Текст книги "Дама в черной вуали"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Но я действительно ничего не слышал. У нас очень надежная система сигнализации, так что проникнуть незаметно на завод практически невозможно.

Он подходит к установке сигнализации, и я замечаю, как смертельная бледность покрывает его лицо. Плоская рожа сторожа становится еще более плоской и напоминает луну в фазе полнолуния.

– Система отключена! – беззвучно шевелят губы сторожа.

– Убедились, что не так все просто, как вам бы хотелось!

– Но я лично сам включал ее... Я точно помню!

– Тогда вам еще один вопрос. Итак, вы действительно час назад со своим напарником находились в этой комнате? Как я понимаю, вы играли в карты.

– Играли...

– Где вы сидели во время игры?

Он показывает мне стул, повернутый к двери спинкой.

– Я так и думал! – вырывается у меня.

– Что вы думали?

– Очень долго объяснять вам...

Заинтригованный молчанием своих коллег (и любой, кто знает их, был бы заинтригован!) в течение всей моей беседы с хранителем секретов государственной важности, я оглядываюсь и понимаю причину их немоты. Не устояв перед соблазном, они спокойно допивают бутылку красного вина.

Снаружи доносится звук автомобильного клаксона. Сторож застегивает служебный китель на все пуговицы.

– А вот и месье директор,– сообщает он нам, торопясь к входной двери.

* * *

Монфор, понимаешь с первого взгляда, принадлежит к элите. Это заметно по его автомобилю «Ягуар», по покрою его пальто, и особенно по лысине.

Лысина очень красноречивый элемент человеческой внешности. По ее внешнему виду, форме, по ухоженности, по «географическому положению» можно определить к какому сословию в обществе относится обладатель лысины. Существует тысяча видов лысин... Полное облысение, частичное, лицемерное, духовное, недуховное, интеллектуальное – от разжижения мозгов; от невралгического же воспаления плечевого сустава облысение бывает продолговатое, круглое, тевтоническое. Существуют и другие виды лысин, не говоря уже о тех, о которых мне поведала своим шаловливым голоском юная баронесса Тюшеленг дю Проз; нет, она не внучка генерала Лавер-Жувана; это та девушка, у которой на правой ягодице есть татуировка циферблата.

Короче, лысина Монфора единственная и уникальная. Она тщательно ухожена, выбрита, подпалена, обработана сульфамидами и серной кислотой, отполирована, ароматизирована, вулканизирована, слегка мраморизирована, одним словом, это лысина номер один, настоящая лысина элитарного представителя, которая дается природой только избранным. Такая лысина может появиться в результате Многовекового отбора, и кто только не принимал участия в этом процессе: мушкетеры, прелаты, королевские любовницы, адмиралы, контрадмиралы и идиоты.

Сначала он окидывает меня оценивающим взглядом, лотом подходит и протягивает руку, предварительно сняв перчатку.

– Что происходит здесь, месье комиссар?

– Я уверен в том, что была предпринята попытка ограбления вашего сейфа.

Директор поворачивается к сторожу.

– Что это значит, Мао?

– Я ничего не понимаю, месье директор... Сигнализация оказалась отключенной.

– Где Бурже?

– Совершает обход...

– Вы желаете пройти в мой кабинет, месье комиссар?

– Я сгораю от желания и нетерпения!

Шествие возглавляет, естественно, Монфор, за ним плетутся на непослушных ногах Пино и Берю, а замыкающим иду я, единственный сын Фелиции.

Мы пересекаем просторный двор завода, загроможденный какими-то материалами, потом проходим через просторный цех, заставленный станками, назначение которых мне непонятно. Инженерный корпус завода, конечно же, современное здание, со стеклянными стенами от пола до потолка. Его просторные, пустынные коридоры с футуристической мебелью создают впечатление, что находишься на космической станции.

Монфор вынимает из кармана ключи, хотя делать этого не следовало бы, так как даже издали видно, что дверь его кабинета всего лишь прикрыта.

– Мой Бог! – вскрикивает Монфор, заглядывая в кабинет.

Не задерживаясь на пороге, он бросается к сейфу и застывает перед ним, как баран перед распахнутыми воротами: сейф пуст.

