Текст книги "Собрание сочинений в пяти томах. Том 2. Судья и его палач. Подозрение. Авария. Обещание. Переворот"

Автор книги: Фридрих Дюрренматт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

– Я ничего не могу поделать, – заявил он. – Видите, какой своевольный народ. Не верят в расторопность полиции. Сами желают творить правосудие. А какая была хорошая девочка Гритли! Все мы ее любили, – со вздохом добавил он. На глаза у него навернулись слезы.

– Разносчик не виновен, – сказал Маттеи.

– Тогда незачем было его арестовывать.

– Он и не арестован. Мы его взяли как свидетеля.

Председатель общины хмуро оглядел Маттеи.

– Вы только рады отвертеться. А мы что знаем, то знаем, – произнес он.

– Вам, как председателю общины, прежде всего надлежит обеспечить нам свободный выезд.

Не ответив ни слова, тот осушил еще стакан разливного красного.

– Что вы молчите? – раздраженно спросил Маттеи.

Председатель гнул свою линию.

– Разносчику несдобровать, – пробурчал он.

Комиссар заговорил без обиняков:

– Так легко это дело не пройдет. И отвечать будете вы, как председатель Мегендорфской общины.

– А вы кого отстаиваете? Похотливого убийцу?

– Прежде всего мы отстаиваем законность, а виновен он или нет – это вопрос иной.

Председатель сердито шагал взад-вперед по низенькому трактирному залу. Поскольку за стойкой никого не оказалось, он сам налил себе вина. И выпил так торопливо, что темные струйки побежали у него по рубашке. Толпа на площади все еще вела себя спокойно. Лишь когда шофер попытался запустить мотор полицейской машины, ряды сомкнулись теснее.

Теперь в зал пришел и прокурор. Он с трудом протиснулся сквозь толпу мегендорфцев. Вид у него был довольно помятый. Председатель общины струсил. Появление прокурора не сулило ничего приятного. Для него, как и для любого нормального человека, люди этой профессии были чем-то вроде пугал.

– Господин председатель, – начал прокурор, – ваши мегендорфцы, по-видимому, намерены прибегнуть к суду Линча. Я вижу только один выход – вызвать подкрепление. Это всех вас сразу образумит.

– Давайте попробуем еще раз поговорить с людьми, – предложил Маттеи.

Ткнув председателя указательным пальцем в грудь, прокурор пригрозил:

– Если вы немедленно не заставите их выслушать нас, тогда пеняйте на себя.

А церковные колокола уже били набат. К мегендорфцам со всей округи сбегались на подмогу. Явилась даже пожарная команда и заняла позицию против полицейских. Из толпы раздавались злобные выкрики: «Пакостник! Гад!»

Полицейские приготовились встретить нападение толпы, которая волновалась все сильнее, но сами были растеряны не меньше, чем мегендорфцы. Они привыкли наводить порядок, имея дело с заурядными происшествиями, здесь же они столкнулись с чем-то необычным. Но вдруг крестьяне разом утихли и замерли. Из дверей «Оленя», к которым вела каменная лестница с железными перилами, вышли прокурор с председателем общины и комиссаром полиции.

– Мегендорфцы, – воззвал председатель, – прошу вас, выслушайте господина прокурора Буркхарда.

Толпа никак не отозвалась на этот призыв. Местные жители, крестьяне и рабочие, хранили прежнее грозное молчание. Небо над ними тем временем подернулось отблесками заката; уличные фонари раскачивались вокруг площади, точно бледные диски луны. Мегендорфцы твердо решили заполучить в свои руки того, кто, по их убеждению, был убийцей. Полицейские машины, как громадные темные звери, возвышались над людским приливом, все вновь и вновь пытались высвободиться, но моторы, едва взревев, сейчас же глохли. Все ни к чему. Страшное событие этого дня нависло надо всем гнетущей безысходностью – над темными деревенскими кровлями, над площадью, над скопищем людей, как будто убийство отравило своим ядом весь мир.

– Граждане Мегендорфа, – тихо и нерешительно начал прокурор, но каждое его слово было слышно на всей площади. – Мы потрясены гнусным преступлением. Гритли Мозер убили… Мы не знаем, кто совершил это злодеяние…

Дальше прокурору не дали говорить.

– Выдайте нам его!

