Текст книги "Не спешите с харакири"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава 7

День заканчивается без приключений. К восьми часам ваш милашка Сан-А, выкупанный, свежевыбритый, накрахмаленный, с уложенными волосами и благоухающий, покидает свой селоп. Он стучится к Берю, но Берю отсутствует. Его величество обиделось и смоталось, не проронив ни слова.

Я спускаюсь в холл гостиницы и прошу портье вызвать для меня такси. Я зол, как собака. Плохо быть не в своей тарелке, да еще при этом шляться по чужой стране, не зная толком, чего ищешь. Я еще раз проклинаю свой бзик, заставивший меня очутиться в самолете и прилететь в Токио. Лучше бы я остался в Париже искать Гектора и Пино. Может быть, им сейчас приходится крайне туго, а тем временем ваш Сан-А метелит японских легавых, приняв их за бандитов. Он носится с конвертом, надпись на котором никто не может расшифровать, и спокойно наблюдает за тем, как японцы делают себе харакири... Он...

– Такси ждет вас, месье.

Я направляюсь к выходу. В тот самый момент, когда я собираюсь пройти через дверную вертушку, ее блокирует огромный японец в национальном костюме. Я уже собираюсь облаять его, когда признаю в нем Берю. Чувак хоть куда! На нем черное шелковое кимоно (то самое, которое он отважно вынес из дома Фузи Хотьубе), с зеленым драконом на спине, изрыгающим огонь. Толстяк корчит мне рожу. Возмущенный его жестом, я толкаю вращающуюся дверь. Берю начинает рычать, так как его пузо попадает между дверным затвором и вертушкой. Он вырывается и догоняет меня на улице.

– Как я тебе нравлюсь в этом костюме, Сан-А?

Я не могу сдержать улыбку.

– Ты похож на старого буддистского монаха. В честь чего ты так вырядился?

– На вечеринку!

– Какую вечеринку?

– У американки. В таком виде ты можешь официально представить меня как своего старого японского друга.

– Но...

Он преграждает мне вход в такси.

– Послушай-ка меня, Сан-А. Со мной такие штучки не пройдут! Ты втянул меня в эту дребедень, не спрашивая моего желания. А теперь собираешься идти развлекаться без меня. На кось выкуси!

В глубине души я чувствую, что бедный Толстяк прав.

– Ты не можешь выдавать себя за японца, так как не знаешь языка.

– Ну и что? Я ведь говорю по-французски.

– Да, но на этой вечеринке будут и японцы. Если они обратятся к тебе на японском, ты мигом сядешь в лужу.

– Ладно, я скажу им, что китаец, какая разница! Вперед! Как убедить этого упрямца? Я уступаю, и мы отправляемся в путь.

Миссис Ловикайфмен занимает роскошные апартаменты в современном здании. Нас встречает слуга в белой куртке и провожает в огромный салон, где хозяйка дома восседает на диване, предназначенном для военных маневров, в компании трех джентльменов.

Как я узнаю чуть позже, миссис Ловикайфмен никогда не приглашает к себе женщин. Она – женоненавистница и любит единолично блистать в окружении воздыхателей всех возрастов и профессий. Это крупная женщина примерно сорока лет, рыжеволосая, с горящим взглядом, полными губами, смехом, способным разрушить вдребезги структуру кристалла, резкими жестами и непредсказуемым поведением. И без психоаналитических сеансов профессора Ляпетриш из Трепанского университета серого вещества ясно, что эта жизнерадостная вдовушка совершенно чокнутая и киряет, как полк поляков.

Рульт уже на месте и уже бухой, так как успел швырнуть пару бутылок виски в качестве аперитива.

– Гляди-ка, златокудрая! – рокочет он – Дарлинг, я представляю тебе комиссара Сан-Антонио! Ходячая легенда французской полиции! А это Барбара, Сан-А. Лучшая шмара Соединенных Штатов и их окрестностей! Можешь поцеловать ее, она это любит!

Я вхожу в контакт, и как вы можете предположить, дорогие дамы, довольно плотный. Я награждаю Барбару парижским засосом, который, кажется, приходится ей по вкусу, а чтобы дать мне понять это, она обвивает руками мою шею и скользит своей ногой между моими. Рульт хлопает себя по ляжкам.