Пино, потерявший все силы в ночных перепитиях и воспринявший кражу на заводе так же трагично, как потерю своего первого зуба, падает в кресло директора, словно чайка с глубины неба на риф.

– Пропали чертежи! – бурчит обладатель престижной лысины.

Вот и наступает время вступать в игру Сан-Антонио.

– Что за чертежи, месье директор?

– Чертежи «Ализе 3»...

– Вы думаете, что я знаю все о вашем «Ализе»... Я могу только догадываться, судя по названию, что речь идет о летающем аппарате нового поколения.

Я задаю сначала классические вопросы, так как они необходимы для следствия.

– Кто имеет доступ к сейфу?

Три человека. Я и два моих инженера. Я часто отсутствую на заводе... Инженерам же приходится обращаться к документации в процессе работы.

– Кто эти люди?

– Это инженеры Консей и Болемье.

– Их адреса?

Директор диктует данные Берюрье.

– Месье Болемье в настоящее время находится в отпуске,– сообщает мне Монфор.

– Как давно он в отпуске?

– Уже два дня.

– Я полагаю, что у вас остались копии украденных документов?

– Естественно... Они заложены в банк. Но пропажа этих документов – настоящая катастрофа для безопасности нашей страны. Кроме документов, в сейфе был еще и макет этого летающего аппарата. Я не могу дать вам полное техническое описание его, но скажу только, что самолет будущего имеет вертикальный взлет.

Наверное, потому, что спит на авиазаводе, Пино храпит как эскадрилья «Нормандия-Неман». Я резко поворачиваю кресло в направлении обратном ходу швейцарских часов. Пино катапультирует и приземляется на пол кабинета. Проснувшись, он начинает заводить свою старую и ставшую любимой песню о непочтительном отношении молодежи к его годам.

– Берю и Пино, вам придется побродить немного по территории завода, поговорить со сторожем, который где-то заплутал. Конечно, если эта встреча еще возможна.

Монфор подпрыгивает на месте, от чего его третий и предпоследний волосок на голове взлетает вверх.

– Вы считаете, что грабители могли его убить?

– Это не кажется мне невозможным!

– Это чудовищно,– стонет директор и опускается в кресло. Он обхватывает голову руками и повторяет: – Чудовищно!

Я молчу.

Монфор снимает телефонную трубку.

– Простите меня, месье директор, кому вы собираетесь звонить?

– Инженеру Консею... Я предпочитаю информировать его о случившемся до того, как он узнает об этом из утренних газет.

– Не делайте этого! Я сообщу ему сам... Мне крайне необходимо лично пообщаться со всеми, имеющими доступ к секретным документам.

Он соглашается... Телефонная трубка переходит в мои руки, и я информирую Старика о ночных событиях. Он потрясен, наш Босс! И есть от чего быть таким. Если министр узнает, а он узнает обязательно, что воровство и убийство совершены на наших глазах и по нашему сценарию, то Старику придется лишиться кресла или, в лучшем случае, сменить его на другое, еще более неблагодарное, чем это.

Мои скауты возвращаются довольно скоро: они вносят в кабинет тело мужчины и опускают его на ковер.

– Бурже! – шепчет директор, побелев словно айсберг.

– Мы нашли его в конце коридора,– объясняет Берю. Заметив, что сторож приоткрыл глаза, директор спрашивает его:

– Что с вами, Бурже?

Парень издает такой жалобный стон, от которого бы защемило сердце даже у самого строгого фининспектора.

– Головой! – бормочет он.– Моя бедная голова...

Я ощупываю его бедную голову и не нахожу на ней ничего, угрожающего здоровью, даже элементарной шишки.

– Вас оглушили? – спрашиваю я.

– Да... Я шел по коридору... Неожиданно ощутил сильнейший удар по голове и... Нет, больше ничего не помню...

– Несчастный Бурже! – причитает директор.– Что вы собираетесь предпринять? – спрашивает он меня.

– Прежде всего, отвезти этого месье в больницу. После чего немедленно начну следствие... Месье директор, хочу попросить вас об одном лишь: вернуться домой и ни с кем не говорить о происшествии на заводе. До завтрашнего дня. Это нужно для следствия. И это наше требование!

