Текст книги "Ошибка президента"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

– Вам кофе, Алексей Алексеевич? Или с дороги чего-нибудь посущественней?

– А что есть?

– Цимес-кнейдлах и бульончик. Куриный.

– Уговорили. Тащите.

Багаж, на который не смела покуситься ни одна живая душа, представлял собой продолговатый сундук, окантованный металлическим уголком. В сундуке хранилось множество полезных вещей. В том числе маленький, но очень мощный компьютер; который, попадись он на глаза шведскому таможеннику, вверг бы беднягу в состояние глубокого шока. Когда требовалось, Алексей подключал компьютер к телефонной розетке (благо зарегистрированный электронный адрес в доме имелся) и по своим каналам разузнавал недостающие подробности о лицах из списка, который Борух Лейбович ему предлагал. На сей раз, пробежав список глазами, киллер ограничился удовлетворенным кивком. Пять человек, и каждый давно уже съел из своей корзины все финики. Номером первым числился Михаил Максимович Микешко, 1960 года рождения. Архитектор и творец ННБ – финансовой пирамиды, замаскированной под пенсионный фонд. Официально ННБ расшифровывалось как «Надежность, Нравственность, Благородство». Злые языки, в прочем, утверждали, что аббревиатура нечаянным образом совпадала с инициалами мадам Микешко в девичестве. Два месяца назад в новостях чуть не каждый день показывали толпы тех самых пенсионеров, плакавших и матерившихся перед наглухо закрытыми пунктами ННБ. Теперь скандал отгремел, телевизионщики замолчали как по команде, Микешко необъяснимым образом выпустили из-под стражи и даже поговаривали, будто он собирался куда-то баллотироваться.

Возможно, он как раз теперь составлял предвыборную программу. Или давал ценнейшие указания по телефону. И понятия не имел о том, что надо было бросать все и срочно срываться. Потому что в полусотне километров от него человек с седым ежиком и невыразительными, лишенными цвета глазами покончил с цимес-кнейдлахом и сказал:

– Пускай раздобудут книгу Сигрэма и Конрада «Бамбина бамбина». Желательно не очень задрипанную.

Его собеседник аккуратно записал название и спросил:

– Что-нибудь еще, Алексей Алексеевич? Лично для вас?

Киллер пожал плечами и вытащил из кармана джинсов бумажку. Это был перечень радиоламп, которые ему не удалось достать даже на электронной толкучке.

– Мазлтов! – изумился Борух Лейбович. – Никак раритетами торговать собрались?

– У моей квартирной хозяйки телевизор сломался, – пояснил Алексей, вынимая из сундука маленький стеклянный пузырек с толстыми стенками и прозрачным густым содержимым.

Спрятав пузырек в поясную сумочку, он распрощался и побежал на обратную электричку.

Яркую книгу с большущей пестрой лягушкой на супере ему передали в переходе метро через два дня. Еще через неделю киллер явился за гонораром: часть он попросил наличными – на текущие расходы. К его некоторому удивлению, под портретом семьи Тарантино лежала здоровенная коробка. В коробке, в уютном пенопластовом гнезде, покоился телевизор «Тошиба».

– Это для вашей квартирной хозяйки, – сказал Борух Лейбович. – От восхищенных поклонников.

Алексей про себя предположил, что лампы, помнившие динозавров, не удалось найти даже мафии.

Выйдя от Валентины Андреевны, Турецкий пошел обратно в гостиницу. На душе было неспокойно, он почему-то был совершенно уверен, что к Лисицыной придут, и довольно скоро.

Улица Алексея Фатьянова вся была застроена деревянными частными домами: опять резные наличники, кое-где массивные деревянные ворота под крышами, тоже с резьбой. Чтобы над воротами красовалась двускатная крыша, он вроде и не видел никогда. На миг Турецкий забыл о том, что приехал сюда по важному и весьма опасному делу. Ему стало даже немного обидно, что он, в сущности, лишен многого из того, что доступно каждому человеку – уже очень давно он не ездил куда-то просто так, а не по делу, не гулял по улицам, не смотрел на дома, он всегда, уже много лет, каждую минуту свой жизни выполнял какое-нибудь важное задание.

