Текст книги "Жизнь Наполеона"

Автор книги: Фредерик Стендаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

[1] Гобгауз, стр. 115; см. весьма точные отчеты в "Moniteur". [2] См. "Биографии". [3] Проверить по Гобгаузу. Когда? 28 февраля или 1 марта? [4] Гобгауз, стр. 121. [5] Гобгауз, стр. 122, 123, 130. [6] Гобгауз, стр. 124. [7] Гобгауз, стр. 125. [8] Гобгауз, стр. 126. [9] Гобгауз, стр. 126 – 127. [10] Гобгауз, стр. 128. [11] Гобгауз, стр. 129. [12] Привести здесь эту песню, сочиненную на дурном французском языке, по-видимому для крестьян, и выражавшую главным образом ненависть и глубокое презрение к тем, кто предал Наполеона. В ней упоминаются Ожеро, Мармон, Маршан.

ГЛАВА LXXXVI

Демократия или деспотизм – первые формы правления, которые представляются людям по выходе их из первобытного состояния; они знаменуют собою первую ступень цивилизации. Повсюду на смену этим рудиментарным правительствам пришла аристократия, как бы она ни именовалась, возглавлена ли она одним лицом или несколькими. Так, французское королевство до 1789 года представляло собою не что иное, как клерикальную и военную аристократию, состоявшую из людей в судейских мантиях и военных мундирах. Это вторая ступень цивилизации. Представительное правление, возглавляемое одним или несколькими лицами, есть новое, даже новейшее установление, знаменующее собою и утверждающее третью ступень цивилизации. Это возвышенное установление – позднее, но неизбежное следствие изобретения книгопечатания – относится к последующей за Монтескье эпохе. Наполеон – лучшее, что было создано на второй ступени цивилизации. Поэтому до крайности смешно, когда короли, желающие остановиться на этой второй ступени, приказывают своим мерзким писакам поносить этого великого человека. Он обнаружил полную неспособность понять третью ступень цивилизации. Где бы он мог изучить ее? Конечно, не в Бриенне; книги философского содержания, равно как и переводы английских авторов, не допускались в королевские коллежи; а после окончания коллежа ему уже некогда было читать; с той поры у него хватало времени только на то, чтобы изучать людей. Итак, Наполеон – это тиран XIX века; назвать человека тираном значит признать его высокоодаренным, а не может быть, чтобы человек, наделенный выдающимися способностями, не проникся, быть может сам того не сознавая, здравым смыслом, разлитым в воздухе. Чтобы убедиться в справедливости этого утверждения, надо прочесть жизнеописание Каструччо Кастракани, бывшего в XIV веке тираном Лукки[1]. Сходство этих двух людей поразительно. Любопытно проследить в душе Наполеона борьбу духа тирании против глубокого ума, создавшего его величие, проследить, как его природное тяготение к дворянам сменялось приступами презрения, вскипавшего в нем, как только он присматривался к ним поближе. Все. что он предпринимал против них, ясно показывало, что его негодование было отеческого свойства. Простодушным людям, которые в этом усомнились бы, напомним его ненависть ко всему, что было поистине либеральным. Ненависть эта дошла бы до неистовства, нс сознавай он своей силы. Надо было видеть, как хитрые придворные лисы уловили в характере повелителя эту черту. Весьма любопытны в этом отношении доклады его министров. В вводных предложениях, вернее сказать, в прилагательных и наречиях, выражается приятие и проведение самой мелочной, самой подлой тирании. Они еще не дерзали делать это прямо, раболепствовать без обиняков. Смелый эпитет иной раз указывал властелину подлинную мысль его министра. Еще несколько лет – и милые его сердцу аудиторы дали бы ему поколение министров, которые, не приобретя во времена республики опыта в государственных делах, стыдились бы только одного – не выказать себя в достаточной мере придворными людьми. Когда видишь последствия всего этого, почти радуешься падению Наполеона. Еще яснее борьба между гением великого человека и душою тирана проявляется во время Ста дней. Он призывает Бенжамена Констана и Сисмонди. Он выслушивает их с притворным удовольствием, но вскоре снова всецело подпадает влиянию низких советов Реньо де Сен-Жан-д'Анжели и герцога Бассанского. Эти люди являются доказательством того, насколько тирания уже успела его развратить. Во времена Маренго он оттолкнул бы их с презрением. Эти два человека больше способствовали его гибели, нежели Ватерлоо. Пусть не говорят, что ему не от кого было ждать разумных советов. Я видел в Лионе письменное обращение к нему одного офицера, советовавшего ему разом уничтожить как старое, так и новое дворянство. Если не ошибаюсь, именно Реньо посоветовал ему назвать новую данную им конституцию "Дополнительным актом". В то утро он отдалил от себя сердца десяти миллионов французов – тех десяти миллионов, которые во Франции сражаются и мыслят. С этого момента его приближенные увидели, что гибель его неотвратима. Как победить миллион сто тысяч солдат, двинутых на Францию? Наполеону нужна была негласная политическая сделка с австрийским домом, и по мере того, как он удалял от себя талантливых людей, союзники делали их своими советниками. На острове св. Елены он в свое оправдание ссылается на чрезвычайную бездарность членов своей семьи. В дарованиях никогда не бывает недостатка; они возникают в изобилии, как только на них появляется спрос. Прежде всего он удалил Люсьена; он в недостаточной мере использовал Сульта, Лезе-Марнезиа, Левуайе-д'Аржансона, Тибодо, графа Лапарана, Жана де Бри и тысячу других, готовых ему служить. Кто во времена Империи подозревал о талантах графа Деказа? Следовательно, ничтожество семьи Наполеона – жалкая отговорка; талантливых людей у него не оказалось потому, что он не захотел их иметь. Одного присутствия Реньо было достаточно, чтобы все, кто чего-нибудь стоил, впали в уныние. Счастье для всех этих людей, что у них оказались такие преемники[2].