– Как скажете, месье комиссар,– отвечает покорно директор.

** *

Отправив тела убитых в морг, мы оставляем Шарвье в компании с ночным сторожем.

Отъехав от завода, я обращаюсь к Бурже.

– Прежде чем отвезти вас в больницу, я думаю, что надо бы предупредить вашу семью. Вы согласны?

– У меня нет семьи,– вздыхает он.– Я одинокий.

– В таком случае мы предупредим консьержку. Через несколько часов ваш дом будет окружен толпой журналистов. И не хотелось бы, чтобы она, не зная ничего, намолола им разной чепухи. Понимаете?

– Я живу на улице Вожирар, дом семь...

– Этаж?

– Третий.

– Вас не утомляют мои вопросы?

– Нет, я чувствую себя намного лучше... Я даже думаю, стоит ли обращаться в больницу?

– После подобной травмы желательно сделать снимок... Возможно сотрясение мозга...

Менее чем через четверть часа я останавливаюсь перед домом номер семь по улице Вожирар. Входная дверь распахнута настежь. Она в таком аварийном состоянии, что к ней страшно даже прикоснуться.

Я взбегаю на третий этаж, использую свой универсальный сезам, с помощью которого, как вы уже знаете, я открываю любые замки.

Берлога Бурже похожа на общественный туалет. Комната, кухня, прихожая – все в запущенном состоянии,– захламлено, завалено в неописуемом беспорядке.

В раковине на кухне целые Гималаи немытой посуды.

Кровать покрыта одеялом, которое уже нельзя было бы использовать как флаг в случае капитуляции! Для пиратскою же – вполне подошло бы!

Пораженный обстановкой, я застываю посередине комнаты. И вдруг меня словно осенило, я подскакиваю на месте, как Сенж-Сенж^[20].

В такие моменты мой мозг работает словно радар.

Я направляюсь прямо к кровати и заворачиваю матрас в изголовье вместе с постельным бельем. И вот то, что я ищу: небольшой бумажный пакет. В нем пятьсот тысяч франков.

– Вот и все! – сообщаю я, садясь за руль.

Бурже старается улыбнуться, но улыбка получается вымученной.

Я сворачиваю на мост, направляясь, конечно же, по месту своей службы.

– А в больницу разве сюда? – простота Берюрье меня доводит иногда до бешенства.

Удар ногой в щиколотку и он, издав поросячий визг, выключает свой неуместно изрекающий глупости речевой аппарат.

Двор криминальной полиции похож на многие больничные дворы. Мне приходилось видеть и пострашнее!

– Вы сможете идти самостоятельно? – спрашиваю я парня, когда мы останавливаемся перед входом в здание.

– Думаю, что смогу...

Если он думает, значит, он существует!

В сопровождении своих верных коллег мы со сторожем Бурже проходим по коридорам полиции. Таблички на дверях кабинетов такие, как например, «Отдел инспекторов» или «Комиссар такой-то» слегка шокируют сторожа, и он даже выражает свое удивление тем, что эта больница отличается от других, в которых ему приходилось бывать.

Я открываю дверь своего кабинета и включаю свет.

– Прошу вас, входите и будьте как дома! – приглашаю я остолбеневшего Бурже.

Ноги его становятся ватными, непослушными. Наблюдательный Берю, поняв это, помогает ему поудобнее устроиться в жестком кресле.

– Как ваша бедная голова? – спрашиваю я ночного сторожа авиазавода.

Он слишком потрясен, чтобы ответить мне.

Молчим и мы. Прислонившись к двери, Пино начинает разминать сигарету, превращая ее, как всегда, в лохмотья.

Берюрье сдвигает на затылок свою фетровую мочалку, которую он называет шляпой.

Пора начинать.

Бурже поднимает наполненные страхом глаза на мое доброжелательное лицо.

– Гладкое дело, правда? – спрашиваю я его.– Два трупа, да и вам досталось...

С большим трудом он отклеивает язык от розового нёба, чтобы промычать беззвучное «да».

Тогда я очень театральным жестом достаю из кармана знакомый ему пакет, увидев который он зеленеет.

