Текст книги "Ошибка президента"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Самолет сделал круг над военным аэродромом Митяево, и его шасси коснулись земли. Через несколько минут самолет остановился.

Президент спустился вниз по трапу.

В этот момент вернулся полковник Сухих и доложил, что машина сейчас будет, но поведет ее не Купавин, а другой водитель, не менее опытный.

И снова что-то тревожное пробежало внутри. Президент был спокоен только с Николаем Фомичом, который возил его уже несколько лет.

Они вместе попадали в разные передряги. А недавно только мастерство Купавина спасло жизнь им обоим. Тогда, на Рублевском шоссе. Неприятное воспоминание заставило Президента тяжело вздохнуть. «Неужели тогда было тоже…» подумал он. Но Шилов снова успокоил его, объяснив, что произошла какая-то случайность. И все же душа была не на месте.

Российский глава по привычке сел справа сзади, рядом разместились два охранника. Впереди заработали моторы машин сопровождения, и вот автомобиль, в котором находился российский Президент, плавно тронулся с места.

Автомобиль ехал мягко, но быстро. Президент не знал, что в десяти минутах езды впереди идет точно такой же автомобиль с сопровождением, в котором сидит похожий на него как две капли воды высокий плотный мужчина с седыми волосами. Было в их автомобилях единственное отличие – тем, который шел впереди, управлял Николай Фомич Купавин. Он был отделен от пассажиров пуленепробиваемой стеклянной перегородкой и теперь, не оборачиваясь, смотрел на сидевших через зеркало заднего вида – рядом с двойником Президента находился Вадим Дроздов и переодетый в форму спецохранника Саша Турецкий.

4

Вадиму оказалось несложно уговорить Николая Фомича участвовать в этом рискованном предприятии – старый водитель не только слыхал про покушения, но и сам побывал в одной такой переделке. Если бы не он, все могло бы кончиться куда печальнее.

– Не страшно? – спросил его Турецкий.

– Купавин никогда ничего не боялся, – заметил шофер.

Он отвернулся от пассажиров, несколько мгновений вглядывался в дорогу впереди себя, где шел новенький милицейский «мерс», в котором сидел Слава Грязнов с отрядом милиции. Замыкали колонну три машины с преданными Дроздову людьми из спецохраны.

Турецкий посмотрел на часы:

– Сейчас должен идти на посадку.

– Покажем этим подонкам где раки зимуют, – проворчал Купавин.

Автомобиль приближался к тому месту, где, по сведениям Вадима Дроздова, находилась засада. Передняя машина сбавила скорость.

– Эх, черт, – сказал сквозь зубы Дроздов, – нельзя терять скорость.

Впереди показался знак «Извилистая дорога». Сидевшие в машине легко качнулись вправо, затем влево. Внезапно впереди что-то ярко вспыхнуло, затем раздались хлопающие звуки, и замыкающие автомобили плавно сбросили скорость; пока все шло по плану. Турецкий в очередной раз включил радиотелефон:

– Урал, Урал, началось.

– Вас понял, – отозвался голос Романовой, – мы не такие резвые, но минуты через три будем.

Вдруг головная машина резко завизжала тормозами: фары высветили какой-то «Запорожец», перегородивший дорогу.

Николай Фомич, вместо того чтобы сбавить скорость, нажал на газ и резко взял влево, намереваясь обойти препятствие и прорваться дальше. Впереди снова полыхнул выстрел, все сидевшие в салоне услышали удар пуль о стекло.

Николай Фомич уверенно вел машину вперед, справа мелькнул остановившийся «мерседес», а Николай Фомич уходил.

Теперь вспышки появились сзади, стреляли короткими очередями. Автомобиль внезапно круто занесло вправо, затем влево, Николай Фомич не мог справиться с управлением – стреляли по колесам.

На полной скорости президентский автомобиль соскочил с полотна дороги и понесся по полю, несмотря на то что на задних колесах были спущены шины. Впереди внезапно возникли темнеющие силуэты деревьев. Все сидящие в машине инстинктивно пригнули головы. Машина ударилась о дерево, смяв переднюю часть, которая, несмотря на то что автомобиль был бронированный, все же не смогла вынести такого сильного удара.

