Текст книги "Ошибка президента"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Ох ты Господи! Товарищ капитан, а может, мне написать заявление, что, мол, ничего не имею против, что сам виноват? Если по чести сказать, так ведь Витька-то прав был, наверно. Не знаю. Но уж очень я вашего брата мента, милиционера то есть, прошу прощения, побаиваюсь.

– За что же вас Станиславский ножом пырнул? Требовал, чтобы вы милицию уважали? – сыронизировал Василий Васильевич.

– Не-е, – протянул Шевченко. – Хотел, чтобы я рассказал про одно дельце. Я-то видел, а он – нет. Он ведь, знаете, в детстве как начитался книжек про пионеров-героев, так и верит во всю эту романтическую хренотень.

– И что же вы видели? – спросил капитан Сивыч.

– Да я и так слишком много рассказал, хватит.

Шевченко демонстративно перевернулся на другой бок – лицом к стенке, показывая, что разговор окончен.

– Послушайте, Шевченко, – нашелся капитан, – я вижу, вам не безразлична судьба вашего друга, я имею в виду Станиславского. Я обещаю вам, что сделаю все возможное, чтобы ему уменьшили срок наказания, если все расскажете.

– Уменьшили! – проворчал Шевченко. – С пяти лет до четырех с половиной. Знаю я вас. Выпустите совсем! Вот и все. Вот он придет ко мне – своими ногами, без охраны, Тогда, может, и скажу.

– Но… – начал капитан Сивыч.

– И чего вы так гоношитесь из-за этого Гамика. Подумаешь, одной падалью меньше, – проворчал Шевченко.

Василий Васильевич уже хотел было встать, но последнее замечание Шевченко заставило его сесть на место. По его представлениям, Шевченко не знал и ниоткуда не мог узнать о смерти Карапетяна. Взрыв прогремел в ту самую ночь, когда произошла его драка со Станиславским. После этого Шевченко не выходил из больницы, а первые два дня и вовсе провел в реанимации.

– Откуда вы знаете, что Карапетян погиб? – спросил капитан Сивыч.

– Откуда-откуда… – проворчал Шевченко и повернулся к нему лицом. – От верблюда! Мы с Витькой видели, как он в машину садился. Только я хотел к нему подойти, поговорить по душам, объяснить, что и как… А тут и рвануло.

– Так вы это видели оба?

– Ну да, – подтвердил Шевченко.

– Но вы же говорили, что Станиславский этого не видел.

– Нет, товарищ капитан, – Шевченко заговорщицки подмигнул, – я-то туда чуть раньше приходил – один.

– И что же вы видели? – Сивыч даже удивился, почувствовав, как у него, опытного работника милиции, вдруг забилось сердце.

– Что видел, про то скажу, когда Витек придет, – твердо стоял на своем упрямый Шевченко, и, сколько ни старался Василий Васильевич, больше он ничего не смог из него выжать.

Глава тринадцатая ШЕВЧЕНКО И СТАНИСЛАВСКИЙ

1

– Ну и дела, Александра Иванна! – с порога начал капитан Сивыч.

– Погоди, Василь Василич, отдышись, – остановила его Романова. – У нас для тебя тоже есть хорошие новости. Люба, – позвала она секретаршу, – сделай, пожалуйста, чаю. Чашек-то хватит на всех?

– Мне бы сейчас чего покрепче. – Висилий Васильевич обвел взглядом собравшихся в кабинете Романовой на очередную оперативку. – Ну, обойдемся и чаем.

– Нашли убийцу Карапетяна, – сообщила Романова, – в Калуге среди своих земляков скрывался. И вот сейчас Анатолий Федорович с ним разбирается.

– Молчит гад, – заметил Шведов.

– Сашок, надо бы и тебе его допросить, – обратилась Романова к Турецкому, – все-таки банкир.

– Да какой он банкир! – вступил в разговор начальник 2-го отдела МУРа подполковник Нелюбин. – Если он банкир, то я президент США! Так, вывеска одна. А реально – шантаж. Тут дело ясное.

– Если догадки не подтверждаются фактами, дело не может быть ясным, – заметил Моисеев, который, как криминалист и законник, не мог согласиться с такими заявлениями.