– Тебе плохо, сокровище мое? – спрашиваю я.

Он молчит.

Я разворачиваю сверток и начинаю тасовать купюры словно карты.

– Это твои сбережения?

– Да... Я хотел купить мотоцикл...

– Придется подождать,– говорю я.– Немного, лет пять. Правда за это время цены могут подскочить...

– Но... Я...

– Да, корифей, ты! Ты решил надуть нас, обвести вокруг пальца, но пальцем в небо попал сам! Легенда о нападении на тебя шита белыми нитками. Я сейчас расскажу, как все было. Тебя купили за полкуска. За эти паршивые деньги ты отключил сигнализацию и отвлекал игрой в карты своего напарника, когда вор дважды проходил мимо вашего бюро. Только после того, как грабитель спокойно вышел с завода, ты отправился в свой очередной обход... Из которого тебя принесли мои коллеги. Ты сыграл роль пострадавшего... Я ошибаюсь?

Он отчаянно пытается защищаться:

– Но это неправда! Клянусь!

– Не стоит клясться! Ты не свидетель, а обвиняемый!

– Но вам должно быть стыдно так обращаться со мной. Моя голова просто раскалывается.

– Как и было обещано, вам сейчас сделают снимок.

Я обращаюсь к Берюрье, главному специалисту по раскрепощению хитрецов, молчунов и всякого иного отребья:

– Сделай рентгенограмму этому месье... Я думаю, что достаточно будет всего лишь одного снимка.

Берю разминает свои толстые сосискообразные пальцы.

– Итак,– выражает свои мысли специалист скудно, но зато очень доходчиво.– Или ты выкладываешь все, или ты получаешь все... сполна.

– Вы напрасно подозреваете меня. Я ничего не знаю!

Я...

Великолепный апперкот Берю обрывает лепет предателя, срывает его со стула и опускает на пол. Толстяк хватает двумя руками галстук поверженного и приподнимает его голову. Сторожу не хватает кислорода. Он задыхается. Он издает ужасные хрипы. Глаза его вылезают из орбит, как эскарго из своих раковин, соблазненные весенним ливнем.

Не давая клиенту опомниться, Берю награждает его ударом ниже живота. Редко кто выдерживает подобный прием Толстяка. Подонок Бурже не исключение.

Пинюш медленно подходит к нему, несколько минут молчаливо всматривается в лицо сторожа.

– А знаешь, Сан-Антонио, он очень похож на моего племянника! – сообщает он мне.– Ну, того, что живет в Клермон-Ферране! Ты же должен знать его отца, офицера жандармерии, который служил в Ардеше...

Всегда одно и то же!

Почему-то в самых драматических ситуациях он всегда нам рассказывает о своих родственниках.

– Мне кажется, Берю, что ты переборщил с дозой.

Толстяк склоняет в покаянии передо мной свою гордую голову.

– Я его сейчас реанимирую.

Он вынимает сигарету изо рта Пиво и подносит ее к носу Бурже.

– Радикальное и, главное, очень дешевое средство,– объясняет Берю.

Действительно терапия высшего класса: наша жертва начинает дышать и открывает глаза.

Берю очень заботливо переносит своего пациента в кресло.

– Вот и хорошо... Я думаю, что от головной боли не осталось и следа... Или требуется еще одна доза?

– Не требуется,– вздыхает сторож.

Наступает миг истины. Да, он был дружен с одним типом, который пообещал ему миллион франков за отключение сигнализации и за содействие в проникновении грабителя на территорию завода. Да, он получил половину обещанной ему суммы. Остальное должен был получить позже.

Показываем ему фотографию Гранта. Бурже не сомневается,– это он завербовал его, соблазнив деньгами.

– Считай, что тебе повезло,– говорю я сторожу.– Вместо пятисот тысяч франков, он бы тебе не пожалел только лишь одной пули... Этот месье не любил свидетелей...

Попытки добиться от сторожа еще так необходимой нам информации ничего не дают. Грант не был откровенен. Каждый в его команде знает только то, что должен знать. Профессионально, ничего не скажешь!

