Текст книги "Не спешите с харакири"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Телохранители не решаются стрелять. Они находятся в полной растерянности. В Берю вцепляются трое узкоглазок. Он отчаянно отмахивается от них. Мой друг рвет и мечет; от его красивого синего пиджака в белую полоску, как испуганные чайки, летят в воздух клочья. Наконец, ему удается прыгнуть за борт вместе с намертво вцепившимся в него бульдожкой. Двое борцов плюхаются в j`jnl-нибудь метре от катера. Вода ничуть не охлаждает их пыл. Сын страны восходящего солнца водружает свою граблю на шею Берю и медленно перекрывает ему доступ кислорода. Мой медный Толстяк, не очень-то дружащий с водой, отбивается как может – а в этой мокрой стихии может он плохо – и вскоре начинает пускать пузыри. Тогда свободной рукой я навожу свою волыну, и забодяживаю пульку в чан япончика. Грохот выстрела смягчается нежным бульканьем морской воды... Обидчик Берю идет ко дну, оставив за собой на поверхности красную ленточку крови.

– Быстрее залезай в лодку! – кричу я Толстяку.

На борту яхты продолжается замешательство. Благодаря присутствию Биг Бонзы на моем катере, его головорезы отказываются поливать меня свинцом из страха укокошить своего благодетеля.

Отфыркиваясь, его Толстейшее Величество карабкается на борт моей посудины. Его потуги способны вызвать крен у танкера. Я чуть было не принимаю морскую ванну, но, к счастью, мое копыто застряло в щели настила, и мне удается избежать купания in extremis3535
  В последний момент, также при смерти (лат.). (Прим. пер.)


[Закрыть] (как говорят в Ватикане).

– Занимай место за штурвалом. Толстяк. Отпусти черную ручку, затем нажми на белую.

Он четко выполняет команды, продолжая отфыркиваться и сохраняя устойчивый багрянец. Мотор дико взывает, и катер мчится вперед.

Ребята на яхте до слез огорчены нашим отъездом.

Когда нас разделяет полмили водного пространства, Толстяк позволяет себе оглянуться назад.

Он сияет, как лучи восходящего солнца на лбу медного Будды.

– Знаешь, Сан-А, – взволнованно начинает он, – ты знаешь...

Он трясет своей бесшабашной башкой.

– Ввек не забуду, что нам удалось отмочить! Самый потрясный номер за все наши гастроли, скажи, дружище!

– Я говорю, Толстяк!

Он протягивает мне свою широкую ладонь, густо покрытую с тыла шерстью.

Мы обмениваемся крепким взволнованным шейк-хэндом3636
  Рукопожатием (англ.). (Прим. пер.)


[Закрыть].

Глава 10

– А что сейчас? – спрашивает Толстяк.

Мы заходим в тихую бухточку. Я подозрительно оглядываюсь по сторонам.

– Сейчас присмотри за папашей, а я займусь всем остальным.

Я кидаю свои штиблеты, носки и штанцы на прибрежный песок. Затем разворачиваю лодку носом в открытое море и прихватываю веревкой рычаги газа и переключения скоростей.

Я прыгаю в воду предварительно дернув разом за обе веревки. Катер резко стартует, оставляя за собой шлейф белой пены. Освобожденный от груза человеческих тел, с заблокированным до упора рычагом газа, он стремительно уносится в голубую даль. Когда я надеваю брюки, он превращается в маленькую черную точку на горизонте.

– Интересно, куда он доплывет? – задумчиво вопрошает Берю.

– Если он не врежется в Маркизовы острова, у него есть шанс причалить в Чили, – предполагаю я.

Я склоняюсь над старикашкой. Тот до сих пор в ауте. Думаю, он схлопотал небольшую трещину в черепушке или что-нибудь в этом роде. Так или иначе, последний зубец уже прорезался между его расквашенных губ. Никак наскажешь, что наш дорогой старичок находится в хорошей форме!

Мы присаживаемся на душистой траве чудесного сада.

– Как тебе удалось выкрутиться на почте? – спрашивает мой верный спутник.

Я рассказываю ему об этом приключении. От моего рассказа его прошибает слеза, и он прижимает меня к своей груди гладиатора:

– Значит, ты вернулся, чтобы спасти меня, Тони?! Вместо того, чтобы заложить их легавым, ты рисковал своей шкурой, чтобы вытащить из беды своего кента! Я этого никогда не забуду, дружище!

