Текст книги "Великое восстановление наук, Разделение наук"

Автор книги: Фрэнсис Бэкон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

Точно так же памятником его учености, равно как и власти, служит проведенная по его распоряжению реформа календаря, что красноречиво свидетельствует о его праве поставить себе в заслугу то, что он познал законы движения светил на небе и дал законы людям на земле.

А из книги, которую он озаглавил "Анти-Катон", легко увидеть, что он так же упорно стремился одержать свою победу ораторским талантом, как и оружием, и что он предпринял состязание в стиле с сильнейшим противником, величайшим оратором того времени Цицероном. Далее, мы видим, что в книге апофтегм, собранных им, он считал для себя более почетным скрыться самому в страницах книги, заключающей мудрость и глубокие мысли других людей, вместо того чтобы собственные изречения объявлять священными, словно изречения оракула, как это делают некоторые глупые правители, поддавшись лести окружающих. Однако если бы я захотел повторить многие его изречения (как я это сделал, говоря об Александре), то они, конечно, оказались бы подобными тем, о которых говорит Соломон: "Слова мудрецов, как иглы или гвозди, глубоко вонзенные"[98]. Я приведу здесь только три таких изречения, скорее поражающих своей силой и выразительностью, чем изящных. Итак, во-первых, должен быть настоящим мастером слова тот, кто одной фразой может подавить волнение в войске. Именно так обстояло дело. У римлян был обычай, что полководцы, обращаясь к войску, называли их "воины", магистрат же, обращаясь к народу, называл его "квириты". Однажды среди воинов Цезаря началось волнение: они требовали, чтобы Цезарь отправил их домой не потому, что они этого желали, но для того, чтобы этим требованием заставить Цезаря улучшить их положение. Он же спокойно и твердо, когда наступила тишина, начал так: "Я, квириты...", показывая этим словом, что они уже отпущены из войска. Пораженные этим и совершенно изумленные, воины стали все время прерывать его речь и, забыв о своем требовании отправки домой, настойчиво требовали теперь, чтобы их вновь называли воинами[99].

Второе изречение его следующее. Цезарь очень хотел получить титул царя. Поэтому он подослал некоторых лиц, чтобы те, когда он будет проходить по улице, приветствовали его из толпы, называя царем. Заметив, что эти возгласы довольно жидки и редки, Цезарь превратил дело в шутку и сказал, как будто бы те ошиблись в его прозвище: "Я не Рекс (царь), а Цезарь"[100]. Если присмотреться внимательнее, то нам не так-то легко удается выразить все значение и силу этих слов. Во-первых, он сделал вид, что отказывается от этого имени, но этого ни в коем случае нельзя было принимать всерьез. Во-вторых, этими словами он продемонстрировал какую-то колоссальную самоуверенность и величие, как будто бы имя Цезаря было более важным титулом, чем титул царя (а ведь именно так и произошло, и так это обстоит вплоть до наших дней). Но что здесь особенно было для него важно, так это то, что эти слова удивительно искусно приближали его к цели. Ведь он этим намекал, что сенат и народ римский вступают с ним в борьбу из-за незначительной вещи, всего лишь из-за имени (ибо царской властью он по существу обладал уже раньше), причем из-за такого имени, которое носили очень многие даже из совсем незнатных фамилий, ибо прозвище Рекс (царь) было у многих из исконных римлян, подобно тому как и у нас в английском языке существует нечто подобное.

И последнее, о чем мне хотелось бы здесь напомнить. Когда Цезарь после начала гражданской войны занял Рим и приказал открыть священную сокровищницу, чтобы употребить на нужды войны хранящиеся в ней деньги, против этого выступил Метелл, бывший в это время народным трибуном. Тогда Цезарь сказал ему: "Если ты будешь настаивать, то можешь считать себя уже мертвым". Затем, понемногу овладев собой, он добавил: "Юноша, мне тяжелее сказать тебе это, чем сделать"[101], слова, столь удивительно соединившие в себе жестокость и мягкость, что нельзя представить ничего более совершенного.

И чтобы покончить с этой темой, заметим, что Цезарь прекрасно сознавал свою исключительную образованность, как это видно из тех слов, которые он с насмешкой сказал кому-то удивленному тем, что Луций Сулла сам отказался от диктатуры: "Сулла был неграмотен и не умел диктовать"[102].

