, 1931 года рождения, пенсионер. Проживаю в Екатеринбурге, улица Заводская, 17, квартира 4. Бывший сотрудник Свердловского обкома партии. Приехал, по вызову товарища, то есть тьфу… как говорить-то, Славка, господина, что ли?

– Скажи – Президента России.

– Президента Российской Федерации. Он меня сам вызывал. Только вот с усищами вы, по-моему, маху дали, ребята. Обкомовские работники усов сроду не носили.

Григорий Иванович снова, уже в который раз, ощупал непривычное украшение на своей верхней губе.

– И ладно уж какие-нибудь маленькие, неприметные, – продолжал он, – а то чуть не буденовские приклеили. Да будь я сам на месте охраны, ни в жизнь бы не поверил. Увидел бы усы и засомневался.

Слава Грязнов не мог не согласиться, что в дядиных словах есть некоторая доля правды, но усы – это было единственное, что могло быстро изменить слишком приметную внешность Григория Ивановича.

2

Григорий Иванович свыкся с усами скоро. Уже через пару дней Слава застал дядю перед зеркалом – тот с довольным и гордым видом разглаживал усы, стараясь придать им ту форму, которую считал наиболее правильной.

– А что, Славка, – сказал он, заметив племянника, – ничего мне с усами, да? Никогда я их не носил – по уставу в армии не полагается, а теперь вот подумываю, в отставке-то почему бы мне не отрастить усы. Что ты думаешь?

Честно говоря, Слава ничего об этом не думал.

– Хотя как же я с усами буду Президента играть… – думал вслух дядя. – Нет, видимо, не судьба мне…

Он отошел от зеркала и стал надевать пальто.

– Куда вы, дядя Гриша? – спросил Грязнов, который все-таки немного беспокоился за своего эксцентричного дядю – вдруг тому вздумается на Красной площади удивить народ и он отклеит усы…

– Так, пойду прогуляюсь, не люблю я в четырех-то стенах сидеть. Это не по мне.

– Только, дядя Гриша, пожалуйста, без сюрпризов, ладно? – попросил Грязнов.

– Хорошо, – пожал плечами дядюшка. – За кого ты меня принимаешь? Будто я не понимаю, что приехал не просто так на народ глазеть, а по важному государственному делу.

– Да я в этом не сомневался, – ответил Грязнов.

И все же, когда через четыре часа Григорий Иванович еще не появился, Слава стал не на шутку беспокоиться. Он даже принял решение – еще час, и он звонит Романовой с просьбой организовать розыск Грязнова-старшего. В ожидании дяди он вышел на балкон, всматриваясь в арку, ведущую во двор, – не появится ли высокая плотная фигура отставного майора.

Внезапно его внимание привлекла группа стариков, сидевших на лавочках в противоположном конце двора. Славе померещилось что-то знакомое, он вгляделся – так и есть. Старики собрались вокруг Григория Ивановича, который что-то оживленно рассказывал, размахивая в воздухе руками. Слава напряг зрение, пытаясь различить, есть ли на нем усы. Кажется, да. Он тяжело вздохнул и вышел во двор.

Подходя к группе слушателей, Слава пытался определить, что же такое заливает им дядя. Вскоре до него донеслось:

– Осень у нас на Урале вообще холодная, быстро наступает, а седьмого ноября уже снег повалил. А мне, тогда инструктору обкома, распоряжение – чтобы в два дня все машины по области были стянуты…

«Ого, никак Шумихина играет! – поразился Слава. – Какой артист пропал!» – и, подойдя совсем близко, сказал:

– Николай Петрович, а я вас жду.

– Да, чего-то я засиделся, – кивнул головой Грязнов-старший. – Вот сейчас дорасскажу товарищам историю и иду.

Слава не стал дослушивать историю, а, лишь качая на ходу головой, пошел к подъезду…

3

Пока Григорий Иванович спокойно проживал в гостях у своего племянника, как на зло наступило затишье. Вадим Дроздов не замечал никаких странностей в поведении войск спецохраны, да и полковник Руденко вел себя совершенно обычно, не вызывая больше ни малейших подозрений. У Вадима даже стали возникать безумные мысли – а вдруг он ошибся, вдруг Руденко не имеет к покушению на Президента никакого отношения. Однако он тут же отбросил это нелепое предположение – тогда за покушение ответственен кто-то другой, ведь покушение имело место, и не одно. Скорее всего, рассуждал Дроздов, Руденко, почуяв, что его подозревают, решил на время «лечь на дно». Была и еще одна беспокойная мысль – зачем? Зачем Руденко убирать Президента? Ответа на этот вопрос Дроздов не находил.

Затишье было настолько полным, что казалось зловещим. Дроздову чудилось, что в любой момент может случиться непоправимое. Кажется, никто из его окружения не разделял этих опасений. Сам Президент выглядел спокойным, приняв решение скрыть от общественности информацию о покушениях. Он не предпринял никаких серьезных попыток организовать следствие по этому делу. Это выглядело уже немного неосмотрительно, потому что как частное лицо он мог и не интересоваться вопросом, кто же так настойчиво хочет его убрать, но Яблоков, как глава государства, был просто обязан это сделать.

Впрочем, как подозревал Вадим, Президент мог беседовать на это тему с самим Шиловым. Возможно, они вместе и разработали план, который, естественно, следует держать в секрете, ведь если кто-то из руководства спецохраной оказался впутанным в это дело, значит, нужна сверхосторожность и сверхсекретность. Кто знает, по каким каналам расходится информация.