Закруглившись с сеансом слезного признания в любви, мы решаем действовать, в связи с чем проводим укороченный военный совет. Ситуация весьма туманна.

– Этот милок, – говорю я, кивая на старикана, – наверняка большая шишка со связями. Мы не говорим по-японски, и, вообще, мне не хотелось бы что-то объяснять японской полиции. Если нас там задержать, дело может обернуться не в нашу пользу. Будет гораздо лучше, если я сначала свяжусь с нашим посольством.

– Годится, – говорит Толстяк, – Иди, я присмотрю за старичком, можешь быть спокоен – он от меня никуда не денется.

В этом замечательном саду находится маленькая бамбуковая хижина, куда мы относим старикана без очков, потерянных во время падения.

– Жди меня здесь. И смотри не высовывайся! Я ухожу на разведку.

Я иду по тропинке, которая вскоре пересекается с другой, ведущей в свою очередь к еще одной, благодаря которой я перехожу через мостик, и замечаю среди рощи карликовых кедров весьма располагающее жилище, окрашенное в веселые тона. Я подхожу ближе. Вдруг дверь распахивается, и мне навстречу бросается стайка хорошеньких девушек.

Это сон, ребята! Их не меньше двух десятков, все японочки и все как на подбор! Они одеты в кимоно, переливающиеся всеми цветами радуги, и сандалии. с деревянными подошвами, нежно цокающими по мелкому гравию. Эти мадмуазелечки, щебеча и смеясь, окружают меня. Они толпятся, подталкивая друг друга локтями, фыркают и трогают меня кончиками пальцев, как будто сомневаются в моем существовании, также как я сомневаюсь в их. Они задают мне вопросы, которые я не могу понять.

– Вы говорите по-французски? – спрашиваю я у них.

В ответ слышу хор красоток, напевающих:

– Фран-цусь-кх! Фран-цусь-ки! Одна из них робко выходит вперед со словами:

– Я говорю чуть-чуть...

Это самая красивая девушка. Потрясающая фигурка, атласная кожа, миндалевидные глаза, сияющие как бриллианты, на голове – огромный, черный, как смоль, шиньон, искрящийся стеклянными шариками заколок. Можно подумать, что эта красотка нарисована кистью величайшего японского художника на блюде из тончайшего фарфора.

– Откуда вы идти? – спрашивает она.

– Мы прогуливались с другом по побережью. Вдруг мы услышали стоны и вскоре обнаружили пожилого мужчину, который лежал неподалеку отсюда в бессознательном состоянии.

Она переводит мои слова своим спутницам, которые взволнованно галдят и жестикулируют руками.

– Где тот мужчина и ваш друг?

– Пойдемте...

Мы направляемся к укрытию. Для этого нам приходится выбрать тропинку, ведущую через мостик, и сливающуюся с другой, которая в свою очередь выводит нас на ту, которая ведет прямиком к uhfhme

По пути я болтаю со своей маленькой спутницей, Ее зовут Мояпопанежнакаклотос, что у французов примерно соответствует имени Лю-лю. Дом, в котором она живет со своими подругами, является школой гейш. Но сегодня – читхи-верг, и у них выходной. Они остались без преподавателей и развлекают себя сами, как могут. Если я правильно понял, то я представляю подарок судьбы для этих милых крошек. Моя Люлю учится на первом курсе. Она должна в июне сдавать дип-лом и, если ей это удастся, то ее на следующий год примут в аспиран-дуру, где она собирается специализироваться в области экстатических языков Востока; поэтому она сейчас зубрит «Камасутру» для того, чтобы отхватить первую премию – незабываемую ночь любви в кампании закоренелого евнуха. Короче говоря, это добросовестная ученица.

Берю выражает неописуемое удивление, увидев меня в сопровождении табуна резвых милашек.

– Где ты подцепил этот зверинчик? – спрашивает он.

От такого изобилия у моего Толстяка шнифты начинают сползать со своих орбит.

– Сам Будда направил к ним мои стопы, – говорю я. – Представь себе, что мы пришвартовались к школе гейш в выходной день.

– Не может быть!

– И тем не менее!

С видом завоевателя Берю выгуливает свой взгляд по моим спутницам.

– Значит, это все наше?!

