Текст книги "Дама в черной вуали"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Вы понимаете, что он не тот человек, которому надо было бы прочесть лекцию о патриотизме.

– Поэтому ты, мой подонок, торгуешь достоянием народа?

– Я немало потрудился над этим изобретением. В определенном смысле, оно принадлежит мне, и я вправе распоряжаться им.

– Но ведь ты продал и то, что принадлежит твоим коллегам... Но хватит дискуссировать! Не в салоне же находимся, ей-Богу! Берю, спроси этого месье, где находится выкраденная им из сейфа документация?

Я усаживаюсь в кресло: немного устали ноги.

Толстяк, кажется, только и ждал моего приказа о переходе к более активным действиям.

– Игра по крупному? – уточняет он.

– Если необходимо, то да! Я не вижу никакого смысла сентиментальничать с глубоко деградированной личностью.

Берю доволен. Не подумайте только, что он садист, что он находит удовлетворение в чужом страдании. Нет, его надо понять! Тридцать лет рогоносец, тридцать лет на службе в полиции, тридцать лет насмешек, и в течение этих тридцати лет: обложенный со всех сторон налогами, стреляный, презираемый, постоянно под хмельком, жиреющий на глазах, обрабатываемый газето-киноидеологией, госпитализированный и реанимированный после аварий, оболваненный; – это ведь чего-то стоит! Все это накапливается, распирает, бродит, кипит, питает эмоции и требует выхода и, наконец, вырывается наружу! И поверьте, всем подобным ему, наилучшая разрядка в созерцании страдания других! Потому что если те, другие, тоже сделаны из той самой плоти, то не для того лишь, чтобы однажды лечь в землю, как все мы! Если они чувствительны к боли, если они способны страдать, плакать и звать своих матерей, надо чтобы эти способности послужили им, а не оставались невостребованными в течение всей жизни, правда ведь? В этом кроется гармония нашего бытия! Мы обязаны платить за все плохое, что мы творим по отношению к другим! Это самый справедливый закон жизни!

Пока я философствую^[22], Берю готовит свой коронный номер, достойный программы любого мюзик-холла. Если позволить ему, то он, увлекающаяся натура, обнажит своего клиента до самого скелета. А это ведь уже не похоже на мюзикхолловский стриптиз, не так ли?

Он начинает с того, что снимает с инженера пижамную куртку, рубашку... Затем вынимает из кармана складной нож с рукояткой из рога яка. В ноже всего два элемента: тонкое как скальпель лезвие и штопор (вы разбираетесь хорошо, что к чему).

Обычно Берю пользуется своим ножом, чтобы порезать хлеб на мелкие кубики, как это делается при дворе английской королевы.

– Я думаю, что он развяжет твой язык! – произносит Берю.

– Это самосуд хулиганья! – с презрением в голосе выкрикивает Консей.

Толстяк хохочет так искренне, что даже живот, отягощенный божеле^[23] начинает лихо трястись.

– Ты прав, я самый отъявленный хулиган!

Он проводит лезвием ножа сверху вниз по безволосой груди главного инженера. Появляется узкая кровавая линия.

Я отвожу глаза в сторону. Постарайтесь меня понять. За всю свою карьеру я разговорил приличное количество своих современников и сломал намного больше челюстей, чем маркиза Тремюий сносила пар обуви. Но все это было продиктовано крайней необходимостью в интересах следствия.

Я просто иначе и не мог действовать.

Толстяк знает, что многие выдерживают самые ужасные боли, но расклеиваются при виде собственной крови. Он колдует над Консеем, словно профессор в анатомической перед студентами.

– Видишь, товарищ, этот разрез делают сверху вниз...

Наконец, наступает мой черед играть роль великодушного человека. Это правило игры при обработке преступника, когда один из полицейских выступает в роли палача, а другой в это время произносит мудрые слова. На это клюют даже самые отъявленные преступники. Когда тип полностью подавлен, ему так необходимо слово сочувствия, рука поддержки, даже если она бряцает парой наручников.

– Консей,– говорю я ему,– перестаньте упрямиться! К чему все это? Вы в наших руках, и у нас есть все средства, чтобы заставить вас говорить...

Он смотрит на меня сквозь пелену слез.