Замелькали поднятые кулаки, раздался пронзительный свист.

Маттеи как завороженный смотрел на толпу.

– Скорей звоните по телефону, Маттеи, – приказал прокурор. – Вызывайте подкрепление.

– Убийца – фон Гунтен! – закричал тощий долговязый крестьянин с обветренным, давно не бритым лицом. – Я сам его видел! Никто больше в ложбинку не ходил.

Это был тот крестьянин, который работал в поле.

Маттеи выступил вперед.

– Мегендорфцы, – крикнул он, – я – комиссар полиции Маттеи. Мы согласны выдать вам разносчика!

От неожиданности все замерли.

– Вы спятили, что ли? – не помня себя от волнения, прошипел прокурор.

– В нашей стране издавна повелось так, что приговор преступникам выносит суд. Он осуждает их, когда они виновны, и оправдывает, когда они невиновны, – продолжал Маттеи. – Вы же намерены подменить собою суд. Не станем доискиваться, есть ли у вас такое право, поскольку вы сами присвоили себе это право.

Маттеи говорил просто и внятно. Крестьяне и рабочие слушали внимательно, боясь упустить хотя бы слово. Маттеи уважительно обращался к ним, и они уважительно слушали его.

– Одного только я обязан потребовать от вас, как от всякого суда: справедливости. Мы, понятно, лишь в том случае можем выдать вам разносчика, если будем уверены, что вы хотите справедливости.

– Конечно, хотим! – выкрикнул кто-то.

– Чтобы по праву считать себя справедливым судом, ваш суд обязан выполнить одно условие. Вот оно: ни в коем случае не допустить несправедливости. Это условие вы обязаны соблюсти.

– Согласны! – крикнул рабочий с кирпичного завода.

– Значит, вы должны тщательно проверить, справедливо или несправедливо обвинять фон Гунтена в убийстве. Откуда взялось такое подозрение?

– Он уже раз сидел, – отозвался какой-то крестьянин.

– Конечно, это увеличивает подозрение в его виновности, – признал Маттеи. – Однако еще не доказывает, что он и есть убийца.

– Я его видел в ложбинке, – снова крикнул крестьянин с обветренным, обросшим щетиной лицом.

– Поднимитесь к нам сюда, – предложил полицейский комиссар.

Тот колебался.

– Иди, иди, Хайри. Чего трусишь? – крикнули ему из толпы.

Крестьянин все еще нерешительно поднялся на крыльцо. Прокурор и председатель общины отступили в коридор, так что Маттеи оказался на крыльце один на один с крестьянином.

– Чего вам от меня надо? – спросил тот. – Меня звать Бенц Хайри.

Мегендорфцы во все глаза смотрели на них. Полицейские спрятали резиновые дубинки. Они тоже затаив дыхание следили за происходящим. Деревенские ребята взобрались на лестницу, поставленную почти стоймя на пожарной машине.

– Господин Бенц, вы видели разносчика фон Гунтена в ложбинке, – начал полицейский комиссар. – Он один там был?

– Один.

– А вы чем там занимались, господин Бенц?

– Мы всей семьей сажали картофель.

– И с какого часа?

– С десяти. Мы и обедали в поле всей семьей, – пояснил крестьянин.

– И за все время никого не видели, кроме разносчика?

– Никого. Присягнуть могу – никого, – подтвердил крестьянин.

– Что ты там плетешь, Бенц? – крикнул из толпы рабочий. – Я в два часа проходил мимо твоего картофельного поля.

Еще двое рабочих подали голос. И они в два часа прокатили по ложбинке на велосипедах.

– Да, послушай, ты, олух, я тоже проезжал на возу через ложбинку! – закричал какой-то крестьянин. – А ты, сквалыга, и сам работаешь как проклятый, и семью мытаришь до седьмого пота. Мимо тебя сто голых баб пройдет, так ты все равно головы не подымешь.

Смех в толпе.

– Итак, не один только разносчик побывал в ложбинке, – уточнил Маттеи. – Но давайте разбираться дальше. Параллельно лесу идет шоссе в город. Кто-нибудь проходил по нему?

– Гербер Фриц проезжал, – отозвался кто-то.

– Верно, проезжал, – согласился толстый увалень, сидевший на пожарном насосе. – На возу.