Восхитительная Мояпопанежнакаклотос ведет нас в комнату, где мы укладываем старика. Он бредит, бесконечно повторяя какие-то слова.

– Что он говорит? – спрашиваю я свою солнцеликую.

– Господин говорит, что он – сын Бога, – серьезно отвечает она.

– Он бредит, моя прелесть, не стоит на это обращать внимание.

– Нужно вызвать врача.

– У меня есть прекрасный врач. Давайте позвоним ему.

Я даю ей номер телефона Рульта. Пока Берю присматривает за пострадавшим, мы идем звонить в соседнюю комнату.

Эти мадмуазельки решили угостить нас легким завтраком. Они чрезвычайно возбуждены нашим присутствием. Люлю объясняет мне, что ее подруги ужасно рады встрече с нами, так как они как раз на следующей неделе должны изучать премудрости французской любви, а тут им представилась возможность приятно удивить своих учителей, если, конечно, мы не возражаем поделиться с ними своими знаниями.

Они уже изучили элементарные виды любви – английскую и американскую; сентиментальную любовь – немецкую, русскую и польскую;дикарскую любовь – монгольскую и конголезскую, себялюбивую любовь – швейцарскую и шведскую; шуточную любовь – типа бельгийской; ну а под занавес программы им осталось лишь пройти бесстыжую любовь, то есть французскую.

– Значит, в вашей классификации французская любовь считается конечной точкой?

– Да, но в ней существуют еще свое деление.

– То есть?

– Например, порочная любовь.

– Это как?

– Так называемая «лионская любовь»... Она спрашивает меня cnknqnl, сочащимся страстной надеждой:

– Вы случайно не из Лиона?

– Я – нет, – говорю я, – но мой компаньон – лионец.

Мояпопанежнакаклотос радостно вскрикивает и сообщает приятную новость своим прелестным однокашкам, которые радостно хлопают в ладоши.

Не переставая болтать, мы дозваниваемся в агентство «ФрансПресс». Трубку берет Рульт собственной персоной. Слушаю.

– Говорит Сан-А!

– Наконец! Я с самого утра пытаюсь дозвониться к тебе в гостиницу.

– С нами случилась удивительная, потрясающая и сногсшибательная история, Рульт Срочно приезжай ко мне с машиной «скорой помощи»!

– "Скорой помощи"?

– Да, у нас тут перелом

– У твоего друга?

– Наоборот, у моего главного врага. По понятным причинам я не могу отвезти его в больницу. Может быть, у тебя есть на примете какой-нибудь укромный уголок, где мы могли бы привести его в порядок без вмешательства стражей порядка?

– Я позабочусь об этом. Да, черт возьми! Где ты сейчас?

Я переадресовываю вопрос Люлю, после чего отвечаю:

– В специальной школе гейш «Кайфутвоя» В трубке воцаряется тишина, и я начинаю думать, что наш разговор прервали (как говорит мой знакомый гинеколог по поводу нежелательной беременности), поэтому кричу настойчивое «Алло!».

– Да! Пощади мои барабанные перепонки, – просит меня Рульт. – Что ты забыл в этом почтенном учебном заведении? Как тебе удалось попасть туда? Это ведь школа закрытого типа.

– Что-то вроде борделя в бункере? Он смеется.

– Наверное, тебе понравились ученицы?

– Увидишь сам!

– О'кей, сделаю все необходимое, хотя ты можешь подвести меня под монастырь. Жди меня через пару часов...

– Спасибо, чувак!

С Берю и праздником в душе я усаживаюсь за стол. Вот так завтрак, друзья! Судите сами, рис со стрекозьими крылышками, ушки майских жуков в ментальном масле и фисташковые пестики в уксусе-мускусе. Но гораздо больше всех этих изысканных блюд нас радует обслуживающий персонал. Эти лапочки с ножек до головы пропитаны ласковым вниманием к своим гостям. Они от всей души потчуют нас, делают нам массаж живота, чтобы улучшить процессы пищеварения, нежно наигрывают на мандолинах, мелодично подливая нам чай и вытирая наши губы. Берю попросил винца, но, увы, последняя бутылка портяги была выпита профессором из Лиона во время его последней командировки в этот храм знаний.

