Текст книги "Ошибка президента"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Все те, кто окружал его, казались какими-то ненастоящими, как будто это были не люди, а вырезанные из картона фигурки. Они старались сделать жизнь Президента беспроблемной, удобной. И действительно, жизнь становилась удобнее, потом еще удобнее, и постепенно Президенту начинало казаться, что его обволакивает вата. Что, начни он сейчас кричать, никто и не услышит.

Оставалась семья. Единственные живые люди. Но видеться с ними приходилось очень и очень редко.

Когда-то он увидит их снова?

Увидит ли?

«Нужно взять себя в руки, – сказал себе Президент. – Нужно собрать в кулак всю волю и не раскисать. Ведь на это и весь расчет врагов».

Российский Президент действительно был сильным человеком, весь мир был знаком с его фантастическим умением добиваться нужных решений, выигрывать, когда дело казалось окончательно проигранным, подыскивать самые неожиданные ходы.

Но все это происходило, когда игра шла в открытую. Что может сделать он сейчас, когда у него совершенно связаны руки?

3

– Ну и где она, ваша фотография? – спросил Бобрецов, когда Турецкий рассказал ему о своих приключениях в Князеве, опустив, разумеется, то, что лично у него были большие подозрения относительно этих Скронца и Пупоти.

Саша положил снимок на стол – не оригинал, а лазерную распечатку Моисеева.

– Да… Техника у вас теперь – позавидуешь! – сказал старик и стал внимательно разглядывать изображение; глаза его сразу же загорелись. – Ага, ну, конечно!.. Да-да, интересный у вас снимочек!

Он вылез из-за стола и отправился в спальню за очками. Водрузив их на нос, старик снова взялся за фотографию.

– Интересно, – снова протянул он. Турецкий понял, что не впустую осматривал чудеса агротехники и трудолюбия.

– Меня больше всего интересуют вот эти мальчики, – сказал Турецкий, указывая на улыбающихся Скронца и Пупотю.

– Да? – поднял на него глаза старый опер. – Жаль.

– То есть? – не понял Турецкий.

– Этих я как раз не знаю, – объяснил Бобрецов, – а вот остальных знаю как облупленных. И девочку эту, царство ей небесное. – Он указал на круглолицую Веру, подругу Валентины Андреевны.

– Да, ее ведь убили… – припомнил Турецкий.

– Вот этот самый и убил, – Петр Поликарпович указал ногтем указательного пальца на Попердяку. – Карманник был – высший класс! Но попробуй возьми карманника с поличным. Краденое еще по мелочам скупал. Был у нас на него материал, да все ни то ни се. А он время от времени кого-то из своих сдавал, так что мы его на примете держали, но не трогали до поры до времени. А тут этот дикий случай – изнасиловал девку, да еще и убил. И что это на него нашло, по сей день ума не приложу.

И хотя это не касалось прямым образом ни Скронца, ни Пупоти, Турецкий заинтересовался этим делом сорокалетней давности. Да и странным было одно обстоятельство – что могло объединять культурного профессорского сына Костю с карманником, насильником и убийцей.

– И вот этого знал неплохо, – показал Петр Поликарпович на Леху. – Это какой год-то, погодите? Пятьдесят седьмой? Лето знаменитого фестиваля. Да, работенки тогда у нас было не дай Бог. За всеми отследи. Как бы шпана наша чего не наделала иностранным делегатам.

– Тогда Москву не чистили, как в восемьдесят пятом, – заметил Турецкий.

– Не припомню что-то, – покачал головой «Селедкин». – Вот Лешка тогда с зоны как раз вернулся. Никто ему въезда в Москву не закрыл. Так что тут на вашем снимке он свеженький, только что с зоны.

– А за ним больше дел не было? – поинтересовался Турецкий. – После пятьдесят седьмого.

Леха оказался хитрым. Его подозревали в совершении разного рода преступлений, ходили упорные слухи, что он стал большим паханом и держал весь Тимирязевский район. Но ни разу его не удалось ни на чем зацепить. Был случай с ограблением ювелирного магазина где-то в центре Москвы, следы вели сюда, на Плотину, но Лехе удалось отбрехаться. Дело против него прекратили за отсутствием улик.