– Григорий Иваныч, вы – в лес! – крикнул Турецкий. Он попытался открыть дверь, но это получилось не сразу – от удара ее заклинило.

Первым из машины вышел Николай Фомич. Немедленно со стороны дороги полоснул огонь. Николай Фомич сделал неуверенный шаг вперед, как-то неестественно обернулся и стал медленно оседать вниз.

– Выходи и ложись! – скомандовал Дроздов.

Правую дверь открыть так и не удалось. Сидевший слеваТурецкий прямо из машины бросился на землю. Предательское освещение автоматически включалось при открытой двери; Турецкий сразу же откатился в тень и лишь на миг опередил невидимого врага. Стреляли из пистолета с глушителем.

Турецкий перебежками двигался навстречу стрелявшему. Было темно, и никаких преимуществ у врагов не было. Они могли видеть бегущего Турецкого нисколько не лучше, чем он их. На миг Саша замер, стараясь сориентироваться по звуку. Сначала все было тихо, затем недалеко впереди хрустнула под ногой ветка. Турецкий неслышно распластался по земле; пистолет был у него уже в руке. Враг, не догадываясь о том, что он подошел совсем близко, сделал еще несколько шагов и был уже совсем рядом.

Дальше на шоссе слышались перестрелка, крики, ругань. Но у Турецкого не было времени прислушиваться к тому, что там происходит. Все его внимание сосредоточилось на темнеющей в нескольких шагах от него фигуре. Глаза уже привыкли к темноте, он смог поймать на прицел силуэт на фоне чуть более светлого Неба. Выстрел был удачным,

– Дроздов! Все путем!

Но тот уже и сам сообразил, что появилась секундная передышка, и они с дядюшкой выскочили из машин.

Слева рокотали моторы грузовиков.

«Подмога!» – успел радостно подумать Турецкий, но ликование тут же прошло: справа тоже послышался шум двигателей, видны были уже и фары стремительно приближавшихся машин. Дроздов сообразил чуть быстрее:

– Григорий! Беги к лесу! – Он подтолкнул дядюшку, а сам бросился на звуки автоматных очередей.

Турецкий, почти не отставая, бежал за ним. Но преодолеть в полной темноте сотню метров по размокшей опушке леса было не так-то просто.

Машины, подъехавшие справа, остановились метрах в трехстах от основной стычки. Там почему-то тоже началась пальба. «Президентский кортеж? Рано! Еще одна их группа? Или все-таки Президент?» Турецкий свернул правее; он уже добрался до шоссе, как раз около злополучного «Запорожца». Здесь уже никого не было. Слева доносились непрерывные автоматные очереди, справа было потише, но главные события происходили как раз там.

По асфальту бежать было совсем легко, но неожиданная очередь заставила Турецкого броситься на землю. «Черт возьми! Что же происходит? – лихорадочно думал он. – Неужели кто-то из наших предал?» Он опять вскочил, но пробежал лишь десяток шагов: с очередной вспышкой от выстрелов слилась мгновенно пронзившая руку почти у самого плеча резкая боль. Споткнувшись, Саша по инерции летел вперед и в момент падения еще успел сообразить, что рука левая, значит, стрелять он может. И тут голова резко ткнулась во что-то твердое, и все исчезло.

Глава восьмая НОЧЬ ПОСЛЕ БОЯ

1

Очнувшись, Турецкий долго не мог понять, где он находится. В глазах все расплывалось, он видел перед собой лишь какое-то неясное серое пятно. Следующим его ощущением было мягкое покачивание, возможно, он находился в автомобиле. Затем на сером фоне появились расплывчатые цветные проблески. Турецкий снова закрыл глаза, а когда открыл их снова, пятно стало более отчетливым – Саша понял, что это лицо. Теперь он узнал его – это был Слава Грязнов.

Турецкий хотел спросить, чем кончилось столкновение, но губы не слушались его, и он смог только прошептать:

– Ну что?

Отбили, – серьезно сказал Слава, – он уехал в Кремль. А дядя… – он замолчал.

– Что с ним?

– Пропал, – ответил Грязнов и отвернулся.

– Я ему крикнул, чтобы он в лес бежал, – прохрипел Турецкий.

– В лесу искали. Нет его. Там ребята остались, может, найдут его. Живого или мертвого, но надо найти.