Был девятый час, и, хотя жители уже давно встали, людей на улице видно немного – улица Фатьянова была тихой в любое время суток.

Уже, сворачивая на улицу Паркоммуны, Турецкий внезапно столкнулся с обладателем хемингуэевской бороды, который шел ему навстречу. «Тот самый, что приехал вчера со мной одним поездом, – подумал Саша, и вдруг его мозг пронзила догадка: – Он!»

Когда они поравнялись, бородатый бросил на него рассеянный взгляд и прошел мимо. Турецкий также постарался не подавать виду, что узнал его. Однако, пройдя несколько шагов, он быстро оглянулся. Его худшие подозрения подтвердились – бородатый свернул на улицу Алексея Фатьянова.

Это изменило первоначальное намерение Турецкого вернуться в гостиницу, и он снова пошел на переговорный пункт. Конечно, всегда была вероятность того, что его могли подслушивать, уж очень большие люди волновались по поводу старой любительской фотографии, которую сделала когда-то старшеклассница, гостившая в Москве. Можно было, конечно, пойти в местную милицию, но Турецкому до поры до времени не хотелось засвечиваться, кто знает, какие друзья и знакомые есть у местных ментов.

– Шура, – крикнул он в трубку, – ты меня слышишь?

– Слышу тебя хорошо, – ответила Романова. Ее голос звучал так, как будто она находилась по крайней мере в Нью-Йорке (при этом Турецкий знал, что из Нью-Йорка-то слышно как раз хорошо).

– Ну что нового? – дежурно спросил Турецкий.

– Ну, это, собственно, не такая уж новость. Получила сводку из Питера. Там тоже неспокойно. На той неделе несколько заказных убийств. Считают, что связаны между собой – очень уж похож почерк.

– А что за люди?

– Среди них есть и банкир. Михаил Микешко, помнишь нашумевшее дело – глава этого липового пенсионного фонда, который лопнул?

– Туда ему и дорога, – отмахнулся Турецкий. – Шура, – ему приходилось говорить достаточно громко, и он старался сделать так, чтобы его могла понять одна Романова, – Константин тебе рассказывал, зачем я в Князеве? Нет? Позвони ему. Скажи, что появился конкурент. Надо бы прислать подкрепление. Или состыкуйся здесь со своими, чтобы тоже проследили.

– Особые приметы? – спросила Романова.

– Приехал вчера вместе со мной, остановился в гостинице. Борода, как у писателя Хемингуэя.

– Вот что значит интеллигентный человек, – засмеялась издалека Романова.

– Так что ты уж передай через своих…

После этого Турецкий вернулся в гостиницу.

Войдя, он тщательно осмотрел номер – как будто никого посторонних не было. «Интересно, узнал меня или нет? – подумал он про бородатого. – По крайней мере, сделал вид, что не узнал. А я-то его с первого раза запомнил. И что они таких людей посылают, ведь он сразу же бросается в глаза, его узнаешь в любой толпе. Что это, непрофессионализм? В это верилось с трудом. Скорее какой-то одним им известный расчет».

Он убедился в том, что дверь заперта, и вынул из нагрудного кармана тщательно упакованную между двух кусков плотной бумаги фотографию. Молодые веселые лица улыбались ему с берега, на заднем плане виднелись катающиеся на лодках. Он не очень-то хорошо знал этот район Москвы. Кажется, как раз здесь стадион «Наука». Когда-то, еще пацаном, он ездил сюда болеть за своего соседа по парте, игравшего в регби. «А ведь там, наверно, можно найти тех, кто помнит этих мальчишек».

Он снова вгляделся в лицо Скронца. Напоминает кого-то. Очень даже сильно напоминает Где-то Турецкий видел этого человека, более того, он был совершенно уверен, что видел его недавно. Да и в Пупоте мерещилось что-то неуловимо знакомое, хотя и в значительно меньшей степени.