– А я же до сих пор уверен – Лешкиных это рук дело, – покачал головой старый опер. – Интуиция. Да и шепнули мне кое-что. Вы же следователь, молодой человек, и для вас не секрет, что преступление раскрывает не Шерлок Холмс с увеличительным стеклом в руках, который подбирает волоски и окурки, а наш брат опер с его системой осведомителей. А следователь потом только улики собирает для суда.

–Ну, это уж вы немного упрощаете, Петр Поликарпович. – Турецкий не смог удержаться от возражения, хотя и понимал, что сейчас словоохотливый старик сядет на своего любимого конька и начнет объяснять все от сотворения мира.

Так оно и случилось, и Турецкому пришлось поплатиться за свои реплики и выслушать все соображения «Селедкина» об устройстве милиции и главенствующей роли оперуполномоченных в раскрытии преступлений.

Когда Бобрецов сделал паузу, Турецкий поспешил вернуть его в нужное русло:

– И что же этот Лешка? Куда он потом делся?

– Куда делся Лешка? – задумался старый опер. – Вот и не могу Вам ответить. Честное слово, упустил я его как-то из виду. Он от нас уехал. Когда? Сейчас подумаю… Как раз на месте, где он жил, хрущобы построили – бульвар Матроса Железняка там сейчас. Значит, год шестьдесят второй – шестьдесят третий. Да, наверно, где-то с середины шестидесятых я о нем уже почти не слышал. Но уезжал он таким, знаете, «преступным авторитетом», как нынче в газетах пишут. Вишь, очень уважительно к ним теперь. А раньше говорили просто – «пахан». Трудно сказать, куда он потом делся. Может, сел, а может, и нет. Этот ведь умел из любой передряги сухим выйти. Не подскажу вам.

– Или завязал?

– Нет, – засмеялся опер, – это вы кому-нибудь другому рассказывайте, тем, кто кино снимает про раскаявшихся преступников, кто душещипательные статьи пишет. Я ведь сказал «почти не слышал». Уехал, значит, Леха Алай и пропал, больше не появлялся. А потом по своим каналам узнаю новость: получил он звание вора в законе. Когда ж это? Вот память-то… Сдает! Помню, летом дело было, как раз дубинки ввели резиновые. Не то что сейчас – дрын какой-то, тогда аккуратная дубинка была – телескопическая, выкидывалась сама собой. Жаль, запретили почти сразу. Говорили – злоупотреблений много. А какие были дубинки! Теперешние «демократизаторы» им в подметки не годятся.

– Неужели – вор в законе? – демонстративно удивился Турецкий в надежде прекратить сравнительный анализ дубинок.

– Да, представь себе. И рекомендацию получил от Васи Бриллианта. Так что этот Алексей не какая-нибудь мелочь пузатая. Воры в законе, может, в кино и завязывают, только я про то не слыхал. Не бывает такого. Теперь они по малинам да хибарам не бегают и самый что ни на есть цивильный вид имеют, а только такой как был «пахан», так и останется им до самой смерти. Вот что я вам скажу. Но где он и как, не знаю.

– Но фамилию-то помните?

– Фамилию помню, как не помнить. Шилов его фамилия.

Турецкий вздрогнул, но потом опомнился: «Не может авторитет с Плотины работать в КГБ. Но совпадение странное».

Старый опер тем временем продолжал:

– А по батюшке его, кажись, Николаич, что ли… По отчеству-то мы их редко величали, знаете ли. Так, если только протокол зачитываешь. А больше ведь по фамилии, а то и по кликухе. Как они себя, так и мы их. Это ж в порядке вещей.

Старик принялся рассказывать про других знаменитых бандитов Тимирязевского района, потом перешел к историям, случившемся, когда он только начинал работать, – к послевоенному разгулу «малины», когда действовала знаменитая Черная Кошка, и Турецкий понял, что пора уходить. Старик рассказал все, что знает. Это было немного, но и немало. Хорошо бы разыскать этого Алексея Шилова, хотя, если он таков, каким выходил по рассказу Бобрецова, найти его может оказаться далеко не так просто. Он и фамилию мог сменить, и все что угодно, а может быть, и вообще проживает где-нибудь за границей на собственной вилле. Такое нынче тоже случается.