Мне кажется, что уже наступило время закончить это рассуждение о тесной связи воинской доблести и образованности. Действительно, что можно еще сказать об этом после упоминания об Александре и Цезаре? Однако мне хочется еще немного задержаться на одном примере. Он Привлекает меня своим особым значением и необычностью, неожиданным переходом от шутки к настоящему чуду. Речь идет о философе Ксенофонте, который сразу после обучения у Сократа отправился в Азию вместе с Киром Младшим в поход против царя Артаксеркса. Этот Ксенофонт в то время был еще очень юн и никогда не видел ни военного лагеря, ни войска в боевом строю, никогда ничем но командовал в войске и отправился в поход только из-за дружбы с Проксеном. Но случайно судьба помогла ему, когда после гибели Кира в бою к грекам прибыл Фалин, посол великого царя. Греки (это был лишь небольшой отряд), лишившись своего вождя, оказались в глубине Персии, отрезанные от родины громадным расстоянием в тысячи миль и огромными и глубокими реками. Послы хотели побудить греков сложить оружие и сдаться на милость царя. Прежде чем дать послам формальный ответ, многие из воинов по-дружески разговаривали с Фалином, и в их числе Ксенофонт, который сказал следующее: "Но, Фалин, ведь только эти две вещи у нас и остаются – оружие и доблесть, если же мы отдадим оружие, то, скажи пожалуйста, зачем нам нужна будет доблесть?" А Фалин с улыбкой ответил: "Если я не ошибаюсь, ты, юноша, афинянин и увлекаешься философией, и то, что ты говоришь, прекрасно, но ты очень ошибаешься, если считаешь, что ваша доблесть может сравниться с царской силой"[103]. Это была лишь остроумная шутка, а за ней следует чудо. Ведь этот новичок, вчерашний школяр и философ, когда все начальники и вожди были предательски убиты, вывел десять тысяч пеших воинов из Вавилона в Грецию, проведя их через центральные области персидского царства, несмотря на все усилия царских войск помешать им, и это произвело на всех ошеломляющее впечатление, а греков с тех пор воодушевляло и вдохновляло на вторжение в Персию и ее завоевание. Об этом вскоре стал мечтать и готовиться к этому Ясен, царь Фессалии, этот замысел попытался осуществить спартанец Агесилай, его наконец осуществил Александр Македонский, и всех их увлекал выдающийся подвиг их ученого предшественника.

От доблести полководцев и военных перейдем теперь к моральным качествам и к тому, что является достоянием всякого человека. Прежде всего в высшей степени верны слова поэта:

Стало быть, верное знанье плодов искусств благородных

Нравы смягчает людей, дикость от них отвратя[104].

Действительно, образование освобождает человека от дикости и варварства. Но следует сделать ударение на этом слове "правильное". Ведь беспорядочное образование действует скорее в противоположном направлении. Я повторяю, образование уничтожает легкомыслие, несерьезность и высокомерие, заставляя помнить наряду с самим делом и о всех опасностях и сложностях, которые могут возникнуть, взвешивать все доводы и доказательства, как "за", так и "против", не доверять тому, кто первым обращает на себя внимание и кажется привлекательным, и вступать на всякий путь, только предварительно исследовав его. В то же время образование уничтожает пустое и чрезмерное удивление перед вещами, главный источник всякого неосновательного решения, ибо удивляются вещам или новым, или великим. Что касается новизны, то нет такого человека, который, глубоко познакомившись с наукой и наблюдая мир, не проникся бы твердой мыслью: "Нет ничего нового на земле"[105]. Ведь кукольное представление не слишком удивит того, кто, заглянув за занавеску, увидит руки и нитки, которыми приводятся в движение куклы. Относительно же величия можно сказать следующее. Привыкнувший к грандиозным сражениям и победам в Азии, Александр Македонский, изредка получая сообщения из Греции о каких-то походах и столкновениях, которые по большей части предпринимались из-за какого-нибудь моста или маленькой крепости или в лучшем случае ради завоевания какого-нибудь города, обычно говорил: "Мне кажется, что мне пришло известие о битве лягушек и мышей, о которой пишет Гомер"[106]. Точно так же, конечно, и тому, кто видит перед собой все многообразие явлений и вещей, все здание Вселенной, земной шар вместе с живущими на нем людьми (мы не говорим о божественности души) покажется ничуть не больше муравьиной кучи, где одни спешат с зернышками, другие – со своими яйцами, третьи – безо всякой ноши, но все суетятся и ползают беспрерывно то туда, то сюда вокруг маленькой груды мусора. Далее. Образование уничтожает или по крайней мере уменьшает страх перед смертью или несчастьем, а ведь ничто не может нанести большего вреда доблести и нравственности человека. Ибо если чей-то ум в результате изучения природы проникнется сознанием смертности и непрочности вещей и как бы впитает в себя эти убеждения, то он придет к мысли Эпиктета, который, выходя однажды из дому, увидел женщину, плачущую над разбитым кувшином, а на следующий день, увидев другую женщину, оплакивающую мертвого сына, сказал: "Вчера я увидел, что хрупкая вещь разбивается, а сегодня вижу, что смертное существо умирает"[107]. Поэтому Вергилий великолепно и очень мудро связывает познание причин сущего с избавлением от всякого страха, всегда сопутствующих друг другу:

