Текст книги "Иафет в поисках отца"

Автор книги: Фредерик Марриет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Глава LXXI

Я возвратился домой, начал обдумывать сообщение Мастертона и, признаюсь, не совсем был доволен новостями, которые он открыл мне. Вести его о моей матери, хотя уже покойнице, заставили меня грустить, а характер отца моего не предвещал ничего доброго. Странно. Я только что нашел его и вот желал уже, чтобы век не видаться с ним, и когда я сравнивал мирное и счастливое житье мое у Кофагуса с будущим, то жестоко сожалел, что Тимофей показал мне объявление.

На следующее утро я написал Кофагусу и Тимофею, рассказав им подробно все, что слышал от Мастертона, и прибавил еще, что я никогда не желал бы с ними расстаться. И в это время я, действительно, чувствовал то, что писал.

Кончив письмо, я отправился в Парк-Стрит, чтобы увидеть леди де Клер и Сецилию. Еще было очень рано, когда я постучал в двери, и лакей, зная меня, безо всяких вопросов впустил в залу, взяв на свою ответственность подобный поступок.

Уже прошло более года, как я оставил мою Флиту в Ричмонде, и теперь очень интересовался, как меня примут. Я пошел с человеком наверх, и когда он отворил дверь в их комнату, то я слышал, как он назвал меня по имени, докладывая о моем приходе.

Леди де Клер и Сецилия встали с поспешностью и вышли ко мне, сопровождаемые Гаркуром.

– Мистер Ньюланд! – вскричала леди де Клер. – Какое неожиданное удовольствие!

Сецилия подошла ко мне и покраснела по уши. Гаркур отступил на несколько шагов назад, как будто ожидая, что я прежде стану приветствовать его. Мне никогда не было так неловко. Но, кажется, и остальные лица находились в том же положении.

– Знакомы ли вы с мистером Гаркуром? – сказала наконец леди де Клер.

– Если это тот мистер Гаркур, которого я прежде знал, то мы, конечно, знакомы.

– Поверьте, Ньюланд, он всегда оставался тем же, – сказал Гаркур, подойдя ко мне и подавая мне руку, которую я пожал с удовольствием.

– Давно уже мы не виделись, – сказала Сецилия, думая, что надобно непременно и ей что-нибудь говорить по правилам светской политики. Но вместе с тем, казалось, и не хотела при Гаркуре напоминать о моих прошлых отношениях с ней.

– Точно, мисс Сецилия, – ответил я очень серьезно, потому что не был доволен приемом, в котором я не видел прежней дружбы и чистосердечия. – С тех пор, как я имел удовольствие вас видеть в последний раз, счастье почти меня не оставляло.

Сецилия пристально смотрела на меня, как будто бы желая узнать, в чем именно я был счастлив. Однако она молчала и не задала мне никакого вопроса.

– Здесь никого нет, кому бы не была известна моя история до того времени, как я оставил Лондон и вас, леди де Клер. Я расскажу ее в четырех словах: я отыскал отца моего.

– Надеюсь, что вы позволите вас поздравить с этим, мистер Ньюланд? – сказала леди де Клер.

– Что касается происхождения и почетности фамилии, то я не могу жаловаться. Отец мой – брат пэра и сам генерал. Я не скажу фамилии его, пока не буду им признан перед всем светом. Я также имею преимущество быть единственным его сыном, и если не буду отвергнут отцом, то я богатый наследник, – продолжал я насмешливо. – Может быть, я теперь буду лучше принят, нежели Иафет Ньюланд-сирота. Но, леди де Клер, кажется, я не вовремя пришел, а потому позвольте мне с вами проститься. – И, не дожидаясь ответа, я вышел. Исполненный негодования, я бежал по лестнице и был уже почти на дворе, как услышал за собой легкие шаги и вслед за тем увидел Сецилию. Она схватила мою руку и с упреком устремила на меня глаза свои, на которые навернулись слезы.

– За что, Иафет, вы с нами так поступаете? – спросила она меня.

– Мисс де Клер, – ответил я, – мне не за что делать упреки. Я заметил, что мое присутствие не нравилось вам, и я вышел.

– Кажется, вы гордитесь теперь, когда узнали вашего отца?