– Ну что ж, мне пора, – Турецкий решительно поднялся из-за стола. – Неудобно вас дольше задерживать.

– Да вы меня вовсе не задерживаете, – ответил старик. – Напротив, приятно побеседовать с коллегой, так сказать. Жаль, что вы уходите, а то я хотел показать, какой я замечательный вырыл погреб, ведь в этом доме, когда я сюда въехал, был только подпол, мелкий, спустишься – приходится в три погибели сгибаться, а теперь…

– Спасибо, как-нибудь в другой раз, – заторопился Турецкий, которому до смерти не хотелось сейчас лазить ни в какие погреба.

Он взял со стола фотографию.

– А снимочек тоже забираете? – огорчился старик. – Жаль. – Он вздохнул с искренним сожалением. – Вы будете смеяться над стариком, но он мне напомнил молодость. Фестиваль, лодочная станция на пруду, я в форме. Помните, тогда вся милиция была в сапогах? Приятно иногда вспомнить.

– Да, но фотографию я оставить не могу, – твердо скачал Турецкий. Он не стал объяснять старику, что иметь этот предмет опасно и учительница из Князева уже убедилась в этом.

– А жаль, – снова сказал старик. – Я же никому ее не покажу, да и кому показывать. Хотя, знаете, – продолжал говорить он, провожая Турецкого в прихожую, – я пару лет назад отправился в сентябре за грибами. То есть по мелочи я и здесь собираю, но это так, времяпрепровождение для развлечения. «Тихая охота», как писатели выражаются. А два-три раза за сезон отправляюсь я капитально, на промысел. Тут у нас лес, я вам говорил, но грибов-то нет, вернее, их много, да и грибников тоже немало. Так вот, я знаю очень хорошие места дальше, там, – старик махнул куда-то за окно, – у Озерецкого водохранилища. Добираться, конечно, неудобно. Оно и хорошо: мало кто добирается. А я с вечера последней электричкой до Кубинки еду, а утром топаю потихоньку, ищу попутку на Рузу. Последние годы плохо стало с попутками – не берут, все по своим делам торопятся.

«И правильно делают», – уже раздражаясь на болтливость старого опера, подумал Турецкий.

А тот продолжал:

– Ну, в крайнем случае первого автобуса дождусь. Ты, говоришь, грибник? Я тебя на следующий год обязательно захвачу. Такие места покажу! За Орешками будет поворот на Аннино. Вот там настоящий гриб и начинается. – Старик перешел на скороговорку, видя, что Турецкий оделся и собирается открыть дверь, чтобы уйти: – Вот, значит, набрал я белых полную корзину – дрянь-то всякую я не беру. Хватит, думаю. Выхожу на шоссе и топаю потихоньку. Смотрю, впереди мужик с корзинкой, наш брат – грибник. Подошел ближе, и кто бы вы думали – Попердяка!

– Кто? – переспросил Турецкий.

– Славка Тимофеев, растерялся старый опер,– ну этот-то, с вашего снимочка, как есть собственной персоной! Что эту девку на фотке изнасиловал и убил, а потом в Ташкент смотался, насилу его нашли.

– То есть тот, который изображен на фотографии? – Турецкий чуть не накричал на старика: – Так что же вы мне раньше не сказали, Петр Поликарпович!

– Так я же говорил, а вы заторопились, а я говорил, – оправдывался старый опер. – Это вы не слушали.

– Я думал, его в живых нет, так вы о нем рассказывали, – ответил Турецкий.

– Жив, не хуже нас с вами, – ответил Бобрецов. – Отсидел свое, вышел раньше и вроде как действительно завязал. Или так, по мелочи, но больше не попадался. Живет где-то в Можайске, на молокозаводе сторожем работает. Адреса он не сказал, да я и не спрашивал. Но если надо, найти-то можно, этот-то, чай, под своей фамилией живет.