– А Руденко? – снова спросил Турецкий.

– Уехали. У них там же машины стояли чуть подальше. Перетрусили, видать. Я даже подумал на миг, что они одолевают, а они по машинам – и нет их. Но теперь-то им не уйти. Президент первым делом доложит обо всем Шилову, чтобы тот почистил свои ряды.

Пока они ехали, Саша еще несколько раз ненадолго впадал в забытье.

Наконец машина остановилась, и голос Грязнова сказал:

– Ранен он, доктор. Много крови потерял.

– Сейчас мы им займемся.

Теряя сознание, Турецкий чувствовал, что чьи-то сильные руки вытаскивают его из автомобиля. Он понял, что его привезли в больницу.

Следующее, что он помнил, – прикосновение жестких рук медсестры, делавшей ему укол, и ее полусовет-полуприказ:

– А теперь спать!

2

– Вишь, покричал – так его сразу в медсанчасть переводят. Демократия! – шутливо сказал Кудряшов открывшему дверь Кериму. – Во как нынче.

Тот без всяких особых сантиментов втолкнул Саруханова в камеру, гремя ключами, запер дверь и удалился, насвистывая.

Сергей лег на койку. Он ощущал какое-то странное головокружение, как будто катится вниз по скользкой ледяной горке и не может остановиться или как будто падает в пропасть. Все это время в Бутырках он держался и вот сегодня не выдержал.

Однако у него теплилась надежда, что этот новый следователь сдержит слово и его переведут в лазарет. Как его звали? Меркулов? О таком Саруханов не слышал. Слышал о каком-то Турецком, который ведет дела об убийствах банкиров, но Гамик Карапетян банкиром, увы, не был. Поэтому его и передали этому дубу Шведову.

И опять потянулось время – длинное и скучное, как бесконечный серый лист, как магнитофонная лента, выброшенная из окна каким-то идиотом и второй год болтающаяся на тополе под окнами его дома. «Вот так и сходят с ума в одиночках», – подумал Саруханов. Однако попасть в общую камеру с уголовниками ему хотелось еще меньше.

Сколько прошло времени, он не знал – может, час, а может, и день.

Внезапно в коридоре послышались шаги. Они приблизились к камере Саруханова и остановились. «Неужели?» Сердце забилось. Саруханов, выпрямившись, сел на койке.

Загрохотали ключи, и дверь со скрипом открылась. На пороге стоял молодой здоровый тюремщик, которого Саруханов видел в первый раз. За ним маячили еще двое.

– Саруханов, с вещами! – приказал здоровяк.

Вещей у него было совсем немного, и через пару секунд он уже стоял в дверях.

Здоровый тюремщик повел его по коридору, в конце которого опять дежурил Керим. Увидев Саруханова с вещами в руках, он сказал:

– Лазарет ведут, да? Повезло тебе, парень.

– Какой лазарет! – воскликнул мордатый. – Придумаешь тоже!

Сердце Сергея упало. «Начинается», – подумал он.

Вместе с конвоирами он прошел дальше по коридору. Затем главный открыл дверь камеры и без лишних слов впихнул Саруханова внутрь. Тот обо что-то споткнулся и кубарем влетел в камеру. Дверь сзади с шумом захлопнулась. Вокруг раздался гогот.

Первое, что почувствовал Саруханов, – удушающий запах немытых тел. Он открыл глаза и посмотрел по сторонам. На него глядели четверо и хохотали.

– Эй ты, косоногий, чего зенки пялишь! – сказал один с жутким лицом садиста-маньяка. – Чего вылупился?

Саруханов ничего не ответил.

– Басмач, барахло проверить? – услужливо спросил еще один.

– Валяй, – разрешил главный.

От группы отделился неприятный тип – низкорослый и щуплый, сопровождавший каждое свое движение противными ужимками и гримасами.

– Ну-ка, миляга, покажи шмоточки, – обратился он к Саруханову и, протянув руку, схватил его сумку.

– Не трогай, не твое, – ответил Саруханов.

– Хавальник закрой, язык выпадет! – рявкнул тип и вдруг противно завизжал: – Басма-ач, он не дае-ет! Он Косого обидеть хочет!