– Я слишком горд для того, мисс де Клер, чтобы быть там, где меня не желают видеть. Я, как Иафет Ньюланд, пришел сюда, чтобы увидеть прежнюю мою Флиту. Но когда получу настоящую мою фамилию, то надеюсь быть радушно принят дочерью леди де Клер.

– Ах, как он переменился! – сказала она, устремив на меня свои голубые глаза.

– Счастье меняет нас всех, мисс де Клер. Но позвольте оставить вас. – Я поклонился и ушел.

Но, сходя по лестнице, я не мог удержаться, чтобы не посмотреть назад, и, обернувшись, увидел, как Сецилия закрыла глаза свои платком и тихо шла наверх. Я пришел домой в дурном настроении и сердился за прием леди де Клер.

– Вот свет, – думал я, садясь на диван и бросив шляпу на стол. – Ее нельзя уже узнать после двух зим, которые она провела здесь. Однако, как она похорошела. Но от чего эта перемена? Зачем Гаркур был у них? Не наговорил ли он им чего-нибудь на меня? Это легко может быть.

В то время, как голова моя была занята подобными мыслями, и я сравнивал Сецилию с Сусанной, и не совсем выгодно для первой, дверь в мою комнату отворилась, и мальчик доложил о приходе Гаркура.

– Стул мистеру Гаркуру, – сказал я небрежно.

– Ньюланд, – сказал Гаркур, – я пришел к вам по двум причинам; во-первых, по поручению дам, которых вы оставили так неожиданно, и чтобы уверить вас…

– Извините, если я прерву вас, мистер Гаркур. Я не приму никаких посланников от этих дам. Они могут делать вас своим поверенным, если им это угодно, но я отказываюсь слушать вас. После того, что я видел и чувствовал утром, объяснения совершенно бесполезны.

Я отказываюсь от моего права на знакомство с госпожой де Клер и ее дочерью, если я когда-нибудь имел только это право. Следовательно, о первой причине нечего и говорить более. Итак, могу ли я узнать вторую, которая доставила мне честь вас видеть?

– Не знаю, мистер Ньюланд, – ответил Гаркур, – должен ли я, услышав ответ ваш на первую причину, говорить о второй, тем более, что она меня касается.

– Я готов слушать ее со всевозможным вниманием, – сказал я, кланяясь ему.

– Я хотел сказать, мистер Ньюланд, что я намерен просить у вас извинения за мой поступок и сознаться, что я достойно был наказан и более, может быть, собственною совестью, нежели опасной раной, которую я от вас получил. Обязанность благородного человека заставила меня высказать вам это. Может быть, придет время, когда я в состоянии буду доказать вам, что я недостоин такого холодного приема, который вижу теперь. Позвольте мне с вами проститься, мистер Ньюланд, хотя с грустными чувствами. Я должен сказать вам, что вы также огорчите и тех, которые любят вас не только по долгу благодарности, но и по собственному влечению.

Гаркур поклонился мне и вышел.

– Все это прекрасно, – подумал я, – но я не позволю уговорить себя сладкими словами. Я знаю вас, как свои пять пальцев. Вероятно, они будут жалеть о своем поступке, но никогда более не увидят меня у себя в доме.

Я старался быть спокойным, но чувствовал тревогу. Мне казалось, что я слишком грубо поступил с леди де Клер и ее дочерью. Мне бы надобно было выслушать объяснение Гаркура. Они были мне много обязаны, и я поступком своим увеличил эту обязанность. Я хотел уж, чтобы Гаркур возвратился. В его же поведении я старался найти какую-нибудь вину, но не мог. Его поступок был совершенно благороден. Мне ужасно досадно было, что Гаркур в доме леди де Клер был лучше меня принят. Но размышления мои были прерваны служителем. Он вошел и подал мне записку от Мастертона.

«Сегодня поутру отец ваш присылал за мною; кажется, два дня уже, как он приехал из Ирландии и остановился в Адельфи. Я должен объявить вам неприятную весть, что ваш отец по дороге, выходя из коляски, вывихнул себе ногу. Он теперь слег в постель, и вы можете вообразить его любезность. Увидев меня, он требовал, чтобы я сейчас же представил все документы о вас; но я думаю прежде отправиться в Ридинг и завтра же в девять часов с вами туда ехать, потому что у меня есть свободное время. Поездка эта для меня будет приятное отдохновение. Я желаю тоже видеть старинного знакомого Тимофея и вашу Сусанну. Отвечайте мне с посланным. Н. Мастертон».