– Не знаю, – покачал головой Сивыч, – у меня складывается совершенно другое впечатление.

2

Сразу же после разговора с Шевченко в больнице капитан Сивыч отправился в СИЗО к Станиславскому. Тот полностью подтвердил показания Шевченко. В тот день Гамик не дал им ни копейки, да еще и припугнул, чтобы дебоширили покруче, а то выгонит их ко всем чертям. Уходить из теплой квартиры не хотелось. Но и дебош что-то не получался – не было настроения. И ночью, где-то уже после полуночи, Шурка Шевченко пошел к Гамику просить на водку.

Подходя к подъезду, он увидел, что рядом с припаркованной у дома машиной возится какой-то мужик. Шурка еще удивился про себя – нашел время ремонтом заниматься – не видать же ничего, хоть выколи глаз. А впрочем, кому какое дело…

Войдя в подъезд, он сразу же понял, что пришел не вовремя. Гамик стоял на лестнице и дико ругался со своим приятелем, другим армянином, жившим этажом ниже. Шевченко подождал некоторое время, но ссора не утихала.

Тогда, рассудив, что в таком настроении от Гамика ничего хорошего ожидать не приходится, Шевченко решил вернуться домой – на Мыльников.

Они посидели с Витькой, выпили «Оригинального», попробовали поругаться. Настроения не было. Витька расстроился и стал проклинать всех на свете – Гамика, Щурку, самого себя, свою судьбу и беспутную жизнь.

В конце концов, он потребовал, чтобы Шевченко сделал еще одну попытку. Шурка заартачился, и тогда они пошли вдвоем, хотя обычно на связи с Гамиком был именно Шевченко.

Завернув во двор, они услышали, как кто-то вышел из подъезда. В слабом свете уличного фонаря они отчетливо различили приземистую фигуру Карапетяна. Он подошел к машине.

– Гамик! – крикнул Шевченко.

Бежать после многих дней беспробудного пьянства они не могли. И это их спасло.

Не обращая внимания на их крики, Гамик открыл дверцу машины, сел в нее, завел мотор и тронулся с места.

И тут машина внезапно превратилась в яркий огненный шар. Шевченко и Станиславский были еще достаточно далеко от машины и отделались лишь испугом.

Потрясенные, они вернулись домой. Пересчитали деньги, Шурка пошарил на кухне и нашел в ящике у Сережи Ройтберга завалившуюся тыщу. Отправились в круглосуточную коммерческую палатку и купили «Оригинального». Выпили. Тут-то все и началось.

Шурка рассказал Витьке, что видел мужика, который возился около машины.

– Это же машина Гамикова дружка, с которым он ругался, – сказал Станиславский.

– Но его-то я знаю! – ответил Шурка. – Другой это был.

Тут-то собутыльники и смекнули, что Шурка видел, как в машину подкладывали бомбу. А дальше началось! Станиславский требовал, чтобы Шевченко немедленно шел в милицию. Шевченко идти не хотел, и тогда Станиславский, у которого внезапно, возможно под действием напитка, проснулась гражданская совесть, стал обзывать его «отщепенцем», «ублюдком» и еще почему-то «фабрикантом» и «дерьмократом». Но когда он дошел до того, что Шевченко «продал советский народ мафии», тот не выдержал. Началась драка – теперь уже настоящая, такая, какой хотел от них Гамик. И закончилась она трагически.

– Кого же он там видел? Приметы? – спросил Нелюбин.

– Кавказец? – гнул свою линию Шведов.

– Шевченко молчит. Требует, чтобы дело Станиславского прекратили, даже заявление написал, что не имеет к тому претензий и сам во всем виноват, – объяснил Сивыч.

– Ишь ты как у них – один за всех, все за одного, – ухмыльнулась Романова. – Ну что ж, раз так, может, и прекратим. Гляди-ка, есть еще у нас принципиальные люди. Да ты слышал, Сашок, – обратилась она к Турецкому, как будто выражение «принципиальные люди» ей что-то напомнило. – Меркулов вроде уже в Москве.