– В котором часу?

– В два.

– От этого шоссе отходит лесная дорога к месту происшествия, – уточнил полицейский комиссар. – Вы кого-нибудь там видели, господин Гербер?

– Нет, – буркнул крестьянин.

– А не заметили, не стоял ли там автомобиль?

Крестьянин растерялся.

– Как будто стоял, – нерешительно промямлил он.

– Вы в этом убеждены?

– Да, что-то там виднелось.

– Может, красный спортивный «мерседес»?

– Очень может быть.

– Или серый «фольксваген»?

– Тоже может быть.

– Ваши ответы в высшей степени неубедительны, – заметил Маттеи.

– Правду сказать, я малость соснул на возу, – признался крестьянин. – Такая жарища всякого сморит.

– Тут я вынужден поставить вам на вид, что на проезжих дорогах спать не полагается, – внушительно заметил Маттеи.

– Лошади сами справляются, – возразил крестьянин.

Все засмеялись.

– Теперь вы наглядно убедились, какие трудности встанут перед вами как перед судьями, – подчеркнул Маттеи. – Преступление не было совершено в безлюдном месте. Всего на расстоянии каких-нибудь пятидесяти метров в поле работала целая семья. Будь члены этой семьи повнимательнее, несчастья могло бы не произойти. Но им даже в голову не приходила возможность такого преступления. Ни девочки, ни других прохожих они не видели. Разносчика они заприметили по чистой случайности. Возьмем теперь господина Гербера. Он дремал у себя на возу и потому не может дать ни одного мало-мальски точного показания. Вот как обстоит дело. Где же тогда улики против разносчика? Задайте себе этот вопрос. И, кстати, не забудьте одного обстоятельства, которое заведомо говорит в его пользу; ведь полицию-то уведомил он. Не знаю, как вы намерены действовать в роли судей, скажу вам только, как бы действовали у нас в полиции.

Полицейский комиссар сделал паузу. Он опять один стоял перед мегендорфцами, Бенц смущенно нырнул в толпу.

– Каждого подозрительного человека, невзирая на его положение, мы подвергли бы тщательнейшей проверке, прояснили бы малейшую улику. Мало того – в случае надобности мы включили бы в дело полицию других стран. Видите, какой у нас под рукой мощный аппарат для того, чтобы доискаться истины. В вашем же распоряжении нет почти ничего. Вот и решайте, как поступать.

Молчание. Мегендорфцы были озадачены.

– А вы и впрямь выдадите нам разносчика? – спросил тот же рабочий.

– Даю честное слово. Если вы все еще настаиваете на его выдаче.

Мегендорфцы колебались. Слова комиссара полиции явно произвели впечатление. Прокурор нервничал. Для него исход был неясен. Но вот и у него отлегло от сердца – какой-то крестьянин выкрикнул: «Берите его с собой». Мегендорфцы безмолвно расступились. Вздохнув с облегчением, прокурор закурил свою «Бриссаго».

– Вы действовали рискованно, Маттеи, – заметил он. – Представьте себе, что вам пришлось бы сдержать слово.

– Я знал, что до этого не дойдет, – небрежно бросил в ответ комиссар полиции.

– Надо надеяться, вы никогда не даете опрометчивых обещаний, которые потом приходится исполнять, – сказал прокурор, вторично поднес к сигаре зажженную спичку, попрощался с председателем общины и поспешил к машине, благо доступ к ней был открыт.

8

Маттеи поехал в город не с прокурором. Он пошел в автобус к разносчику. Полицейские потеснились. В машине было жарко – опустить стекла все еще не решались. Хотя мегендорфцы и дали дорогу, они по-прежнему толпились на площади. Фон Гунтен, съежившись, сидел за спиной шофера. Маттеи устроился рядом.

– Клянусь вам, я не виноват, – прошептал фон Гунтен.

– Конечно, – подтвердил Маттеи.

– Никто мне не верит, – прошептал фон Гунтен. – Полицейские тоже не верят.

Маттеи покачал головой.

– Это вам только кажется.

Но разносчик не унимался:

– Вы тоже не верите мне, господин доктор.

Машина тронулась. Полицейские сидели молча. За окнами было уже совсем темно. Зажженные фонари бросали снаружи золотые отблески на застывшие лица. Маттеи чувствовал у каждого недоверие к разносчику, все нарастающее подозрение. Ему стало жаль беднягу.