[1] У Макиавелли, а еще лучше – у авторов той эпохи, см. сокращенное изложение у Пиньотти. [2] Разумно, но стиль холоден и сух.

ГЛАВА LXXXVII

Мы воспроизвели здесь те черты Наполеона, которые кажутся нам достоверными, на основании самых правдивых свидетельств; нам лично пришлось провести несколько лет при его дворе. Это человек, наделенный необычайными способностями и опаснейшим честолюбием, самый изумительный по своей даровитости человек, живший со времен Юлия Цезаря, которого он, думается нам, превзошел. Он был скорее создан для того, чтобы стойко и величаво переносить несчастье, нежели для того, чтобы пребывать в благоденствии, не поддаваясь опьянению. Доходя в своем гневе до бешенства, когда противились его страстям, он, однако, был более способен к дружбе, нежели к длительной ненависти; обладая некоторыми из тех пороков, которые необходимы завоевателю, он, однако, был не более склонен проливать кровь и быть безучастным к человечеству, нежели Цезари, Александры, Фридрихи, – все те, с кем его поставят рядом и чья слава будет меркнуть с каждым днем. Наполеон вел множество войн, в которых были пролиты потоки крови, но за исключением испанской войны он не был зачинщиком ни одной из них. Ему почти удалось превратить европейский континент в одну огромную монархию. Этот замысел, если он действительно существовал, является единственным оправданием тому, что Наполеон не произвел революции в завоеванных им государствах и не создал из них, путем приобщении их к началам, воодушевлявшим Францию, опоры для нее. Будущие поколения скажут, что расширение им своей империи явилось следствием необходимости отражать нападения соседей. "Обстоятельства, вынуждавшие меня воевать, – говорит он, – доставили мне ряд возможностей расширить мою империю, и я ими воспользовался". По величию души и покорности судьбе, которые он проявил в несчастье, лишь немногие равны ему, и никто его в этом не превзошел. Г-н Уорден нередко отдает должное этим добродетелям, и мы можем добавить, что в них не было ничего показательного. Его поведение на острове св. Елены исполнено естественности. Быть может, оно является тем, что в наши дни более всего напоминает героев Плутарха. Когда одно из лиц, посетивших его на острове св. Елены, выразило ему свое удивление по поводу величавого спокойствия, с которым он перенес перемену в своей судьбе, он ответил: "Дело в том, что – так мне думается все были этим более удивлены, чем я. Я не слишком хорошего мнения о людях и никогда не доверял удаче; впрочем, я мало ею воспользовался. Мои братья имели гораздо больше выгод от своего королевского сана, чем я. Им достались наслаждения, с ним связанные, а мне – почти одни только тяготы".