3

Меркулов вернулся в Москву только накануне. Он еще был полностью погружен в свои казанские дела и продолжал думать о «братве», которая держит в руках целые заводы и фабрики на территории Татарстана, когда в его кабинет влетел растрепанный Саша Турецкий.

– Константин Дмитриевич, – с порога крикнул он, – надо поговорить!

– Саша, за тобой что, гнались? – поинтересовался Меркулов. – Какой-то ты сегодня взъерошенный.

– Будешь тут взъерошенным, когда творится такое, – ответил Турецкий.

– Это вообще-то верно, – согласился Меркулов. – Что, снова взорвали какого-нибудь банкира?

Турецкий подошел к Меркулову и сказал тихо и серьезно:

– Константин Дмитриевич, я вам доверяю, как себе. Надо что-то делать. Стране грозит хаос, понимаете? Кое-кто хочет захватить власть.

– Давай потише, Саша, – сказал Меркулов. – Ты не отмечал вчера ничего? Какой-то ты сегодня странный.

– Константин Дмитриевич, да я серьезно. Мне тут позвонил мой школьный товарищ, он сейчас в войсках спецохраны.

– Это что за спецохрана такая? Он у Корсикова, что ли? В Службе безопасности Президента?

– Нет, Корсиков – президентская охрана, вроде милиции, скажем так. А он у Шилова в спецохране, это своего рода кремлевское КГБ. Так он мне рассказал, что на Президента было уже несколько покушений.

Меркулов только покачал головой:

– Если ты серьезно, то что тогда орешь? Вот Шура Романова не доверяет всем, без исключения, сотрудникам своего ведомства, и я, между прочим, тоже к этому склонен. Такие времена пошли…

Турецкий закурил и стал подробно излагать все, что только что узнал от Дроздова.

4

– Скверно, – выслушав рассказ Турецкого, сказал Меркулов. – А что показала экспертиза?

– Экспертиза показала то, что надо. Помимо собственно «тонусина» в капсулах содержался какой-то очень сильный аллерген, название я забыл, Константин Дмитриевич, да не в этом суть, – сказал Турецкий.

– Не в этом, – согласился Меркулов и продолжил мысль: – А в том, каким образом он туда попал.

Оба замолчали. Турецкий и Меркулов знали друг друга давно, с тех пор как еще совсем молодой и зеленый Турецкий после окончания института попал стажером в Мосгорпрокуратуру к тогда еще старшему следователю Меркулову. И теперь им не надо было перебрасываться фразами, они думали об одном. Подменить лекарство, которое регулярно принимает Президент, мог только человек, который близко с ним общается. Кто-то из своих. Фаина Петровна? Вряд ли. Она сама чуть не стала жертвой нового покушения. Значит, она и понятия не имела об опасности, которую представляла собой безобидная на вид капсула «тонусина». Остается кто-то из охраны.

– Кстати, – спросил Меркулов, – начальник войск спецохраны Шилов был в самолете?

– Нет, его не было. И полет готовил его зам – полковник Руденко, – уверенно ответил Турецкий, – Вадим об этом упоминал. Но в самолете старшим по званию был он сам – именно поэтому он допустил врача к Президенту. И на нем лежала ответственность за этот полет.

– То есть в случае чего… – начал Меркулов.

– Его бы наказали первым.

– Красивая картина получается.

– Это еще не все, Константин Дмитриевич, – продолжал Турецкий. – Через час после прилета было совершено нападение на этого врача, племянника жены Президента.

5

– Одного я не могу понять, Саша, почему Точилин поверил Дроздову? – покачал головой Меркулов, когда Саша закончил. – Ведь где гарантия того, что самый старший из спецохраны и не провернул этого дела? Я бы сначала десять раз подумал.

– Верно, Константин Дмитриевич, – согласился Турецкий, – но ведь именно Дроздов пропустил его к Президенту, чтобы сделать укол. Если бы он сам готовил эту акцию – ни за что бы не пропустил.

– Может быть, может быть, – покачал головой Меркулов.

