Текст книги "Большое время [= Необъятное время]"

Автор книги: Фриц Ройтер Лейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 5
СИД НАСТАИВАЕТ НА ДЕВУШКАХ-ПРИЗРАКАХ

Когда я беру газету и начинаю ее читать, то мне мерещатся призраки, крадущиеся между строчек. Призраками, должно быть, полон весь мир. Мне кажется, они столь же бесчисленны, как песчинки на берегу.

Ибсен

Мой дружок из времен королевы Елизаветы упер руки в боки и стал учить нас правилам хорошего тона, как компанию буйных детей, которые слишком уж расшумелись.

– Так вот, милостивые господа, вы находитесь на Станции Восстановления и тут пока что я хозяин. Чума на все ваши операции! Мне плевать, если рухнет все мироздание и больше не будет Меняющегося Мира, но ты, воинственная дева, должна передохнуть и выпить еще немного вина и лишь затем продолжить свое повествование. Мы же тем временем позаботимся о твоих спутниках. И пусть никто не задает никаких вопросов. Бур, любезнейший, сыграй-ка нам что-нибудь веселое.

Каби немного успокоилась, даже позволила Сиду по-дружески обнять себя и только проворчала: «Ну ладно, Толстобрюх».

Затем, под звуки мелодии «Прогулки выхухоли», которой я научила Бура, девушки подошли к внеземлянам и все мы разбились на пары.

Тут я хотела бы отметить, что очень многое из того, что рассказывают в Меняющемся Мире о Станциях Восстановления, попросту не соответствует действительности, а девять десятых из того, что есть на самом деле, никто не знает. Солдаты, которые входят в нашу Дверь, жаждут приятно провести время – это само собой; но на самом деле они тяжко изранены – изранены их души и сердца. Конечно, бросается это в глаза не сразу.

Можете мне поверить, операции во времени – это не шуточки, и найдется едва ли один из сотни, кто может выдержать, когда его вырывают из его собственной жизни и делают настоящим Двойником, осознавшим свою сущность то есть Демоном – не говоря уже о Солдатах. В чем нуждается это искореженное и взбудораженное создание, только что вырвавшееся из боя? В личности, которая будет за ним ухаживать, сочувствовать ему и латать на нем дырки; и оказывается очень хорошо, если эта личность противоположного пола, – это даже важнее, чем принадлежность к одному биологическому виду.

На этом держится наша Станция и таким распутным образом мы делаем наше дело, да и другие Станции Восстановления и Пункты Развлечения тоже.

Слово «Развлекатель» может сбить с толку, но мне оно нравится.

Развлекатель – будь он парень или девушка – должен быть не только партнером в танце – хотя и это обязательно. Нужно быть сиделкой и психологом, актрисой, и мамочкой родной, этнологом и еще множеством специалистов с очень замысловатыми названиями – а еще надежным другом.

Никто из нас не умеет всего этого в совершенстве. Но мы стараемся изо всех сил. И когда звучит вызов, Развлекателю приходится позабыть все свое недовольство и печаль, зависть и ревность – не забудьте, мы ведь живые люди, да еще с обостренными эмоциями, – потому что сейчас все отметается в сторону, кроме одного: ПОМОГИ И НЕ СПРАШИВАЙ, КОМУ ТЫ ПОМОГАЕШЬ!

И на самом деле хороший Развлекатель никогда не задумывается, кому предстоит помочь. Тому, кому сейчас нужнее. Вот и сейчас у меня не было сомнений в том, что я должна подойти к Илли, потому что лунянин был заброшен чересчур далеко во времени от своего дома, хотя мне было не очень легко бросить Эриха, но Эрих, в конце концов, был среди антропоидов.

Илилихису был нужен кто-нибудь, кто бы ему посочувствовал.

Мне нравится Илли, и не только потому, что он похож на помесь паукообразной обезьянки и персидской кошки – хотя, если подумать, это красивое сочетание. Он мне сам по себе нравится. Так что, когда он явился, весь дергающийся и истерзанный после этой чертовой операции, ясно было, что именно мне следует его опекать. Могу себе представить, что моя бедная речь и невежество в делах Мира Перемен вызывает массу сальных шуточек. Но скажите мне, может ли моя связь с Илли быть какой-нибудь, кроме как платонической?