Я написал Мастертону несколько строчек, извещая, что буду к нему в назначенное время, На следующее утро в девять часов я был уже готов, отправился к Мастертону и с ним вместе поехал в Ридинг. Дорогой я рассказал ему происшествие последнего дня и как я был принят в доме леди де Клер.

– Право, Иафет, мне кажется, что вы были неправы, и если бы я не знал вашей любви к мисс Темпль – и скажу мимоходом, что она есть главная причина моей поездки с вами, – я бы подумал, что вы ослеплены ревностью. Если Гаркур был у них так рано поутру, то, вероятно, на это есть причины. Да, я теперь вспомнил, именно: я слышал, что его старший брат умер; он один остается богатым наследником всего имения, и кто-то еще говорил мне, что он, вероятно, женится на богатой лондонской красавице; также носятся слухи, что свадьба непременно состоится. Итак, неудивительно, что внезапный приход ваш без доклада, после такого долгого отсутствия, привел в замешательство леди де Клер и Гаркура. Будьте уверены, что это было причиной мнимой холодности. Если бы леди де Клер и ее дочь были одни, то, вероятно, этого бы не случилось. Сецилия догоняла вас на лестнице, и этого довольно, чтобы разуверить и оправдать свое поведение. Притом же Гаркур приходил к вам, и слова его явно доказывают, что вы собственной ошибкой оставили в себе неприятное впечатление.

– Но я смотрел на это совершенно с другой стороны. Я замечал только, что я был лишний, и сверх того, встретив человека, с которым мы были в ссоре и даже имели дуэль, я воображал, что он наговорил на меня что-нибудь. Положим, что я ошибся, знание света сделало меня подозрительным.

– Тем хуже, Иафет, и вы должны исправить эту ошибку. Иначе, с этим характером, вы сделаетесь несчастливейшим человеком, потому что подозрительность вечно будет заставлять вас бояться обмана, которым вы будете опутаны, как сетью.

После этих замечаний я некоторое время молчал и разбирал свои чувства; они говорили мне, что я поступил глупо. Дело было в том, что я ревновал Флиту из одной только братской любви и ужасно досадовал на слишком близкие отношения Гаркура с Сецилией, для которой я готов был даже пожертвовать моей любовью к Сусанне. Мне казалось, что я один имел право на ее расположение и что никто не смеет и не должен требовать ее руки до тех пор, пока я торжественно не откажусь от нее.

Читатель, вероятно, посмеется над моей глупостью, но таковы были тогда мои чувства.

– О чем вы думаете, Иафет? – сказал Мастертон, удивленный моим молчанием.

– Я думаю о том, какого дурака я из себя сделал в поступке с леди де Клер и Гаркуром.

– Этого я не говорил еще, но думал, что вы были близки от этого… Теперь скажите же мне откровенно: не ревность ли была причиной странного и невежливого поведения вашего с семейством леди де Клер?

– Думаю, что да.

– Я скажу Сусанне, когда увижу ее, что она может ожидать много хорошего от вашего постоянного характера, – сказал он улыбаясь. – Вы странный человек; вы не можете жениться на обеих вдруг; не правда ли? Однако я могу растолковать ваши чувства, они натуральны. Но не все, что натурально, делает честь человеку. Поговорим лучше о Сусанне. В ее присутствии все ваши нелепые мысли исчезнут. Каких она лет?

Мастер гон задал столько вопросов о Сусанне, что этим занял все мои мысли.

– Не знаю, что она скажет, увидев меня в этом костюме. Не лучше ли будет переодеться по-прежнему?

– Оставайтесь так, я беру это на свою ответственность. Судя по вашим словам, я, кажется, уже хорошо знаю ее характер.

Глава LXXII

Приехав в Ридинг, мы остановились в трактире, заказали обед и потом отправились в аптеку, где Тимофей прилежно занимался взвешиванием и укладыванием лекарств. Он обрадовался, увидев нас и заметив, что я снял квакерское платье, забавлялся на мой счет, делая из себя пресмешную фигуру. Я послал его к Кофагусу спросить, позволит ли он привести с собою Мастертона, и ответ просил доставить в трактир. Потом мы отправились обедать.

