Текст книги "Иафет в поисках отца"

Автор книги: Фредерик Марриет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Глава LXVI

Месяц спустя после встречи с Тальботом я, стоя у дверей своей лавки, увидел одного старого моряка с деревянной ногой; в руке он держал несколько баллад и пел их плачевным голосом.

– Барин, не бросите ли копеечку бедняку Джеку, который потерял ногу на службе отечеству? Благодарю, барин, – сказал он и опять начал петь.

– Кто не имеет сожаления, того я сам жалею. Спешите на помощь к бедной шлюпке, которая потеряла уже половину мачт. Дай Бог вам долго жить, сударь, благодарю вас.

– Купите у меня песенку, девушки, вы будете петь ее вашему другу, сидя у него на коленях. Вот вам много их, выбирайте любую. Не хотите ли эту, или вот эту? Они очень дешевы. Благодарю вас, девушки.

Мало, кажется, найдется людей, особенно в Англии, которые бы равнодушно смотрели на изувеченного за отечество матроса. Я выслушал бедняка, хотя голос его был вовсе не завиден, вынул несколько полупенсов и кликнул его в аптеку.

– Возьми это, храбрый воин, – сказал я ему. – Хотя я и мирный гражданин, но страдаю об изувеченных в битвах.

Голос мой заставил его содрогнуться, и он устремил на меня свои большие глаза.

– Что ты так пристально на меня смотришь? – спросил я его.

– Боже мой, это его голос! – вскричал он. – Не может быть… Что, если в самом деле, это он… Да, это он, Иафет! Наконец я вас нашел! – И он в изнеможении присел на скамью.

– Да кто ты таков, друг мой?

Он снял шляпу, к которой были приделаны волосы, скрывавшие его лицо, и я узнал Тимофея. Я перескочил через конторку и обнял его.

– Думал ли я когда-нибудь, Тимофей, найти тебя в израненном матросе?

– Но возможно ли, Иафет? Я вас вижу квакером, в шляпе с широкими полями.

– Да, Тимофей, я настоящий квакер и по платью, и по внутреннему убеждению.

– Ну, ваша наружность не так различна от внутренности, как моя. – Он опустил свою раненую ногу, которая была привязана к палке и скрыта в широкие синие панталоны.

– Я более не матрос, Иафет, я никогда с тех пор, как мы расстались, не видал морской воды.

– Значит, ты обманывал людей. Жаль, Тимофей.

– Теперь я вижу, что вы настоящий квакер, Иафет. Но не осуждайте, пока не выслушали меня. Слава Богу, что я вас нашел. Но скажите, пожалуйста, с переменою вашего платья не изменилось ли и сердце, или оно осталось прежним? Ответьте мне на это. Вы видите меня здесь и знаете, что я могу быть полезен.

– Я часто о тебе думал здесь, Тимофей, и если мы опять расстанемся, то это будет уже не моя вина. Ты сделаешься помощником моим. Но прежде переоденься в квакерское платье.

– Одеться, как вы? Отчего же и не так. Мы ведь были оба в одинаковых пестрых жилетах, когда отошли от Кофагуса. Я надену все, что вам угодно, только бы остаться с вами.

– Милый мой Тимофей, надеюсь, что мы не расстанемся более; но я каждую минуту жду моего помощника, и мне бы не хотелось, чтобы он видел тебя в этом костюме… Ступай покуда вот в этот трактир, который на конце улицы, и подожди меня там. Я схожу, переоденусь, и тогда мы можем свободно быть вместе и пересказывать друг другу свои похождения.

Тимофей собрал свои баллады, которые разронял было; подвязав ногу, он приставил к ней деревянный костыль и молча вышел из лавки.

Через полчаса помощник мой пришел, и я велел ему оставаться в лавке, а сам отправился под предлогом важного дела.

Я нашел Тимофея на назначенном месте и уже вовсе не матросом, а переодетого не в новое, но очень чистое платье. Я просил его рассказать мне, что с ним случилось после нашей разлуки.