Счастливы те, кто вещей познать умели причину,

Те, кто всяческий страх и рок непреклонный к моленьям,

Все повергли к ногам, – и шум Ахеронта скупого[108].

Было бы слишком долго перечислять те лекарства, которые наука предоставляет для лечения отдельных болезней духа, иногда очищая его от вредной влаги, иногда вскрывая закупорки, то помогая пищеварению, то вызывая аппетит, а очень часто излечивая раны и язвы его и т. п. Поэтому я хочу заключить следующей мыслью, которая, как мне кажется, выражает смысл всего рассуждения: наука настраивает и направляет ум на то, чтобы он отныне никогда не оставался в покое и, так сказать, не застывал в своих недостатках, а, наоборот, постоянно побуждал себя к действию и стремился к совершенствованию. Ведь необразованный человек не знает, что значит погружаться в самого себя, оценивать самого себя, и не знает, как радостна жизнь, когда замечаешь, что с каждым днем она становится лучше; если же такой человек случайно обладает каким-то достоинством, то он им хвастается и повсюду выставляет его напоказ и использует его, может быть даже выгодно, но, однако же, не обращает внимание на то, чтобы развить его и приумножить. Наоборот, если он страдает от какого-нибудь недостатка, то он приложит все свое искусство и старание, чтобы скрыть и спрятать его, но ни в коем случае не исправить, подобно плохому жнецу, который не перестает жать, но никогда не точит свой серп. Образованный же человек, наоборот, не только использует ум и все свои достоинства, но постоянно исправляет свои ошибки и совершенствуется в добродетели. Более того, вообще можно считать твердо установленным, что истина и благость отличаются друг от друга только как печать и отпечаток, ибо благость отмечена печатью истины, и, наоборот, бури и ливни пороков и волнений обрушиваются лишь из туч заблуждения и лжи.

От добродетели перейдем к могуществу и власти и рассмотрим, можно ли найти где-нибудь такое могущество и такую власть, какой образование наделяет и с помощью которой возвеличивает человеческую природу. Мы видим, что уважение к власти зависит от достоинства того, над кем властвуют. Так, власть над животными и скотом, какой обладают волопасы или овчары, не имеет никакого значения; власть над детьми, которой обладают школьные учителя, не слишком уважаема; власть над рабами скорее позорна, чем почетна, и не намного лучше власть тиранов над народом, доведенным до рабского состояния и утратившим мужество и благородство души. Отсюда всегда возникает убеждение, что почет приятнее в свободных монархиях и республиках, чем под властью тиранов, так как уважают больше ту власть, которая осуществляется над людьми, добровольно ос принимающими, а не вынужденными подчиняться вопреки своему желанию и воле. Поэтому Вергилий, желая как можно искуснее оказать Августу самую высокую честь, какая только может быть у людей, говорит следующее:

...и народам охотно-покорным.

Как победитель, дает законы, путь правя к Олимпу[109].

Но власть науки намного выше, чем власть над волей, хотя бы и свободной и ничем не связанной. Ведь она господствует над рассудком, верой и даже над самим разумом, который является важнейшей частью души и управляет самой волей. Ведь на земле, конечно, нет никакой иной силы, кроме науки и знания, которая бы могла утвердить свою верховную власть над духом и душами людей, над их мыслями и представлениями, над их волей и верой. И мы видим это проклятое безграничное наслаждение, которое охватывает и увлекает всех ересиархов, лжепророков и великих обманщиков, когда они чувствуют, что обрели безграничную власть над верой и сознанием людей; это наслаждение столь велико, что того, кто однажды испробовал его, уже нельзя заставить отречься от этой власти никакими преследованиями и никакими пытками. Это то, о чем говорится в "Апокалипсисе": "бездонная бездна Сатаны", и, наоборот, справедливое и законное господство над умами людей, упроченное самой очевидностью и сладостной рекомендацией истины, конечно же, скорее всего может быть уподоблено божественному могуществу.