– А мы сейчас с ним по-другому поговорим. – Басмач поднялся с нар, на которых сидел, и оказался человеком очень большого роста и физической силы. Исподлобья глядя на Саруханова, он подошел к нему и что было сил ткнул ладонью в подбородок. Сергей упал, продолжая держать сумку в руках.

– Ах ты жмот! – Косой ткнул Саруханова носком ботинка в ребра. Было безумно больно. Косой нагнулся и теперь уже без всякого сопротивления со стороны Сергея взял у него из рук сумку с вещами.

– Ну что, Басмач, это в общак? – спросил он, вытряхнув содержимое на нары. Шотландский свитер, две пары носков, зубная щетка, паста, другие мелочи.

– Угу, – проворчал Басмач, уже успевший сесть на место. Ясно было, что вещи Саруханова ему безнадежно малы. – Такой дохляк, мне с него навару нет.

– Может, на целкость армяшку проверим? – сказал один.

– Не-е… Ты, Чума, как хочешь, а я черных не люблю, у них верзуха больно мохнатая,

– Ну что, фраер, очко-то играет? – поднялся Чума со своего места.

Саруханова бросило в дрожь. Он почти не сомневался, что эти люди убьют его, должны убить, получили разрешение или даже указание убить. Но если они его сначала опустят… Случилось то самое, о чем он только час назад говорил в кабинете следователя. Вот вам и лазарет.

И Сергей, не размышляя, принял решение. Пусть убивают, сделать из него петуха он не даст. Сначала пусть убьют.

Он, не замечая боли, поднялся на ноги и отошел к двёри. Это была единственная позиция, откуда он мог видеть все, что происходит в камере.

– Не подходи, – прохрипел он.

– Ишь ты недотрога – «не подходи»! – нараспев прогнусавил Косой.– Наша дама из Амстердама! Придется вмазать.

Саруханов молча сверлил его ставшими совершенно черными глазами. Он сжался в комок, готовый броситься на любого, кто подойдет к нему первым. Он знал, что сейчас будет готов на все – будет бить, впиваться в глаза, рвать волосы, бить в пах. Пусть сначала забьют насмерть.

– Ну, фраерок наглеет, будет ему глухой форшмак, – прокомментировал прежде молчавший рыжий парень лет двадцати пяти.

На лицах всех четырех появилось выражение азарта. Глаза, ранее казавшиеся подернутыми пеленой, теперь горели. Стало интересно. Басмач снова поднялся с нар и пошел на Саруханова. Тот не стал дожидаться удара и внезапным выпадом ударил противника в глаз. Басмач только охнул, на скуле показалась кровь.

– Ах так! – заревел он, и его голос был больше похож на рев раненого животного, чем на человеческий. Он навалился на Саруханова и подмял его под себя, так что, казалось, разом хрустнули все кости.

«Конец!» – успел подумать Сергей.

3

Турецкому редко снились сны, а возможно, он их просто не помнил, когда утром вскакивал от резкого звонка будильника, поспешно умывался и бежал туда, куда в этот день было необходимо бежать.

И вот сегодня, когда будильника не было и, значит, можно было спать сколько угодно, ему снились тревожные, беспорядочные сны. Мелькали Президент, Слава Грязнов, Меркулов. Потом почему-то появилась уборщица из Мосгорпрокуратуры. Моисеев наставительно говорил: «Это, Саша, настоящий валютный заговор. Тс-с-с! Слышишь?» Скрипнула дверь, послышалось какое-то шуршание. Турецкий еле втиснулся в какую-то узкую щель и, пригибаясь, стал петлять между деревьями; сзади слышались тяжелые шаги, размеренные, но становившиеся все громче, торжествующий голос хохотал и кричал: «Ага! Попался!» Его догоняли, он убегал, хотя сам не понимал от кого. Этот кто-то становился все ближе… Саша оступился, покатился по косогору, потом земля исчезла, была только черная пустота, в которую он стремительно падал… И вдруг все кончилось. Он был жив, шаги пропали, он лежал на спине где-то на зеленом лугу, и над ним склонилось прекрасное женское лицо. Татьяна. Таня.

– Татьяна. Таня, – прошептал Турецкий.

– Как ты? – послышался знакомый голос.

Турецкий открыл глаза. Он лежал на больничной кровати. Тело ломило, особенно пекло плечо. И над ним действительно склонилось лицо – лицо Татьяны Бурмеевой.