У нас, должно быть, завалялось на складе несколько октопоидных девушек, да и нимф – Сид сказал, что не помнит и надо бы посмотреть, – но Илилихис и Севенси высказались в пользу настоящих людей, и я знала, что Сид смотрит на это дело аналогично. Мод пожала руку Марку и направилась к Севенси («А у тебя крепкие копыта, парень» – она подхватывает мои выражения, как, впрочем, и все остальное), хотя Бур, сидевший за роялем, метнул через плечо неодобрительный взгляд в сторону Лили. Он имел в виду, что это ей бы следовало заняться внеземлянином, потому что Марк серьезно пострадал и нуждался в попечении живого человека. Но всем, кроме Бура, было яснее ясного, что у Брюса и Лили дело завернулось круто и их беспокоить следовало в последнюю очередь.

Эрих демонстрировал, как он тяжко оскорблен тем, что я его бросила, но я-то знала, что это напускное. Он гордится тем, как управляется с девушками-призраками и любит пускать пыль в глаза; а у него это действительно получается очень ловко, если вас не коробит это слово. (Да и кому временами не хочется поскакать козленком?) Так что Сид извлек графиню со склада – изумительный экземпляр блондинки в узкой юбке из белого атласа, с белым султаном, ниспадающим с миниатюрной шляпки, по внешним данным сто очков форы и Мод, и Лили и мне хотя и прозрачная, как сигаретный дым. Эрих щелкнул перед нею каблуками и предложил руку, а затем гордо проводил до кушетки – он в черном, она в белом – и начал своей немецкой трепотней вдувать в нее жизнь; встряхивать головкой, сверкать своими зубками и блистать остроумными речами. Наконец, она стала отзываться на его флирт, а туманная дрема в ее глазах сменилась хищным огоньком, и глаза эти сфокусировались на Эрихе. Тут мне стало ясно, что Эрих счастлив и рейхсвер может им гордиться. Мне больше не надо было беспокоиться о моем маленьком коменданте.

Марку досталась греческая гетера по имени Фрина; полагаю, что это не та самая, что, должно быть, все еще выступает в своем знаменитом стриптизе в Афинах. Марк пытался оживить ее, предложив отхлебнуть своего шотландского с содовой, хотя по тем взглядам, которые он время от времени бросал, у меня сложилось впечатление, что он предпочел бы начать осаду Каби. Сид задабривал воинственную деву высококалорийным хлебом и оливками вместе с вином, а еще я с изумлением обнаружила, что Док ведет оживленную и содержательную беседу с Севенси и Мод, быть может, сравнивая надписи на Северо-Венерианских отмелях. Бур перешел к «Пантере», а Брюс и Лили, облокотившись о рояль, улыбались друг другу очень нежно, но словами они обменивались в час по чайной ложке.

Илли перестал их разглядывать, отвернулся и проскрипел мне:

– Животные в одежде – это так впечатляет, дорогая. Как будто вы все ходите со знаменами!

Может, в этом сравнении что-то и было, хотя мои знамена спокойно можно было носить в Великий пост – серые, цвета древесного угля, юбка и свитер. Он посмотрел своим щупальцем на мое лицо, чтобы увидеть, как я улыбаюсь, и ласково проскрипел:

– Не кажусь ли я тебе, Греточка, скучным и неинтересным из-за того, что у меня нет знамен? Еще один Зомби из прошлого, удаленного на миллион лет, такой же серый и безжизненный, как сегодняшняя Луна. Не то что когда она была настоящей задумчивой сестрой-планетой, изобилующей воздухом и водой и перистыми лесами. А может, ты испытываешь ко мне тот же странный интерес, как я к тебе, девушке из моего будущего, удаленного на миллион лет?

– Илли, ты просто прелесть, – я слегка шлепнула его. Заметив, что его мех еще нервно подрагивал, я решила послать подальше Сида со всеми его приказами. Надо бы прокачать Илли, чем они там занимались с Каби и сатиром. Не годится вытащить его за миллион лет от дома и заткнуть рот. Ну а кроме того, я любопытна.

Глава 6
КРИТ, ОКОЛО 1300 Г. ДО Н.Э.