Что же касается благосостояния и почестей, то дары науки, обогащая целые королевства и республики, тем самым развивают и приумножают благосостояние и богатства также и отдельных лиц. Ведь уже давно было сказано, что Гомер дал пищу большему числу людей, чем Сулла, Цезарь или Август со всеми их раздачами, денежными подарками и земельными наделами (ветеранам). По крайней мере трудно сказать, оружие или образование помогли составить состояние большинству людей. Если же мы будем говорить о высшей власти, то увидим, что царскую власть доставляли оружие и право наследования, церковная же власть, которая всегда была соперницей царской, весьма часто доставалась именно людям образованным.

С другой стороны, если рассматривать те удовольствия и наслаждения, которые дает наука, то насколько же превосходят они все остальные наслаждения. Действительно, ведь если аффективные наслаждения настолько же выше чувственных радостей, насколько счастливое исполнение обета важнее какой-то песенки или пира, то разве не в такой же мере интеллектуальные наслаждения превосходят аффективные? Другим удовольствиям сопутствует пресыщение; и, как только эти удовольствия делаются чуть-чуть привычными, они блекнут и теряют свою прелесть; и это говорит нам, что на самом деле это были но подлинные и чистые наслаждения, а только лишь обманчивая тень их, доставляющие радость не столько но своей сущности, сколько своею новизной. Поэтому люди, предающиеся чувственным радостям, часто становятся затем монахами, а старость честолюбивых владык довольно печальна и меланхолична. Наука же не знает пресыщения, а знает лишь беспрерывное чередование достижения цели и стремления к новому, так что необходимо признать, что возникающее здесь наслаждение есть истинное и простое благо, не связанное с обманом и не являющееся результатом каких-либо привходящих моментов. Не последнее место занимает в душе и то наслаждение, которое рисует Лукреций:

Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры[110].

Он говорит, что приятно стоящему или прогуливающемуся по берегу смотреть на то, как борется с бурей корабль в открытом море, точно так же приятно с высокой башни смотреть на два сражающихся на равнине войска. Но нет ничего приятнее для человека, чем разум, поднявшийся благодаря учению на крепость истины и имеющий возможность оттуда взирать на заблуждения и невзгоды людей.

Наконец, чтобы не говорить о таких избитых доводах, как то, что благодаря науке один человек превосходит другого в том же, в чем человек превосходит животных, что благодаря науке ум человека возвышается до небес, чего не может сделать его тело и т. п., мы завершим это рассуждение о выдающемся значении наук, указав на то приносимое ими благо, к которому прежде всего стремится человек по своей природе, а именно бессмертие и вечность. Ведь именно из-за этого рождают потомство, стараются прославить свое имя, сооружают здания, основывают различные учреждения, воздвигают памятники, стремятся к славе и в конце концов к этому сводятся все человеческие чаяния. Но мы видим, что памятники, созданные талантом и эрудицией, сохраняются много дольше, чем те, которые воздвигнуты руками человека. Разве песни Гомера не живут уже двадцать пять, а то и больше веков, не потеряв ни единого слова, ни единой буквы. А за это же время рухнуло и погибло бесчисленное множество дворцов, храмов, замков и городов. Уже никакими силами нельзя восстановить портреты и статуи Кира, Александра, Цезаря и даже значительно более близких к нам королей и правителей. Ведь сами их архетипы, подчиняясь законам времени, давно погибли, копии же с каждым днем теряют первоначальное сходство. Но образы их гения вечно остаются нетленными в книгах, не подвластные никаким разрушениям времени, обладая силой вечного обновления. Впрочем, они, собственно, и не могут быть названы образами, ибо они сами беспрерывно как бы рождают что-то новое, сея свои семена в душах людей, и в более поздние эпохи продолжают возбуждать и порождать бесчисленное множество деяний и идей. Если изобретение корабля считалось столь замечательным и удивительным делом, так как он перевозит товары и богатства из одной страны в другую, соединяет области, расположенные в совершенно различных местах, давая им возможность взаимно потреблять продукты и другие блага каждой из них, то насколько же больше имеют на это право науки, которые, подобно кораблям бороздя океан времени, соединяют самые далекие друг от друга эпохи в союзе и сотрудничестве талантов и открытий. Кроме того, известно, что некоторые философы, безгранично доверяющие чувственным восприятиям, совсем но думающие о Боге и отрицающие бессмертие души, вынуждены были, однако, подчиняясь силе истины, допустить, что те движения и акты, которые осуществляются в человеческой душе без участия тела, могут, вероятно, существовать и после смерти; к их числу принадлежит в особенности деятельность интеллекта и менее всего -движения страстей. Таким образом, знание представляется им бессмертным и нетленным. Мы же, познавшие свет божественного откровения, с презрением отбрасываем все эти примитивные и ложные показания чувств и знаем, что не только разум, но и очищенные аффекты, не только душа, но и тело достигнут в свое время бессмертия. Но пусть читатели поймут, что и здесь, и в другом месте, когда это было нужно, я, говоря о значении науки, с самого начала отделил божественные свидетельства от человеческих, и этого метода я неизменно придерживался, рассматривая их отдельно друг от друга.