– Вы слышите меня?

Бурже начинает рыдать, словно малыш... Для меня это ой-йой-йой! Конечно же, рыдающий мужчина – зрелище почти патетическое! Но совершенно нет времени ждать, когда он выплачется.

– Итак, мы слушаем вас!

– Документы находятся у Болемье, моего заместителя, инженера Болемье.

– Я сомневаюсь в показаниях такого типа. Вы коллеги по работе... Или вы коллеги по шпионажу?

Он опускает голову.

– Где можно найти Болемье?

– Он сегодня уехал в Гавр... Я недавно проводил его на вокзал...

– В Гавр?

– Да... Он должен передать эти документы и макет иностранному агенту, который завтра утром отплывает из Гавра на теплоходе «Либерте'».

– Где они должны встретиться?

– В морском порту...

– Как зовут агента?

– Не знаю, я не знаю его... я незнаком с ним...

– А ваш подонок-коллега знает?

– Тоже нет... По моим данным, агент должен сам опознать Болемье... Я предполагаю, что у него есть фотография инженера.

Я выхожу из себя.

– Идиот! Наивный простофиля! Это надо же было зайти так далеко, чтобы у них была его фотография! Эти господа-шпионы работают без проколов...

Усталый, обреченный, Консей только кивает головой, соглашаясь со мной.

– А почему это, агент решает плыть на пароме? – интересуюсь я.– Это же не современный вид транспорта. Слишком медленно!

– Морская таможня менее строгая и придирчивая, чем любая другая.

– Макет большой?

– Двадцать пять сантиметров длинной и пятнадцать высотой.

– О'кэй... Нам очень нужна фотография Болемье... У вас, случайно, нет?

– Кажется, есть... Подождите!

Он вытаскивает из комода ящик. Вынимает оттуда большой рыжий толстый конверт и высыпает его содержимое на покрывало.

Консей протягивает мне фотографию, на которой он сфотографирован рядом с молодым человеком, бородатым в стиле «макарони по-флорентийски».

– Это Болемье,– сообщает он мне очевидную вещь.

– Очень приятно.

Я прячу фотографию в карман. Набираю номер телефона Старика и посвящаю его в ход следствия.

– Прекрасная работа, Сан-Антонио... Еще ничего не потеряно. Вы выезжайте сейчас же в Гавр вместе со своими двумя ассистентами и любой ценой задержите Болемье до того, как он передаст документы.

– Хорошо, шеф!

– Я хочу, чтобы вам повезло, Сан-Антонио!

– Я сделаю все необходимое для этого, шеф! Отправьте кого-нибудь к нам, чтобы забрать нового клиента.

– Немедленно отправляю. Диктуйте адрес.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Пока мы передавали Консея в надежные руки Госбезопасности, пока разбудили с помощью стакана воды, выплеснутой в лицо дрыхнувшего Пино, да объяснили ему, что было и что будет еще, часы дотикали до пяти утра... «Либерте» должен отчалить из порта в десять. Мне достаточно трех часов, чтобы докатить до Гавра на своем автомобиле.

Болемье, по словам Консея, сел в поезд в половине первого ночи, то есть он уверенно лидирует. Я должен сократить этот разрыв во времени и постараться встретиться с инженером еще до того, как он выйдет на связь с иностранным агентом. Мне надо будет еще склонить инженера на свою сторону. Но я думаю, что в этом случае мы будем действовать более решительно.

Как вы догадываетесь, мои коллеги спокойно и безмятежно купаются в последнем сне, я же, чтобы не уснуть, иду на скорости до ста тридцати километров по пока свободной трассе.

Через час двадцать въезжаю в Руан. Город только начинает просыпаться. Над Сеной плывут, колышутся космы тумана.

Увидев открытое бистро, решаю немного передохнуть и выпить чашку кофе. Останавливаю свой танк перед соответствующим заведением. Коллег решаю не тревожить: не поймут. Но когда я наслаждаюсь желанным напитком, в бистро вваливает дуэт храпунов в составе Берю и Пино. Хозяйка бистро принимает их, наверное, за бастующих докеров и хмурит брови.

– Значит, пьешь в одиночку? – укоряет меня Толстяк.

– Вы спали словно ангелочки, и я не решился будить вас.