После десерта наши восхитительные хозяйки привечают нас, склоняют, возбуждают, завлекают, щекочут, прижимают, сжимают, ласкают, приглашают, встречают, принимают, постигают, оценивают, говорят нам о нашей бесценности, показывают нам ее, доказывают (не на словах, а на деле), обнимают, обвивают, вызывают, совращают, поглощают, потребляют, изымают, расстегивают, меняют, передают друг дружке на поруки, осаждают, пленяют,, взаимозаменяют, заворачивают, разворачивают (по длине), потрясают, изумляют, ошеломляют, выжимают, вновь наполняют и окончательно опустошают!

Конец света! Всемирный потоп! Вселенское блаженство!

Толстяк – в полном ауте. Я – тоже.

– Я, наверное, успел порадовать с полдюжины, – вздыхает он. – Jncd` я расскажу об этом у нас в конторе, мне никто не поверит. Но ты – мой свидетель, Сан-А! Ты ведь подтвердишь им это?

– Я гораздо больше, чем свидетель, корифан! Я – твой главный сообщник. Я ведь сам ублажил четырнадцать цыпочек!

– Это твой рекорд?

– Да, и я горжусь им! Жаль, что его не занесут в книгу рекордов Гинесса!

Берю ликует:

– Знаешь, – говорит он. – Здесь я за один час узнал о любви больше, чем за всю свою жизнь, несмотря на то, что моя Берта в постели тоже – не снеговая баба и не египетская мумия под гусеницами трактора. Она знает такие штучки, которых ты не найдешь в Лapycce3737
  Толковый иллюстрированный словарь французского. (Примеч. Пep.)


[Закрыть]. Но по сравнению с этими лапочками, она столь же темпераментна, как тяпка на прополке сорняка! С этих пор, когда я буду выполнять свои супружеские обязанности, мне не придется ломать голову над тем, чем бы ее удивить!

Он умолкает, так как появляется делегация юных гейш. Они преклоняют перед нами колени, а самая старшая из них, некая ЛюТкни-Ню, вручает мне маленький цветок лотоса из золота, а Берю – серебренный цветок сурепки. Люлю объясняет мне, что у них это является высшими наградами за достижения в области любовных утех, которые учредила их организация.

Цветок лотоса до сих пор вручался лишь трижды: два раза – посмертно, так как награжденные скоропостижно скончались в одночасье, в третий раз – заочно некому Ай-Болиду, который получил сию награду, будучи в звании почЕтной гейши. Что касается «серебренного цветка сурепки», то это более распространенная награда, что отнюдь не умаляет ее достоинства. Толстяк, находящийся на седьмом небе от счастья, куда он вознесся без помощи лифта, клянется никогда не расставаться с ней.

Я возвращаюсь к изголовью нашего старичка-страдальца. Он еще не оклемался, так что если у вас есть желание сделать ставку на его земную жизнь, не спешите, господа, вы здорово рискуете!

Я слышу настойчивые автомобильные гудки за окном, наверное, это прибыл Рульт. Действительно, наш дружок уже здесь, перед входной решеткой из бамбука, за рулем «скорой помощи».

Я открываю ему, а он в свою очередь еще шире распахивает глаза при виде наших красоток.

– У вас с другом ноги – в форме "W" – попутно замечает он.

– Есть от чего Я все расскажу тебе по дороге, нам нужно побыстрее сматывать отсюда удочки, приятель!

Он хватает складные носилки, и мы мчимся за нашим старичком. Но очутившись в комнате, Рульт застывает от удивления,

– Не может быть! – бормочет он.

– Что?

– Ты знаешь, кто это?

– Не имею понятия.

– Это Бяку-Хамури, глава одной из самых знатных семей японской империи, а заодно, и самых богатых. Этот господин стоит миллионы долларов!

– Ты уверен в этом?

– Еще бы! Я сто раз видел его во время официальных приемов. Он крупнейший магнат, владеющий промышленными и оборонными предприятиями, банками, макаронными фабриками и торговым флотом. Перед ним дрожит сам император!

Я почЕсываю затылок.

– Ты ошеломил меня своим известием!

– А я из-за тебя рискую потерять свое место! Хорошо еще, если меня не упекут за решЕтку после всего этого!

– Никто об этом ничего не узнает.

– Ты думаешь, что здесь живут папуасы? Японская полиция не хуже нашей, сынок! Они откроют следствие и...