– Довольно трудно из вас, Иафет, сделать квакера. Но хотел бы знать, кто в состоянии дать Тимофею квакерские правила? Он смеется надо всем и старается все представить в забавном виде. Во всяком случае он никогда не будет серьезным человеком.

В вечеру мы пошли к Кофагусу, получив от него приглашение. Сусанна вышла ко мне навстречу, но, увидев перемену в моем платье, отступила назад и покраснела по уши. Я молча прошел мимо нее, поцеловал руку госпоже Кофагус и, поздоровавшись с ее мужем, отрекомендовал им Мастертона.

– Мы насилу узнали тебя, Иафет, – тихо заметила госпожа Кофагус.

– Я не думал, чтобы платье мое так меня изменило, что я не буду даже узнан моими друзьями, – ответил я, – но это потому, что сестрице вашей, кажется, неприятно видеть меня.

– Напротив, Иафет, я от души рада твоему приезду, – сказала Сусанна, подавая мне руку, – но я не думала, чтобы ты так скоро переменил одежду нашей веры, и, признаюсь, сожалею об этом.

– Мисс Темпль, – прервал Мастертон, – он сделал это для того, чтобы исполнить просьбу своих друзей, ради которых Ньюланд и снял ваше одеяние. Я не оспариваю и не приписываю решительного перевеса ни одному исповеданию, каждый имеет право выбирать лучшее, и Ньюланд, может быть, сделал хорошо, что принял ваше. Пусть он укрепится в нем. Но всякая вера имеет свои недостатки и не может допустить совершенства во всех отношениях; следовательно, ваша не исключается из этого определения. Религия ваша учит смирению, и потому вам не для чего носить пышное платье.

– Но мне кажется, он для того и пожертвовал нашим, что оно слишком бедно.

– Совсем нет. Надевать платье, которое носит весь свет, не значит еще быть гордым и лишиться смирения, а, напротив, носить отличное от других есть признак гордости, и притом смешной. Приверженцы последнего подобны фарисеям, и оттого мы хотели, чтобы он снял его. О вере его мы не спорим; но религию никак не должно составлять одно платье, или она рискует быть очень слаба.

Сусанна удивилась новой мысли, которую мой старый стряпчий так смело развил. Миссис Кофагус смотрела на своего мужа, который щипал мне руку, вероятно, в знак согласия с Мастертоном.

– Мне вовсе неприлично оспаривать мнение такого почтенного человека, – говорила Сусанна. – Я не могу уничтожить правила, основанные на Священном Писании, и, каковы бы они ни были, я смело исполняю их.

– Поэтому перестанемте говорить об этом, мисс Темпль. Ньюланда нельзя винить. Он хотел надеть квакерское платье, но я ему не позволил. Следовательно, вы можете быть недовольны мною, а не им. Но, вероятно, вы не захотите излить свой гнев на такого старика, как я.

– Я не имею никакого права сердиться, – ответила Сусанна.

– Но вы сердитесь на меня, – сказал я.

– Нисколько, Иафет. Но я не знаю, как назвать это чувство; я ошиблась и прошу извинения.

– Теперь вы и меня должны извинить, мисс Темпль, – сказал Мастертон.

Сусанна невольно засмеялась.

Разговор сделался тогда общим. Мастертон растолковал Кофагусу, как необходимо его присутствие в Лондоне, и последний сейчас же согласился ехать туда. Решено было отправиться в дилижансе. Мастертон много говорил о моем отце, и вообще разговор его был так весел и занимателен, что Сусанна даже не могла удержаться от смеха. Наконец Мастертон, довольно поздно уже, один отправился в гостиницу, а я остался провести ночь на собственной постели. Когда он вышел, я продолжал разговор с семейством Кофагуса.

– Никогда, – говорил я, – не желал бы от вас уехать, но отец мой требует от меня строжайшего повиновения. Что мне делать? Я должен его слушать.

– Во всем, что справедливо, Иафет, – сказала Сусанна.

– Во всем, что справедливо, Сусанна! Например, Мастертон говорит, что отец мой не позволит мне носить ваше платье. Что мне делать?

– Взять путеводителем своим религию, Иафет.

– Но, читая Священное Писание, я найду десять заповедей, в которых сказано: «Чти отца твоего и матерь твою». Это правило неизменно, и я должен ему следовать. Но какое надобно носить платье, я нигде не найду. Что вы думаете, Кофагус?