– Вы не можете вообразить, Иафет, до чего доходило мое отчаяние, когда я получил вашу записку. Я нисколько не сомневался, что вы продали ваш дом и проиграли все ваше имение в карты. Я не знал, что мне делать, и отправился к Мастертону, желая попросить у него наставлений, полагая, что ум хорошо, а два еще лучше. Мастертон, получив ваше письмо, казалось, был очень огорчен, и сказал мне:

– Одно оправдание Иафету поможет, это то, что он с ума сошел; что же касается тебя, мой добрый мальчик, то я о тебе похлопочу, но ты не должен отыскивать своего барина

Выслушав Мастертона, я возвратился домой, собрал оставшиеся бумаги, запечатал их и, зная, что дом через несколько дней перейдет в руки нового хозяина, продал мебель и оставшиеся вещи, исключая туалетные принадлежности и пистолеты, оставшиеся после смерти майора Карбонеля, которые, как я думал, вы бы хотели сохранить

– Как ты добр, Тимофей. Ты думал обо мне и тогда, когда имел полное право сердиться на меня. В самом деле, мне будет приятно иметь их, хотя в серебряном туалете и в пистолетах теперь я не нуждаюсь.

– Мебель и остальные вещи были проданы за четыреста тридцать фунтов.

– Очень рад, Тимофей, но, кажется, они не принесли тебе большой пользы.

– Ваша правда, и это потому, что я их не трогал. Да и что мне было делать с этими деньгами? Я снес их к Мастертону вместе с другими вещами. Они и теперь у него, и вы можете их получить, когда захотите. Он был очень добр со мною и предлагал свою помощь, но я отказался и пошел искать вас. У меня было около четырнадцати фунтов в кармане, с которыми я и пустился в путь-дорогу. Простившись с нашим добрейшим мистером Мастертоном, я покинул Лондон и отправился куда глаза глядят, отыскивать своего господина.

– Не господина, Тимофей, скажи лучше, друга.

– И то и другое, если хотите, но со мною случилась куча приключений.

– У меня тоже не менее. Но оставим это до будущего времени. Скажи-ка теперь, как ты думаешь, у кого я живу?

– У квакера, я думаю.

– Да, кто этот квакер? Отгадай.

– Бог его знает.

– Кофагус!

При этом слове Тимофей перевернулся на пятках, упал на пол и захохотал во все горло.

– Кофагус – квакер! – вскричал он наконец. – О, я с нетерпением желаю его видеть. Гм… четырехугольное платье… широкополая шляпа.. и так далее… чудесно!

– Не надобно смеяться над религиозным мнением, каково бы оно ни было.

– Я не хотел над ним смеяться, но мысль, что Кофагус – квакер, кажется такой странной, что я не могу не смеяться. И неудивительно ли, что, расставшись так давно с ним, мы опять сойдемся все вместе? Я продаю баллады, вы – аптекарь, а Кофагус – квакер. Мне кажется, я буду разносить лекарства и сделаюсь таким же квакером, как и вы оба.

– Теперь мы воротимся в лавку, и я тебя сведу к Кофагусу. Я уверен, что он будет рад тебя видеть.

– Сперва дайте мне квакерское платье, в нем было бы лучше ему представиться.

– Ты можешь взять платье, если хочешь, но это совсем не нужно. Тебя не примут в секту, пока не испытают.

Я вошел в лавку, возле которой я велел подождать ему, и, выслав вон помощника, кликнул Тимофея и отдал ему старое платье, которое он надел. Потом он стал за конторкой и сказал, что он тут и останется навсегда.

– Я тоже так думаю, Тимофей, тем более, что теперешний помощник может себе найти другое место. Он недавно женился и совсем неохотно сидит в лавке. Но, кстати, не нуждаешься ли ты в деньгах?

– В деньгах! Да на кой черт мне деньги?! Посмотри-ка! – и Тимофей вытащил из своего кармана запачканную тряпку, в которой было завернуто двадцать фунтов. – Видите, я в хороших обстоятельствах.

– В самом деле, – ответил я.

– Ничего нет выгоднее, как быть старым матросом без ноги и распевать баллады. Знаете ли, Ньюланд, что я иногда выручал более фунта в день?