Глава пятая BAMBINA BAMBINA

1

Михаил Микешко уже очень давно не выходил из дому иначе как в сопровождении двух охранников. А с некоторых пор ввел себе за правило непременно надевать пуленепробиваемый жилет. Это было, конечно, неудобно, особенно когда на Петербург нападала влажная летняя жара, которая переносится куда хуже более высокой температуры при сухом воздухе.

Но теперь, поздней осенью, это неудобство ощущалось уже меньше, а вопрос личной безопасности встал значительно острее, после того как основанный им пенсионный фонд объявил о своей несостоятельности и приостановил выплаты по вкладам.

У закрытых дверей толпились отчаявшиеся вкладчики, поговаривая о том, чтобы передать дело в суд. Но по этому поводу Микешко был совершенно спокоен – в отличие от пенсионеров он хорошо знал российские законы и прекрасно отдавал себе отчет в том, что привлечь его к судебной ответственности абсолютно не за что. Он организовал частное предприятие, которое действовало на свой страх и риск, и люди, которые вкладывали в него свои деньги, также рисковали. Не получилось, ребята, бывает…

Правда, для самого Микешко банкротство его компании вовсе не было неожиданностью. Так оно и было задумано с самого начала. Все просчитано и промерено. И то, что в результате этой операции не только значительно возрастет личное состояние семьи Микешко, причем не как-нибудь, а за счет ограбления доверчивых людей, отдавших ему последнее, нисколько не волновало Михаила.

Он мыслил исключительно голыми цифрами, остальное его не интересовало.

Микешко мало кто любил, а сам он, как утверждали некоторые из тех, кто знавал его раньше, был по-настоящему привязан только к своим лягушкам.

Нечто человеческое можно, наверное, найти в каждом. Если покопаться, у любого найдется своя слабость. Такой ахиллесовой пятой Михаила Микешко была любовь к террариуму и его обитателям: лягушкам, жабам, тритонам, ящерицам, черепахам. Говорили, что в новом трехэтажном особняке, который Михаил выстроил в Озерках, два больших зала были предназначены исключительно для террариумов. Тут круглый год поддерживалась определенная температура, влажность и режим освещения, росли вечнозеленые тропические растения, а за стеклами просторных террариумов ползали самые фантастические пресмыкающиеся и амфибии планеты.

Только здесь Микешко чувствовал себя по-настоящему счастливым.

Узнать такое о враге – все равно что выиграть в лотерею.

К тому же Михаил Микешко был человеком рациональным и во всем любил точность. Если он принимал какое-то решение, то обычно сам неукоснительно ему следовал. Так, он постановил, что выходные непременно следует проводить в загородном доме (он купил на берегу Вуоксы участок карельского леса размером в несколько гектаров, который обнес высоким забором с колючей проволокой. Когда хозяин бывал дома, на проволоку подавалось высокое напряжение.

В пятницу во второй половине дня улицы Питера часто бывают запружены машинами, которые, нервно работая моторами, нетерпеливо ожидают, когда же зажжется зеленый. Увы, под красный проехать не может никто, даже темно-серый приземистый с раскосыми фарами «скорпио» Михаила Микешко.

Ничего не поделаешь. Известный финансист, скрытый от мира затемненными пуленепробиваемыми стеклами автомобиля, мрачно разглядывал идущих по Литейному прохожих. Все они казались ему никчемными и жалкими (мысль о том, что некоторые из них стали такими лично благодаря ему, нисколько не смущала).

Между рядами остановившихся на светофоре машин протискивались всевозможные торговцы. Внезапно внимание Микешко привлекла яркая зеленая картинка. Он вгляделся внимательнее – так и есть, ЛЯГУШКА. Перед ним стоял какой-то невзрачный мужик с ежиком бесцветных волос на голове, который предлагал книгу «Bambina bambina». Вряд ли кто-нибудь еще из сидевших в машинах знал, что это латинское название гигантской тропической лягушки.

Удивительно, что в обширной библиотеке Микешко такой книги не было!