Как бы то ни было, я никоим образом не претендую на то, что мне удастся какой-либо речью в защиту достоинства и значения науки переубедить, скажем, эзопова петуха, который ячменное зерно предпочел бриллианту; или Мидаса, который, оказавшись судьей в состязании предводителя Муз Аполлона и овечьего пастуха Пана[111], отдал пальму первенства богатству; или Париса, который, отвергнув мудрость и могущество, предпочел наслаждение и любовь; или Агриппину, выбирающей: "Пусть убьет мать, лишь бы правил"[112], предпочитая власть даже на столь чудовищном условии; или же Улисса, который старуху жену предпочел бессмертию, представляющего тип тех людей, которые привычное предпочитают лучшему, и множество других ходячих мнений того же рода. Ведь они будут придерживаться старого. Но сохранится и то, на чем как на прочнейшем фундаменте держится наука и что никогда не удастся поколебать:

...мудрость оправдана чадами своими[113].

* КНИГА ВТОРАЯ *

ПОСВЯЩЕНИЕ КОРОЛЮ

Кажется вполне естественным, великий государь, хотя нередко случается и иначе, что те, кто обладает многочисленным потомством и как бы видит в нем свое бессмертие, больше остальных смертных озабочены будущим, прекрасно понимая, что именно тогда придется жить их столь горячо любимым детям. Королева Елизавета, не вступив в брак, была в этом мире скорее гостьей, чем жительницей, но и она явилась украшением и славой своего времени. Но Вашему Величеству Господь Бог по милости своей даровал много детей, поистине достойных увековечить Вас, а Ваш цветущий возраст и счастливое супружество обещают еще более многочисленное потомство, и поэтому Вам во всех отношениях подобает не только нести свет своему веку, что Вы и делаете, но и распространить свои заботы на то, что достойно всеобщей памяти и на что взирает сама вечность. А здесь (если только не обманывает меня мое пристрастие к науке) нет ничего более достойного и благородного, чем подарить миру важные и плодотворные открытия в различных науках. Доколе, наконец, мы будем видеть в лице немногих избранных писателей что-то вроде геркулесовых столбов, дальше которых мы якобы не имеем права продвинуться в науке, в то время как Вы, Ваше Величество, служите нам сверкающей путеводной звездой, указывающей счастливый путь в нашем плавании?

Но вернемся к делу. Подумаем внимательно и постараемся понять, что сделали государи и другие правители для развития науки и что они упустили. Мы скажем об этом коротко и отчетливо, в словах энергичных и смелых нигде не отступая от правды, ничего не преувеличивая. Итак, скажем о том, с чем согласится, пожалуй, каждый: осуществлению всех самых великих и трудных деяний способствует достойное вознаграждение, разумные и обдуманные планы, а также объединение усилий; первое из этих условий стимулирует начинания, второе – помогает устранить неясности и ошибки, третье – возмещает слабость человеческой природы. Но среди этих трех условий первое место по праву принадлежит разумным и обдуманным планам, т. е. тому, что призвано показать и начертать правильный и удобный путь к намеченной цели. Как говорится: "Хромой, идущий по дороге, может обогнать бегуна, бегущего по бездорожью". Весьма подходит к данному случаю и изречение Соломона: "Если притупится меч, нужно применить большую силу, но сильнее всего – мудрость" ^ Этими словами он дает понять, что разумный выбор средства скорее приведет к намеченной цели, чем напряжение и сосредоточение силы. И это заставляет меня сказать следующее (не затрагивая ни в коей мере заслуг тех, кто так или иначе оказывал помощь науке): по моему глубокому убеждению большинство действий и предприятий правителей осуществлялось скорее ради прославления и увековечения их собственного имени, чем ради развития и успеха самих наук, и все это скорее увеличивало число ученых, чем приносило какой-либо успех самим наукам.