– Но это не совсем честно, Тимофей.

– Может быть, но странно, когда я поступал честно, то ничего мне не удавалось, а, напротив, обманывая других, я выручаю бездну денег и нахожу, что это до времени очень недурно.

Я не мог забыть, что и со мною было точно то же и что обман рано или поздно должен открыться. К вечеру я отвел Тимофея к Кофагусу, который принял его очень ласково и сейчас же согласился, чтобы он был у меня помощником. Тимофей был отдан покуда под надзор Эбраима, и через несколько дней так познакомился со всеми, как будто уже жил целые месяцы. Сначала мне стоило много трудов унять излишние его насмешки над Кофагусом. Потом он сделался гораздо тише, и я видел, что он мне был не только приятен как веселый товарищ, но и необходим. Первые дни я рассказывал ему о моих приключениях и расспрашивал его о небольшом числе оставшихся друзей. Он говорил мне, что госпожа де Клер и Флита не раз обращались к Мастертону, желая знать, что со мною сделалось, и были весьма огорчены моим письмом; что лорд Виндермир был также очень сердит на меня, а Мастертон предлагал ему лакейское место, но он отказался, решив искать меня. Он обещал Мастертону дать знать, если найдет меня.

– Часто лежа в постели я думал, каким образом лучше исполнить свое предприятие, – говорил мне Тимофей. – Я полагал, что отыскивать вас, как вы некогда искали отца вашего, было бы одно и то же, что ходить с огнем во время сильного дождя, и что я растерял бы последние свои деньги и ничего бы не сделал. Итак, я решил взяться лучше за какое-либо ремесло, которое доставляло бы пропитание и вместе с тем дало бы возможность переходить из одного места в другое. И вот каким образом я начал странническую жизнь свою: я увидел человека, который вел за собою собаку, запряженную в тележку, и кричал. «Мясо для кошек! Мясо для собак! ». «Это ремесло и для меня не худо бы», – подумал я и начал с ним разговаривать, не отставая от него во всю дорогу. Наконец он остановился в скверном постоялом дворе, где я предложил ему бутылку пива и стал уговаривать его, не хочет ли он сдать мне свою торговлю. Я дал ему три гинеи за его богатство, и тогда он спросил меня, не в Лондоне ли я намерен производить торг свой; я сказал ему, что хочу расхаживать по деревням; он посоветовал мне идти на запад, как часть Англии более других населенную. Я велел подать еще бутылку пива и был очень доволен новым моим ремеслом. Я отправился в Брентфорт, продавая вкусный обед для собак и кошек и наконец дошел до той самой скамейки, на которой мы вместе отдыхали и ели.

– Странно! Я тоже был там, и мне очень не посчастливилось это место.

– Три дня я жил в Брентфорте, и все шло как нельзя лучше. На третий вечер, возвращаясь из города почти ночью, я сел на скамейку и думал о вас. Собака моя лежала возле меня, и я был покоен; но вдруг раздался пронзительный свист. Пес мой приподнял голову, повел ею в сторону, проворчал и, зевнув, недовольный пробуждением своим, опять заснул. Но свист в другой раз и с большей силой пронесся вдали, и собака с тележкой мигом бросилась от меня и исчезла. Я пустился за нею и, может быть, догнал бы ее, но набежал на женщину, которая несла горячую воду. Я сбил ее с ног и сам, отбежав еще шага два, упал в яму и покуда оттуда выбрался, собаки моей и тележки с говядиной для собак и кошек не было уже видно, и я напрасно кричал: «Кесарь, сюда! Кесарь, сюда!». Я должен был навсегда проститься с моим имуществом. Так окончилась первая моя спекуляция.

– Начало не завидное.