Глава одиннадцатая КОРЗИНА ФИНИКОВ

1

Ира шла по Фрунзенской набережной, крепко держа рвущийся из рук зонт. Возвращаясь поздними вечерами после концертов домой, она, по собственному выражению, вечно тряслась как осиновый лист. Могла, конечно, из консерватории позвонить домой и попросить Сашу выйти навстречу, но как-то всегда думала – обойдется.

Вот и сейчас она твердо сказала себе, что, когда идет снег с дождем, уважающие себя насильники смирно сидят по домам. А не уважающие себя – тем более. Да и что за ерунда – пробежать двести метров до дома. Удивительное дело, Ирина ведь была далеко не трусиха, а в решительные моменты становилась смелой, даже отважной, но вот темных подворотен продолжала бояться… И ничего не могла с собой поделать. Стыд и позор. Рядом улица, по ней машины ездят.

До арки во двор оставались считанные шаги, когда, словно подслушав ее мысли, одна из этих машин неторопливо обогнала Иру и мягко притормозила возле тротуара. Впоследствии она не могла припомнить не то что ее марку, но даже и цвет. Просто большое пятно, темное, приземистое и блестящее. Молодая женщина как-то вмиг поняла, что это по ее душу, и сердце ухнуло куда-то в самый низ живота.

Открылась дверца, наружу выглянул незнакомый мужчина. Он был молод и явно находился в прекрасной физической форме.

– Ирина Генриховна, – негромко сказал он, – вы сейчас поедете с нами. Садитесь в машину.

Где-то рядом, почти над головой, светились знакомые окна. Но туда она уже не попадет. Никогда.

Ира мертвой хваткой вцепилась в ручку зонта. Так человек вцепляется в подлокотники зубоврачебного кресла, когда наступает пора судорожно разинуть рот и зажмуриться. Мокрый снег залеплял ее короткую шубку и сек обтянутые топкими колготками ноги, грозя испортить шерстяное синее платье, которое она надевала на концерты, но это уже не имело значения. Когда в новостях показывали очередной растерзанный труп, Ирина иногда думала: вот ведь утром человек одевался, ничего такого не предполагал, заправлял рубашку в штаны. Небось еще и перед зеркалом прихорашивался. Какой-то частью сознания она понимала, что бежать бесполезно. Кричать, видимо, тоже. Наверное, она все-таки попятилась к арке, потому что в машине стали открываться другие дверцы. Мужчин было четверо, считая водителя. Ну да – как раз место для третьего пассажира на заднем сиденье.

– Ирина Генриховна, давайте побыстрей и без глупостей, – сказал старший. – Лично мне хотелось бы обойтись без применения силы.

Не зря, наверное, говорят, будто кролик сам лезет в раскрытую пасть удава. Четверо спокойных, ничуть не суетившихся мужчин внушали Ире парализующий волю ужас. Как в дурном сне, она сделала маленький шаг вперед, ноги стали ватными.

– По-моему, дама не хочет с вами ехать, – прозвучал голос у нее за спиной. Четверо сразу уставились мимо Иры, у двоих руки инстинктивно метнулись в направлении внутренних карманов. Молодая женщина оглянулась.

Возникнув откуда-то из-под арки, к ним не торопясь шел человек, которого Ира, как и ту четверку, определенно видела впервые в жизни. Паралич внезапно прошел, ей захотелось разрыдаться от облегчения и повиснуть у него на шее, хотя на самом деле она понимала, что инцидент был далеко не исчерпан. Действительно, на лицах квартета отразилось лишь легкое раздражение. Старший извлек небольшую красную с золотым тиснением книжечку и помахал перед собой:

– Это видал? Не твоего ума дело, приятель. Свободен, гуляй.

Ира успела понять, что вновь осталась одна, но первый шок миновал, и теперь ее страх стал деятельным, помогающим в случае чего кричать и спасаться.

– Ка-акие люди приехали, – покачал головой мужчина, невозмутимо шагая вперед, – Только дама, по-моему, все равно с вами никуда ехать не хочет…

Он миновал Иру и, неуловимо сместившись, оказался между нею и похитителями. Старший отреагировал коротким приказом:

– Убрать.