– А Точилин через три дня провел анализ капсул «тонусина» у себя в лаборатории. Он ведь знал, что дело идет по-крупному и ему постараются помешать, потому и заменил две капсулы «тонусина» на другие – взятые из личной аптечки Президента у него дома. И положил в кейс, который нарочно набил разной устаревшей документацией, давно никому не нужными бумажками. В общем, поступил грамотно.

– А кто еще знает о результатах анализа, да и вообще обо всей этой истории? – задумчиво спросил Меркулов.

– Результаты известны только Точилину и Дроздову, если не считать теперь и нас с вами, Константин Дмитриевич, – ответил Турецкий.

И Турецкий, и Меркулов понимали, что положение сложилось более чем серьезное. Три отчаянных покушения на Президента не удались всякий раз по чистой случайности. В последний раз, над Атлантикой, его враги уже действовали наверняка. Если бы не оказавшийся в правительственном самолете Женя Точилин со своими американскими препаратами, если бы не решительность Дроздова, не побоявшегося взять на себя большую ответственность, в России, внезапно лишившейся Президента, безусловно началась бы полная дестабилизация.

– Они внедрили своих людей даже в состав спецохраны. Кто-то же подменил эти капсулы.

– Да, Константин Дмитриевич, тут без пол-литра не разберешься. Хоть в агентство к Грязнову обращайся. Может, эти Шерлоки Холмсы нам чем-нибудь помогут?

– Ты что, серьезно, Саш?

– Да нет, я шучу.

Глава четырнадцатая ПАССАЖИР С ПАРОМА «ИЛЬИЧ»

1

Возвращаясь домой, Турецкий снова подумал про Славу Грязнова и только тут поймал себя на том, что почему-то за последние два дня его мысли упорно возвращаются к Грязнову. Неужели он всерьез думает, что эта сыскная контора может чем-то помочь? Нет, вряд ли. И тем не менее он снова вспоминал Грязнова…

Чем больше он думал об этом, тем отчетливее проявлялась смутная мысль, которую он никак не мог облечь в слова. Срабатывала его особая интуиция, которая уже столько раз спасала жизнь ему самому и его близким. Каким-то образом Слава Грязнов был связан с Президентом России. Нет, не прямо, а в подсознании крутилась идея, которая никак не желала выплывать на поверхность. Грязнов… Президент… Что у них может быть общего?.. Турецкий потер виски. Или это только кажется…

Саша и не заметил, как оказался у дверей своей квартиры.

– Слушай, Ира, – сказал он вышедшей встретить его жене, – ты только не думай, что я схожу с ума. Скажи, Слава Грязнов как-то связан с нашим Президентом или мне это лишь кажется?

– Грязнов? – удивилась Ирина и задумалась. – Ну конечно! Помнишь, когда мы летом были вместе на пятидесятилетии Романовой, Слава говорил, что у него где-то, чуть ли не на Дальнем Востоке, есть дядя, который как две капли воды похож на Президента.

– Двойник! – воскликнул Турецкий. – Ну точно! А я никак не мог вспомнить! Ты у меня молодец!

– Спасибо, – усмехнулась Ирина, – а что мне еще остается?

2

За ужином Саша молча поглощал то, что ему положила Ирина. Он думал. Ох, соблазнительно было выписать грязновского дядюшку и в случае чего подстраховать Президента. Но пойдет ли на это Грязнов? И сам дядюшка? Дело ведь опасное. Очередное покушение может оказаться удачным, и тогда… Турецкий вовсе не был уверен в том, стал бы он подставлять на место главы России собственного дядю.

Ни Ирина, ни малышка дочурка не решались нарушить молчания, понимая, что папа думает. Внезапно резкий телефонный звонок вернул его к действительности.

– Спроси, кто там, – сказал Турецкий жене, – меня ни для кого нет, кроме… ну сама понимаешь.

– Тебя Романова, – сказала Ирина, передавая трубку.

– Да, Шура, – ответил он устало, но то, что он услышал, заставило забыть и об усталости, и о Грязнове, и о его дядюшке.

– Сашок, извини, что я отрываю тебя от ужина, – сказала Александра Ивановна, – но у нас очередное чепе: прямо в больнице убит Шевченко. Похоже, что ошибались мы насчет нашего Гамлета. Тут все не так просто. Я так думаю, это дело по твоей части.