Внешне же повсюду царило полное довольство и благодушие. Темпы инфляции все замедлялись и, по прогнозам экспертов, к концу декабря обещали стать минимальными за последние три года. Аналитики предвещали стабилизацию рубля и прекращение падения производства. А некоторые, наиболее горячие головы даже прогнозировали начало его роста. Белоруссия и Казахстан все больше созревали для создания единой рублевой зоны, затихла проблема Крыма и Черноморского флота. Президент собирался лететь в Кемерово для встречи с вечно всем недовольными шахтерами Кузбасса.

И все же шестое чувство подсказывало Дроздову, что нужно быть начеку, что вот в такие-то спокойные времена внезапно случается самое непоправимое.

Глава пятая НОВЫЙ ЖИЛЕЦ

1

Сергей Саруханов лежал на нарах и смотрел в стену. Время как будто остановилось. Его охватили отчаяние и полная безысходность, ощущение бессмысленности всего. Он чувствовал себя загнанным в угол, его травили со всех сторон, всюду были враги, и те, реальные, которые хотели расправиться с ним, и слепое правосудие.

Саруханов вспомнил нью-йоркскую статую Свободы, вернее, то, как ее когда-то в советское время обычно изображали в журнале «Крокодил» – с плотной повязкой на глазах. Примерно такой же представлялась ему и российская Фемида.

Нет, она значительно хуже американской, потому что олицетворяет ее не дева с факелом в руке, а тупой милицейский офицер или какой-нибудь убогий следователь, старший советник юстиции, которых за эти дни поменялось уже несколько, и все они одинаково тупо спрашивают:

– Ну что, Саруханов, будем запираться и дальше? Так за что вы убили Карапетяна?

А хуже всех этот Шведов, который что ни день высказывает новые вздорные предположения, стараясь запихать подследственного в какую-то особую «армянскую» мафию, которая специализируется на вымогательстве у банкиров. Мол, раз он, Саруханов, основал финансовую компанию, так исключительно с целью узнать получше финансовое состояние потенциальных объектов шантажа.

"Армянская мафия", – думал Саруханов с отчаянием и даже без злобы. – Это же надо придумать такое! Это же все равно что "белорусская мафия". Ничего человек не понимает».

На самом деле его мало заботил Шведов, хуже было другое – он боялся. Всё эти менты заставляют его заговорить, но он-то знает, что стоит ему раскрыть рот – и он покойник.

Эти недоумки считают, что стены Бутырки ох какие неприступные. Да они тонкие, как бумага. И если те решат убрать его, Саруханова, то никакие советники юстиции не помогут.

Саруханов прислушался. По коридору, заунывно напевая под нос, шел татарин-тюремщик, или, как их теперь называют, надзиратель-контролер следственного изолятора. Сергей вычислил и выделил его одного, потому что тот резко отличался от остальных своим акцентом и тем, что мог сказать хоть какое-то доброе слово. Другие же не имели ни яиц, ни характеров, а были сплошной тупой массой.

Больше всего Саруханова злило то, что вся эта массивная пенитенциарная система не понимала, что действует на руку отнюдь не правосудию, а очень опасному врагу, в сущности, общему у них с Сарухановым. Бессмысленность ситуации настолько угнетала, что Саруханов вдруг разозлился.

Хватит! Он больше не может выносить это вонючий тюфяк, эту камеру. Лучше смерть! Сколько он еще пробудет здесь, в этой клетке? На него повесят убийство Гамика, сколько он получит – десять, пятнадцать лет? Вышку? Уж лучше вышку. Иначе все эти годы ему все равно придется молчать, потому что одно слово – и он смертник.

Саруханову показалось, что он сходит с ума. Он внезапно вскочил с места и бросился к железной двери.

– Эй! крикнул он. – Слышь, ты! Иди сюда!

Монотонное пение смолкло. На некоторое время в тюремном коридоре воцарилась тишина, затем послышалось знакомое шарканье, и голос тюремщика Керима сказал:

– Зачем кричишь? Кричать не положено.

2

Вадим Дроздов теперь делил время на две неравные части – «до Ирландии» и «после Ирландии», причем вторая часть была хоть и значительно меньше первой, но гораздо актуальнее.

Если «до Ирландии» он в общем и целом доверял ребятам из спецохраны, то «после Ирландии» он верил только парням из своей опергруппы, которые подчинялись ему лично и которых он знал как облупленных. Хотя, положа руку на сердце, и им он верил только потому, что человек должен на кого-то опираться, иначе он становится совершенно бессильным.

А ведь скоро настанет момент, когда ему понадобятся люди… И один в поле воин, но только не против боевиков спецохраны.

У него, правда, были еще Турецкий и Меркулов, врач Женя Точилин, Грязнов с дядюшкой, но что могут советники юстиции, медик и пенсионер против парней, дерущихся ногами? Турецкий убедил Дроздова, что надо связаться и с милицией, хотя это ведомство не вызывало у Вадима никакого доверия. Разве что посоветоваться лично с Романовой, которой Меркулов с Турецким доверяли как самим себе.

3

Рано утром в понедельник Дроздов вошел в кабинет начальницы МУРа. Турецкий, Меркулов и Грязнов уже ждали его.

– Не-е, ребята, – говорил Грязнов, качая головой, – так не пойдет. Даже за тысячу Президентов я дядину голову подставлять не буду. Вы что, шутите, пусть дядя Гриша займет его место, они его кокнут, и все, значит, закончилось хорошо. Нет, я решительно против.