Деятельность же и усилия, способствующие развитию науки, касаются трех объектов: научных учреждений, книг и самих ученых. Ведь подобно тому как вода, образующаяся из небесной росы или бьющая из источников, легко может испариться и исчезнуть, если не собрать ее в какие-то водохранилища, где она, соединяясь и скопляясь в одном месте, могла бы сохраняться и сама поддерживать свое существование (а для этого человеческая изобретательность придумала водопроводы, цистерны, пруды, украсив их к тому же различными украшениями, которые в такой же мере способствуют великолепию и достоинству этих сооружений, в какой являются одновременно полезными и необходимыми), так же и эта драгоценнейшая влага знания, проистекает ли она из божественного вдохновения или возникает из чувственных восприятий, очень скоро целиком погибла бы и исчезла, если бы ее не сохраняли в книгах, преподавании, беседах и главным образом в определенных местах, предназначенных для этого, – в академиях, коллегиях, школах, где науки получают как бы постоянное местожительство и сверх того возможности и средства для своего роста и укрепления.

Что касается деятельности, относящейся к развитию научных учреждений, то ее можно разделить на четыре рода: строительство зданий, выделение денежных средств, предоставление привилегий, утверждение уставов и положений – все это должно прежде всего содействовать достижению необходимого покоя и освободить ученых от посторонних забот и неприятностей. Это как раз то, чего требует Вергилий, говоря об устройстве пчелиных ульев для добычи меда:

Прежде всего выбирай для пчел жилище и место,

Что недоступно ветрам... '

Что касается книг, то здесь возможны два рода деятельности: во-первых, основание библиотек, в которых хранятся книги, как в усыпальницах хранятся мощи древних святых, обладающие чудодейственной силой; во-вторых, новые издания авторов, исправленные, в более точных переводах, с более полезными комментариями, с более точными примечаниями.

Что же касается тех мер, которые имеют в виду в отношении самих ученых, то, не говоря уже о возвышении и продвижении их, нужно указать на следующие две задачи: а) вознаграждение и поощрение преподавателей дисциплин уже известных и открытых, б) вознаграждение и поощрение исследователей в тех областях науки, которые до сих пор остаются еще недостаточно разработаны и исследованы.

Таков в общем характер деятельности, в которой проявились заслуги знаменитых правителей и других выдающихся людей перед наукой. Когда же я стал думать о том, как бы упомянуть каждого, кто принес большую пользу науке, мне вспомнились известные соображения Цицерона, побудившие его после возвращения из изгнания поблагодарить всех вкупе: "Трудно не пропустить кого-нибудь, неблагодарно пропустить кого-то" ^ Лучше, по совету Писания, взглянуть на тот участок пути, который нам еще предстоит пройти, чем оглядываться назад на то, что мы уже оставили за спиной.