– Простите меня,– обращаюсь я к своим друзьям,– побудьте в моем кабинете, пока я переговорю со Стариком... Нас ждут великие дела. Я предчувствую это!

– Как, прямо сейчас? Но ведь уже два часа нового дня,– заводит свою пластинку младенец Пино.

– Железо куют, пока оно горячо! – упрекаю я его.

Спрашиваю по телефону, сможет ли меня принять шеф.

«Он ждет вас»,– отвечают мне.

* * *

Что меня больше всего подкупает в Старике, так это его горение в работе. В критических ситуациях он практически не покидает свой кабинет. Мраком покрыта его личная жизнь. И даже иногда начинаешь сомневаться, есть ли она у него. Я никогда не видел рядом с ним женщину. Иногда мне хочется привести в его кабинет обнаженную Софи Лорен, чтобы понаблюдать за его реакцией.

Конечно же, в данный момент подобные мысли в моей голове отсутствуют.

Он заботливо усаживает меня в кресло.

– Хорошая работенка, Сан-Антонио, правда!

– Да,– соглашаюсь я, глядя ему прямо в глаза.– Правда я считаю, что вы не были правы, когда настаивали на выжидательной позиции по отношению к действиям Гранта.

Старик проглатывает мои слова, как касторовое масло. Но гримаса не задерживается долго на его лице. Он благородный человек и умеет признавать свои ошибки, хотя сам их никогда за собой не замечает.

– Итак, где мы находимся? – спрашивает он.– Что вы узнали?

Я скрещиваю свои натруженные руки на животе.

– Второй сторож завода только что признался нам, что это он, подкупленный Грантом, отключил на заводе сигнализацию.

– И что эта новость нам может дать?

– Она проливает свет на некоторые детали дела.

– Например?

– Начнем все с самого начала, как вы рекомендуете делать нам... У нас есть взломщик сейфов, вор, убийца. Это итальянец Диано, скрывающийся во Франции от собственных властей. Он является давним сотрудником Гранта, который и сейчас хотел «воодушевить» его на ограбление сейфа авиазавода.

– Все правильно,– кивает головой Старик.

Отрицать было бы непростительно, так как это только бы удлинило срок расследования. Я продолжаю:

– Диано противится, или делает вид, что противится воле Гранта... Мы уже не узнаем об этом. Впрочем, это неважно – был ли он сообщником Гранта или выполнял нашу волю.

Старик перехватывает инициативу и продолжает:

– Грант знал, что мы позволим Диано выполнить его задание, так как понимал, что для нас это единственная возможность не потерять след, ведущий к шпионской организации. Диано вскрывает сейф...

– Но ничего из сейфа не уносит,– заканчиваю я его фразу.

Брови шефа ползут вверх.

– Как это, ничего? Вы же сами сказали, что видели пустой сейф после того, как там побывал Диано.

– Видел!.. Но карманы Диано тоже не были полными!.. Припрятать документы, вынесенные с завода, он не мог, так как я наблюдал за ним от двери до самого рокового выстрела Гранта...

– А не мог ему помочь в этом деле сторож Бурже?

– Нет... Это такой жалкий и бездарный притвора, что хитрый лис Грант ни за что не доверил бы ему секретные бумаги.

– Наверное, вы правы,– соглашается Старик.

Некоторое время он молчит, любуясь безупречным видом

манжет с позолоченными запонками. Затем своим спокойным голосом, похожим на журчанье ручья среди высоких трав, подводит итог:

– Итак, Диано вскрывает сейф. После этого Грант убивает его, будучи уверенным, что у итальянца нет никаких секретных документов.

– Именно так. А убивает только для того, чтобы он не мог сообщить нам о том, что сейф пуст.

– Абсолютно точно.

Мы как бы играем в теннис со Стариком. И я уверен, что по своим пассам не уступаем чемпионам мира. Так может, на Кубок Дэвиса нас?

– Но зачем тогда разыграна вся эта мизансцена, если документы исчезли еще до воровства? Зачем привлекать внимание криминальной полиции, сил безопасности? Зачем играть жизнью людей? – задает риторические вопросы босс.

Я улыбаюсь.

– На этот счет у меня есть соображение, патрон...

– Интересно?