– Пошевели мозгами, у меня очень многое завязано на этом деле. Давай сначала определим папашу Бяку-Хамури, а я введу тебя в курс дела по дороге.

Мы уходим: Рульт, Берю, старая развалина и я. Прощайте, прелестные обитательницы райского уголка! У наших милашек на кончиках ресниц дрожат бусинки слЕз. Они машут нам на прощанье веерами. У Берю слезы так сжимают горло, как пояс верности сжимает интимное место жены крестоносца.

Наконец, мы выкатываемся.

– Ты решил, куда мы отвезем папашу? – спрашиваю я у Рульта.

– К Барбаре.

– Ты с ума сошел! Как мы сможем незамеченными подняться на шестой этаж ее дома?

– Мы повезем его не в ее квартиру в Токио, а в загородный дом.

– Она не подумает, что мы злоупотребляем ее гостеприимством?

– Барбара?! Чем больше ей злоупотребляют, тем больше ей это нравится, – смеется Рульт.

Спустя три четверти часа наша карета подкатывает к поместью неутомимой мисс Ловикайфмен. Она поджидает нас в изумрудном бомбоно3838
  Термин «бикини» был запрещен в Японии после проведения ядерных испытаний американцами на территории страны восходящего солнца. (Прим. Перев.)


[Закрыть], принимая солнечную ванну в тени бледноножника с отражающей листвой и пуленепробиваемой кроной, с бутылкой виски под своей прекрасной ручкой.

– Хелло! – приветствует нас она.

– Не стоит, я это не пью, – отвечает Берю, думая, что ему преложили сорт лимонада, в то время как в его поле зрения находится бутылка Black and White3939
  Сорт виски (Прим. пер.)


[Закрыть].

Он лобызает ручку нашей хозяйке. Но эта невинная форма вежливости не удовлетворяет аппетит любвеобильной дамы, которая возвращает ему приветствие засосом пухлых губ. Толстяк, растративший весь свой любовный пыл и думающий лишь о том, как бы отдохнуть, пытается протестовать, но Барбара списывает это на его настроение.

– Эй, – говорит она, – вы часом не импотент?

Тогда Громила гордо указывает на свою петлицу.

– Нельзя так говорить с мужчиной, носящим эту награду, – заявляет он.

Мы оставляем их выяснять отношения и несЕм папашу Бяку-Хамури в отведенную ему комнатуху. Уложив его на кровать, Рульт, кторый был санитаром у сантехников во время последней войны, осматривает пострадавшего.

– Ничего себе, – говорит он, – У него, по-моему, сломана челюсть.

– Да, он упал вниз головой с шестиметровой высоты в лодку.

– Черт возьми! Мне придется вызвать врача.

– Мы сильно рискуем!

– Нет. У меня есть знакомый бельгиец, который работает в местном университете и не откажется оказать мне услугу.

Он звонит по телефону, после чего я вкратце рассказываю ему о наших приключениях. Мой рассказ ошеломляет его.

– Клянусь, я ни черта не понимаю в этой истории! – восклицает Рульт.

– Что представляет из себя этот конверт? Сегодня утром я onbeqhk объявление в холле своего агентства и ко мне пришел швейцарский профессор, специализирующийся в изучении восточных языков.

Я хмурю брови.

– Значит, ты кому-то показывал конверт?

– Да, но не волнуйся, я знал, что он собирается вскоре уезжать в Лондон. Поэтому у меня возникла мысль дать такое объявление:

«Ищу специалиста-европейца для расшифровки документа».

Я усмехаюсь:

– Ты в самом деле чокнутый, Рульт, или прикидываешься?

– Что тут такого? Нам в любом случае нужен был результат!

– И ты его получил?

Он отрицательно качает головой.

– Нет. Тип, которому я показал конверт, не смог расшифровать текст, несмотря на то, что съел собаку на восточных языках.

– Больше никто не приходил?

– Никто.

– Срочно позвони секретарше и попроси ее снять объявление!

– Не стоит, я сам снял его перед тем, как уйти.

– Молодец!

Мы идем пропустить стаканчик в компании воркующих голубков. Берю уже вошел в форму и флиртует на газоне со своей кралей в бомбоно.

– Мне кажется, что я и вправду неотразим, – доверительно шепчет он мне. – Она сказала, что я мужчина ее мечты. Она любит полных и сильных мужчин со шрамами и грубыми манерами, короче говоря, таких как я.