– Без сомнения, почитать отца твоего, Иафет.

– Но что вы скажете, Сусанна?

– Я скажу, что желаю тебе спокойной ночи, Иафет. После этого ответа мы все захохотали, и я заметил, что Сусанна смеялась, выходя из комнаты. Миссис Кофагус последовала за нею, и я остался один с Кофагусом.

– Итак, Иафет, увидеть старика… гм… поцеловать, обнять… получить благословение… и так далее.

– Если он дурно будет со мною поступать, то я опять вернусь… хотя Сусанна, кажется, не очень довольна мною.

– Тьфу… глупости… женщины хитры, как кошки… умрут без тебя… ты, Иафет, делай, как хочешь… или одевайся, как я, или по-прежнему… все хорошо… и так далее.

Я просил Кофагуса рассказать мне все, что он знал от своей супруги, и он объявил, что жена его говорила с Сусанной вскоре после моего отъезда, найдя ее в слезах, и что она призналась в любви ко мне. Этого-то мне и хотелось, а потому, пожелав Кофагусу спокойной ночи, я отправился спать с новым блаженством. Перед отъездом я виделся с Сусанной и хотя ни слова не говорил ей о любви, но был ею доволен. Она очень ласково говорила со мною, напоминала мне о предстоящих затруднениях и вообще выказала более доверчивости, нежели когда-нибудь.

Расставаясь, я сказал ей:

– Сусанна, какая бы перемена не случилась в моем состоянии или платье, сердце всегда останется то же. В нем не изгладятся чувства, которые начертила неизменная к вам привязанность.

Слова эти могли быть приняты двусмысленно, и она ответила:

– Я бы хотела видеть тебя совершенным, но на земле совершенства не существует, поэтому делай возможное.

– Бог да благословит тебя, Сусанна.

– Надеюсь, что и ты Им не будешь оставлен.

Я обвил ее рукой и сильно прижал к своему сердцу. Она тихонько высвободилась из моих объятий, и в больших глазах ее засверкали слезы. Так мы расстались. Через четверть часа я был уже с Мастертоном на дороге в Лондон.

– Иафет, – говорил он мне, – надобно признаться, что вы сделали очень благоразумный выбор. Ваша квакерша прелестная девушка. Я тоже в нее почти влюбился и думаю, что наружность ее едва ли не лучше, чем Сецилии де Клер.

– В самом деле?

– Да, не шутя. Черты ее лица так выразительны, так полны чистой, непорочной жизнью, что я, смотря на нее, переносился мечтами Бог знает куда. Она настоящая эмблема невинности, хотя ее рассудок далеко выше ее возраста.

– Это-то и беда. Она никогда не переменится во мнении о том, что ум ее почитает справедливым, даже для меня, для моей любви.

– Согласен с вами и не удивляюсь ее упорству, она уступчива только против доказательств. Но зато она будет прекрасная, верная жена, добрая мать, потому что религия занимает у нее первое место. Заметили ли вы, с каким вниманием вчера она слушала меня? Я вселил в нее новую мысль, Иафет, и эта мысль разработается, увидите. Но как бы она была хороша, если бы одевалась, как другие! Мне кажется, что я ее вижу уже на бале.

– Не думаю, чтобы она отказалась от своего исповедания.

– Я и не говорю, чтобы она отказалась. Много прекрасного есть и в квакерском исповедании, но ей надобно только оставить их одежду и собрания, которые совершенно нелепы. Помните, что мисс Темпль воспитана в квакерской секте и что она никогда не слыхала правил другой веры, кроме того, чему ее учили. Но пускай она хоть раз побывает в англиканской церкви и услышит красноречивую проповедь и потом сделает сравнение, и я уверен, она переменит свое мнение и почувствует нелепость наружных форм своей секты.

– Вы меня делаете совершенно счастливым.

– Это мое мнение. И если она не переменит свой характер, то я непременно сделаю ее своей наследницей.

– Но что вы думаете о миссис Кофагус?

– Я думаю, что она в душе не более меня пристрастна к квакерскому исповеданию. Она веселая, живая, добрая, умная женщина и хоть завтра же готова явиться в перьях и бриллиантах.

– Но знаете ли, что Кофагус все еще вздыхает о своих синих бумажных панталонах и сапогах?