– Я вам верю, фон Гунтен, – сказал он и вдруг понял, что и сам убежден не до конца. – Я знаю, вы невиновны.

Навстречу побежали первые городские дома.

– Вас еще поведут на допрос к начальнику, вы наш главный свидетель, фон Гунтен, – предупредил полицейский комиссар.

– Понимаю, и вы тоже мне не верите, – опять прошептал разносчик.

– Ерунда.

Разносчик стоял на своем.

– Я это знаю, – тихо, чуть слышно твердил он, уставясь на красные и зеленые световые рекламы, которые, подобно причудливым созвездиям, сверкали теперь за окнами плавно скользившей машины.

9

Вот те события, о которых мне было доложено на Казарменной улице после того, как я восьмичасовым скорым вернулся из Берна. Это было третье убийство такого рода. За два года до того – в кантоне Швиц, а за пять лет в кантоне Санкт-Галлен тоже были зарезаны бритвой малолетние девочки. В том и в другом случае убийца как в воду канул. Я велел привести разносчика. Это был сорокавосьмилетний обрюзгший человечек, обычно, должно быть, наглый и болтливый, а сейчас насмерть перепуганный. В показаниях он сперва был четок. По его словам, он лежал на опушке, разувшись и поставив корзину с товарами на траву. У него было намерение завернуть в Мегендорф, сбыть там свой товар: щетки, помочи, лезвия, шнурки и прочие предметы; однако дорогой он узнал от почтальона, что Вегмюллер в отпуске и его заменяет Ризен. Это его смутило, и он пока что решил поваляться на траве; ему не впервой было сталкиваться с молодыми полицейскими, у этих молокососов рвение не по разуму. Так он лежал себе и дремал. Ложбинка расположена в лесной тени, мимо пролегает шоссе, неподалеку в поле трудилась крестьянская семья, тут же бегала собака. Обед у «Медведя» в Ферене был чересчур обильный – бернские колбаски и прочее; он вообще любитель вкусно поесть, да и средства позволяют, не смотрите, что он с товаром колесит по стране небритый, неухоженный, обтрепанный – наружность обманчива, торговлей вразнос можно неплохо заработать и даже накопить кое-что. Обед он сдобрил пивом, а уже лежа на травке, закусил двумя плитками линдтовского шоколада. Надвигающаяся буря и порывы ветра совсем его убаюкали, но очень скоро что-то разбудило его, как будто чей-то крик, пронзительный детский крик, и, когда он, еще не совсем очнувшись, бросил взгляд на долину, ему показалось, что и крестьяне в поле с удивлением насторожились, но не прошло и минуты, как они уже опять гнули спину, а собака кружила рядом. Верно, птица какая-нибудь, мелькнуло у него в голове, сова, что ли, кто их там разберет. Такое объяснение вполне его успокоило. Он опять задремал, но вдруг его поразило внезапное затишье в природе – тут он заметил, как потемнело небо, мигом обулся, повесил за спину корзину, при этом снова вспомнил про таинственный птичий крик, и ему стало как-то тревожно, как-то не по себе. Вот тогда он и решил лучше не связываться с Ризеном и махнуть рукой на Мегендорф: от него и всегда-то прибыль была плохая. Он надумал прямо вернуться в город, а чтобы сократить путь к железнодорожной станции, пошел лесной просекой и здесь наткнулся на труп убитой девочки. После чего сразу же опрометью побежал в Мегендорф, к «Оленю», и оттуда известил Маттеи. Крестьянам он не сказал ни слова из страха навлечь подозрение на себя.

Таковы были его показания. Я велел его увести, но пока не отпускать. Правда, прокурор не отдал распоряжения о предварительном заключении, однако у нас не было времени разводить церемонии. Его рассказ показался мне правдивым, но требовал дополнительной проверки, ведь фон Гунтен как-никак уже имел судимость. Я был в прегнусном настроении. Меня не оставляло неприятное чувство, что в этом деле с самого начала допущена фундаментальная ошибка, я не мог бы сказать какая, но просто чуял это профессиональным нюхом, а потому предпочел удалиться в свою «boutique»[45]45
  Здесь: контора, лавочка (разг. франц.).