Но Берю не переубедить. В глазах его застыла обида, кажется, на всю жизнь.

Чтобы успокоить свои оскорбленные чувства, Берюрье заказывает для Пинюша коньяк, а себе водку. Вкусы у них скромные, вот только пьют много, черти!

Когда мне удается вывести их из бистро, Толстяк благоухает самогонным аппаратом, а интеллигент Пино – ароматом виноградных лоз. Но такой букет запахов несовместим в салоне моего автомобиля, и чтобы не угореть, я открываю боковые окошка с обеих сторон.

* * *

Часом позже мы в Гавре. Если бы городские колокола звонили в семь двадцать утра, то мы как раз бы поспели к этому торжеству: сейчас семь двадцать две.

– Болемье прибыл в Гавр три часа назад. Как ты думаешь,– обращаюсь я к Берю,– что он должен был бы сделать в такое раннее время? – Не дожидаясь ответа коллеги, отвечаю сам: – Он обязательно зашел бы в отель!

– А тип, с которым он должен встретиться?

– Это специфическая встреча: я тебе, а ты мне! Поэтому начинаем с отелей в районе железнодорожного вокзала. Это наиболее приемлемый для нас вариант.

И мы начинаем с отеля «Терминус». Несомненно вы обратили внимание, что отели с таким названием встречаются повсюду.

Располагаются они почти всегда напротив вокзалов. Все в них пропахло дымом, углем и сыростью...

В холле отеля идет грандиозная уборка. На регистрации сидят двое служащих,– они увлеченно обсуждают вчерашний футбольный матч.

Прикрываемый с флангов двумя верными соратниками, я подхожу к бездельникам.

– Полиция!

Я показываю им свое удостоверение и фотографию Болемье.

– Вы не помните, не поселяли ли вы сегодня ночью этого господина?

Старший по возрасту заявляет, что он только что приступил к дежурству. Его напарник не торопится с ответом, он внимательно изучает фотографию, прежде чем заявить:

– Да, этот человек в нашем отеле... Он в пальто из верблюжей шерсти.

Я ликую. Удача с нами, и это хороший признак. До настоящего момента пока все идет нормально, по намеченному плану.

– Комната?

– Минутку! Его фамилия, кажется, Болемье...

– Абсолютно точно! – кудахтает от восторга Толстяк, перебивая дежурного администратора.

Тот окидывает Берю испепеляющим взглядом и отвечает:

– Комната 214. Вас проводить?

– Спасибо! Найдем сами! – принимает решение мой славный коллега.

Как только стальная клетка лифта взмывает вверх, раздается крик Пино, которому вторит характерный звук рвущейся ткани! Это пола пальто Пино, защемленная дверью

лифта, расстается со своим владельцем.

* * *

Таким же легким и бесшумным шагом, как индейцы племени Живаро-Живатипа-Живати выходят на тропу войны, мы скользим по коридору второго этажа, который, как уже догадались самые опытные среди вас, находится как раз над первым.

Остановившись перед комнатой 214, мы смотрим друг на друга с видом конспираторов, которые хотят подложить бомбу, но не знают против кого.

– Входим? – спрашивает Берю.

Пино сокрушается, разглядывая остатки пальто:

– Что запоет моя жена? Ты не знаешь, Сан-Антонио, можно ли будет компенсировать его за счет наших служебных расходов?

Я очень взволнован, чтобы ответить ему. Я складываю свой указательный палец вдвое и стучу. Тук-тук-тук! Как это делала красная шапочка в тот день, когда страшный волк съел ее бабушку. Но никто мне не отвечает. Очевидно, Болемье спит сном праведника.

Я стучу еще раз и еще раз безрезультатно! Пытаюсь открыть дверь. Не поддается: заперта изнутри. Пускаю в ход свой «сезам», но тщетно: прохвост закрыл дверь на защелку. Но радует то, что он находится в номере. Стучу снова... Ни звука в ответ.

Инициативу берет в свои руки Берю. Он начинает дубасить в дверь своими огромными кулачищами. И снова тишина...

– Возможно, эта комната соединяется с соседней? – предполагает Пино, сторонник дедукции.

– Вполне возможно! Пойди поищи дежурного по этажу!