– Это сон? – спросил Турецкий.

– Вряд ли, – ответила Таня. – Мне лично никогда еще не снилась больница.

– Это здорово! – сказал Турецкий. – Нет, не то, что тебе не снилась больница. А то, что ты пришла.

– Мне недалеко было идти, – улыбнулась Таня. – Подняться на один этаж и сделать несколько шагов по коридору. Мы соседи.

Турецкий попытался приподняться на локте, но плечо пронзила такая боль, что он сморщился и опустился обратно на подушку. Таня смотрела на него глазами, полными сострадания. Теперь она совершенно не была похожа на ту холодную и неприступную красавицу, с которой Турецкий говорил несколько дней назад. Она стала иной – мягкой, доброй, отзывчивой. И при этом совершенно не перестала быть красивой, напротив. Турецкому захотелось обнять ее, прижать к себе и не отпускать никогда-никогда.

– Таня, – только и сказал он.

Она протянула руку и нежно коснулась его лица. Он поцеловал кончики ее пальцев.

– Никогда не думала, что следователь может быть таким… – задумчиво проговорила Татьяна.

– Каким? – спросил Саша.

– Таким… как ты.

– Наклонись ко мне, – попросил он.

Она присела на край, и ее лицо склонилось над его лицом, он почувствовал, как на его лоб упали ее густые волосы, и ощутил на губах вкус ее губ.

– Это что такое! – послышался рядом сердитый голос. Татьяна отпрянула, и Турецкий увидел в дверях дежурную медсестру. – Нашли чем заниматься в больнице! Это же военно-полевая хирургия!

Татьяна смущенно смотрела на сестру, а Турецкий почему-то только рассмеялся.

– Именно. Это же не школа благородных девиц и даже не инфекционная больница, – сказал он.

– Ну я пойду, – сказала Таня.

– Приходи еще, – попросил Турецкий, – пожалуйста.

Саруханов, как ни странно, не чувствовал боли, ощущение было такое, как будто пинают, бьют, молотят по мешку с песком, хотя и понимал, что этот мешок – его собственное тело.

Внезапно он упал назад. Опора, на которую навалилась его спина, исчезла. Саруханов вдруг понял, что у него закрыты глаза. Он попытался открыть их, но все заволокло красной пеленой, и он снова закрыл их. Как сквозь вату, он услышал бормотание:

– Ты его мало-мало убивай. Ай, нехорошо!

– Глохни, вертухай, шнифты выбью! – раздался рык Басмача.

– Керим пугать не надо. Керим пуганый, – прозвучал ответ.

Затем Саруханова потянули за ноги, тянули долго, потом он почувствовал, как кто-то брызгает ему в лицо холодной водой. Он снова попытался открыть глаза – красная пелена немного рассеялась. Над ним склонилось лицо тюремщика Керима.

– Живой, – констатировал он. – И куда тебя теперь? Лазарет?

– Не надо в лазарет, – прохрипел Саруханов, – там все равно прибьют.

– Кто прибьет? – спросил Керим.

– Кому надо, тот и прибьет. Говорил я следователю.

– Ай-яй, – пробормотал Керим, – лазарет тебя надо, а нельзя. Старый камера тебя посажу, там никого. Будешь лежать, не помрешь?

– Постараюсь.

– Только тихо-тихо ходить надо, – предупредил Керим. – Молчать. Чтобы сам своих шагов не слышал. Пусть думают, что ты умер.

Идти, к счастью, было недалеко. Керим открыл дверь, и Саруханов оказался в своей одиночке, той самой, которую оставил совсем недавно. Какой родной и спокойной она ему показалась!

Он лег на койку. Теперь все тело начало болеть. Шок прошел. Было очень больно, причем не снаружи, а где-то внутри. «Отбили, сволочи, все нутро. Умру, наверно, – спокойно подумал Саруханов. – Но зато я им не дался».

Глава девятая НУЖЕН ТРУП

1

Телефон затрезвонил рано. Сначала Романовой казалось, что это ей снится – уже давно ей и по ночам виделась почти без вариантов сыскная работа, – но затем она поняла, что это явь, и, на ходу набрасывая халат, подошла к телефону.