[Закрыть], как я прозвал прокуренную комнатушку рядом с моим служебным кабинетом, велел принести из ресторана близ Сильского моста бутылку «шатонёф-дю-пап» и выпил подряд несколько рюмок. Не скрою, что в этой комнатушке всегда царил вопиющий беспорядок – книги и папки валялись вперемешку; правда, беспорядок был чисто принципиальный. Я считаю, что в нашем строго упорядоченном государстве обязанность каждого – создавать некие островки беспорядка, хотя бы и потайные. Затем я приказал принести снимки. На них было страшно, мучительно смотреть. После этого я принялся изучать карту местности, где произошло убийство. Сам дьявол не мог бы лучше подгадать. Явился ли убийца из Мегендорфа, из окрестных деревень или из города, пришел ли он пешком или приехал поездом – логически это было немыслимо установить. Любой вариант был возможен.

Пришел Маттеи.

– Мне искренне жаль, что вам напоследок пришлось повозиться с этим печальным делом, – сказал я.

– Такова наша профессия, начальник.

– Когда посмотришь на снимки, хочется послать всю эту историю к черту, – заметил я и сунул снимки обратно в конверт.

Я злился и с трудом скрывал свою досаду. Маттеи был моим лучшим комиссаром – видите, я никак не отвыкну от этого звания, оно мне больше по душе. Его отъезд в такую минуту никак меня не устраивал.

Он словно подслушал мои мысли.

– Мне кажется, лучше всего передать это дело Хенци, – заметил он.

Я колебался. Не будь это убийство на сексуальной почве, я бы сразу принял его совет. Любое другое преступление для нас куда легче распутывать; достаточно выяснить побудительные причины – безденежье, ревность, – и круг подозреваемых сам собой ограничится. В случае убийства на сексуальной почве этот метод отпадает. Допустим, отправился такой индивид в служебную поездку, заметил девочку или мальчика, вышел из машины – никто не увидел, не проследил, – а вечером он уже сидит у себя дома, то ли в Лозанне, то ли в Базеле, то ли еще где-нибудь, мы же топчемся на месте и не знаем, за что ухватиться. Я ценил Хенци, считал его толковым работником, но опыта ему, на мой взгляд, не хватало.

Маттеи не разделял моих сомнений.

– Хенци целых три года проработал под моим руководством, – доказывал он, – я сам ознакомил его со спецификой нашего ремесла и лучшего заместителя не могу себе представить. Он будет справляться с заданиями ничуть не хуже, чем я. Впрочем, завтра я еще буду здесь, – добавил Маттеи.

Я вызвал Хенци и приказал ему вместе с вахмистром Тройлером непосредственно заняться расследованием убийства. Он явно обрадовался – это было его первое самостоятельное дело.

– Поблагодарите Маттеи, – проворчал я и спросил, каково настроение рядового состава. Мы форменным образом плавали в этом вопросе, ни за что не могли ухватиться, ничего до сих пор не добились, и было крайне важно, чтобы подчиненные не почувствовали нашей неуверенности.

– Они убеждены, что мы уже поймали убийцу, – заявил Хенци.

– Разносчика?

– Их подозрения не лишены оснований. В конце концов, за фон Гунтеном уже числится преступление против нравственности.

– С четырнадцатилетней, – вставил Маттеи, – это совсем другое…

– Хорошо бы подвергнуть его перекрестному допросу, – предложил Хенци.

– Успеется, – возразил я. – Не думаю, чтобы он имел какое-то отношение к убийству. Просто он внушает антипатию, а отсюда недалеко до подозрения. Но это, господа, не криминалистический, а чисто субъективный довод, и мы не можем безоговорочно принять его.

С этим я отпустил обоих, причем настроение у меня ни на йоту не улучшилось.

10

Мы включили в работу весь наличный состав. В ту же ночь и на следующий день обследовали все гаражи, не обнаружатся ли в какой-нибудь машине следы крови; то же самое было проделано с прачечными. Затем мы установили алиби всех лиц, которые когда-либо привлекались к ответственности по соответствующим статьям. Наши сотрудники побывали с собаками и даже с миноискателем в том лесу под Мегендорфом, где произошло убийство. Они обшарили все мелколесье в поисках следов, а главное – в надежде найти орудие убийства. Они обследовали участок за участком, спускались в глубь ущелья, шарили в ручье. Найденные предметы были собраны, лес прочесан до самого Мегендорфа.