Но идти никуда не надо: дежурный сам подходит к нам.

– Не открывает? – спрашивает он.

– Нет. Дверь закрыта изнутри на защелку. Нельзя ли попасть в этот номер через соседей?

– Нет.

– Окно?

– Выходит на улицу.

Нет времени вести долгие беседы. Не спрашивая ни у кого разрешения, Берю разгоняется и налетает на дверь.

Она трещит, распахивается, и Толстяк в своем неудержимом порыве исчезает в сумерках комнаты...

Мы слышим грохот бьющегося стекла и вопль.

Это Берюрье, влетев в комнату, переворачивает стол, на котором стояла ваза с цветами. Цветам ничего,– они искусственные. С вазой хуже! И голова моего преданного компаньона украшается еще одной шишкой.

Болемье лежит в постели на спине. Застывшие глаза, посиневшие губы... Он мертв...

– Отравлен,– констатирует Пино.

– Ты думаешь?

– Да. Я даже могу назвать яд... Это... Нет, никак не вспомнить.– Пино почесывает голову, вызывая снегопад перхоти на чудом уцелевший воротник пальто.– Это яд почти мгновенного действия... Он без запаха и вкуса... Глотаешь его, и через час с лишним отказывает сердце.

Служащий «Терминуса» начинает причитать:

– Какая неприятность!

– Когда он появился в отеле?

– Около пяти утра.

– Около пяти... Скажите, он был с чемоданом, с сумкой?

– У него ничего не было.

– Даже пакета в руках?

– Даже пакета! Он сказал мне: «Я ненадолго!»

Несчастный! Он пришел в отель уже после встречи с инкогнито. Я полагаю, что у поезда его встретил агент Гранта. Потом они зашли в буфет, чтобы уладить свои дела... Агент талантливо сработал, без прокола. Немного яда в стакан с соком. А через час – пожалуйста: готовьте венки!

– Серьезное дело! – оценивает ситуацию Толстяк, потирая шишку на голове пятифранковой монетой.

Я тщательно осматриваю одежду умершего, аккуратно сложенную в кресле. В кармане пиджака нахожу сверток. В нем десять тысяч долларов в крупной купюре... Плата за измену!

– Приехали,– говорю я своим соратникам.– А вы,– обращаюсь к хлюпающему носом дежурному по этажу,– позвоните в полицию.

Мы уходим. Спуск в лифте в этот раз для Пино заканчивается благополучно.

* * *

Вокзальный буфет всегда полон посетителей. Заметив с порога тяжелый, словно пятитонное колесо взгляд кассирши, направляюсь к ней.

– Мадам, не заметили ли вы сегодня под утро двух посетителей в вашем буфете? Один из них должен быть похож на одного из этих, что на фотографии.

Бросив на нее беглый взгляд, кассирша уверенно произносит: «Вот этот!», показывая пальцем на Болемье.

– Скажите, а как выглядел его собеседник?

– Это была женщина!

Очень любопытно; я не ожидал появления женщины в этой истории «А ля укуси меня невропатолог!»

– Как она выглядела?

– Она была в трауре...

Кольнуло в сердце:

– То... есть...

– Она была в черных одеждах, а на голове шляпа с черной вуалью.

– Значит, ее лица вы не видели?

– Нет... Они заняли вот этот столик в углу. К тому же дама сидела ко мне спиной.

– И долго они были здесь?

– Не очень. Они перекусили. Потом этот месье, что на фотографии, подошел ко мне, желая купить турецкие сигареты. Наверное, для дамы.

«А в это самое время женщина в трауре добавила в стакан с соком крысиного яда».

– Что было потом?

– Они вскоре ушли.

– Рост дамы? Высокая, худая?

– Средняя.

– Очень существенная примета! Ну, а что-нибудь необычное в ее облике вам бросилось в глаза: горб, например, костыль?

Буфетчица хохочет:

– Этого бы я не могла не заметить!

С этой уродины больше ничего не вытащить, даже часа любви!

Своих джентльменов я нахожу у барной стойки. Перед каждым из них стоит по стакану «Мюскаде»^[24] Пино опережает меня своим аргументом:

– Говорят, что это вино хорошо промывает почки!