Дева, Нимфа и Мать считаются на острове вечной царствующей Троицей, и Богиня, которой поклоняются в каждой из трех этих ипостасей, как Молодой Луне, Полной Луне и Старой Луне, является главенствующим божеством.

Грейвс

Каби отпихнула к Сиду блюдо с хлебом и оливками и, когда он вопросительно поднял свои кустистые брови, коротко кивнула ему, подтверждая, что именно это она и хотела сделать. Она поднялась и как бы встала в позу. Все разговоры быстро утихли, даже беседа Брюса и Лили. Лицо и голос Каби более не были напряжены, как прежде, но и спокойствия в них не было.

– О, критяне! Горе! Горе! Весть печальную несу я. Критским женам подражая, Ты снеси ее достойно! Развернув свое орудье, Уловила я тотчас же шорох камышей прибрежных. Мы втроем к стене метнулись И беспомощно следили, Как орудье наше тает в тепловом луче змеином! Осознав, что в западне мы, Вас я вызвала тотчас же.

Не понимаю, как у нее это получается, но факт остается фактом – Каби умудряется говорить стихами и по-английски, когда ей представляется, что она должна сообщить нечто важное. При этом ей почти не нужно времени для подготовки.

Бур утверждает, что все древние облекали свои мысли в рифмованные строфы так же непринужденно, как мы произносим отдельное слово, но я не вполне уверена в уровне Виксбургской филологии. Хотя с чего бы мне удивляться таким вещам, если вот сейчас прямо передо мной Каби вовсю вещает в стихах.

– Я надеялась, однако, погубить суда дорийцев, Захватив у Змей оружье. Мы с друзьями в тыл зашли к ним, – Пусть сатир и лунный житель по рождению мужчины – Силы духа им хватило, чтобы следовать за мной. Вскоре мы нашли засаду. Это Змеи; но обличье И доспехи у критян они украли!

Тут поднялся негодующий ропот, потому что у наших головорезов, бьющихся в Войне Перемен, есть свой кодекс чести, как мне говорили Солдаты. Правда, я развлекательница, и мне не стоит говорить, что я об этом думаю.

– Тут же нас они узрели, – текла речь Каби. – Смертоносный залп раздался. Словно воющее пламя, Их лучи средь нас метались, И лунянин потерял свое щупальце, сражаясь За тебя, Богиня Крита. Попытались мы укрыться За холмом крутым песчаным, Уводя погоню к морю. Что открылось нашим взорам! Корабли критян тонули иль еще горели в море Погребальными кострами. Вновь дорийцы нас повергли! Змеи в том им помогали, Скрывшись под чужой личиной.

– Вкруг тех остовов горящих Черные суда сновали, Как навозные жуки над своей гниющей тризной, Но на сей раз их добычей Стали критские герои.

Взморье тихое залито было солнцем в час заката, Но тревожно дуновенье было Бури Перемен! Глубоко внутри меня Измененья нарастали. Раздвоение сознанья с ужасом я ощутила; Вкруг меня тугой петлею жизни линия свивалась; на руке, что меч сжимала, родинка вдруг появилась… О, Трехликая Богиня!…

Голос Каби задрожал и Сид протянул к ней руку, пытаясь успокоить, но она вновь собралась с духом.

– О Богиня, дай мне силы Рассказать все, что свершилось. Мы спустились в волны моря, Чтоб на дне спастись от смерти. Но едва нырнуть успели, Как лучи тепла мелькнули, Превратив прохладный сумрак В белый и ревущий Тартар. Но, я помню, вам сказала, что нажать успела «вызов»; И внезапно Дверь явилась, Глубоко во мраке моря. Как испуганные рыбки Рвутся к выходу из сети, Так и мы в нее влетели, И поток воды за нами.

Когда-то на чикагском Золотом пляже Дэйв показывал мне, как работают ловцы жемчуга; вспомнив это, я поняла ощущения Каби при виде Двери, открывшейся в темной глубине.

– То был Хаос – на мгновенье. Дверь захлопнулась за нами. Вовремя пришло спасенье! Там куда было теснее, чем на Станции у Сида. Обитал там лишь волшебник, Старый лысый Бенсон-Картер. Он избавил от воды нас И сообщил о нас он Центру. Мы устроились как дома в Экспресс-комнате уютной.