Двое, стоявшие по эту сторону машины, дернулись исполнять… Ира ощутила у основания шеи жесткие пальцы – и растянулась на сером от снежной жижи газоне. Мелькнула мысль о порванных чулках, о задравшейся юбке. Зонт вылетел из руки, медленно откатился к стене и застрял, сломав несколько спиц.

Двоих молодцов погубила самонадеянность. Они ни в коем случае не ожидали, что так себе тип – то ли поддатый, то ли попросту малахольный, как им показалось, – сперва уведет даму из-под удара приемом, известным хорошим профессиональным телохранителям, а потом взовьется на полтора метра вверх и в полете прицельно вмажет сперва одной, потом другой мокрой кроссовкой. Приподнявшая голову Ира увидела два падающих тела и самый финал полета, завершившегося непосредственно возле машины. У старшего мелькнул в руке вороненый ствол, что-то чпокнуло об асфальт в том месте, где мгновение назад мелькнула пестрая шапочка незнакомца. Наверное, стрелок обладал очень хорошей реакцией. В следующий момент зеркальные стекла сослужили предъявителям красных книжек скверную службу: их оппонент вынырнул из-за машины совсем не там, где его ждали. Стремительно перекатился через капот, с разворота вновь «выстрелила» кверху нога, и еще один человек, выронив пистолет, с тошнотворным хрустом врезался головой в прочный корпус автомобиля. Старший при этом все время дергал рукой, и Ира наконец догадалась, что он беспрерывно стрелял, хотя никаких выстрелов не было слышно, только какое-то слабенькое покашливание. Почему он так и не попал в незнакомца, составляло тайну, покрытую мраком. Тот схватил его и утянул внутрь машины, и что там происходило, Ира, слава Богу, не видела.

Автомобили проносились по набережной туда и сюда. Никто не обращал на происходившее никакого внимания. Может, и видели что-то сквозь мельтешение облепленных снегом дворников, но благоразумно предпочитали не замечать.

Ира не решалась встать: приподнялась на четвереньки и поползла к своему зонту, сиротливо колыхавшемуся у стены. Почти сразу по газону прочавкали те самые насквозь вымокшие кроссовки.

– Ну что, живы, Ирина Генриховна? – пробормотал насмешливый голос.

2

В дверь позвонили не так, как обычно звонила жена.

– Кто там?.. – замерев у двери, спросил Турецкий.

– Саша… – сдавленно долетело с площадки. – Открой…

Турецкий распахнул дверь, ожидая увидеть пяток спецназовских «Калашниковых», нацеленных ему в грудь. Иру действительно словно злые собаки кусали, но рядом с ней стоял всего один человек, и даже, кажется, не вооруженный. Он преспокойно отжимал лыжную шапочку, которую, по-видимому, перед тем полоскал в луже. На лестничный бетон струйкой сбегала вода. Человек не стал возражать, когда Ира бросилась к мужу, мгновенно промочив ему тенниску прикосновением набрякшего меха, и расплакалась у него на плече.

Саша почти внес ее в прихожую и растерянно сказал незнакомцу:

– Заходите, пожалуйста…

Тот не заставил себя упрашивать. Закрыв дверь, он стащил кожаную куртку и разулся. Ноги в черных шерстяных носках оставляли мокрые следы на линолеуме.

– Может, скажете, что случилось? – спросил его Турецкий. – Иру пока бесполезно расспрашивать.

Мужчина провел ладонью по совершенно седому ежику, плохо вязавшемуся с довольно молодым лицом, и пожал плечами:

– Четверо граждан с ухватками типичных шиловских коммандос собирались посадить твою благоверную в машину и куда-то препроводить. Вероятно, с целью покормить ужином в ресторане.

– И?.. – выговорил Саша, чувствуя, как сразу бешено застучало сердце.

Седой молча указал ему глазами на Иру. Турецкий поспешно высвободился из ее рук, принялся расстегивать вывалянную в грязи шубку, потом повел всхлипывавшую Иру в ванную. Пока он возился, незнакомец проследовал в кухню и, не спрашивая разрешения, поставил на плиту чайник.

– Сделай послаще, – сказал он, пододвигая появившемуся Турецкому самую большую из имевшихся на виду чашек. – Где в этом доме сахар? Пускай выпьет и ложится в кровать.