– Вам бы лучше промыть головы,– подаю я им дельный совет и прохожу мимо к телефонному аппарату, чтобы позвонить Старику.

– Сан-Антонио, это очень важно! Вы должны найти документы!

– Но как, шеф? Следы оборвались! Через час корабль снимается с якоря... Двенадцать тысяч пассажиров, половина которых уже на борту...

– Садитесь и вы!

– Что?

– У вас будет целых шесть дней, чтобы найти того, кому были переданы документы и макет. Поймите, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они попали в Нью-Йорк!

– Но, шеф, у нас ни виз, ни паспортов, ни денег! Как же мы сядем на корабль?

– Я организую!.. Вас будут ждать на посадке...

– А мои люди?

– Вы берете их с собой! Три флика на борту,– это не так и много!

Старик полон энтузиазма и решительности довести дело до конца. Я бы мог еще сопротивляться, если бы не знал, что это бесполезно.

– Хорошо, шеф... Хорошо.

– Купите себе несколько чемоданов, чтобы не выделяться среди пассажиров! Сколько у вас денег на троих?

– Думаю, что порядка двадцати тысяч франков.

– Держитесь там!

– Постараемся, шеф!

– Будем поддерживать контакт по радиосвязи.

– Понял.

Слегка ошеломленный, я подхожу к своим коллегам.

– Потрясающий напиток,– сообщает мне Берю.– Выпьешь стаканчик?

– Не откажусь...

Берю кричит:

«Гарсон, еще вина!» и спрашивает: – Как Старик, недоволен?

– Не очень доволен.

– Значит, возвращаемся?

В разговор вклинивается Пино:

– Вы как хотите, а с меня на сегодня хватит! Со Стариком разбирайтесь сами. Я хочу только одного – выспаться! Такая бурная жизнь не для мужчины моего возраста. К тому же у меня сегодня вечером праздник! Серебряная свадьба! Двадцать пять лет супружества! Много, нет?

И Пино переходит к подробностям частной жизни:

– Вообще, жена моя неплохая женщина. Конечно, она с характером. Да и ревматизм суставов влияет на ее темперамент... Хотя она еще...

– Не отказывает тебе! – Я, как всегда, предельно лаконичен.

Пино открывает рот, чтобы что-то сказать, но передумывает и вливает в него остатки вина из своего стакана.

Невероятно, но факт: сегодня расплачивается Толстяк, достав из своей шляпы банкнот в тысячу франков, который никак не похож на ценную бумагу. Официант не знает, с какого конца ее можно взять в руку.

Мы выходим из буфета в залитый солнцем город, по которому гуляет свежий морской ветер.

– Штормит,– замечает Берю.– Мне очень жаль тех, кто сегодня выходит в открытое море.

– А я желаю им всем приятного путешествия и массу разных удовольствий! – не скупится наш добрый Пинюш.

Я же щелкаю пальцами, как будто только что вспомнил имя Луи XVI.

– Кстати, я забыл вам сказать...

– Что? – хором спрашивают внимающие мне Пино и Берю.

– Через час мы снимаемся с якоря и берем курс на Америку.

Они буквально взрываются от смеха.

Прекрасная страна,– давится от смеха Берю.– Но хватит тебе, Сан-Антонио, болтать глупости!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Курьер коменданта морского порта, ожидающий нас около таможни, не выражает никакого интереса к приближающейся к нему великолепной троице. Ему поручено встретить трех спецагентов, а не каких-то едва держущихся на ногах обладателей трех картонных чемоданов, купленных в первой попавшейся дешевой лавке.

Я выхожу вперед и грациозным движением руки предъявляю ему свое служебное удостоверение.

В ответ кивок головы и краткое:

– Следуйте за мной!

Мы проходим за барьер, где таможенники упаковывают изъятые у пассажиров контрабандные сигареты. Молодой офицер с подозрением рассматривает моих друзей. Их нельзя не заметить. Пино, грустный и печальный, как сам траур. Берю выглядит не лучше: нос похож на недозревший помидор, глаза красные, флюс увеличился до вызывающих беспокойство размеров.

– Первый раз в жизни сажусь на паром,– сообщает он доверительно офицеру.– Скажите, это не опасно?

Пораженный импозантной фигурой и внешностью Берю, тот теряет дар речи.