Разложил скафандр свой Илли, чтобы тот обсох немного. Но коротким был наш отдых. Мы взглянули на Хранитель. Он сверкал, переливаясь, изменяясь, расплавляясь! И лишь только Бенсон-Картер прикоснулся, Как без чувств упал он навзничь – Смерть таилась там, коварна… Пустота стала сгущаться, Подступая все теснее; Вас на помощь я позвала, Не теряя даром время.

Она перевела дыхание.

– Осознать я не успела, Что так вкрадчиво вползало В нашу комнату; однако Мысль пришла, что это змеи Грязный ход свой проложили к Станциям уединенным, паутинку ту нащупав, Что сквозь космос нас связала…

Все молчали в оцепенении. Такая реакция была естественной: оказалось, на нас могли напасть в святая святых – нашем жилище, и я видела, что все восприняли это так же болезненно, как и я. Может быть, за исключением Брюса и Лили, которые все еще держались за руки и обменивались нежными взорами. Я решила, что они относятся к той категории людей, которых опасность делает смелыми, в отличие от меня. Я-то начинаю бояться сразу за двоих.

Каби продолжала:

– Вижу, поняли вы чувства Те, что нас обуревали, – Если б только мы сумели, Связи с миром мы прервали; Интроверсия могла бы Оградить нас от вторженья. Но к Хранителю, однако, не могли мы подступиться Раскалившись, он предстал нам Грудой огненных шаров! Так сидели мы, прижавшись, Тесной кучкой, ожидая, что вот-вот Пустота вкруг нас сомкнется! Между тем я продолжала вызывать вас…

Я изо всех сил зажмурила глаза, но только лучше увидела их троих и сжимающуюся вокруг них Пустоту. (Ну, а наш-то еще работает? Да, Биби Мириам.) То ли поэзия виновата, то ли нет, но рассказ этот меня потряс.

– Бенсон-Картер, умирая, Тоже думал он, что это – все Змеиные проделки. И он знал, что смерть все ближе, Так что шепотом чуть слышным, Рассказал мне, что должны мы, Не нарушив ни на йоту, Семь голов нажать у смерти, Твердо помня о порядке: От замка по ходу солнца, Один, три, пять, шесть, два, четыре, Семь; и после остается полчаса на все, не боле. Как нажмешь все семь ты кнопок, Больше к ним не прикасайся, Лишь спеши убраться дальше, Не давай себе поблажки.

Тут я ничего не поняла и не было признаков, что хоть кому-нибудь было понятно; впрочем, Брюс что-то шептал Лили. Я вспомнила, что видела черепа, инкрустированные на бронзовом сундуке. Я глянула на Илли и тот утвердительно шевельнул одним щупальцем и слегка развел в стороны два других, желая показать, что да, Бенсон-Картер действительно говорил что-то в этом роде, но он, Илли, мало что в этом смыслит.

– Но и многое другое прошептал он перед смертью, – продолжала Каби. Все секретные приказы, Потому что не за нами, чтоб спасти нас, он был послан, А свое, в строжайшей тайне, выполнял, когда услышал Мой отчаянный призыв. Сид, к тебе он так стремился, Чтоб троих гусар, всех в черном, Демонов со знаком смерти, Взять с собою, лишь дождавшись Совпаденья ритмов Станции с Вселенной – А затем попасть в Египет, В ту эпоху, когда Цезарь, уж последний, Правил Римом обреченным. Мы должны вмешаться в битву Возле города, что назван Александрией Фракийской, Изменить весь ход той битвы, В клочья разорвав презренных Змей и прихвостней змеиных!

– О прости меня, Богиня, Вижу я, как направляла Ты мой шаг нетвердый, Когда думать я посмела, что в немилость я попала – Ведь тогда не поняла я, Что сказать ты мне хотела, Родинкой меня пометив. А теперь нашли мы Сида, Принесли сюда оружье и парфянские личины, Вынести мы их успели для гусаров этих черных; Обреченными на гибель мы себя уже считали, Когда ваша Дверь явилась И сжимаясь, Пустота нас изрыгнула… О Богиня, пусть навечно Молоко в груди иссохнет! Только ненависть и злоба пусть клокочут там навеки! И возмездие всем Змеям, месть сладчайшая в Египте За твой остров Крит, Богиня!