Против обыкновения я сам поехал в Мегендорф, чтобы принять участие в расследовании. Маттеи тоже явно нервничал. Стоял приятнейший весенний день, нежаркий, безветренный, но наше мрачное настроение не рассеивалось. Хенци допрашивал в трактире «Олень» крестьян и заводских рабочих, а мы направились в школу. Чтобы сократить путь, прошли прямо по лужайке с плодовыми деревьями. Некоторые были уже в полном цвету. Из школы доносилось пение: «Возьми мою ты руку и поведи меня». Спортивная площадка перед школой пустовала. Я постучался в дверь того класса, откуда раздавалось пение, и мы вошли.

Хорал пели девочки и мальчики, дети от шести до восьми лет. Три младших класса. Учительница перестала дирижировать, опустила руки и встретила нас настороженным взглядом.

Дети смолкли.

– Фройляйн Крум?

– Чем могу служить?

– Гритли Мозер училась у вас?

– Что вам угодно от меня?

Фройляйн Крум была сухопарая особа лет сорока с большими, полными затаенной горечи глазами.

Я представился и обратился к детям:

– День добрый, детки!

Дети с любопытством уставились на меня.

– Добрый день! – ответили они.

– Красивую песню вы только что пели.

– Мы разучиваем хорал к погребению Гритли, – пояснила учительница.

В ящике с песком был макет острова Робинзона.

По стенам висели детские рисунки.

– Что за ребенок была Гритли? – нерешительно спросил я.

– Мы все ее очень любили, – вместо ответа сказала учительница.

– Умненькая?

– Большая фантазерка.

– Можно мне задать детям несколько вопросов? – все так же нерешительно спросил я.

– Пожалуйста.

Я вышел на середину класса. У большей части девочек были еще косички и пестрые фартучки.

– Вы, верно, слышали, какая беда случилась с Гритли Мозер, – начал я. – Я из полиции, я там начальник, все равно что командир у солдат, и моя обязанность – найти того, кто убил Гритли. Я говорю с вами не как с детьми, а как со взрослыми. Тот, кого мы ищем, – больной человек. Так поступают только больные люди. Болезнь в том и состоит, что они заманивают детей в лес или в погреб, ну, словом, куда-нибудь, где можно спрятаться, и там их мучают. Это случается довольно часто. У нас в кантоне за год было двести таких случаев. Иногда доходит до того, что эти люди замучивают ребенка до смерти. Так оно и было с Гритли. Конечно, таких людей нужно запирать на замок. На свободе они могут причинить много зла. Вы спросите, почему мы не запираем их, чтобы не случилось такого несчастья, как с Гритли. Да потому, что их нельзя распознать. Болезнь у них запрятана внутри, снаружи ее не видно.

Дети слушали затаив дыхание.

– Вы должны мне помочь, – продолжал я. – Нам непременно нужно найти этого человека, иначе он опять убьет какую-нибудь девочку.

Я подошел еще ближе к ребятам.

– Гритли не рассказывала, что кто-то чужой заговаривал с нею?

Дети молчали.

– За последнее время вы ничего не заметили странного в Гритли?

Нет, ничего такого они не заметили.

– Не видели ли вы последнее время у Гритли каких-нибудь вещей, которых раньше у нее не было?

Дети не отвечали.

– Кто был лучшей подругой Гритли?

– Я, – прошептала крохотная девчушка с каштановыми волосами и карими глазами.

– А как тебя зовут? – спросил я.

– Урсула Фельман.

– Значит, вы с Гритли были подружками?

– Мы сидели за одной партой.

Девочка говорила так тихо, что мне пришлось нагнуться к ней.

– Ты тоже ничего особенного не замечала?

– Нет.

– И никто не встречался Гритли?

– Да нет, встречался, – ответила девочка.

– Кто же?

– Только не человек.

Ее ответ озадачил меня.

– Что это значит, Урсула?

– Ей встречался великан, – еле слышно сказала девочка.

– Великан?

– Ну да, – подтвердила девочка.

– Ты хочешь сказать, она встретила очень высокого человека?