Прежде всего меня удивляет, что во всей Европе среди такого числа великолепно организованных колледжей нет ни одного, где бы изучались свободно все науки в их совокупности, и все эти колледжи предназначены для обучения лишь каким-то определенным профессиям. Конечно, тот, кто считает, что целью всякой науки является ее практическая полезность, безусловно, прав. Но в то же время, рассуждая таким образом, легко впасть в ту самую ошибку, о которой говорит древняя басня, рассказывающая о том, как остальные члены тела вступили в тяжбу с желудком за то, что он не приводит в движение тело, подобно суставам, и не вырабатывает ощущения, подобно голове, а между тем этот желудок, переварив полученную пищу, распределял ее по всему телу. Совершенно так же тот, кто в философии и в изучении общих законов видит пустое и бессмысленное занятие, не замечает, что именно от них поступают жизненные соки и силы во все отдельные профессии и искусства. По крайней море я убежден, что это обстоятельство явилось отнюдь не последней причиной, задерживающей до сих пор прогресс науки, ибо этими основополагающими науками занимались лишь мимоходом и не пытались глубже проникнуть в них. Ведь если хотят, чтобы дерево было плодоноснее обычного, то не имеет смысла заботиться о ветвях, нужно вскопать землю вокруг корней и переместить поближе лучшую землю – иначе ничего но получится. Не следует обходить молчанием и тот факт, что такого рода ограничение деятельности колледжей и научных обществ лишь определенным кругом профессиональных знаний не только мешало развитию науки, но даже нанесло ущерб королевствам и республикам. Ведь именно в этом причина того, что правители, собираясь назначить министров, способных заняться государственными делами, обнаруживают вокруг себя удивительную нехватку такого рода людей. Дело в том, что ни в одном колледже не дается общего образования, необходимого для государственной деятельности, нет колледжа, где бы люди, самой природой предназначенные к такой деятельности, могли бы изучать прежде всего (помимо остальных наук) историю, новые языки, политические книги и трактаты для того, чтобы приступить к государственной службе более подготовленными и образованными.

Поскольку же наставники колледжей "насаждают", а профессора "орошают", мне теперь следует сказать о недостатках в общественном образовании. Я, безусловно, самым резким образом осуждаю скудность оплаты (особенно у нас) преподавателей как общих, так и специальных дисциплин. Ведь прогресс науки требует прежде всего, чтобы преподаватели каждой дисциплины выбирались из самых лучших и образованных специалистов в этой области, поскольку их труд не предназначен для удовлетворения преходящих нужд, но должен обеспечить развитие науки в веках. Но это можно осуществить только в том случае, если будут обеспечены такое вознаграждение и такие условия, которыми может быть вполне удовлетворен любой, самый выдающийся в своей области специалист, так что ему будет нетрудно постоянно заниматься преподаванием и незачем будет думать о практической деятельности. Для того чтобы процветали науки, нужно придерживаться военного закона Давида: "Чтобы доставалась равная часть идущему в битву и остающемуся в обозе" *, ибо иначе обоз будет плохо охраняться. Так и преподаватели для науки оказываются, так сказать, хранителями и стражами всех ее достижений, дающих возможность вести бой на поло науки и знания. А поэтому вполне справедливо требование, чтобы их оплата равнялась заработку тех же специалистов, занимающихся практической деятельностью. Если же пастырям наук не установить достаточно крупного и щедрого вознаграждения, то произойдет то, о чем можно сказать словами Вергилия:

И чтобы голод отцов не сказался на хилом потомстве ^.

А теперь я укажу на другой недостаток, где на помощь придется, пожалуй, призвать какого-нибудь алхимика, ибо именно они настойчиво советуют исследователям продать книги, построить печи, оставить Минерву и Муз как бесплодных девственниц и посвятить себя служению Вулкану. Действительно, нужно признать, что в некоторых науках (особенно в естественной философии и медицине) как для более глубокого их изучения, так и для практического применения следует искать помощи не в одних только книгах. В этой области вообще никогда не прекращались субсидии со стороны щедрых людей: ведь мы видим, что приобретаются и используются для занятий не только книги, но и сферы, глобусы, астролябии, карты и тому подобные предметы, необходимые в астрономии и космографии. Мы знаем также, что некоторые колледжи, занимающиеся медициной, имеют сады для наблюдений и изучения всякого рода растений и что вполне хватает трупов для анатомических исследований. Но ведь все это мелочи. Вообще же следует твердо помнить, что едва ли возможен значительный прогресс в раскрытии глубоких тайн природы, если не будут предоставлены достаточные средства на эксперименты, будь то работы Вулкана или Дедала (т. е. требующие печей или машин) или эксперименты какого-нибудь другого рода. И поэтому если королевским секретарям и эмиссарам разрешается представлять счета и получать компенсацию за средства, потраченные на обнаружение заговоров и раскрытие государственных тайн, то точно таким же образом следует компенсировать расходы исследователей и разведчиков природы, потому что в противном случае мы никогда не узнаем о великом множестве вещей, достойных нашего познания. Ведь если Александр предоставил Аристотелю огромные деньги, на которые тот смог нанять охотников, птицеловов, рыбаков и прочих, с тем чтобы приступить к написанию истории животных, обладая возможно большим числом фактов, то, конечно же, еще большего заслуживают те, кто не бродит по ущельям и лесам, но прокладывает себе путь в лабиринтах науки.