– Ну, говорите, – хриплым спросонья голосом сказала Романова.

– Шурочка, – раздался в трубке знакомый голос Меркулова, – прости, что разбудил, но дело очень срочное. У тебя есть труп?

–Что? – только и смогла вымолвить Романова.

– Это, конечно, не телефонный разговор. Жду тебя на Петровке, а ты пока сообрази, нет ли где неопознанного трупа.

В трубке раздались короткие гудки. Романова еще некоторое время стояла, слушая их, и только потом положила трубку. Она решительно ничего не понимала.

Однако милицейская хватка брала свое. Впопыхах жаря на кухне яичницу, Александра Ивановна уже соображала, были ли в самые последние дни неопознанные трупы. Были, конечно, теперь это стало обычным делом. Если так пойдет и дальше, то скоро расчлененных трупов в лесу будут находить больше, чем грибов.

«Был какой-то утопленник в Яузе, в парке Дубки, в Петровско-Разумовском – тело без головы; в Лефортове – голова в полиэтиленовом мешке, но не та. Что еще… И зачем Меркулову труп?» Это был самый интригующий из всех вопросов.

Он ждет ее на Петровке, а ведь надо бы заехать к Саше Турецкому в больницу, узнать, как он там… Она на миг задумалась, рассказывать ли ему о последних событиях, и решила – не стоит. Пусть отдыхает.

2

Через час, открыв дверь в палату, Романова столкнулась с уходившей Ириной, которая до работы заехала в больницу. Увидев ее, Александра Ивановна закричала прямо с порога:

– Смотри, Сашок, опять к тебе женщина! Ну, ты у нас Казанова!

– Приятно, когда о тебе говорят хорошее, – вздохнул Турецкий, – особенно незаслуженно.

– Ну-ну, – погрозила ему пальцем Романова.

Она деловито уселась на стул у кровати и вытащила из сумки пакет апельсинового сока, пачку печенья и гроздь винограда.

– Шура, да ты что! – возмутился Турецкий. – Забирай детям.

– Дети давно выросли, сами себе купят, – отрезала Романова, – а тебе надо поправляться. Тут такие дела завертелись, да ладно, сейчас не будем…

Что-то в тоне начальницы МУРа очень не понравилось Турецкому. Он знал Александру Ивановну далеко не первый год и хорошо понимал, что значат такая сухая речь и озабоченный вид.

По-видимому, случилось что-то беспрецедентное.

– Что-то с дядей, с Григорием Ивановичем? – встревоженно спросил Турецкий, – Его нашли? Слава успел мне сказать, Что он пропал.

– Ничего не знаю, – недовольно ответила Романова.– А Грязнов мог бы попридержать язык за зубами. Болтает направо и налево…

Турецкий вспомнил про Славу Грязнова. Как он не хотел впутывать дядю в это рискованное дело! А если бы это был близкий родственник самого Турецкого? Можно понять человека. Но раз-тело не найдено, значит, еще есть надежда.

– Я ему крикнул, чтобы он уходил к лесу. Может быть, он вышел на другую дорогу, да мало ли… А водитель? – спросил Турецкий.

– Водитель погиб, – ответила Шура, – прошили автоматной очередью. Несколько раненых, ты в том числе. Два милиционера из отряда Грязнова в очень тяжелом состоянии.

– Ну а что Президент собирается предпринимать? – спросил Турецкий, – Теперь надо основательно почистить спецохрану.

– Ну это вопрос не ко мне, – уклончиво сказала Романова. Она посмотрела на часы. – Пора. Я и так едва выкроила время. А тут еще вся эта свистопляска. Курс доллара чего– то прыгнул.

– Курс доллара? – по инерции переспросил Турецкий, которого это сейчас интересовало меньше всего. – Тебе-то что, Шура? У нас с тобой долларов нет и никогда не будет.

– Да, чего-то шумят все. Ну не буду пока распространяться, сама ничего не понимаю, а тут еще этот труп… – сказала Шура. – Ну ладно, поправляйся, ты нам всем нужен.

Турецкий проводил начальницу МУРа взглядом. За многие годы, которые он знал Александру Ивановну Романову, он так и не уставал поражаться ей.