– Он ни более, ни менее, как глуп, дурак; только это к лучшему. Эта глупость поможет мне скорее исполнить мои намерения. Но нам надобно поговорить о встрече вашей с отцом.

Мы приехали в Лондон во время обеда, и я остался у Мастертона. Усталость почтенного старика заставила меня ранее обыкновенного с ним проститься.

– Помните, Иафет, что завтра нам надобно быть в Адельфи в час, а потому приезжайте вовремя: одна минута позже может рассердить вашего отца.

На следующий день в назначенное время я приехал к Мастертону, и мы отправились в Адельфи, где жил мой отец. Мы были приняты в нижнем этаже, где уже нашли Кофагуса и двоих надзирателей воспитательного дома.

– Право, Мастертон, – сказал один из последних, – можно подумать, что мы дожидаемся какого-нибудь царствующего монарха и что получим от него какие-нибудь милости. Для меня время очень дорого; полчаса назад мне уже надобно было быть в городе.

Мастертон засмеялся.

– Пойдемте наверх, пусть пришлют за нами, если понадобится, – сказал он.

Он позвал человека и велел доложить о нас генералу де Беньону. Все четверо вошли в другую комнату, а я по знаку Мастертона остался один. Надобно признаться, что я был не совершенно спокоен. Я слышал, как отворилась дверь, как раздался потом крик, похожий на рев дикого зверя, и как все опять утихло.

«Вот, – думал я, – предел всех моих желаний и поисков! Вместо того, чтобы обрадоваться, найдя сына, и броситься скорее в его объятия, он требует законных доказательств! Говорят, он сердит; но что же выйдет, если ему станут противиться? Я слыхал, что таких людей надобно усмирять их собственным оружием, но я не имею на это права. Во всяком случае я буду тверд и по возможности стану удерживаться от запальчивости. Я докажу ему, по крайней мере, что сын его имеет благородные чувства».

Спустя минут пять отворилась дверь, и Мастертон сказал, чтобы я шел за ним. Я не был виноват, но сердце мое билось, как у преступника. Когда мы взошли на лестницу, Мастертон взял меня за руку и повел в большую длинную залу. В дальнем конце ее сидел на софе отец мой, положив на нее больную ногу и упершись костылями в стену. С обеих сторон его стояли богатые позолоченные клетки с попугаями, а за ними два огромные арапа со скрещенными на груди руками. На одной стороне сидели надзиратели, а на другой Кофагус в квакерском платье. На стуле возле софы сел Мастертон.

Я посмотрел на моего отца. Он был высокого роста И довольно толст. Голова его была велика, но пропорциональна телу. Цвет лица казался темно-желтым, волосы, как снег, белые. Длинные усы соединялись над бородою и были так белы, что его можно было скорее принять за бенгальского тигра, нежели за джентльмена. Он зверски посмотрел на меня, когда Мастертон подвел меня.

– Позвольте мне иметь удовольствие, генерал, представить вам сына вашего Иафета.

Отец мой, не сказав мне никакого приветствия, устремил на меня свои серые кошачьи глаза на минуту только и потом обернулся к надзирателям.

– Тот ли это ребенок, которого вы воспитывали под именем Иафета Ньюланда?

Они ответили, что я тот самый, которого они отдали к Кофагусу и впоследствии видели несколько раз.

– Тот ли это Иафет Ньюланд, которого вы учили? – спросил он у Кофагуса.

– Да, я подтверждаю… гм… славный малый… добрый… и так далее.

– Я не поверю одному квакерскому слову, сударь. Можете ли вы побожиться для большей уверенности?

– Да, – ответил Кофагус, забыв на минуту правила квакерского учения, – божиться… гм… Библия… и так далее.

– Вы должны побожиться в справедливости слов ваших.

– Божиться! – вскричал Кофагус. – Гм… да покля… божиться, нет-нет, Иафет, быть прокляту… идти в ад… и так далее.

Все, кроме отца, не могли удержаться от смеха, и я тоже. Мастертон спросил генерала, не требует ли он еще каких-нибудь доказательств.

– Нет, – ответил он очень важно и потом сказал что-то своим прислужникам. Те побежали и отворили двери. Это был знак обратного выхода, и Мастертон сказал:

– После такой долгой разлуки, господа, генерал, вероятно, хочет остаться один с сыном, чтобы дать волю своему родительскому чувству.