– Не удивляйтесь, пожалуйста,– вазелиню я уши офицеру.– Так надо. Его поведение заранее оговорено. Он находится в образе.

Выходим на причал. Прямо перед нами во всем своем великолепии покачивается на волнах теплоход «Либерте».

– Мой Бог, как он огромен! – выражает свой восторг Берю.– Если бы не увидел своими глазами, то ни за что бы не поверил.

Наш проводник подводит нас к трапу, прогнутому, словно спина ишака. Это впечатление усиливается еще больше, когда по нему начинает подниматься наш Берюрье.

На конце трата пассажиров встречает группа юнг в красных униформах, усеянных золотыми пуговицами. Преодолев подъем, он делает три шага по палубе и в изнеможении опускается, выдохнув лишь из себя: «Отдых!» Чемодан его раскрывается, демонстрируя скудность багажа: новые рубашки и галстук. Юнги закатываются от смеха: они впервые видят пассажира с таким стерильно пустым чемоданом.

Берю закрывает свой чемодан, и мы благополучно достигаем нашей каюты 594 второго класса с четырьмя койками в два яруса у противоположных стен.

Сопровождающий нас офицер вынимает из кармана конверт.

– Здесь сто тысяч франков, месье комиссар. Здесь же талоны на питание в ресторане, а также пропуск-разрешение на свободное перемещение по всему кораблю. Вам предлагается так же предварительный список пассажиров. Окончательный список всех присутствующих на борту будет готов через день. Месье комиссар, хочу доложить вам, что я полностью в вашем распоряжении. Кроме того, служба радиосвязи на судне предупреждена, что вы можете пользоваться ее услугами в любое время дня и ночи. Мы внесли вас в список пассажиров под вашими настоящими фамилиями, сменив лишь ваш род занятий...

– Прекрасно,– говорю я и протягиваю офицеру руку.

Мои пять он пожимает своими десятью.

Вот мы и одни. Пино уже устроился на нижней койке, накрыв лицо шляпой.

В каюте появляется стюард. После представления и знакомства, он кратко рассказывает нам об особенностях быта на борту. Он неожиданно замолкает, уставив глаза в одну точку. Этой точкой оказывается Берюрье, который только что взобрался на верхний ярус, сняв пиджак, рубашку. На нем осталась только тельняшка темно-серого цвета. Именно она так привлекла внимание стюарда.

Я любезно выпроваживаю слугу сервиса и напускаюсь на Берю:

– Знаешь, Толстяк, бывают моменты, когда ты напоминаешь помойный ящик из квартала бедняков!

– Почему ты говоришь так?

– Посмотри на свой наряд! И сколько же времени ты носишь его не меняя?

Он пожимает плечами.

– Ты напрасно упрекаешь меня, Сан-Антонио! Тельняшки такого типа не стирают. Они расползаются от воды!

– Не хочешь ли ты сказать, что ни разу не стирал ее?

– Естественно! О, какой ты сегодня несправедливо злой!

Я не возражаю! Усталость лишает меня всякого желания

продолжать дискуссировать с Берюрье. Я падаю на койку, но перед тем, как погрузиться в сон, слышу, что наше судно начинает дрожать, как старый трамвай.

– Отплываем? – спрашивает меня Толстяк.

Похоже...

* * *

Просыпаюсь я через два часа, разбуженный странной мелодией, доносящейся из коридора. Любопытство поднимает меня с койки, и я приоткрываю дверь. Передо мной стоит официант из ресторана, вооруженный странным инструментом, в который он дует и еще стучит по нему сверху рукой!

– Это что, парад трубачей? – спрашиваю я.– Или что?

Он блаженно улыбается.

– Это сигнал к обеду, месье...

Я поражен. Надо же такое придумать! Компания «Трансатлантик» делает успехи: это новшество гораздо приятнее, чем примитивный звонок.

Слова «сигнал к обеду» пробуждает в моем бездонном желудке острейшее чувство голода. В одну шеренгу становись!

Я закрываю дверь каюты и начинаю орать:

– Помогите! Мы тонем! Шлюпки на воду! Женщин и детей вперед! Флики остаются на борту!