3

Вечер был испорчен, но Ирина привыкла к этому и не сердилась. Она ведь знала, за кого выходила.

Турецкий рванул на Петровку, 38, где сегодня допоздна задержалась Романова, и от нее узнал все подробности по делу Карапетяна.

– Так ты думаешь, что Саруханов не убивал?

– Шевченко-то ведь видел того, кто подкладывал бомбу. Если бы Саруханов заранее все рассчитал, черта с два он бы устроил в доме скандал на весь мир. Подозрение-то сразу – на него.

– Откуда же они знали, что именно Карапетян сядет за руль?

– В том-то и дело, что их мог интересовать вовсе не Гамлет. Кому он вообще нужен? Другое дело – Саруханов, директор финансовой компании «Вера». Ну подумай сам, зачем ему убирать Карапетяна, да еще таким способом? Машину новую гробить? Заметь, свою.

– Значит, он скрывался не…

– Именно! – Шура сжала кулаки. – Он-то сразу понял, кто должен был подорваться, и сбежал. Ну, теперь он в Бутырке. Там его никто не достанет.

– Да ты, Шура, оптимистка, – заметил Турецкий.

– Меня другое волнует, – мрачно процедила Романова, – откуда они узнали, что Шевченко заговорил?

4

Разумеется, ничего радостного в том, что убиты люди, пусть даже один из них бомж, а другой жулик, не было. Равно как и в том, что совершено еще одно, правда сорвавшееся

покушение на банкира. Однако этот новый факт мог прояснить остальные. Турецкий вынул лист бумаги и написал: директор банка «Алтайский»; управляющий «Риэлти-банком»; генеральный директор «Яуза-банка»; руководитель финансовой компании «Тверьинвест»; директор банка «Витязь»; заместитель генерального директора «Универбанка».

На всех этих людей за последний месяц были совершены покушения, причем все удались. Теперь сюда можно было добавить и руководителя небольшой финансовой компании «Вера», который чудом остался жив.

Сомнений не было – гибель этих людей была связаны с их профессиональной деятельностью. Значит, надо найти в работе банков, которыми они руководили, что-то общее. Однако здесь Турецкий терялся. Сказать по правде, финансист из него был скверный, он в свое время так и не научился вести даже свой холостяцкий бюджет – хорошо, что теперь эти проблемы взяла на себя Ирина.

Саша хотя и был современным человеком, но никогда не интересовался курсом доллара и немецкой марки, а цены в магазинах он даже и не старался запоминать – какой смысл, когда они так быстро меняются. Поэтому, приходя в гости к матери, он был совершенно не в состоянии поддерживать увлекательнейший разговор о ценах, заменивший дежурную беседу о погоде.

Турецкий снова взглянул на список банков. Какое-то шестое чувство подсказывало ему, что убийства банкиров связаны между собой – на банки оказывают давление, но кто? Почему? С какой целью?

И почему этот листок с совершенно чуждыми ему названиями финансовых структур вдруг навел его на мысль о собственной жизни? Почему-то он испытывал ко всем ним странную злобу, будто они – эти финансисты – перебежали дорогу лично ему, Саше Турецкому.

Он не был бы следователем по особо важным делам, если бы не мог найти ответ. Этим ответом была Татьяна Бурмеева. Почему все хорошее достается вот таким?

Турецкий снова вспомнил Татьяну, и на миг ему показалось, что ради такой женщины он мог бы пожертвовать очень многим. Она показалась ему изломанной и хрупкой – заблудившимся ребенком, которого хочется взять на руки и приласкать. Саша старался отогнать от себя ее образ, но стоило ему вновь подумать о финансистах и банкирах, как он вспоминал фотографию – Татьяна и ее муж, коротышка и очкарик. Но нужно думать не об этом, а о том, как найти убийц Леонида Бурмеева.

Турецкий снова взглянул на листок. Итак, финансовая компания «Вера». Сергей Саруханов остался жив, и он, без сомнения, знает, кого следут бояться. Но заговорит ли он? Печальный опыт Шевченко показывает, что молчать нынче полезнее.