Тот рев, от которого мои плечи невольно дернулись к ушам, исходил не от Каби – она уже завершила свой спектакль – а от Сида. Мой миленький так побагровел, что мне захотелось напомнить ему, что от апоплексического удара здесь умереть так же легко, как в Меняющемся Мире.

– К дьяволу! Будь я проклят, если позволю этому продолжаться! Кабисия Лабрис, ужели ты настолько безумна, чтобы предлагать такое! И что это ты лепечешь про замки, часы, черепа и кнопки? Что за мешанина, что за болтовня, что за фокусы-покусы! И что это за оружие, о котором ты трещишь?

Я так понимаю, оно в этом ублюдочном медном гробу?

Она кивнула. Когда дар поэзии покинул ее, оказалось, что она совершенно выжата. Ее ответ прозвучал, как далекое фальшивое эхо.

– Там только небольшая тактическая атомная бомба.

Глава 7
ВРЕМЯ РАЗМЫШЛЯТЬ

Спустя примерно 0.1 миллисекунды (одну десятитысячную часть секунды) радиус огненного шара составляет около 45 футов, а его температура порядка 300000 градусов. В это мгновение его яркость, если наблюдать с расстояния 10000 ярдов (5.7 мили) превосходит яркость Солнца, наблюдаемую с поверхности Земли, примерно в 100 раз… огненный шар расширяется очень быстро, достигая максимального радиуса 450 футов менее чем через секунду после взрыва.

Лос Аламос

Да, братцы, тут все завопили, включая и меня – кроме Каби и двух внеземлян. Может показаться странным, что люди из эпохи Перемен, способные пронизывать время и пространство и работать вне космоса, которые знают, по крайней мере понаслышке, об оружии из далекого будущего, таком, скажем, как «мыслебомба», способны удариться в панику от угрожающей им маленькой примитивной безделушки из середины 20 века. Что ж, мы вели себя так же, как повел бы себя атомщик, если бы к нему в лабораторию приволокли бенгальского тигра – не хуже и не лучше.

Хоть я в физике и полная тупица, но знаю, что огненный шар по размерам побольше нашей станции. Не забудьте еще, что помимо бомбы, нам не так давно выпала еще порция ужасов, о которых мы не успели забыть, особенно то, что Змеи пронюхали, как попасть на наши Станции, как расплавить и уничтожить Хранители. Не говоря уже об общем впечатлении сначала Санкт-Петербург, а потом Крит, – что вся Война Перемен оборачивается против Пауков.

И все же, где-то в глубине сознания, я была потрясена тем, насколько сильно мы запаниковали. Волей-неволей мне пришлось признать, что все мы были в состоянии, очень похожем на то, в котором находился Док, разве что бутылка еще не стала нашим прибежищем.

Да и так ли уж хорошо мы последнее время контролировали количество выпитого?

– Выбросьте ее! – завизжала Мод, отпрянув от сатира, и отбежала подальше от бронзового сундука. Бур, наслушавшись рассказов о том, что они там собирались проделать в Экспресс-комнате, когда было уже слишком поздно, зашипел:

– Господа, мы должны интровертироваться, – он крутанулся на своем сиденье у рояля и придвинулся к контрольному дивану. Эрих, с побелевшим лицом, эхом вторил ему:

– Gott in Himmel, ja! – не обращая внимания на унылую, забытую графиню, которая все еще держала пустой винный бокал с гравированной на нем розой.

Мне стало не по себе, потому что интровертироваться – это много хуже, чем попасть в волчий капкан. Считается, что интроверсия настолько крепко запирает Дверь, что даже Ветры Перемен не могут проникнуть сквозь нее – но при этом вы становитесь полностью отрезанными от космоса.

Мне никогда не приходилось разговаривать с кем-нибудь, чья Станция была интровертирована.