3

Когда дверь за Романовой закрылась, Саша откинулся на подушках. Мысли в голове бешено крутились, наскакивая друг на друга. Григорий Иванович пропал, Купавин убит… Но зато Президент в Кремле – живой и невредимый, а самое главное – к нему, к Турецкому, приходила Татьяна… Таня… Вот что действительно главное, а не всякие глупости вроде курса доллара.

И она придет еще, в этом Турецкий был уверен.

Некоторое время он лежал неподвижно. Затем услышал, как дверь тихо скрипнула и раздались легкие шаги, явно принадлежавшие женщине. В надежде, что это вернулась Таня, Турецкий повернулся и посмотрел на вошедшую. Это оказалась медсестра, которую он еще не видел, – тоненькая девочка с большими черными глазами.

– Вам еще передачу принесли, – сказала она. – Но скоро обед.

В ее голосе чувствовалась какая-то сдержанность, даже робость, – по-видимому, по больнице уже распространился слух, что здесь лежит отважный следователь, раненный при задержании особо опасного преступника.

– А что у вас на обед? – весело спросил Турецкий, всем своим видом желая показать, что все в порядке и бояться его не следует.

– Суп вегетарианский по-крестьянски, биточки с макаронами, кисель; ну и хлеб, конечно, масло, – робко отчиталась сестра и с надеждой спросила: – Будете?

– Вегетарья-анский да еще и по-крестья-ански – отменное блюдо, – глубокомысленно-издевательски протянул Турецкий, – Нет, знаете ли, лист капустный порционный отварной – это не в моем вкусе. Да и хлеб я предпочитаю куском, а не через мясорубку, так что и биточков не надо. В общем, несите ваш кисель растворимый с хлебом, – резюмировал он.

– Напрасно вы так, кисель малиновый. А биточки вкусные, честное слово, – обиделась девушка. – Я вам двойную порцию принесу и без гарнира – вот увидите, вам понравятся.

Она было повернулась, чтобы отправиться за биточками, но Саша остановил ее:

– У меня вот какая просьба: газет сегодняшних нет ли каких? Или хоть радио. Совершенно не могу быть оторванным от мира. Там все время что-то происходит, а тут с утра каша манная на молоке, в обед – капуста на воде, биточки с соусом по-больничному; короче – застой, ничего нового.

– Вам не новости нужны, а покой, – ответила медсестра, покачав головой. – Вам нужен покой, тогда и выздоровление пойдет быстрее.

– Какой к черту покой! – взорвался Турецкий. – Если я не буду знать, что там происходит, я с ума сойду.

– В палате радио не предусмотрено, – сказала медсестра, – но я что-нибудь придумаю.

«Вот Шура, – подумал Турецкий, – не могла газет привезти. Все ей некогда. А Ирина? Знает же, что я без газет дня не проживу. Соки они почему-то принести не забыли, а нужны мне эти соки… А эта фефёла, наверно, и сама-то газет никогда не читает. Фефёла, впрочем, вполне симпатичная».

Однако медсестра недолго занимала мысли Турецкого. Он тосковал по новостям и, чертыхаясь про себя, продолжал клясть жену, а заодно и Шуру Романову. Тут неожиданно он сообразил, что ноги-то у него не ранены. Осторожно откинув одеяло, он встал с кровати и, придерживая раненую руку здоровой, вышел в коридор.

Ходячие больные смотрели телевизор.

На экране появилось лицо Президента, который держал в руках предмет, похожий на небольшой чемоданчик.

– Сегодня Президент России ознакомился с работой новейшего военного оборудования, позволяющего в считанные секунды улавливать появление в воздушном пространстве России чужих ракет и других летательных аппаратов. На экране при этом появляются все параметры – направление, высота полета, скорость движения и прочее

– А говорят, у нас армия слабая, – сказал российский глава, – вот смотрите, какие у нас на вооружении приборы. Я сразу все увидел: откуда, куда летит, с какой скоростью.

При этом на лице Президента появилась безмерно счастливая улыбка, как у мальчишки, которому в первый раз дали поводить грузовик.

«Черт знает что, – с раздражением подумал Турецкий. – Как дурачок какой-то. Это после вчерашнего-то».