– Вот идиот, – проворчал Микешко. – Нашел что предлагать. Торговал бы «Пентхаузом», больше было бы толку. Или пропился совсем.

– Да украл, наверно, – подал голос шофер.

– Наплевать, – сказал Михаил и опустил оконное стекло. – Эй, парень, – позвал он незадачливого продавца неходового товара.

Немедленно к «скорпио» подскочил шустрый мальчонка с целым набором различных газет и журналов, начиная от «Духовного вестника» и кончая «Спид-инфо».

– Да не тебя, – ленивым жестом отстранил его Микешко. – Вон ты, – он поманил пальцем мужика, пытавшегося продать книгу о редкой тропической лягушке. – Сколько?

– Пять, – ответил мужик.

– Пять чего? – презрительно переспросил Микешко и, заметив, что на светофоре зажегся желтый, сказал: – Давай скорее, хватит телепаться.

С этими словами он вынул из кармана десятидолларовую бумажку. В действительности Микешко был вовсе не из тех любящих пошиковать «новых русских», которые ради понта швыряют «баксами» направо и налево. Просто на светофоре уже горел зеленый свет и искать купюру помельче не было времени.

Мужик, однако, не торопился. Он взял бумажку и замер, разглядывая ее.

– Что, зеленые в первый раз увидел? – расхохотался Микешко. – Да потом посмотришь, не бойся, не фальшивые!

Мужик спрятал бумажку в карман обтрепанных джинсов.

– Книгу-то давай! – начал терять терпение Микешко и протянул руку.

Мужик, ни слова не говоря, сунул ему книгу, и финансист внезапно почувствовал, как будто его что-то кольнуло в тыльную сторону ладони.

– Ты чего? – спросил он, но мужик исчез, как будто испарился.

В этот момент водитель «скорпио» нажал на газ, и машина рванулась вперед. Михаил тут же забыл и про мужика, и про укол. «Показалось, наверно», – подумал он. Все свое внимание он сосредоточил на книге. В бамбину бамбину он влюбился с первого взгляда и решил, что при первом же удобном случае попросит торговцев, нелегально перевозящих животных через границу, достать ему такую. За любые деньги! Он уже стал соображать, где будет лучше поставить для нее террариум.

Внезапно он почувствовал себя плохо. Показалось, что в машине нестерпимо душно, хотя там всегда работал кондиционер. Микешко тронул водителя за плечо, как будто хотел что-то сказать, но в глазах потемнело, а голова безжизненно упала на грудь.

Охранник, сидевший рядом с «хозяином», тотчас же понял, что случилось что-то неладное.

– Припаркуйся, – бросил он так встревоженно, что водила через ряд вильнул к обочине.

Машина аккуратно тормознула, и охранники попытались привести шефа в чувство. Наконец, один из них, когда-то окончивший два курса медучилища, догадался пощупать у босса пульс и поднять веки. Пульс не прощупывался, зрачки на свет не реагировали.

Приехавшей «скорой помощи» оставалось только констатировать смерть. Первоначальный диагноз – внезапный сердечный приступ.

2

Впоследствии вскрытие установило, что Михаил Микешко был отравлен. Каким образом это могло произойти и как этот практически неизвестный в России яд мог попасть в организм финансиста, так и осталось невыясненным, хотя и охранники, и вслед за ними работники правоохранительных органов были почти уверены, что отравление было связано с покупкой книги о тропической лягушке. И тогда это мастерски спланированное заказное убийство. Это, увы, был единственный вывод, который им удалось сделать.

Мало кто жалел о том, что на свете перестал существовать Михаил Максимович Микешко. Лишь самые доверчивые из бывших вкладчиков ННБ, которые еще надеялись, что когда-нибудь получат назад свои деньги, сетовали на то, что исчезла и эта надежда.

Что же касается мадам Микешко, то она вовсе не чувствовала себя безутешной вдовой и даже не пыталась разыгрывать эту роль. Напротив, она цвела как никогда. Кто бы мог подумать, что ей так повезет: она стала свободной состоятельной женщиной – ОЧЕНЬ состоятельной. Соглашаясь на этот брак, она, конечно, мечтала о том, что когда-нибудь придет такой день, но никак не могла рассчитывать, что он наступит так скоро.