Ира была уверена, что не заснет, но горячий сладкий чай сделал свое дело, и она провалилась в сон почти сразу.

– Упомянутые граждане сидят во дворе, в своей машине, – без предисловий сообщил Турецкому незнакомец, когда они остались наедине. – Надеюсь, в ближайшие полчаса их там никто не найдёт.

– Что значит сидят?.. – Саша считал, что насмотрелся уже всякого, но чайник едва не выскочил у него из рук.

– Это значит, что у тебя под окошком стоит машина с четырьмя молодыми красивыми трупами, – мужчина покачал на пальце ключи. – Когда я отсюда уйду, загоню ее в Москву-реку. Или в Яузу. Еще не решил.

Саша вполне допускал, что ОНИ послали за женщиной далеко не самых продвинутых. Но все-таки четверых. «Господи, откуда принесло этого типа?!» Он поставил чайник и спросил:

– А ты кто?

– Киллер, – прозвучало в ответ. – Наемный убийца. Ты с такими, как я, на одном поле не садишься.

Турецкий тихо опустился на табуретку. Киллер взял чашку и с видимым удовольствием стал глотать обжигающий чай.

Мысли Турецкого ринулись полоумным галопом. Киллер. Причем не какая-нибудь дешевка, а профессионал класса люкс. У него за столом. Четверых в одиночку, да… Седой взял из вазочки кусок черствого бублика и стал его грызть, нимало не смущаясь пристальным взглядом Турецкого. Саше вдруг показалось, будто он уже где-то видел эту физиономию. Он сделал в воздухе неопределенный жест и спросил полуутвердительно:

– А ведь мы где-то встречались?

Киллер кивнул.

– В Барашевском переулке. – Нагнувшись, он стащил мокрые носки и пристроил их на батарею сушиться: – У тебя сухих не найдется?

Саша механически отправился в комнату, чувствуя, как рушится мироздание. Ира спала, свернувшись клубочком и с головой закутавшись в одеяло. Господи. Наемный убийца. Который ее. От ЭТИХ. Который, между нами девочками говоря, и его в тот раз в переулке…

То есть уже полное сумасшествие.

Киллер натянул сухие носки, благодарно кивнул ему и доверительно сообщил:

– Мне на тебя, Александр Борисович, предлагают контракт.

Турецкий не особо привык бегать от драки и, как старый самбист, был далеко не дураком в рукопашной. Именно благодаря этому обстоятельству он мгновенно и со всей определенностью понял: у него не было ни единого шанса против седого светлоглазого человека, спокойно размешивавшего ложечкой чай. Ни единого шанса. Если этот человек захочет, он просто пошевелит рукой, и ложечка, купленная когда-то за шестьдесят копеек, с силой выстрела войдет Турецкому в глаз. Или в сердце. По выбору.

И тут на него вдруг снизошло просветление: Барашевский. Раннее утро… рюкзак… мамочка моя родная, шум отъезжающего автомобиля. Серия заказных убийств, от которых чуть не плакали в Петербурге.

Отгадка тайны грызла бублик, сидя напротив.

Откуда ему было знать, что киллер всего несколько минут назад разрешил свою собственную головоломку и понял, ЧТО подсознательно смутило его в неопровержимом досье, которое он изучал в Лисьем Носу. Почерк родного ведомства, вот как это называлось. Тогда в переулке он оказался, в общем, случайно. И в драку ввязался больше оттого, что весьма не любил, когда у него перед носом начинали размахивать ножичками всякие сопляки. Турецкого он узнал только потом, когда все уже отгремело. И тот вовсе не показался ему похожим на продажную шкуру, хотя мало ли кто на кого не похож. Зато сегодня он, что называется, вышел в масть. Ухватки бывших коллег он распознал бы за версту. А потом их старший дал ему окончательное подтверждение. Когда надрывался от боли на заднем сиденье темно-зелеленого «форда».

Киллер вдруг велел тоном, не терпящим возражений:

– Давай, тащи финики.

– Какие финики? – медленно спросил Саша. Во рту было противно и сухо.

– Рассказывай, говорю, почему я не должен тебя убивать.