Он хотел было повернуться и уйти в палату, но вдруг будто прирос к полу. Что-то в выражении лица Президента показалось ему очень знакомым. Было в этом глуповатом энтузиазме нечто такое, что никак не вязалось с образом того Президента, которого представлял себе Турецкий.

«Это же дядюшка!» – мелькнула мысль.

Так вот почему Романова была так озабочена и ничего не хотела толком говорить! Значит, они послали-таки в Кремль дядю Грязнова… Сердце Турецкого заколотилось. Но где же тогда сам Президент?

Он вернулся в палату, продолжая про себя на чем свет клясть медсестру, Романову и собственную жену.

Однако «фефёла» оказалась куда более расторопной, чем предполагал Турецкий. Когда минут через десять она вернулась, на подносе была тарелка с пресловутыми биточками, блюдце с двумя ломтиками белого хлеба и маслом, кисель, а также небольшой приемник «Звездочка».

– Вот, – сказала она, – у одного из больных нашелся. Турецкий подождал, пока медсестра уйдет, и немедленно включил приемник. Ему хотелось удостовериться, что увиденное на экране ему только показалось, а жизнь в стране идет нормально, и вчерашняя попытка государственного переворота (Турецкий был уверен, что планировался именно переворот) оказалась безуспешной.

Он покрутил ручку настройки, стараясь выйти на волну «Эха Москвы». Наконец, ему удалось поймать новости.

«Сегодня утром Президент Российской Федерации имел телефонную беседу с Президентом Украины», – сказал диктор; Турецкий машинально ткнул вилкой в биточки.

«Ну слава Богу, просто показалось», – вздохнул Турецкий.

«В ходе беседы обсуждались проблемы, касающиеся дальнейшей судьбы Черноморского флота. Главы Украины и России выразили уверенность в том, что этот вопрос можно будет уладить за столом переговоров».

– Опять ни до чего не договорились, – проворчал Турецкий. – Да Украина этот флот и содержать-то не сможет. На фига козе баян?

«Паника, начавшаяся вчера в деловом мире Москвы, распространилась по всей стране, – продолжал диктор. – За два дня курс доллара к рублю повысился на тысячу пунктов и составил три тысячи девятьсот два рубля за один доллар. Эксперты не в состоянии объяснить такой резкий скачок в курсе. Представитель Государственного банка России Кирилл Борковский прокомментировал это так: «В течение последнего года Центробанк России…»

Турецкий неторопливо крутил ручку, чтобы найти что-нибудь поинтереснее, и рассеянно жевал ненавистные «биточки по-больничному». «Опять этот доллар. Можно подумать, у каждого под матрасом сотни долларов», – мрачно подумал он.

«По просьбе слушательницы из Воркуты Ксении Васильевны Потаповой передаем…»

Турецкий выключил приемник. По крайней мере, он услышал достаточно. Президент в Кремле, все идет, как и должно идти. Все-таки удалось вчера прорваться. Жалко, конечно, Григория Ивановича, да и Славу Грязнова тоже. «Слава прав, – подумал Турецкий. – Почему простой человек должен гибнуть ради спасения другого только потому, что тот занимает более высокое положение? Пусть даже ради Президента. Нет, – пришла в голову следующая мысль, – дело не в спасении Президента лично. Дело в будущем страны. Погибни он сейчас, окажись он заложником этих людей, кем бы они ни были, в стране начнется черт знает что».

Мысли были прерваны с очередным появлением медсестры.

– Я же говорила, что вкусные, – искренне обрадовалась она пустой тарелке. – Теперь вот вам термометр. А что вы загрустили? Это все погода, сейчас свет включу, чтоб веселей было.

За окном на самом деле, несмотря на середину дня, было довольно скверно: по-вечернему сумеречно и неуютно. С неба сыпалась какая-то каша.

Турецкий взглянул на осеннее небо, казавшееся еще более хмурым из-за давно не мытого стекла, и почему-то обрадовался. Многим это может показаться странным, но он иногда был не против поваляться на больничной койке. В сущности, это были единственные в его жизни дни, когда удавалось просто подумать о жизни вообще, а не о том, кто именно похищал стройматериалы в особо крупных размерах. Только в больнице можно было немного отдохнуть. Конечно, отдых это был беспокойный, ведь мысли о работе все равно не отпускали Турецкого ни на минуту, но все же минуты покоя здесь были.