Оплакивать смерть Микешко могли разве что его пресмыкающиеся друзья, но даже крокодил не заплакал. «Скотобаза», как собирательно именовала теперь мадам Микешко тех, кого еще неделю назад ласково звала «наши зверики», ничего не заметила. Как ни в чем не бывало рептилии грелись под искусственным солнышком, пока их новая хозяйка не сделала широкий жест и не подарила всю коллекцию вместе с ценным оборудованием для террариумов Петербургскому зоопарку.

Спонсорская акция получила должное освещение на телевидении и в периодике, поскольку сопровождалась презентацией. Корреспонденты нашли, что траур с бриллиантами вдовствующей миллионерше очень идет.

3

Турецкий подошел к окну, уходить из гостиницы было нельзя, он ведь обещал Лисицыной, что будет на месте. Почему-то снова заболело плечо, и вообще Турецкий вдруг почувствовал, что совершенно лишился сил, – сказывались недавнее ранение, драка, вечные недосыпания. Он был рад, что сейчас его никто не видит, не хотелось показывать людям свою слабость. «Я не Перри Мейсон и не агент 007, – мрачно подумал он. – Наверно, в реальной жизни таких железобетонных сыщиков вообще не бывает. Но люди ждут от нас именно этого»…

С этими мыслями он лег на кровать поверх покрывала и через секунду заснул.

Его разбудил осторожный стук в дверь.

Турецкий в один миг вскочил с кровати и, приглаживая на ходу волосы, поспешил к двери.

Как он и предполагал, на пороге стояла Валентина Андреевна. Она казалась какой-то растерянной, рыжеватые с проседью волосы выбивались из-под платка, и в ней появилось что-то от той девочки с фотографии, какая-то наивность, хотя теперь она была связана скорее со страхом.

– Александр Борисович, – сказала она, немного задыхаясь, как будто шла очень быстрым шагом вверх по лестнице, – он пришел сразу же после вас.

– Бородатый? – спросил Турецкий.

– Да, – удивилась учительница, и глаза ее за толстыми стеклами очков стали совсем круглыми, – откуда вы знаете?

– Я встретил его на улице. Заметный тип. Приехал со мной из Москвы, я его запомнил еще на вокзальной площади. Он живет здесь же, в гостинице.

Услышав об этом, Лисицына задрожала. Турецкий буквально физически ощущал исходившие от нее волны страха.

– Он преступник? – спросила она.

– Я, как работник прокуратуры, не могу объявлять человека преступником, пока его вина не доказана, – ответил он, – но полагаю, да.

– А так на вид никак не подумаешь, – покачала головой Валентина Андреевна, – такой интеллигентный. Только вот глаза…

– А вот глаз я его не разглядел, признаюсь, – улыбнулся Турецкий.

– Глаза такие неприятные, не то чтобы лживые, а какие-то пустые. Я когда его глаза увидела, тогда и подумала, что он не настоящий интеллигент.

– Разве интеллигенты глазами чем-то отличаются? – спросил Турецкий.

– Конечно! – с жаром произнесла Лисицына, и сразу стало видно, что она словесник. – Глаза – это зеркало души, и у человека, истинно интеллигентного, в них чувствуется глубина, честность, искренность.

– И вам приходилось встречать людей с такими глазами? – поинтересовался Турецкий, который совершенно иначе классифицировал людей, и уж точно не по выражению глаз. Глаза, увы, уже столько раз его подводили. Взять хотя бы Татьяну Бурмееву, впрочем, нет, он поклялся не вспоминать о ней.

– Разумеется,– ответила Валетина Андреевна,– ну, хоть вы, например.

Турецкий смутился, но тут же, вспомнив о фотографии, спросил:

– А у Кости, у Скронца, тоже были чистые глаза?