Через секунду он встает и просит разрешения позвонить по телефону. Я выбиваю из него признание:

– Ты собираешься звонить Берте?

– Да, – признается он, краснея, – на этот раз моя песенка спета, Сан-А. Я думаю, что эта женщина создана для меня, ну а я как-нибудь привыкну к японскому образу жизни.

Я пытаюсь урезонить его, но Толстяк неумолим и не хочет ничего слышать.

– Начать с того, что ты не сможешь работать здесь по специальности, Берю!

– Ничего, я сменю еЕ.

– И чем же ты займешься?

– Буду вести курс лионской любви в школе гейш!

– Потерпи со звонком хотя бы до завтра.

– Нет!

– Да! – рычу я. – Нас, скорее всего, уже разыскивают, и, если ты закажешь разговор с Францией, нас наверняка засекут. Я запрещаю тебе звонить, Берю! Это приказ! Он покоряется.

– Ладно уж, я подожду. Но если ты считаешь, что я передумаю, то заблуждаешься, как блудный сын!

Тут нарисовывается врач, дружок Рульта. Это молодой энергичный блондин. Рульт просит его осмотреть пострадавшего, не задавая лишних вопросов. Лечилка слегка дрейфит, но соглашается.

Мы присутствуем при осмотре папаши Бяку-Хамури. Доктор хмурится:

– Ну и ну!

– Трещина черепа? – спрашиваю я.

– Нет, но серьезная травма. Он потерял много крови?

– Порядочно.

Не говоря ни слова, лекарь делает укол, чтобы поддержать мотор старого хрыча.

– Ему требуется сделать переливание крови. Но для этого его menaundhln госпитализировать.

– Сейчас это пока невозможно, – заверяю его я. – Не могли бы вы сделать переливание прямо здесь?

– Это весьма сложно.

– Надо, доктор, – вздыхает Рульт. – Мы влипли в это дело по самые уши, и, если вы проговоритесь, нам их попросту отрежут!

Он улыбается.

– Хорошо. Я должен определить его группу крови.

И он приступает к анализу.

– Первая группа! – объявляет он. – У кого из вас такая же?

– Наверняка, у Берюрье! – восклицаю я. Мы зовем Толстяка. Нам не. удается сразу найти его, так как он заперся в комнате Барбары. Он выходит из нее нетвердой походкой, перемазанный губной помадой, как баранья ножка – горчицей.

– Ну, что там еще? – ворчит мой доблестный помадоносец. – Нельзя уж и поговорить наедине с дамой! Без того, чтобы кто-то не обломал тебя в самый ответственный гинекологический момент!

– Ты хочешь сказать «психологический»? – предполагаю я.

– Да пошел ты подальше со своими поправками, Сан-А! Ну, чего ты хочешь?

– Твоей крови!

– Хватит валять дурака, и говори, чего тебе надо!

– Я повторяю: Твоей крови!

– На кой ляд?

– У тебя какая группа?

– Первая.

– Значит, ты тот, кто нам нужен! Старикану необходимо сделать переливание крови, чтобы он не загнулся.

Негодование Толстяка напоминает тайфун на Ямайке.

– Ты шутишь или издеваешься надо мной?! – возмущается он. – Чего ради я должен отдавать свою праведную кровь этому извращенцу, который несколько часов назад хотел, чтобы меня сожрали муравьи! Французскую кровь, выпестованную на первосортной говядине и марочном вине, переливать в сточные канавы этого паршивца! Кровушку крепостью 16°! Если бы ты посмотрел на нее через мелкоскоп, ты не нашел бы в ней ни одного микроба больше, чем игольное ушко! Кровь, которую жалко пролить даже за родину, я должен дарить этому старому прохиндею! Запомни, Сан-А, если я предлагаю свою кровь на брудершафт, я сам выбираю партнера!

Наконец, он устает от своей тирады.

– Послушай, Толстяк, этот старый краб – единственный, кто может расшифровать нам эту галиматью. Мы должны во что бы то ни стало спасти его. Маленькое кровопускание тебе вовсе не повредит.

– Куда там! От всех этих любовных приключений я и так чувствую себя, как выжатый лимон.

– Не беда! Знай, Берю, что твоя благородная кровь прольется во имя истины и правосудия, как к тому обязывает наша профессия.