В полночь Турецкому опять позвонили. На этот раз Вадим Дроздов, очень озабоченный всем происходящим.

На следующий день оба старых школьных друга встретились на углу неподалеку от сыскного агентства «Глория».

5

Был солнечный осенний четверг. У причала стокгольмского порта Фрихамн стоял под погрузкой паром «Ильич». Беззаботные потомки викингов садились на него, собираясь полюбоваться архитектурными и прочими чудесами города на Неве, а заодно совершить набег на неприлично дешевые для них магазины бывшего Ленинграда. Взмыленные россияне (если верить загранпаспортам – все еще граждане СССР) возвращались кто откуда: туда-сюда сновали четверо озабоченных мужчин, каждый – с кипой автомобильных номеров под мышкой. Важным шагом проследовал бородатый шведский таможенник, за ним трусцой пробежала растрепанная русская девица. Она стрекотала по-английски, убеждая господина офицера, что вывозимый ею персональный компьютер ни в коем разе не подпадал ни под какие эмбарго. Таможенник, не слушая, величаво двигался к аккуратно сложенным коробкам и вертел на пальце складной нож с тремя десятками лезвий. Господин офицер желал удостовериться лично.

До отплытия оставалось сорок минут.

У человека, поименованного в паспорте Алексеем Снегиревым, особого имущества с собой не было. Только кожаная сумочка на поясе и видавший виды ярко-красный рюкзак. В нем лежал невесомый спальный мешок, в котором тем не менее можно было спать на антарктическом льду. Еще там был фотоаппарат, несколько пленок к нему, магнитола «Шарп» и кое-какая одежда. В том числе два потасканных спортивных костюма и далеко не новые кеды. Если бы эти костюмы попали в руки криминалистов, они нашли бы в них растительную пыльцу такого количества стран, что по ним хоть ботанику изучай. Но это вряд ли возможно.

Бородатый таможенник до половины вытащил из коробки процессорный блок и глубокомысленно изрек:

– Да. Это действительно похоже на модель тридцать три мегагерца, которую провозили здесь на прошлой неделе. Я удовлетворен, закрывайте.

И сам извлек из кармана толстый моток скотча, чтобы заклеить раскуроченную коробку. Девица растерянно улыбалась.

Человек, называвший себя Алексеем Снегиревым, тоже улыбнулся и пошел на корабль по длинному виадуку, обтянутому на случай дождя ярко-желтой синтетической тканью.

Билет у него был самый что ни на есть дешевый, и каюта располагалась глубоко в недрах парома. Собственно, это была даже и не каюта для пассажира, а закуток для водителя грузовика. Именно так значилось в плане корабля. Спускаясь вниз, Алексей Снегирев заглянул в случайно открытую дверь грузовой палубы и действительно заметил сквозь, щель гигантское мокрое колесо.

Его каюта располагалась еще ниже. В этом месте борт корабля уже изгибался к килю: потолок каюты был значительно шире пола, а спальная банка располагалась на уровне груди. Кроме банки в каюте имелись раковина, зеркало и кресло с лежавшим на нем пестрым буклетом, по-шведски повествующим о прелестях отдыха в Санкт-Петербурге. На полочке у зеркала, на самом видном месте, красовался конвертик для чаевых.

Алексей посмотрел в зеркало. На него доброжелательно взирал худой мужчина с коротким ежиком бесцветных волос, то ли пепельно-светлых, то ли совершенно седых. При люминесцентной лампе поди разбери. Глаза тоже были почти бесцветными, светло-серыми, словно вылинявшими. А ничего все-таки получилось, подумал о себе Алексей. Симпатичный. Где-то даже располагающий.

«В тебя когда-нибудь стреляли свои?»

А вот это было уже ни к чему. Глаза человека в зеркале начали меняться. Теперь они смотрели словно сквозь линзы оптического прицела. Что-то рановато начала сказываться близость исторической родины…

Вечером, когда остались за кормой стокгольмские шхеры, он запер каюту и пошел прогуляться по кораблю. В первом же салоне крутили видеофильм. Алексей вошел в самый душераздирающий момент: молодые муж и жена, не вовремя заглянувшие в бар, стали свидетелями жуткого изнасилования. По всей видимости, остальные полтора или два часа супругам предстояло мучительно решать вопрос, давать или не давать показания в суде.