Валентина Андреевна кивнула:

– Он происходил из очень интеллигентной семьи, у него отец профессор географии, и это было заметно по всему. Он так выделялся среди других молодых людей, да вы посмотрите на фотографию и сравните его с Пупотей. Совсем другое дело. Скажите, ему что-то грозит? Знаете, это, наверно, покажется вам смешным, но я почему-то беспокоюсь.

– Расскажите все по порядку, – предложил Турецкий.

– Когда вы ушли, я начала собираться в школу, времени у меня было в обрез. Идти мне до школы минут двадцать, это не очень далеко, в Князеве нет особенно далеких расстояний. Но я предпочитаю приходить пораньше, я вам уже говорила. А тут еще надо было не забыть тетрадки восьмого «Б» с сочинением, затем взять кое-какие книги и к тому же привести себя в порядок. Учитель должен подавать пример ученикам, в том числе и своим внешним видом.

Турецкий взглянул на ее потертый костюм английского покроя и белую блузу с отложным воротничком, также уже очень и очень поношенную, и постарался сдержать улыбку.

Валентина Андреевна, разумеется, не успела собраться, когда собака во дворе снова залаяла. Она вышла на крыльцо и увидела, что у калитки стоит высокий представительный мужчина с бородой – явно приезжий. Помня о том, что ей буквально пять минут назад говорил Турецкий, Валентина Андреевна немного струхнула, но затем постаралась взять себя в руки, понимая, что страхом только выдаст себя.

Она любезно попросила незнакомца войти, но тут же предупредила его, что сейчас у нее почти нет времени на разговоры, потому что она опаздывает в школу.

Незнакомец назвался племянником Скронца, Дмитрием Николаевичем, фамилию он не упоминал, что немного удивило учительницу, но она не стала задавать лишних вопросов.

Дмитрий рассказал душещипательную историю о том, как его дядя услышал по радио передачу, где читали письмо Валентины Андреевны, и вспомнил ее. Оказывается, он тоже так и не забыл эту девушку, но не знал ее адреса, и так они потерялись. К сожалению, в настоящее время он, увы, болен, и притом весьма серьезно (чем именно, учительница также на всякий случай не стала уточнять), поэтому он прислал в Князев своего любимого племянника.

– Но к чему такая спешка? – спросила Валентина Андреевна. – Он мог приехать сам попозже, раз он болен.

– Ваше письмо его так взволновало, – ответил Дмитрий, – что ему не терпелось вновь связаться с вами.

Дмитрий явно чуть-чуть переигрывал, и это насторожило бы любую, даже более романтически настроенную натуру, чем Валентина Андреевна. Каким бы ни был Скронц, трудно было предположить, что он заставит своего любимого племянника бросать все и немедленно отправиться в Князев.

– Вы выехали в тот же день, когда прозвучала передача? – спросила она Дмитрия.

– Да, – ответил племянник Скронца. – Ему ведь нельзя волноваться, вот я и решил, что съезжу к вам сам и возьму фотографию.

– Фотографию? – подняла брови Валентина Андреевна. – Вы мне сказали, что он хотел снова возобновить знакомство, то есть я вас так поняла. Значит, вы приехали только, чтобы забрать фото?

– Нет, конечно,– рассмеялся Дмитрий, как показалось учительнице, весьма натянуто. Он, по-видимому, не ожидал, что, для того чтобы получить снимок, придется отвечать на такое количество неудобных вопросов. – Но он хотел бы удостовериться, что это действительно вы. Мало ли может быть совпадений.

– Возможно, – туманно ответила учительница. Она посмотрела на стенные часы и наигранно удивилась: – Боже мой, уже половина девятого! Обычно в это время я уже в школе!

– Хорошо. – Было похоже, что племянник Скронца понемногу теряет терпение, и Валентине Андреевне показалось, что, если сейчас она скажет или сделает что-то не то, он применит силу. – Покажите мне фотографию, и я сам смогу сказать, есть ли на ней мой дядя или нет.