– Правда, Иафет, но это еще не все: я получил вдобавок тысячу ругательств от старухи и кусок горячей зелени, которым она бросила мне в лицо. Но старухе легче было остаться без ужина, нежели без мести. Потом я вошел в трактир, где возле меня уселись два разносчика. Один из них продавал шерстяные материи, а другой – гребенки, иглы, наперстки, ножницы и бронзовые вещи. Я скоро с ними познакомился и потчевал их откровенностью из нескольких стаканов, после которых они рассказали мне про свои барыши и каким образом их доставали. Мне понравилась эта кочевая жизнь, и я возвратился в Лондон, купил себе разносчичий билет за две гинеи и все потребности к торгу – гребенки, щеточки и прочее; я отправился на этот раз к северу и доставал себе достаточный барыш, продавая понемножку товар свой деревенским жителям. Но я вскоре узнал, что разносить газеты гораздо выгоднее мелочной продажи. Газетчик может даром останавливаться во всех избах, в небольших трактирах – ему всегда отводят первое место в углу, возле камина. Притом, он не платит ни за квартиру, ни за еду, и пьет даром, а если читает и растолковывает непонятные места, то получает еще денежную награду. Я сделался большим политиком, продавая газетные вести в трактирах, не оставляя разносчичьего ремесла. Я жил хорошо, спал еще лучше и продавал скоро свои товары. Я выручал за свою работу по три шиллинга в день чистой выгоды. Но благоденствие мое продолжалось недолго, и я должен был переменить свои занятия.

– Каким же образом и отчего?

– А вот как. Я раз поздно вечером пришел в трактир, поставил крашеный ящик с вещами на стол и только что кончил чтение, начал речь, которую я обыкновенно произносил в заключение моих похождений. Тогда я доказывал, что все люди равны и что никто не имеет права быть богаче своего соседа. Слушатели мне громко аплодировали, и я в промежутке своей речи подумал, что не худо бы посмотреть мне за ящиком, но, к моему горю, заметил, что его на том месте уже не было. К несчастью, я положил в него все мои деньги, полагая, что они там будут лучше сбережены, нежели в моих карманах. У меня осталось не более семнадцати шиллингов, которые я выручил в последние три дня. Все сожалели об этом, но никто не думал помочь. Я обратился к трактирщику, говоря, что в его доме случилась пропажа и что он должен мне отвечать за нее. На это требование он схватил меня за ворот и вытолкнул за двери, говоря: «Если бы ты прилежнее смотрел за своим богатством и не вмешивался в пустые толки, то не терял бы своих денег». И с этого времени я стал осмотрительнее. С прискорбием в душе я дошел до ближайшего города и начал на оставшиеся деньги добывать себе пропитание. Я накупил глиняной посуды и отправился продавать ее, шатаясь из деревни в деревню. Таким образом путешествовал я, но эта была уже трудная работа, и я не мог получать прежних выгод. Однако собирал до девяти шиллингов в неделю, и этого доставало для моего пропитания. Во время своих переходов я перебывал в стольких кухнях, что мог бы отыскать хоть дюжину матерей, предполагая, что моя занималась этим ремеслом, но не нашел ни одной, которая хоть сколько-нибудь походила бы на меня. Иногда я с кухарками производил мену, отдавая им горшок за говядину и другие съестные снадобья; они охотно брали у меня посуду, потому что хотели заменить ею разбитую, за которую нелегко бы разделались со своими госпожами. Иногда же крестьянин пускал меня ночевать к себе, получив от меня горшок, который стоил один пенс. Более трех месяцев путешествовал я с моими горшками и не разбил ни одного, но раз в проклятой игре я их всех лишился.

– В самом деле, каким же образом?

– А вот я вам сейчас расскажу. Однажды я встретил с дюжину мальчиков, которые предложили мне сбивать мои горшки. Решено было, что они будут платить по пенсу за удар. Я подумал, что это выгодный торг, и поставил на выдавшийся камень один из моих горшков ценою в один пенс, и он со второго удара только был сброшен. У каждого мальчика было по палке, на которых я отмечал, сколько им надобно было платить. Когда горшки мои были все перебиты, я начал было рассчитывать, что они должны были заплатить мне, но мальчики расхохотались и разбежались в разные стороны. Я пустился за ними, но борьба моя была неудачна; только что я хватал одного, другой дергал меня за платье, и я принужден был оставить свое преследование. Таким образом, у меня оставалось в кармане восемь пенсов, с которыми мне нужно было придумывать новые средства к жизни и новый промысел.