Марк спихнул Фрину с колен и рванулся вслед за Мод. Призрачная гречанка, теперь уже вполне материализовавшаяся, оглянулась вокруг в сонном ужасе, судорожно схватившись за застежку хитона. Ненадолго я отвлеклась от происходящего вокруг, глядя на нее; мне никак было не отогнать от себя мысль, испытывает ли там, на Земле, тот человек или зомби, от чьей жизненной линии отпочковался Призрак, хоть какие-нибудь смутные ощущения, когда происходит что-либо подобное сегодняшнему.

Сид остановил Бура, чуть не свалив его при этом с ног, и не позволил нашему игроку приблизиться к Хранителю. Сдавив его в своих медвежьих объятиях, он заревел Буру прямо в ухо:

– Судари, что с вами? Не лишились ли вы разума? Мод! Марк! Маркус!

Магдалена! Ради вас самих, руки прочь от этого гроба!

Мод смахнула с сундука одежду, и луки, и колчаны, и потащила его от бара, где он стоял, по направлению к Дверному сектору. Похоже было, что она собирается выкинуть его поскорее наружу, как только представится такая возможность. Марк тем временем суетился вокруг, то ли помогая ей, то ли пытаясь отобрать у нее сундук.

Они вели себя так, будто ни слова не слышали из сказанного Сидом, а Марк вопил:

– Отпусти, meretrix! Это будет ответ Рима парфянам на Ниле!

Каби глядела на них, вроде бы собираясь помочь Марку, но брезгуя ввязываться в драку с мере… ну, как это там у Марка по латыни – в общем, с потаскухой.

И тут наверху бронзового сундука я увидела эти семь поганых черепов, располагавшихся вокруг замка. Они были видны так четко, как будто под увеличительным стеклом, хотя обычно для моих глаз на таком расстоянии они представлялись чем-то вроде мутного кружка. Я совсем потеряла голову и рванулась в противоположную сторону, но Илли бережно схватил меня тремя щупальцами, и проскрипел:

– Успокойся, Греточка, не поддавайся панике. Стой спокойно, а то папочка тебя отшлепает. Ой, ой, вы, двуногие, совсем теряете голову, когда надо действовать.

В панике я протащила его невесомое тело несколько ярдов, но наконец немного пришла в себя и остановилась.

– Руки прочь, кому я сказал! – повторил Сид, по-прежнему ничего не предпринимая, и отпустил Бура, хотя и держал руку по-прежнему у плеча картежника.

Затем мой толстый приятель из Линн Регис уставился безумным взором в пустоту и неистово взревел, ни к кому не обращаясь:

– Проклятье, ужели вы полагаете, что я подниму мятеж против своих господ, дезертирую от Пауков, спрячусь в нору, подобно загнанной лисице и засыплю за собой ход? Чума на голову труса! Кто это предлагает?

Интроверсия – это лишь последнее прибежище. Если нет приказа, надзора и санкции, то это будет означать наш конец. Что если бы я интровертировал Станцию, когда раздался зов о помощи от Каби, а?

Воинственная дева хмуро кивнула, подтверждая правоту его слов; он заметил этот кивок, взмахнул свободной рукой в ее сторону и заорал, уже обращаясь к Каби:

– Но я не говорю «да» твоему сумасшедшему плану с этим дьявольским гробом, ты, полуголая полоумная! Ну а насчет выбросить… О боги, боги… – он вытер рукой взмокшее лицо. – Дайте же мне минуту подумать!

Время на раздумья не входило пока у нас в список строго лимитируемых ценностей. Севенси, сидевший на корточках в той же позе, в какой его покинула Мод, невозмутимо бросил Сиду:

– Во-во, выдай им, шеф.

Тут Док, сидевший у бара, воздвигся, похожий на Эйба Линкольна в своем цилиндре и шали и прочей рванине из XIX века и поднял руку, призывая к тишине. Затем он сказал что-то вроде:

– Интраверш… инверш… перчш… – и вдруг его дикция стала просто превосходной:

– Я абсолютно точно знаю, что нам следует делать.

И тут любой желающий мог бы убедиться, какие же мы все простофили, потому что на Станции мгновенно стало тихо, как в церкви, а все застыли там, где стояли, и ждали, затаив дыхание, пока бедный пьянчужка не укажет нам путь к спасению.