Валентина Сергеевна посмотрела в еще раньше не понравившиеся ей глаза и смутно почувствовала опасность. Даже если бы получасом раньше Турецкий не предупреждал ее о том, что нужно попытаться провести этого человека, она, возможно, интуитивно догадалась бы это сделать сама. Почему-то в тот миг ей показалось, что если бы фотография у нее действительно была и она отдала бы ее «Хемингуэю» (к счастью, фото уже находилось у Турецкого, и потому Валентина Андреевна не смогла бы отдать его и под пыткой), то совершенно очевидно, что она недолго бы оставалась в живых. Вряд ли этим стал бы заниматься сам «интеллигентный» бородач, но разбойное нападение было обеспечено.

– Да, – самым легкомысленным тоном ответила Валентина Андреевна. – Это правильно! Верная мысль!

Она впоследствии и сама удивлялась, как ей хватило смелости и актерских талантов говорить убедительно, ведь внутри все застыло от страха.

– Тогда пойдемте вместе со мной в школу, – сказала она. – Фотография у меня там, в учительской. Я как раз писала письмо на большой перемене, смотрела на это старое фото и так и оставила его в столе. Было много тетрадок в тот день, боялась помять. Пойдемте.

«Если он преступник, – хладнокровно подумала Валентина Андреевна, – он ни за что не пойдет со мной. Потом его опознают десятки свидетелей».

– У меня сейчас дела, – ответил племянник Скронца. – Но я могу зайти к вам после уроков. Вы сможете принести фотографию?

– Конечно, – уверила его Валентина Андреевна, – у меня сегодня шесть уроков, так что я закончу в три и где-то в половине четвертого буду дома. Давайте для верности договоримся на четыре.

– Хорошо, – ответил Дмитрий. – Но я очень прошу, не забудьте фотографию, а то дядя очень расстроится. Если он снова потеряет вас, ему этого не пережить.

Валентина Андреевна так и не поняла, почему получение фотографии накрепко связано с продолжением знакомства, но и на этот раз не стала уточнять.

– И что потом? – спросил Турецкий.

– А потом я, как видите, отменила свои уроки, что я делаю только в исключительных случаях вроде по-настоящему тяжелой болезни, и пришла сюда к вам, – закончила свой рассказ учительница.

– Вы поступили очень правильно, – ободрил ее Турецкий.

– Этот человек ведь не имеет никакого отношения к Косте, правда? – с надеждой в голосе спросила Валентина Андреевна.

– Он ему такой же племянник, как и я, – ушел от ответа Турецкий, – это совершенно очевидно. И вся его история о тяжелобольном дяде, который срочно срывает племянника и посылает его искать женщину, с которой был знаком три дня сорок лет назад, выглядит слишком уж ненатурально. Это прямо сцена из дамского романа, причем самого низкопробного. Я уж не говорю о его настойчивом желании завладеть фотографией.

– А меня больше всего насторожило то, что он не захотел пойти со мной в школу, – покачала головой Валентина Андреевна. – Ведь если он действительно собирался всего лишь увидеть этот снимок и убедиться, что изображенный на нем действительно его дядя, это можно было сделать очень просто, пройдя со мной в учительскую. Но у него сразу появились какие-то неотложные дела.

– Вчера совершенно неожиданно для себя приехал в Князев, а сегодня у него тут уже неотложные дела, – усмехнулся Турецкий. – В общем, дорогая Валентина Андреевна, придется вам стать злостной прогульщицей.

– О чем вы, Александр Борисович? – удивилась учительница.

– Придется вам прогулять уроки в школе, – ответил Турецкий. – Неделю или больше, сейчас пока трудно сказать, а может быть, всего дня три. Вам надо уехать. У вас есть где-нибудь родственники, у которых вы можете погостить какое-то время? Лучше где-нибудь в деревне.

– Есть, – нерешительно ответила Лисицына, – во Мстере живет родная сестра, в Удолах – двоюродная…

– Отлично, – ответил Турецкий, – вот и поезжайте в Удолы. Сейчас, не заходя домой, понимаете?

– Прямо вот так, без вещей, в этом костюме? У меня и денег-то нет, вот тут осталось семь тысяч до получки.