Забыв, что спит на втором ярусе, Берю резко вскакивает и ударяется головой о потолок. Затем откидывается назад и приземляется на полу на все свои четыре конечности.

– Какой-то негодяй шарахнул меня доской по башке,– возмущается он, потирая вторую шишку на голове.

Просыпается и Пинюш. Обострившиеся черты лица делают его похожим на околевшего кролика.

– Меня тошнит,– жалуется он.– Я думаю, что это разыгрался мой панкреатит.

Я выхожу из себя:

– Реликт человеческий, забудь о своем панкреатите! Вы сейчас же приводите себя в порядок! Я больше не буду таскать повсюду с собой подобных грязнуль. Я не свинопас! Итак, вы сейчас моетесь, бреетесь, меняете одежду, иначе я вас выброшу за борт!

Пораженные моей решительностью, коллеги начинают самым тщательным образом приводить себя в порядок. Закончив все перечисленные мною процедуры, они появляются передо мной, уже похожие на людей. И мы, не теряя времени, отправляемся в ресторан, что располагается на нижней палубе.

За нашим столиком № 3 уже сидит дама неопределенного возраста. Она встречает нас сладкой улыбкой.

На ней оранжевая кофточка в фиолетовых цветочках, юбка в красную и зеленую клетку, на шее колье из разноцветных пластмассовых сердец.

Конечно же, мои друзья стараются изо всех сил завести знакомство с соседкой по столу. Дама немного говорит по-французски, а Пино блещет своим английским. Чтобы покорить даму, он произносит фразу «I wish you a merry Christmas»^[25] с таким чудовищным акцентом, от которого бы даже волосы на голове Юла Бриннера^[26] встали дыбом. Одним словом, за нашим столом царит душевная атмосфера.

Берюрье очень быстро опустошает бутылку белого бургонского и приступает к красному бордо, что стоит на нашем столе. Не забывает он и об американке, понемногу спаивая ее.

Я постоянно возвращаюсь в мыслях к той задаче, которую поставил перед нами Старик. Интересно, как предполагает он, мы можем найти документы? Если на теплоходе около тысячи пассажиров и тонны багажа! Невозможно ведь все перерыть! И даже если бы мне удалось это сделать, то мой обыск вызвал бы массу нареканий и даже международный скандал. Глядя на интернациональное сборище в ресторане, я по-настоящему понимаю всю масштабность задачи, стоящей перед нами... Они никогда не согласятся на обыск... Не говоря уже о том, что это нежелательно для авторитета самой компании «Трансатлантик». Иностранцы любят этот французский паром, потому что на его борту прекрасно кормят и царит здесь атмосфера доброжелательности.

Тогда как же?

– Ты о чем думаешь? – спрашивает Толстяк, лицо которого иллюминировано как четырнадцатое июля^[27].

– О твоих глупостях,– отвечаю я.

– Но это ведь входит в мою программу действий.– Бузит он.– Ты что, забыл об этом?

Пино рассказывает даме на франко-английском – о кишечной непроходимости с фатальным исходом у его дядюшки Альфреда. Это возмущает Берюрье:

– Ты только глянь на нашего отца, как он обхаживает американку. В его возрасте это отвратительно! На что он надеется, этот Пинюш, если то, что у него в кальсонах, уже давным-давно затянуто паутиной!

– Оставь его,– успокаиваю я Берю.– Может ему и удастся взять ее на мушку!

Берюрье не успокаивается.

– Когда я думаю...

– О чем ты думаешь?

– О своей супруге, которая осталась одна дома... Наше путешествие туда и обратно займет дней пятнадцать! В мое отсутствие она опять спутается с парикмахером.

– Ну и что?

– Как это, ну и что? Сразу видно, что ты не женат.

– Мне так больше нравится! Послушай меня, Толстяк, ей не захочется изменять тебе в эти пятнадцать дней. Потому что измена не доставит ей никакого удовольствия.

– Почему?

– Все очень просто. Самое возбуждающее в измене, это чувство страха быть застигнутым врасплох... Но поскольку ты далеко, то и страха никакого нет. И она не будет и думать об измене... Вот увидишь, как она будет оплакивать тебя, когда ты умрешь! Разлука всегда идеализирует, Толстяк... Когда ты вернешься домой, ты будешь для нее самым желанным рыцарем. Правда, тебе придется сменить носки и купить за три франка букетик роз, и тогда ты заслужишь право на большой экстаз.