Глава LXVII

– Да, Иафет, – продолжал Тимофей, – я шел, проклиная всех мальчиков и учителей их, которые не выучили шалунов честности вместе с латинским и греческим языками, и наконец остановился в очень скромном трактире, где брали по два пенса за ночлег и доставляли кучу благ даром. Я встретил там несколько людей, добывавших себе пропитание пением на улице и музыкой; народ этот был весел, и многие из них спрашивали меня о причине моей печали. Я рассказал им последнее приключение мое, над чем они хохотали и после дали мне поужинать, чему я был очень рад. Старик, директор этой труппы, спросил, есть ли у меня хоть сколько-нибудь денег; я показал ему огромный капитал свой в восемь шиллингов.

– С уменьем этого достаточно, – говорил он, – многие из нас и половины этого не имели и сделались богачами. Вы заплатите два пенса за ночлег, а на остальные шесть купите спичек и продавайте по городу. Со счастьем, вы выручите шиллинг барыша. Сверх того, с вашим товаром вы можете входить в кухни, и если там никого не найдете, то можно кой-что и с собою захватить.

– Но я не хочу поступать бесчестно, – ответил я.

– Если так, то дело другое; вам придется тогда долго ждать богатства. «Но если бы я не получил никакого барыша и проел последнее, – говорю я, – то бы мне пришлось с голоду умереть». Умирать с голоду! Нет-нет, в Англии никогда не умирают с голоду. Тогда вам только надобно будет стараться попасть в тюрьму на месяц или на два, и вам дадут казенную квартиру и пищу, лучше, может быть, нежели вы когда-нибудь едали. Я был во всех английских тюрьмах и знаю, которые из них хуже и лучше; вот, например, здешняя тюрьма есть лучшая для зимы.

Я с удовольствием слушал рассказ этого человека, который, казалось, был один из самых веселых бродяг во всей Англии. Я последовал его совету, купил на шесть пенсов спичек и начал благополучно эту торговлю.

В первый день выручил я три пенса, продав четверть моего товара, и воротился ночевать в трактир, где провел первую ночь и где не было уже вчерашнего общества. На другой день, заплатив два пенса за хлеб с сыром и пенс за ночлег, я принялся опять за продажу спичек, но на этот раз мне не посчастливилось; казалось, никому не нужно было спичек. Прогуляв с семи часов утра до восьми вечера, я ничего не продал и от усталости присел на крыльцо одной часовни и заснул. И чем, вы думаете, я был пробужден? Ужасным запахом серы и дыму, который чуть было меня не задушил. Вероятно, какой-нибудь злой мальчишка, видя меня спящим со спичками в руке, зажег их, и я не просыпался, пока огонь не стал жечь моих пальцев. Таким образом кончился мой торг спичками за неимением товара и капитала.

– Бедный мой Тимофей, я душевно жалею тебя.

– Нечего жалеть, Иафет, меня никогда не приговаривали к смерти, а это одни только вздорные несчастья. Однако я был тогда в очень затруднительных обстоятельствах и решился уже попасть в тюрьму по убедительным уверениям бродяги-музыканта. Находясь у заставы города, я увидел вдали двух людей, которые жарко о чем-то рассуждали. Я подошел к ним поближе.

– Я говорю тебе, чтобы ты отправился со мною, – сказал один из них, который был полисмен. – Разве ты не читал этого объявления: «Со всяким пойманным бродягой поступать по законам»?

– Черт бы тебя взял; да разве ты не видишь, что я моряк?!

– Я приказываю тебе именем короля отправляться в тюрьму, а ты, молодой человек, – сказал он, обращаясь ко мне, – помоги свести его.

– А что ты дашь ему за труды? – сказал моряк.

– Ничего, – ответил полицейский, – он должен это делать, иначе я и его посажу в тюрьму.

– А я дам ему пять шиллингов, если он мне поможет отделаться от тебя, и увидим, на что он решится.