– Документы похитили те, кто имеет свободный доступ к ним! Они и разыграли вместе с Грантом такой насыщенный психологический спектакль, чтобы отвести от себя подозрения... Понимаете?

Он щелкает пальцами. Это значит, что он доволен и полон энтузиазма продолжать начатое расследование. Шеф редко так открыто проявляет свои эмоции. Вообще-то он спокойный человек: ему даже можно сунуть в штаны подожженный взрывпакет, но он и бровью не поведет.

– Вы на правильном пути, Сан-Антонио! В добрый час, друг мой!

Его друг! Расчувствовался наш босс! Сейчас он подергает меня за ухо и скажет, что очень доволен мной.

Приятно все-таки. Что поделаешь, тщеславие – сильнейший рычаг наших успехов в жизни.

Я поднимаюсь, собранный словно пружина.

– Надо идти, патрон!

– Естественно, вы держите меня в курсе дела,– говорит на прощание Старик.

– Естественно, шеф.

* *

Вернувшись в кабинет, нахожу великолепный тандем Пинюш-Берю в состоянии марафонского погружения в сон. В отношении сна и красного вина для них не существует никаких сдерживающих факторов. И на этом поприще у них уже большой стаж.

Усевшись в полуразваленное кресло, Берю положил ноги на стол, надвинул на глаза шляпу... Ноги его парят, словно лошадь, только что выигравшая приз Триумфальной Арки! Носки его дырявые, но так как они черного цвета, то это не очень заметно.

Пино же спит, оседлав стул и положив голову на стол.

Резким движением тяну стол на себя. Оба сони оказываются на полу. Это мгновенно пробуждает их. Они вскакивают на ноги, голося дуэтом о том, что жизнь для них становится невыносимой. Я приказываю им следовать за мной, и они подчиняются моей воле.

Уже в коридоре я останавливаю Берю.

– Толстяк, ты бы одел все-таки туфли. В общество ведь идем!

Он замечает свой промах и возвращается в кабинет. Я иду следом за ним.

Наблюдая за Берю, начинаю разговаривать сам с собой:

– Ты только посмотри на эти изящные лапти в витрине магазина... Какого же они размера? Наверное, шестьдесят четвертого, как на великане Атласа^[21]. Правда, Толстяк?

Он пожимает плечами.

Я продолжаю:

– Бедные туфли! Им столько досталось, они столько прошли, что если бы могли ходить самостоятельно, то ходили бы только строевым шагом!

– Говори, говори,– ворчит Берю.– Когда я выйду на пенсию, то в них с благодарностью еще походит один мой знакомый комиссар! И сочтет это за великую честь для себя!

Обмениваясь светскими шуточками, мы выходим из кабинета. Пино, словно мерин, спит стоя у двери.

Часы на пожарной каланче показывают ровно три утра, когда мы останавливаемся перед виллой, где живет Консей, главный инженер завода.

– Такое впечатление, что в доме ни души,– замечает Пино.

– Сейчас я это проверю. Вы вдвоем остаетесь в машине. Если я через год и один день не выйду к вам, то только тогда поинтересуйтесь в морге, имеются ли там свободные места.

Рядом с калиткой гараж. Я без особого труда проникаю в него и сталкиваюсь нос в нос с капотом довольно редкой, но престижной у нас, маркой американского автомобиля. Двигатель еще теплый. Значит, владелец поставил автомобиль в гараж совсем недавно.

Довольный первым открытием, я через небольшую незапертую дверь из гаража попадаю во двор владения Консея. В два прыжка преодолеваю расстояние от гаража до крыльца; еще два прыжка, и я на нем. Дверь заперта на ключ.

Благодаря своему «сезаму» я довольно быстро оказываюсь в холле, освещенном луной. Осторожно поднимаюсь по деревянной лестнице на второй этаж, не в силах заставить не скрипеть ее ступеньки.

Решаю заглянуть в первую же комнату. Дверь открывается без ключа. Узким лучом фонарика исследую интерьер. Это спальня. Пустая кровать... Все понятно! Но поздно: меня шарахают по голове. Чем-то холодным... Чем-то стальным... Чем-то круглым...