Он пожимает мою руку. Глаза мужественного мужчины туманят слезы.

– Спасибо, Сан-Антонио, ты великолепный парень!

Пинюшу до нас нет никакого дела.

– Как ты думаешь, эта посудина надежная или нет? – спрашивает меня Берю.– Я так бы не хотел, чтобы произошло кораблекрушение! Ты знаешь, что я не умею плавать!

– Знаю... И понимаю твой страх.

– Меня больше всего страшит то, что моя милая жена останется вдовой. Что она станет тогда делать без меня? Любовник ее женат...

– Она накинет на голову черный платок. Но ты не беспокойся за жену. Женщины гораздо сильнее, чем кажутся внешне...

Я замолкаю. Произнесенные мною слова «черный платок» настраивают мои мысли на деловой лад. Женщина, что получила документы от Болемье, тоже скрывала лицо за черной вуалью... Она была одета в черные одежды... Эти траурные одежды, думаю я, она не выбросила после встречи. У нее не было времени, да и такой поступок мог бы привлечь внимание окружающих. Получается, что одежды эти находятся в ее багаже.

Да... да... да... Подождите, подождите... Дайте мне подумать немного... Мне кажется, я на правильном пути... Да, да! Так и есть. Именно так: это все вяжется, стыкуется, уточняется потом, конкретизируется... Послушайте! Давайте зададим себе этот вопрос и сами же ответим на него. Ожидавшая Болемье девушка была агентом или связной агента, которой было поручено получить от инженера документы. Уверен, можно, не боясь проиграть, заключить пари с кем угодно, что она нарядилась в траурные одежды, чтобы замаскировать свое лицо от любопытных глаз. Тогда этот наряд должен быть совершенно случайным в гардеробе женщины, которая сыграла в маскарад. Вывод: если я нашел бы черное платье и черную вуаль среди нормальных одежд, то я мог бы рассчитывать на 100,2-процентный успех, то есть почти положил бы свою руку на интересующие нас предметы.

Проблема остается той же, а именно: как покопаться в багаже пассажиров, чтобы найти вдовий наряд и секретные документы.

Меня осеняет идея. Яркая, словно освещенный ринг во Дворце спорта во время чемпионата мира.

Я поднимаюсь из-за стола и прощаюсь с мисс Дюшнок.

– Куда ты? – волнуется Берюрье.

– Пройдусь по палубе... Встретимся в баре.

Я оставляю их со своей жертвой, которая в компании двух френчменов ведет себя как девчонка, которой предлагают сыграть партию в лап-лап!

Я же, одержимый своей идеей, устремляюсь вперед,

словно бегун с факелом в руках!

* * *

Я нахожу офицера в его каюте. Он предлагает мне сесть и спрашивает, пью ли я пунш. Отвечаю как всегда: кроме сиропа и жавелевой воды, я пью все, что пьется.

Бармен-любитель начинает колдовать и вскоре подает потрясающий напиток! Даже в лучших барах Панамы такого не отведать! После первого глотка становится очень хорошо, после второго – еще лучше, а после третьего – уже ничего не ощущаешь.

– Итак? – спрашивает он.– Вы начали свое следствие?

Не слишком ли он любопытен, этот продукт Высшего военно-морского училища? Но вы ведь знаете Сан-Антонио! Это великое молчание! У меня есть внутренний замочек! Ничего не видел, ничего не слышал!

– Для выполнения своей миссии,– начинаю я атаку,– мне крайне необходима помощь ваших стюардов, особенно тех, которые обслуживают каюты.

Он слегка приоткрывает рот:

– Объясните!

– Пожалуйста: я ищу женщину, в багаже которой должны находиться траурные одежды. Я уверен, что в настоящее время она сняла их и спрятала в чемодан.

– Что еще?

– Ничего. Это несложная задача для стюардов, имеющих свободный доступ в каюты пассажиров. Понимаете? Речь не идет о досмотре багажа. Требуется всего лишь беглый осмотр с целью выявления траурного наряда.

– Досмотр, осмотр, обыск... Очень тонкая грань между этими понятиями, месье комиссар.