Все-таки кухни– это совсем особенные места. На кухнях сами собой произносятся вещи, которые ни за что нельзя выговорить, к примеру, в гостиной. Позже Саша удивлялся собственному безрассудству, но в тот момент он просто взял да и вывалил киллеру абсолютно все. Кажется, он бегал между холодильником и плитой, размахивая руками. Киллер внимательно слушал, не перебивая и не задавая вопросов. Он мог бы произнести неплохую ответную речь, но с его понятиями о здоровом образе жизни подобная откровенность как-то не совпадала.

– Все? – спросил он, когда Саша опустошенно умолк. Турецкий кивнул. Киллер забрал с батареи не успевшие просохнуть носки, сунул их в карман и поднялся.

– Выйду на связь денька через два, – сказал он, направляясь в прихожую. – Проверю, что ты мне тут наплел.

Умом Саша понимал, чем могли обернуться для него результаты проверки. Странно, но его это почти не волновано. Он только спросил:

– Как тебя звать?

– Алексеем.

Когда за ним клацнул замок, Турецкий прислонился к двери спиной и некоторое время стоял, закрыв глаза. Из-под двери дуло, взмокшая спина быстро остывала. У него было такое ощущение, будто совсем рядом, обдав ледяным ветерком, промчалась лавина. И не задела его.

3

Слушай, Сашок, черт знает что! – взволнованно говорила Романова, когда Турецкий позвонил ей, чтобы выяснить координаты Тимофеева. Тот проживал в области, а с областными у нее были давно налаженные связи. Но Александра Ивановна, что было совершенно на нее непохоже, не дала ему и рта раскрыть.– Выловили из Москвы-реки «ауди», машина, кстати, давно числится в розыске…

– Это не того типа из Останкино? – напомнил Турецкий.

– Да нет же, – раздраженно ответила Романова, – там «БМВ» была. Да ты дай договорить. А в машине четыре трупа. Никакой крови. Первое впечатление– хулиган побил четверых лбов, те умерли от испуга, а он погрузил их в машину и утопил. Что же это такое делается, это прямо чудеса какие-то!

– Успокойся, Шура. Можешь дело спокойно приостановить ввиду недорозыска обвиняемого и никого не искать. Кажется, я где-то об этом слышал, причем до того, как машина утонула. Я тебе потом расскажу. А сейчас, может быть, ты мне поможешь найти одного типа из Можайска…

4

Слава Грязнов привычным жестом повернул ключ в замке почтового ящика. Как всегда, была бесплатная газета «Экстра-М», которую он, не читая, отдавал жене на хозяйственные нужды, затем выпал конверт. Служебную почту Слава получал у себя в агентстве, значит, это было что-то личное.

Он прочел обратный адрес: Приморский край, пос. Ольга, ул. Арсеньева, 7. Грязновой 3. Н.

Письмо было адресовано Грязнову Вячеславу Ивановичу.

Слава только вздохнул.

«Конечно, волнуется тетя Зина, а что я ей отвечу», – думал он, поднимаясь по лестнице.

Несколько дней назад он с оказией передал во Владивосток письмо для тетки. Написал, что дяди в Москве сейчас нет, потому что он ездит по военным округам и налаживает там художественную самодеятельность. Выдумка была не очень удачной, но ничего другого ему в голову не пришло. Он с ужасом думал, что скажет тете Зине, если с дядюшкой что-то случится. Что случайно погиб по время репетиции? Чушь какая-то!

Придя домой, он распечатал конверт и вынул оттуда две газетные вырезки и аккуратно сложенные тетрадные листочки в клетку, исписанные круглым, явно женским почерком:

«Здравствуй, дорогой племянничек Славочка!

Письмо твое получила, спасибо. У нас все по-прежнему, погода только опять испортилась, третий день с утра туман такой, что с крыльца Белкину конуру не видать. Читаю, как ты про Гришеньку пишешь, а слезы так и катятся, очень я за него переживаю. Это хорошо, что ты написал, а то я и адрес куда-то твой задевала, теперь буду писать часто. Села было сразу отвечать, а только почта у нас не скоро заработает: аэродром совсем размок, и суда не швартуются.