Его это не заинтересовало, и он двинулся дальше. Подышал воздухом, устроившись на верхней палубе за трубой и глядя, как пропадает за кормой огонек далекого маяка. Потом спустился обратно к себе и лег спать.

На другой день рано утром должна была состояться шлюпочная тревога. По сигналу колокола громкого боя пассажиру предписывалось потеплее одеться, надеть на себя спасательный жилет и смирно ждать, пока за ним придут и проводят к шлюпке номер такой-то. Колокол громкого боя действительно поднял бы и покойника, тем более что висел как раз напротив двери каюты. Алексей оделся, послушно завязал жилет и стал ждать, но никто за ним не пришел. Сняв жилет и раздевшись, он взял с полочки у зеркала фирменный конвертик для чаевых. Усмехнулся и подбросил его. Когда конвертик в конце концов упал на пол, в нем красовались четыре дыры. Алексей порвал его на мелкие части и выкинул в туалет.

Над водой начал вырастать Санкт-Петербург.

Алексей нашел на одной из пассажирских палуб обращенный вперед иллюминатор и простоял возле него три с половиной часа. «Ильич» прошел Морским каналом, осторожно пробрался сквозь узкости порта и, наконец, встал у причала.

Еще через некоторое время, легальнейшим образом миновав границу, Алексей Снегирев вскинул на плечи рюкзак и вошел в город, где его никто не встречал.

После суток на корабле тело просило движения, и он отправился на метро «Приморская» пешком: невзрачный, поджарый мужчина среднего роста, каких полно в любом городе мира. Вот только профессия у него была, какую ни в каких документах обычно не пишут.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КАЛИФ НА ЧАС

Большое массивное здание на площади Дзержинского, выстроенное еще до революции для акционерного общества «Россия», а в тридцатое годы надстроенное архитектором Щусевым, носит в путеводителях по Москве скромное название: «административное здание на площади Дзержинского». Но кто же во всем СССР не знает, какая «администрация» здесь располагается?!

Этот мрачный дом внушает страх, кажется, от одного его вида внутренне содрогнется и поежится каждый. Конечно, прошли те времена, когда со всей Москвы съезжались сюда по ночам черные воронки, привозя все новые и новые жертвы. Времена те минули, да навсегда ли… Правда, теперь мимо здания КГБ уже не пробегают поспешно, а просто проходят, но сердце все равно постукивает.

Однако есть в Москве люди, которые спокойно приходят на площадь, названную в честь железного Феликса. Для них этот мрачный массив – место работы. Каждое утро останавливаются здесь «Волги» с бегущим оленем на капоте, из них выходят серьезные люди с портфелями. Летом они в строгих костюмах, весной и осенью – в плащах и шляпах, зимой – в хороших драповых пальто с каракулевыми воротниками.

Что-что, а это Галя Крутикова знала прекрасно. Плащ, демисезонное или зимнее пальто, шинель, шапка, шляпа, фуражка – каждая из этих вещей имела для нее свое неповторимое лицо, отличное от других. Каждый предмет Галя помнила прекрасно и никогда бы не спутала с другим, как и лицо человека. Галя была гардеробщицей.

Ведь в КГБ работают не только майоры и полковники. Среди многочисленных служащих в этой солидной организации есть вахтеры, буфетчицы, электрики, механики по лифтам, уборщицы. Есть, конечно, и гардеробщики. Разумеется, всех этих людей, даже самого последнего дворника, проверяют по всем статьям, на каждого лежит папка с личным делом, в которую заносятся анкетные данные, вписываются все контакты, а на всякий случай и порочащие сведения, которыми в случае чего можно было бы воспользоваться как средством давления.

Каждый из работающих здесь прекрасно знает, что его жизнь видна кому следует как на ладони. Но они мирятся с этим, ведь сколько преимуществ дает служба в такой солидной организации – взять хотя бы прекрасные продовольственные заказы, где по очень скромным ценам можно приобрести деликатесы, о которых соседи и слыхом не слыхивали.