Мне этот случай показался очень выгодным, и я решился помочь тому, который был щедрее. Я подошел к полицейскому, подвернулся ему под ноги, и тот упал затылком в землю. Всем этим искусством я обязан прежнему моему фиглярству.

– Да, я знаю, что ты промаху не давал в подобных штуках.

– Мне кажется, – сказал матрос, – что вы повредили верхнюю часть. Поплывем на всех парусах в ближний порт, я знаю, где бросить якорь. С тем, кто в нужде помог мне, я готов разделить последнюю крошку хлеба.

Полицейский между тем лежал без чувств, и мы, развязав ему галстук, побежали от него так скоро, как только могли. Товарищ мой, у которого была деревянная нога, перескочив через плетень, сказал, что гораздо лучше бежать на двух ногах, нежели на одной. И, говоря это, он отвязал деревянную ногу, которая была точно так же привязана, как вы видели у меня. Я не расспрашивал его, и мы, пробежав около пяти миль, остановились наконец в какой-то деревне.

– Мы можем здесь провести ночь, – говорил моряк, – я хорошо знаю этих полицейских плутов, они никогда не выходят прежде восхода солнца.

Мы расположились в скверной хижине и лучше поели, нежели я ожидал. Здесь мой новый товарищ распоряжался со всеми, как со своими подчиненными. Выпив стакана два рому, мы легли спать.

На следующий день мы встали до рассвета и отправились в другой город, где, говорил мой товарищ, не станут нас преследовать. На пути он меня спросил, чем я живу, и я рассказал ему мои несчастья.

– За добро платят добром же, поэтому я вас научу ремеслу; есть ли у вас голос? Я не спрашиваю, умеете ли вы петь, и правильно ли, но просто: громок ли у вас голос?

– Да, голоса у меня довольно.

– Этого достаточно. Вы можете коверкать голосом, как угодно, и реветь хоть быком, все равно, только бы громко было, и за это нам будут давать деньги как из человеколюбия, так и для того, чтобы отвязаться от нас. Я знал старика, который играл на кларнете одну только арию и то всегда фальшивил, и ему платили, чтобы только не слушать его. В улице, в которой играл старик, жили такие молодые люди, которые, видя, что ему платят деньги за то, чтобы он перестал играть и петь, давали ему еще нарочно, чтобы он снова пел. Другие же ему опять платили, чтобы он ушел, и старик через это получал бездну денег. Итак, если у вас громкий голос, то все остальное готово у меня.

– А разве вы тоже этим живете?

– Конечно, и уверяю вас, что нет ремесла легче и выгоднее. Я такой же моряк, как и вы. Мой старинный приятель, матрос, научил меня их манерам, которые я теперь охотно передам вам. Знаете ли, что я часто выручал по два фунта в день; и за ваше одолжение я научу вас, как доставать хлеб; вы будете ходить со мною, пока не переймете моего ремесла, а потом, в Англии много места для нас обоих.

Он подвязал мне деревянную ногу, и при переходе нашем из одного места в другое на нас сыпался град медных денег. Таким образом мы путешествовали три недели, и к концу этого времени он решил, что я один могу доставать себе пропитание, и, дав мне половину своих баллад и пять шиллингов на подъем, он оставил меня, и я простился с лучшим моим другом после вас. Итак, я снова был один, искал вас всюду. Наконец, как вы знаете, голос мой привлек ваше внимание, и я закончил похождения, но если когда-нибудь нам придется расстаться, то я опять привяжу мою деревянную ногу.

Таковы были приключения Тимофея, превращенного теперь в квакера.

– Мне не нравится, что ты хочешь жить обманом, – сказал я ему. – Если бы опять случилось такое несчастье, не лучше ли выучиться моему ремеслу, которое тебе доставит безбедную жизнь? С вниманием и терпением ты в состоянии будешь точно так же составлять лекарства, как и я, и со временем, может быть, заведешь такую же аптеку.

– Правда, Иафет, правда. Ваши слова дышат премудростью, – сказал он серьезным голосом, – и я последую этому совету.