Мне удается устоять на ногах. Как только иссякает поток искр из моих глаз, я пытаюсь медленно повернуться лицом к агрессору.

– Не двигайтесь! – приказывает он сухим голосом.

Владелец виллы вытаскивает из моего кармана пистолет,

потом пинком в зад толкает меня к креслу.

– Садитесь...

Я повинуюсь. Это позволяет мне наконец увидеть, с кем я имею честь общаться. Передо мною мужчина лет сорока, коренастый, невысокого роста, лысеющий. Он в брюках, а вместо пиджака на нем пижамная куртка, одетая поверх белой рубашки.

Взгляд его светлых глаз очень серьезный... Характер у него не мед...

Он подходит к телефонному аппарату, снимает трубку.

– Что вы собираетесь делать? – спрашиваю я.

– А что, по-вашему, я могу еще делать, если не звонить в полицию...

– Так сразу?

– Так сразу! Вы же не станете утверждать, что забрались в мой дом с пистолетом в кармане, чтобы предложить мне, например, пылесосы.

– Конечно же, месье Консей, не пылесосы, но кое-что более значимое и стоящее...

Я стараюсь говорить с легким итальянским акцентом, что у меня отменно получается.

Он кладет трубку и начинает рассматривать меня более пристально. Я выдерживаю взгляд его холодных глаз.

– Объясните!

Это уже что-то значит: рыбка начинает клевать, почуяв приманку.

Поскольку я не тороплюсь давать ему объяснения, он настаивает:

– Так что вы хотели бы мне продать?

– Молчание. В некоторых ситуациях эта субстанция становится на вес золота!

– Я не понимаю...

– Сейчас поймете... Меня зовут Диано...

Я начинаю сложную и очень опасную игру, надеясь на свой инстинкт и самообладание, стараясь казаться как можно естественнее.

– Диано,– шепчет он, не скрывая своего удивления.

– Взломщик секретных сейфов... Это я только что поработал на заводе «Вергаман»!

Замечаю, как начинает дрожать каждый мускул его лица.

– Я не понимаю, о чем вы хотите мне рассказать, и нужно ли мне знать об этом?

– Нужно, Консей, нужно! Это страшная история! Творца ее ждет суровое наказание! Слушайте... Когда два часа назад я открыл пустой сейф на заводе, мне стало плохо... Я почуял подвох... А немного позже этот подонок Грант, знакомый и тебе, решил пристрелить меня. Он подумал, что это удалось ему. Но, к счастью, я на какую-то долю секунды упал на землю раньше, чем просвистела над моей головой смерть... Но Грант просчитался: его не миновала пуля, к сожалению не моя, а оказавшегося рядом полицейского... Правда, накануне я получил от Гранта задаток. Деньги от него получил и сторож завода Бурже... А теперь самое главное... Я остерегался Гранта и поэтому нанял своего друга следить за ним. И ему удалось установить, что вы замешаны в воровстве секретных документов с заводского сейфа.

Рожа Консея перекашивается, сморщивается. Он начинает бледнеть и шумно дышать сквозь плотно стиснутые зубы.

Никогда мой розыгрыш еще не был таким результативным!

Он думает. Он еще думает! И мне кажется, что я присутствую на заседании военного совета. Он анализирует всю полученную от меня информацию, пытаясь тут же разработать стратегию своего поведения. Он взволнован, он в смятении. А это о многом говорит.

И я ему по-дружески советую:

– Самое лучшее, что вам бы следовало сделать, так это заплатить мне, Консей. Иначе я сообщу обо всем фликам, и вы окажетесь в дураках вместе с документами и макетом. Я вам даю, толковый совет, Консей!

И он принимает решение. Но не чек предлагает мне этот темнило, а пулю. Я успеваю броситься на ковер. Пуля лишь слегка портит мою прическу. Изо всех сил толкаю кровать, что отделяет нас друг от друга. Он теряет равновесие, но все-таки остается на ногах. Я вскакиваю с пола. Он стреляет снова: пуля дырявит полу моей куртки. Он уже начинает утомлять меня. Я перекатываюсь через кровать, хватаю его за руку и резко тяну на себя. Мы так сильно сталкиваемся лбами, что некоторое время видим друг друга во множественном числе в виде зажженных свеч... Я бью в живот, от чего Консей складывается вдвое. Я бью еще и еще, исполненный ярости, словно раненый зверь... Точку ставлю ударом в рожу. Консей валится на пол...