И он сказал:

– Инверш… яш-ш-ч… – еще несколько мгновений мы ждали продолжения.

Но затем вдохновение его покинуло, он выплюнул свое привычное «Nichevo», потянулся через бар за бутылкой и начал переправлять ее содержимое в свое горло, не переставая при этом соскальзывать на пол вдоль стойки бара.

Не успел он еще плюхнуться на пол, в тот миг, когда все наши взгляды были прикованы к бару, Брюс вскочил на стойку, так быстро, что казалось, будто он просто возник там ниоткуда, хотя я видела, что он только что был за роялем.

– У меня вопрос. Кто-нибудь из присутствующих привел в действие эту бомбу? – спросил он звучным и громким голосом. – Ну так ей не с чего взрываться, – продолжил он после правильно выдержанной паузы, и его легкая усмешка и непринужденная манера держаться вселили в меня немного надежды.

– И более того, даже если бы ее запустили, у нас еще оставалось бы полчаса. Я правильно понял, у нее ведь такая задержка?

Брюс ткнул пальцем в Каби. Она кивнула.

– Верно, – сказал Брюс. – Тому, кто притащит эту штуку в парфянский лагерь, останется именно столько времени на то, чтобы убраться. Есть и еще одна граница безопасности. Второй вопрос. В этом доме найдется слесарь?

Несмотря на всю непринужденность речи Брюса, мы внимали ему, как оракулу, и Бур, и Мод утвердительно кивнули, не успев ни возразить, ни уклониться от ответа.

– Очень хорошо. При некоторых обстоятельствах вам двоим придется повозиться с сундуком. Но до того, как рассматривать этот вариант, надлежит решить третий вопрос: есть среди нас атомщик?

Тут голоса зазвучали громче; Илли пришлось заявить, что да, конечно, древние луняне знали атомную энергию – как бы иначе они уничтожили все живое на своей планете и сотворили эти жуткие кратеры? – но он-то сам не ядерщик, он «вещитель» (я подумала сначала, что его скрипучий автопереводчик зашепелявил); что такое вещитель? – ну, вещитель – это тот, кто манипулирует вещами таким образом… это совершенно невозможно описать, но нет, вещить ядерные устройства абсолютно невозможно, это просто смешно. Поэтому он не может быть атомным вещителем – эти два понятия более чем противоречат друг другу! А Севенси, с высоты своего двухмиллионолетнего преимущества перед лунянином, пробурчал, что его цивилизация не использует вообще-то каких-либо видов энергии, а вот просто двигает сатиров и всякое барахло, крутя вокруг них пространство-время «или думать им кругом если мы это надо. Не можешь думать им в Пустота, жалко.

Ты должна иметь – ну, не знать чиво. Все равно здесь эта нет».

– Так что нет у нас здесь ядерщиков, – резюмировал Брюс, – поэтому пытаться залезть в сундук – более чем бесполезно, и даже скорее опасно. Мы не знали бы, что нам делать, если бы даже вскрыли его. Еще один вопрос, он обратился к Сиду. – Насколько далеко назад во времени мы можем что-нибудь отсюда выкинуть?

Сид, который выглядел слегка уязвленным, но тем не менее благодарным за то, как Брюс справился с этим раскудахтавшимся курятником, начал было объяснять, но Брюс, похоже, не собирался терять контроль над публикой и, как только Сид дошел до слова «ритм», гусар тут же оборвал его.

– Короче, только когда мы сможем снова точно настроиться на космос.

Благодарю вас, магистр Лессингем. Это по крайней мере пять часов – или две еды, как верно отметила военачальница критян, – и Брюс улыбнулся Каби. Так что, отправится бомба в Египет или куда-либо еще, нам ничего не нужно с ней делать еще пять часов. И очень хорошо!

Он сверкнул улыбкой и сделал пару шагов туда и обратно по стойке бара, как будто измеряя пространство, которое ему было отведено. Два или три коктейльных стакана соскользнули и разбились, но он вроде бы даже не заметил этого, да и все остальные, кажется, тоже. Меня бросило в дрожь от того взгляда, каким он вперивался то в одного, то в другого из нас. Нам приходилось смотреть на него снизу вверх. За его лицом, с развевающимися вокруг золотыми кудрями, была только пустота.