А вчерась зашла к нам соседка Нюра, я ей письмо твое прочла, она и посоветовала, что ихний Володька письмо во Владик отвезет,– когда поедет. Вот теперь и пишу. Володька у Сережки-корейца шофером работает, во Владик ездит.

Еще вчера я в клуб ходила, тоже там письмо читала. Все слушали, а Борис Захарыч обижался: чего, мол, он черт-те где у вас там самодеятельность поднимает, а в Ольге сезон никак не откроют. Это он для виду, сам небось доволен, что наш Гриша всех там подучит, слава-то про Ольгу пойдет.

Я, конечно, тоже радуюсь, да только что-то сердце у меня не на месте. Все кажется, не случилось ли там с Гришей чего. Очень я за него волнуюсь. А то в газетах пишут про разные нападения, про бандитов. Ты уж старайся, береги дядю»..

Тут Грязнов-племянник оторвался от письма, с минуту вдумчиво глядел через окно на серые московские сумерки, тяжело вздохнул, потянулся было к телефону, покачал головой и опять принялся читать.

«Скажи ему, чтоб побыстрее возвращался, передай, что все мы его тут ждем не дождемся. В гостях, как говорится, хорошо, а дома лучше. Это хорошо ты сделал, что написал, только пускай и он чего-нибудь мне черкнет. Ты хоть и пишешь, что у него все в порядке, а хочется от него самого получить весточку. Скучаю я по нём очень. На огороде делать теперь нечего, целыми днями дома, разве к кому схожу к соседкам. У нас как раз асфальт от шоссейки аж до клуба сделали, так что теперь грязь не месим. Так что пусть Гриша приезжает, будет теперь к своему клубу по хорошей дороге ходить.

Это все Сережка-кореец, который забегаловку в порту держит. Ну, ты эту нашу примечательность знаешь, дядька тебя водил. Там дым коромыслом у него вовсю: прошлую неделю погода вдруг хорошая установилась – жарища, как летом. Я к Анисимовым через порт ходила, упарилась вся. Мимо «Тигра» иду, смотрю, машин японских штук десять: понаехали и из Чугуевки, и даже какие-то корейцы из Находки.

А как погода испортилась, я одна дома кукую. Хорошо хоть газета у нас своя появилась, «Коренной дальневосточник». Посылаю Грише две статьи из нее, про новый порт и про попа Аввакума, ему надумали памятник ставить.

Про памятник здесь идет спор, где ставить. Одни говорят – в бухте, куда первые переселенцы причалили, другие – ближе к устью Аввакумовки. А чего, думаю, спорить, когда статуи-то нет еще и в помине. Да и кто его знает, как этот поп выглядел. Портретов с него не рисовали, а фотографии тогда, поди, и не было. Но уже, говорят, какому-то скульптору во Владике заказали.

Телевизор совсем плохо показывал, я его и не включала, а вчерась пришел ко мне какой-то бородатый парень, корреспондент из Москвы, выспрашивал про театр – историю нашего поселка писать хочет. А я-то толком и рассказать ничего не могу – так, с пятого на десятое. Был бы Гриша дома, он бы рассказал как следует. Это он умеет, да ты и сам, Славик, знаешь; какой у тебя дядька. Вот этот корреспондент и спросил, чего, мол, телевизор не смотрите. Не работает, говорю. А он говорит, сейчас посмотрим. Раз-раз – и починил.

Чуть не забыла про главное. В районе новый коэффициент дали и пенсию в полтора раза подняли. Хорошо, конечно, народ доволен, но уж как-то это странно.

А вообще, Славик, поговаривают наши, что все это неспроста. Что тут твой дядя Гриша ко всему этому руку приложил. Вот я и думаю, а может, оно и правда. Может, твой дядя Гриша попал к какому-то высокому начальству. Язык у него подвешен лучше некуда, а ведь он и так человек ВИДНЫЙ (это слово было специально подчеркнуто). Так вот я и подумала, может, оно и верно говорят. Ты стороной узнай, как там и что. Только про этот вопрос дяде не сказывай, а то заругается.

Ну, хватит писать, а то рука устала.

Заходил дружок Гришин, участковый Федор Степаныч, справлялся, приедет ли он к началу охоты.