Он все-таки соглашается со слезами на глазах:

– Ладно. Но не больше пол-литры! Это все равно, что рассыпать бисер перед свиньями!

После плодотворных переговоров с Берю начинается переливание.

Мы задерживаем свое дыхание, чтобы видеть, как дышит БякуХамури. К середине процедуры он приходит в себя. Его жабьи веки приоткрываются, и мутный, но уже живой взгляд начинает обшаривать комнату. Он смотрит на врача, переводит взгляд на меня, затем – на Рульта. После этого его глаза медленно поворачиваются в направлении Толстяка, возлегающего на диване после своего благородного поступка. Месье Позолота, несмотря на bqe свое потустороннее спокойство, вздрагивает. Его веки опускаются, и он бормочет голосом, трудным для восприятия из-за потери зубов и перелома челюсти:

– О, чужестранцы, ваша отвага не знает границ, также как и ваше благородство!

– Аминь! – заключает Берю. Я прошу его заткнуться. То, на что я так надеялся, все-таки случилось, – старик заговорил.

– Вам не трудно разговаривать? – вежливо спрашиваю его в самое ухо.

– Отдохну на том свете, – отвечает бедняга.

– Ты только посмотри, еще один, кто начитался белибердятины, – не может продолжать компостировать мне мозги этой несусветицей, я требую срочной прибавки к жалованию!

– Тихо! – успокаиваю его я. Но Толстяка легче убить, чем успокоить. Бяку-Хамури вздыхает:

– Благородный француз, если вы захотите, я отдам вам все свои богатства в обмен на то послание!

– Вот она – гнилая интеллигенция! – резюмирует Берю.

– Какое послание? – спрашиваю я гномика – Конверт.

Тут я делаю ход конем из-под шляпы против секундной стрелки:

– Послушайте, месье Бяку-Хамури, я не стану скрывать, что конверт действительно находится у нас, но мы не знаем, в чем заключается его ценность. Если бы вы сказали нам об этом, то мы, можем быть, уже отдали его вам. Вместо того, чтобы похищать и пытать нас, вам было бы лучше всего начать с этого!

Желтолицый ханурик слабо кивает в знак согласия.

– Будь по-вашему! Тем более, что мои часы сочтены, и я уж скоро отправлюсь в страну своих предков.

Его слова трогают Берю до глубины души, и он отчаянно протестует:

– Вы зря портите себе кровь, папаша! Тем паче, что сейчас в ваших жилах течет часть моей. А она, поверьте, имеет гарантию на долгие годы...

– Спасибо, доблестный французский полицейский!

– Не за что, только вот мне нужно побыстрее восстановить калории, если я собираюсь учить гейш лионской любви!

– Хочу пить, – шепчет Бяку-Хамури.

– Хотите немного чая?

– Нет.

– Воды?

– Мне хотелось бы вина, – говорит кровный должник Толстяка. – Я его еще никогда не пил. Я переглядываюсь с Рультом.

– Это зов крови твоего дружка, – смеется он. Мы утоляем жажду старого японца. Он причмокивает хлебальником и заверяет нас, что отведал божественный нектар.

– Оставьте бутылек у меня под рукой, – настаивает Громила, – я в нем нуждаюсь ничуть не меньше, чем он.

Мы возвращаемся к откровениям раненого.

– Подойдите ближе, силы покидают меня. Мне трудно говорить...

И пошло-поехало, японский божок! Так как его история длинна, мучительна, поразительна, сложна, ужасна, исторична, истерично национальна и пронизана паузами, я предпочитаю лишь вкратце пересказать еЕ вам, дорогие читатели, потому что с вашими тампонами в тиховарках вместо мозгов, вам потребуется шестьдесят четыре года на то, чтобы в ней разобраться. Вы слушаете меня, ребята? Оттопырьте лопушата, скрестите ручки на слюнявчиках и сосредоточьте все ваше внимание, не волнуйтесь, я его не съем!

Итак, в середине прошлого века в Японии правил мудрый и добрый император Твояжитуха-Покайфу. У бога-монарха был лишь один недостаток (да и недостаток ли?) – он очень любил ophsd`pr| за служанками. Несмотря на весь свой божественный статус, он наградил пацанЕнком одну из них – прекрасную, нежную, восхитительную Гандболфе. Суровый закон Шоконата гласил: женатый император не может признать своего внебрачного отпрыска. И монарх выдал Гандболфе замуж за богатого наследника из семьи Бяку-Хамури.