А отпуск, проведенный в отличных домах отдыха и санаториях?

Гале повезло. Она приехала в Москву из провинции, хотела поступить в МГУ. Не получилось. Пошла работать на завод, чтобы зацепиться в столице. А потом получила это место через одного знакомого…

Помимо заказов и отдыха в санаториях Гале досталось и кое-что неизмеримо более важное – временная прописка сменилась постоянной, койка в общежитии – хорошей комнатой совсем близко от работы, в Мыльниковом переулке. Так что на работу она обычно ходила пешком.

Вот и сегодня теплым сентябрьским днем она быстро шла по Кривоколенному переулку по направлению к площади Дзержинского. Было по-утреннему свежо, день обещал быть солнечным, начиналось бабье лето, но настроение у Гали было скверным.

Без пятнадцати восемь она уже была на рабочем месте. Надела синий форменный халат, причесалась перед зеркалом, подкрасила губы неяркой помадой – гардеробщица тоже должна выглядеть хорошо.

– Галка, ты чего марафет наводишь, хочешь жениха подцепить? – Это тетя Клава, старейшая работница учреждения, она подавала пальто и Берии, и Ежову, о чем иногда любила вспоминать: «Лаврентий Палыч, девчонки, был обходительный мужчина, вежливый, завсегда улыбнется, слово доброе скажет…»

– Да какие там женихи! – махнула рукой Галя. – Были женихи, да все вышли.

– Смотри, засидишься в девках, а потом кто возьмет перестарка, – наставительно заметила тетя Клава и ушла к себе на номера с 1000 и дальше.

Галя кусала губы. «Женихи! – с горечью думала она. – Как ухаживать, так ковриком стелется, а как жениться, так извините». И хотя она понимала, что ей грех жаловаться на товарища Потехина, ведь его трудами она получила это место, прописку, комнату, однако почему-то не чувствовала благодарности. А ведь с самого начала знала, что он женат и что людям его положения разводиться никак нельзя, это неизбежно отразится на карьере. Но что же делать теперь, когда выяснилось, что она беременна?..

В восемь открылась дверь и вошли первые посетители.

На улице было тепло, и многие, особенно кто на машинах, приехали без пальто, другие приходили в легких пыльниках, так что работа предстояла не очень-то напряженная. Не то что зимой, когда к концу дня руки совсем отвисают из-за тяжеленных зимних пальто. Но сейчас Галя не отказалась бы потаскать шубы и пальто на вате – подруги сказали, что от напряжения брюшного пресса зародыш может не удержаться внутри и все пройдет само собой.

К Гале подошел один из посетителей: зеленоватый короткий плащ из модной болоньи, небольшая шляпа со слегка загнутыми полями – импортное производство. Да и в лице этого человека было что-то ненашенское. «Нерусский»,– с уверенностью констатировала Галя, однако виду не подала – в здании на площади Дзержинского было принято скрывать свои мысли.

Она с вежливой полуулыбкой взяла плащ и шляпу. Безусловно, иностранное производство. Когда же у нас научатся шить нормальную одежду! А цвет! У нас сейчас все гоняются за болоньей как сумасшедшие, а цвет – синий да коричневый, а тут – совсем другое дело.

Уже вешая плащ на вешалку, Галя бросила взгляд на этикетку, пришитую с внутренней стороны воротника: Deutsche Demokratische Republik . Немец, значит. Хорошо у них там живут, в этой ГДР. Товарищ Потехин бывал во всех странах народной демократии и рассказывал, что немцы живут лучше всех. Так их жизнь описывал, что Галя только диву давалась, а вслед за ней и подруги, которым она все пересказывала. Она и сама мечтала съездить в ГДР или в Болгарию на Золотой Берег, да только служащим КГБ это было строжайше запрещено. Даже выезжая летом на отдых, Галя должна была информировать кого следует о том, где она находится и куда собирается ехать дальше. О ее отношениях с товарищем Потехиным, разумеется, кому следует также было известно, но Галю по этому поводу никогда не вызывали, значит, негласно давали добро.