– Нет, мой папа тоже высокий, только он не великан.

– Какого же роста был тот человек?

– Как гора, – ответила девочка. – И весь черный.

– А он, великан этот, что-нибудь дарил Гритли? – спросил я.

– Да, – ответила девочка.

– Что же он дарил?

– Ежиков.

– Ежиков? Каких таких ежиков, Урсула? – спросил я, окончательно сбитый с толку.

– Весь великан был набит ежиками, – объяснила девочка.

– Да это же глупости, Урсула, – попытался я возразить, – у великанов не бывает ежиков!

– Этот великан был ежиковый.

Девочка твердо стояла на своем. Я возвратился к кафедре учительницы.

– Вы правы, фройляйн Крум, – сказал я. – По-видимому, Гритли в самом деле была большой фантазеркой.

– У этого ребенка была поэтическая душа, – ответила учительница, устремив печальные глаза куда-то вдаль. – Простите, нам нужно еще прорепетировать хорал к завтрашнему погребению. Дети поют недостаточно стройно.

Она дала тон.

– «Возьми мою ты руку и поведи меня», – снова запели дети.

11

Допрос мегендорфцев в трактире «Олень», где мы сменили Хенци, тоже не дал ничего нового, и под вечер мы возвращались в Цюрих ни с чем. В полном молчании. Я слишком много выкурил сигар и выпил местного вина. А вы ведь знаете свойства этих молодых красных вин! Маттеи, насупившись, сидел рядом со мной в глубине машины, и только когда мы уже спускались к Рёмерхофу, он заговорил:

– Не думаю, что убийца – житель Мегендорфа. Скорее всего, преступления в кантоне Санкт-Галлен и в кантоне Швиц совершены им же. Картина убийства совпадает в точности. Не исключено, что его местожительство – Цюрих.

– Возможно, – согласился я.

– Он либо автомобилист-любитель, либо коммивояжер. Ведь видел же крестьянин Гербер машину, которая стояла в лесу.

– Гербера я сам допрашивал сегодня. Он признался, что спал очень крепко и ничего толком не видел, – заявил я.

Мы снова замолчали.

– Мне очень неприятно покидать вас в самый разгар следствия, – заговорил он неуверенным тоном. – Но я никак не могу нарушить контракт с иорданским правительством.

– Вы летите завтра? – спросил я.

– В три часа дня, через Афины, – ответил он.

– Я вам завидую, Маттеи, – сказал я совершенно искренне. – Я бы тоже предпочел быть начальником полиции у арабов, а не у нас в Цюрихе.

Я высадил его у гостиницы «Урбан», где он проживал с незапамятных времен, а сам отправился в «Кроненхалле», где пообедал под картиной Миро[46]46
  Миро Хоан (1899–1937) – испанский живописец и художник-декоратор, один из ведущих – наряду с С. Дали – представителей магического сюрреализма.


[Закрыть]. Это мое обычное место. Я всегда сижу там, и обед мне подвозят на столике.

12

Около десяти вечера я еще раз заглянул на Казарменную улицу и, проходя мимо бывшего кабинета Маттеи, наткнулся в коридоре на Хенци. Он уехал из Мегендорфа еще днем, и мне следовало бы выразить по этому поводу недоумение, но, раз уж я поручил ему дело об убийстве, вмешиваться было не в моих правилах. Хенци – уроженец Берна – был честолюбив, но популярен среди подчиненных. Женившись на девице из семейства Хоттингеров, он перемахнул из социалистической партии к либералам и успешно делал карьеру, кстати, теперь он принадлежит к свободомыслящим.

– Никак не сознается, мерзавец, – сказал он.

– Кто это? – спросил я и остановился. – Кто не сознается?

– Фон Гунтен.

Для меня это было неожиданностью.

– Вот как – конвейер?

– Полдня бьемся. Если понадобится, просидим всю ночь. Сейчас его обрабатывает Тройлер, – пояснил Хенци. – Я вышел на минутку глотнуть свежего воздуха.

– Любопытно взглянуть, что у вас там творится, – заметил я и вошел в бывший кабинет Маттеи.

13

Разносчик сидел на жестком канцелярском табурете, а Тройлер придвинул себе стул к письменному столу, долго служившему Маттеи, и расселся, закинув ногу на ногу, подперев голову рукой. Он курил сигарету. Протокол вел Феллер. Мы с Хенци остановились на пороге. Разносчик сидел к нам спиной и потому не заметил нас.