– Это был ваш дед? – спрашиваю я.

– Мой отец, – поправляет меня старик.

– Отец? Так сколько же вам лет?

– Девяносто два года.

– Я бы вам их никогда не дал, – делает комплимент Берю. – Вы не тяните на свои годы.

– Значит, – восклицает Рульт, – Вы – внебрачный сын императора Твояжитуха-Покайфу?

– Да!

– Вот те на! – ликует Берюрье. – Кто бы мог подумать, что в один прекрасный день я поделюсь своей кровью с вицеимператором?!

Бяку-Хамури продолжает свой рассказ:

– Вместо того, чтобы отказаться от ребенка добрый император всей душой полюбил его. Несмотря на то, что закон Шоконата запрещает императору признавать в таких случаях свое отцовство, Твояжитуха-Покайфу сумел обойти это затруднение. За несколько часов до своей смерти он подписал конверт на Шоконатском языке:

«Плоду моей плоти – любимому Бяку».

И внизу подписал на современном японском: «На сохранение Бяку Хамури во дворце Йокогамы».

Он наклеил императорскую марку и поручил своему камергеру Вава-Мояшкура доставить письмо по назначению, что тот и сделал. Но камергер знал шоконатский язык, и когда император умер, поспешил поделиться тайной покойного с новым императором ЭтолотоКиднякмоно. Преемник Твояжитуха-Покайфу понял опасность, которую представляло для него это письмо, и направил за ним своих слуг во дворец Бяку Хамури. Слуги выполнили поручение. Конверт вернулся в императорский дворец, где его спрятали в секретных архивах, так как в законах шоконата говорится, что тот, кто уничтожит текст, написанный рукой императора, будет после смерти воплощаться в свинью на протяжении ста тысяч поколений.

Старик закрывает глаза. Его одолевает усталость. Учитывая его возраст, в этом нет ничего удивительного.

Я отвожу врача в сторонку.

– Вы не могли бы сделать ему ещЕ одну инъекцию сердечного стимулятора?

У него как раз находится при себе отличное стимулирующее средство британского производства «Тони-Армстронгджонз» на базе гипосульфита. Он вкалывает его Бяку Хамури, в следствие чего тот оживляется и находит в себе силы продолжить повествование.

Предатель всегда остается предателем. Негодяй-камергер, предавший память своего императора Твояжитуха-Покайфу, имел слишком длинный язык и поведал о тайне конверта не только своему новому хозяину, но также и своим любовницам, которые, в свою очередь, рассказали об этом другим своим любовникам, – и вот уже новость разнеслась по свету. Конечно, камергер за это был наказан, и весьма болезненным способом: ему надрезали сантиметров на шестьдесят живот и перед тем, как его зашить, не забыли насыпать туда красного перца; тем не менее, тайна стала достоянием определенной части населения.

Прошли годы. Бяку-Хамури узнал, что он – сын императора, но для того, чтобы доказать это, требовалось официальное доказательство, которым являлся тот пресловутый конверт. Увы! Он a{k надежно погребен в подземных тайниках дворца. К власти пришла новая династия, и инцидент был забыт. Всеми, кроме Бяку Хамури, который на протяжении всей своей жизни обсасывал эту горькую пилюлю. И вот в один прекрасный день...

В тот прекрасный день на прошлой неделе японское посольство в Париже организовало выставку произведений древнего японского искусства. Союз филателистов попросил, чтобы на экспозиции был выставлен первый экземпляр личной марки императора. Она представляет собой такую филателистическую редкость, что еЕ ещЕ никто не видел.

Японское правительство знало, что такая марка существует в императорском дворце – та самая, которая была наклеена на знаменитый конверт, смекаете, мои ягнятки?

После некоторых колебаний, было решено в целях повышения культурного престижа Японии послать конверт на выставку в Париж. Конверт-завещание пролежал в тайнике около века и стал своего рода любопытной реликвией. Но Бяку знал его истинную цену. Наконец-таки ему представилась возможность, которую он ждал всю свою долгую жизнь (которая могла бы послужить объектом изучения герантологов). Он мог вернуть себе причитающееся, так как за все это время конверт впервые был извлечен из тайников императорского дворца.