– Я вам смогу дать немного. – Турецкий пошарил в карманах и вынул бумажку в пятьдесят тысяч. – Этого вам хватит на билет и на самое первое время. Придется ехать без вещей и в этом костюме. Я понимаю, вам его жаль, но жизнь-то дороже. С этим вы не можете не согласиться. Мне кажется неразумным сейчас подходить к дому.

– Может быть, вы и правы, – ответила Валентина Андреевна. Она посмотрела на часы: – Раньше был автобус в двенадцать, а сейчас не знаю, есть ли.

– До станции доедем на такси, а там посмотрим – сказал Турецкий. – Незачем вам лишний раз показываться на улице.

– На такси?! – засмеялась Валентина Андреевна и сказала совсем по-простому: – У нас, чай, не Москва! У нас их отродясь не бывало: кому ездить-то? Да и автобус у райсовета останавливается – рукой подать.

Глава шестая НОВЫЕ ВАСЮКИ

1

В нашем отечестве сейчас все живут тяжело. Давно прошли те времена, когда можно было спокойно гонять чаи на работе, зная, что законные аванс и получка тебе в любом случае обеспечены. Пусть небольшие, но достаточные, чтобы жить и даже позволять себе маленькие радости.

Теперь все изменилось. Всем стало тяжело. В столице люди получают больше, но и цены на основные продукты питания здесь прямо-таки головокружительно высокие. В провинции спасают приусадебные участки, да зато зарплаты таковы, что на них не прожить полмесяца и одному человеку, не то что целой семье.

Не был исключением и небольшой районный центр Ольга.

Хотя здесь до сих пор действовали повышенные дальневосточные коэффициенты, помноженная на них зарплата бюджетников все равно оставалась мизерной. А ведь цены в Приморье подчас оказывались едва ли не самыми высокими во всей Российской Федерации, так что Владивосток в отношении цен мог соперничать с Москвой, и по многим показателям (например, по цене на хлеб) значительно обгонял ее.

Впрочем, не уступал Владивосток Москве также и по количеству «новых русских», здесь, правда, шла торговля не с Польшей и не с Турцией, а с Китаем, Кореей и Японией, а японская иена принималась в любом из многочисленных пунктов обмена валюты наравне с долларом.

Что же касается иномарок, в данном случае, разумеется, японских машин, то в Приморье их стало значительно больше, чем машин отечественного производства. Причем эти машины были настолько дешевы, что каждая семья самого среднего достатка была в состоянии купить машину (при этом она не всегда могла ее эксплуатировать из-за дороговизны бензина).

Улицы Владивостока, Находки и других крупных городов, не приспособленные к такому ужасающему транспортному потоку, в дневные часы оказывались буквально блокированы. Так что тому, кто хотел куда-то успеть, ничего не оставалось, как по старинке идти пешком.

Таким образом, в Приморье имело место быстрое расслоение населения на очень богатых и очень бедных, и здесь оно происходило значительно быстрее, чем во многих других районах страны.

А уж Ольга и вовсе превратилась в настоящее захолустье.

Однако с некоторых пор здесь начали происходить неожиданные и, можно сказать, удивившие всех события.

2

Все началось с того, что в один прекрасный день в администрации Ольгинского района появился бородатый молодой человек в джинсовом костюме с фотоаппаратом, магнитофоном, блокнотами и кучей красивых импортных ручек. Он с порога объявил, что приехал сюда в командировку для написания книги.

– Предварительное название «Ольга – первый российский порт на Японском море», – деловым тоном объявил он. – Длинновато, пожалуй, об этом я еще подумаю. – и предъявил удостоверение Союза журналистов.

– Вы из Владивостока? – спросила Ванда Михайловна Фоменко, секретарь администрации, всю жизнь проработавшая секретарем районного совета, другими словами, второе лицо в поселке и районе.

– Нет, я из Москвы, – небрежно ответил молодой человек.

Ванда Михайловна понимающе кивнула, хотя это было нечто необычное – в Ольгу редко заезжали корреспонденты, разве что из соседнего Кавалеровского района. А уж чтобы прямо из Москвы…