– Не убивал я, господин вахмистр, – прошептал разносчик.

– Я это и не утверждаю, я только говорю, что это возможно, – возразил Тройлер. – Прав я или нет, будет видно потом. Начнем по порядку. Значит, ты удобно расположился на опушке?

– Так точно, господин вахмистр.

– И заснул?

– Совершенно верно, господин вахмистр.

– Как же так? Ты ведь собирался в Мегендорф.

– Я очень устал, господин вахмистр.

– А зачем ты выспрашивал у почтальона насчет полицейского в Мегендорфе?

– Хотел знать, что к чему, господин вахмистр.

– А для чего?

– У меня просрочен патент. Так я хотел знать, как там обстоит дело с полицией.

– Как же там обстояло дело?

– Я выяснил, что в мегендорфском участке сидит заместитель. И побоялся туда идти.

– Я тоже заместитель, – сухо заметил полицейский. – Значит, меня ты тоже боишься?

– Так точно, господин вахмистр.

– Только из-за этого ты и решил не ходить в деревню?

– Так точно, господин вахмистр.

– Неплохая версия, – похвалил Тройлер, – может, найдется еще другая, получше, а самое главное – правдивее.

– Я сказал правду, господин вахмистр.

– А не хотел ли ты выспросить у почтальона, где находится полицейский – далеко или поблизости?

Разносчик недоверчиво посмотрел на Тройлера.

– Не понимаю, господин вахмистр.

– Ну как же, – благодушно пояснил Тройлер, – тебе нужно было узнать наверняка, что в Роткельской ложбинке нет полиции. Ты ведь поджидал девочку. Так я полагаю.

Разносчик с ужасом уставился на Тройлера.

– Да я никогда ее в глаза не видел, господин вахмистр, – в отчаянии закричал он, – хоть бы и видел, все равно не мог я это сделать. Я же был не один в ложбинке. На поле работали крестьяне. Верьте мне, я не убийца!

– Я тебе верю, – умиротворяюще сказал Тройлер. – Но пойми ты, мне же надо проверить твой рассказ. Ты говорил, что, отдохнувши, собрался вернуться в Цюрих, а сам пошел в лес?

– Буря надвигалась, и я решил сократить путь, господин вахмистр, – объяснил разносчик.

– И при этом наткнулся на труп девочки?

– Да.

– И не притронулся к нему?

– Нет, господин вахмистр.

Тройлер помолчал. Я не видел лица разносчика, но чувствовал его страх. Мне было жаль его. Однако я и сам начал верить в его виновность, может быть, потому, что мне хотелось найти наконец виновного.

– Мы забрали у тебя всю одежду и дали взамен другую. Ты соображаешь, фон Гунтен, для чего мы это сделали? – спросил Тройлер.

– Понятия не имею, господин вахмистр.

– Для бензидиновой пробы. А ты знаешь, что такое бензидиновая проба?

– Нет, господин вахмистр, – растерянно пролепетал разносчик.

– Это химическая проба для обнаружения следов крови, – объяснил Тройлер со зловещей безмятежностью. – Мы обнаружили на твоей куртке следы крови Это кровь убитой девочки.

– Я… я споткнулся о труп, господин вахмистр, – простонал фон Гунтен. – Это было ужасно!

Он закрыл лицо руками.

– Ты умолчал об этом, конечно, только от страха!

– Совершенно верно, господин вахмистр.

– И хочешь, чтобы мы и тут тебе поверили?

– Я не убийца, верьте мне, господин вахмистр, – в отчаянии молил разносчик. – Позовите доктора Маттеи, он знает, что я говорю правду. Прошу вас, позовите его.

– Доктор Маттеи больше не будет заниматься этим делом. Он завтра улетает в Иорданию.

– В Иорданию? Я не знал об этом, – прошептал фон Гунтен.

Он умолк и уставился в пол. В комнате была мертвая тишина, только тикали часы и на улице изредка проезжали машины.

Тут вступил Хенци. Прежде всего он затворил окно, затем уселся за стол, весь благоволение и предупредительность, только настольную лампу подвинул так, чтобы она освещала разносчика.