Я надеваю наручники и оставляю его в покое на несколько минут. Потом переношу на кровать. Он имеет еще право и на пару моих пощечин, как плату за художественную штопку моей куртки.

– Теперь все, ты можешь немного отдохнуть, парень... Но сначала посмотри вот это,– говорю я, показывая ему свое удостоверение.

Для него это еще один удар, и самый болезненный!

– Что, не ожидал такого поворота событий? Правда я сыграл свою роль превосходно?.. Сейчас следовало бы оформить твои показания...

Он молчит.

Снизу доносится гвалт, шум, грохот.

Это мои доблестные товарищи, привлеченные выстрелами, ломятся в открытую дверь.

* * *

– Ты не ошибся,– спрашивает меня Толстяк,– этот подонок действительно замешан в грязном деле?

Он отвешивает ему пинок, отчего месье Консей покрывается румянцем.

– Расшевели немного этого джентльмена, Берю, у него есть что рассказать нам.

– Если у него есть что рассказать, он обязательно расскажет,– уверяет меня Толстяк.

Пино считает, что мы справимся и вдвоем, поэтому присев на кровать рядом с хозяином, тут же засыпает. Не флик, а самый настоящий сурок!

Консей подавлен. Конечно, не просто осознать то, что жизнь изгажена своими собственными руками.

– Консей, вы вступили в сговор с агентом иностранной разведки, неким Грантом,– начинаю я со стандартной фразы.– Он заплатил вам приличную сумму, чтобы склонить вас работать на него, а именно: передать ему секретные документы вашей новой разработки. ...Вы соглашаетесь. Но понимаете, что подозрения могут лечь на вас, так как вы имеете свободный доступ к документам. Поэтому вы организуете вместе с Грантом этот спектакль с ложным ограблением сейфа. Я говорю вам все это только для того, чтобы вы не отпирались, так как видите, что мне известно многое. Теперь же я хочу задать вам еще один вопрос, на который, я думаю, вы с огромным удовольствием мне ответите.

Я набираю полную грудь воздуха и спрашиваю:

– Где документы и макет?

Он молчит. Сначала они все молчат! Разговорчивыми они становятся только после того, когда начинаешь применять по отношению к ним не очень пристойные методы.

– Тебя спрашивают! – Берюрье отпускает ему еще пару пощечин.

– Я не скажу... Делайте со мной, что хотите...

– Спасибо за согласие. Это очень важно,– говорю я.– Могу только сказать, что нам очень нужно, чтобы вы заговорили! И вы заговорите! И кто знает, может, даже вам и запеть захочется...

– Я сейчас научу его соображать,– обещает мне Толстяк.– Если же он нам сегодня ничего не скажет, то завтра скажут о нем его друзья, явившись в дом с цветами...

– Ты становишься поэтом! – не могу я скрыть восхищения высокопарным стилем своего коллеги.

– Особенно, когда приходится иметь дело с подобной нечистью!

И Здоровило, который сегодня явно в ударе, начинает изливать свою злость так же страстно:

Ты только подумай! Этот главный инженер зарабатывает столько же, сколько и я. А в каких хоромах он живет! Но и этого ему мало! И он продаст Францию, чтобы жить еще лучше! А мы вкалываем днём и ночью и остаемся ни с чем, влачим жалкое существование.

Каждую свою фразу Берю сопровождает ударом, от чего инженер сворачивается в комок и становится похожим на зеленое яблоко.

– Да говори же ты, ж...! – подает голос мой второй коллега, Пинюш, Спящий красавец, проснувшийся по велению долга.

Вот уж действительно, от трагического до комического всего лишь один шаг!

Консей внимает голосу снова уснувшего Пино и начинает говорить:

– Французам не нужны военные самолеты. Их больше интересуют еда, автомобили и любовь... Наше правительство знает об этом, поэтому и поощряет увлечения своих сограждан...