– И очень хорошо, – внезапно повторил он. – Нас здесь двенадцать Пауков и два Призрака, и у нас есть время побеседовать. Все мы сидим в одной поганой лодке, воюем в одной и той же поганой войне, так что все поймут, о чем разговор. Я начал было его некоторое время назад, но меня сильно завела эта перчатка, и все это вылилось в посмешище. Ну и ладно! Но теперь перчатки сняты!

Брюс вытащил перчатки из-за пояса и швырнул под ноги; в очередной раз шествуя по бару, он сшиб их носком сапога на пол, но никого из нас это почему-то не насмешило.

– Потому что, – продолжил он, – я пытался понять, что же несет война Пауков каждому из нас. О, конечно, это прекрасный захватывающий спорт шляться туда-сюда по пространству и времени, а потом, когда операция закончена, собраться на буйную пирушку – вне пространства и вне времени.

Сладостно сознавать, что не найдется щелочки настолько узкой, тайны столь интимной или священной, стены, которая была бы – или будет – столь крепкой, – чтобы мы не могли пролезть, раздавить, сокрушить. Знание – это такая притягательная вещь, оно сладостнее, чем похоть или обжорство или упоение битвой – чем все это вместе взятое; этот голод невозможно утолить.

Приятно ощущать себя Фаустом, даже в стае других Фаустов. Это так сладостно – заставлять действительность плясать вокруг тебя, изменять направление жизни человека или развития культуры, вычеркивать прошлое и царапать свои каракули по зачеркнутому. И ты единственный знаешь об этих изменениях, и наслаждаешься ими – ха! Убить мужчину или украсть женщину разве это не помогает утолить жажду власти? Сладостно ощущать, как Ветры Перемен дуют сквозь тебя, и ты знаешь прошлое, которое было, и прошлое, которое есть, и прошлое, которое будет. Приятно обладать Атропосом и срезать какого-нибудь Зомби или Нерожденного с его жизненной линии; или посмотреть на лицо воскрешаемого Двойника и увидеть, как жизнь возвращается к нему, и завербовать его в свои собратья, пригласить новорожденного Демона в наши ряды, а потом решить, кем ему лучше стать Солдатом, Развлекателем или еще кем. А бывает, он не может перенести Воскрешения, оно жжет его или замораживает; и тогда ты должен решить, вернуть ли его назад, на его жизненную линию и в его тусклые сны, только теперь они будут еще более тусклыми и омерзительными, чем прежде; но если это женщина, и в ней есть это таинственное и неуловимое нечто, ты еще можешь взять ее оболочку с собой, чтобы сделать из нее девушку-призрак – и это тоже приятно… Приятно ощутить, как Ветер Смерти дует над твоей головой, и знать, что прошлое совсем не так уж необратимо, как тебе некогда казалось, и что нет никакого неизбежного будущего, если вообще можно говорить о будущем; знать, что нет в действительности ничего святого, что сам космос можно выключить щелчком тумблера и не останется ничего, кроме ничего.

Он простер руки к Пустоте.

– И сознавая все это, ты счастлив вдвойне, когда входишь в Дверь на Станцию, и оказываешься в безопасности от Ветров Перемен и наслаждаешься заслуженным отдыхом, помня при этом обо всех этих удовольствиях, о которых я говорил, и перебираешь, одно за другим, все изумительные ощущения, которые накопил там, в космосе, а тебе помогает в этом твоя милая омерзительная компания Фаустов и Фаустин! О да, это прекрасная жизнь, в самом деле, но я спрашиваю у вас… – и он снова пронзил нас своим взором, одного за другим. – Я спрашиваю вас, что с нами сделали? Я уже говорил, что я получил совершенно разные картины того, какой была моя жизнь и какой она могла бы быть, если бы произошли изменения такого рода, каких даже мы, Демоны, делать не можем, и какова моя жизнь есть сейчас. Я наблюдал, как каждый из нас реагирует на происходящее, на новости из Санкт-Петербурга и на то, что нам так прекрасно рассказала критская воительница – только вот ничего прекрасного она нам не рассказала, – и главным образом – на этот чертов ящик с бомбой. И вот я хочу просто спросить вас: что случилось с вами?