– Ну что, признайся, не ожидал такого феномена?! – горланит он, продолжая прихлопы.

Вот он уже со мной на «ты». У меня складывается впечатление, что я давным-давно знаком с этим парнем.

– Я обычно предпочитаю быть действующим лицом, а не статистом, – отвечаю я.

Наконец, хозяйка вспоминает о соблюдении приличий и начинает номер под названием «представление гостей». Мне показывают профессора Ямамототвердолобо, старика, морщинистого, как древний пергамент, который абсолютно естественно диссонирует с этим пьяным балаганам. Затем мне представляют старикашку-америкашку с мурлом измятым, как автомобиль для гонок со столкновениями.

– Папаша Хилджон! – объявляет Рульт. – Старый бродяга, который сколотил себе состояние в Токио, продавая брелки в форме атомных бомб.

А вот Тай-Донг-Педхе – блестящий таиландский актер, который сделал головокружительную карьеру в Японии, играя филиппинцев.

Я едва успеваю пожимать хрящи присутствующих.

– Дорогая Барбара, – говорю я, – я отважился привести к вам своего близкого друга, Бе-Рхю-Рье, который сгорал от желания познакомиться с вами.

Присутствующие разражаются смехом. Толстяк хмурится и вопросительно смотрит на Рульта.

– Я извиняюсь, Сан-А, – говорит Рульт, – но по-японски Бе-РхюРье значит «цветок сурепки в винном соусе». Толстяк громко смеется.

– Согласитесь, что это весьма кстати. Получается, что у моего папаши предки были японцами.

Виски начинает литься рекой, и надо быть чемпионом по сплаву, как говорит Берю, уважающий массаж почек, – чтобы преодолеть пороги от Ни до Гара целым и невредимым. Все начинают постепенно надираться и довольно откровенно массировать ягодицы Барбары.

В какой-то момент профессор-японец начинает пристально наблюдать за Берю. Пронзительность его взгляда начинает беспокоить Толстяка.

– Что это бороденка так дыбает на меня? – волнуется мой приятель.

– Я изучаю его морфологию, – успокаивает нас Ямамототвердолобо.

И продолжает болтать по-японски с вопросительной интонацией.

– Чего? – недоумевает мой корифан. – Так, значит, вы не говорите по-японски?

– Я – китаец!

Старикан спокойно переходит на китайский. Непонимание Толстяка от этого лишь возрастает.

– Вы не говорите и по-китайски?

– Ну...

Но ученые подобны юнцам, которым стоит лишь где-то случайно прикоснуться к трусикам ровесниц, как они не могут успокоиться, пока не прикоснутся к тому, что под ними, если я осмелюсь на такое сравнение2121
  А я осмеливаюсь! (Прим. авт.)


[Закрыть].

– Сеньор Бе-Рхю-Рье, говорите, пожалуйста, на своем родном диалекте, а я попытаюсь определить, откуда вы родом.

Толстяк обалдело смотрит на меня, однако берет себя в руки и изрекает:

– Откеда скандехался этот долдон на мою макитру?

Ямамототаердолобо хмурит свои тонкие брови, впадает в транс и начинает испускать возгласы «ойя, ойя», как если бы он словил сомнительный кайф. Но в конце концов, разочарованно качает головой.

– Я тщетно тешил себя надеждой, что знаю все диалекты Азии. Вынужден признаться, что не знаю этого языка.

– С таким чаном это те не в догон!

– Откуда же вы? – стонет старикан.

– Не заставляй профессора мучаться догадками, – протестую я. И спешу добавить:

– Он родом из Монголии.

– Но я знаю монгольский язык!

– Да, но из внешней Монголии.

– Я знаю и этот диалект.

Берю выходит из себя, да это и немудрено после восемнадцати стопариков виски:

– Я из настоящей вешней Монголии, целиком вешней, моей, ик, Монголии! А теперь смени пластинку, папаша, в натуре, ты мне давишь на эндокринку!

Все хохочут. Нам подают ужин. Слуга приносит каждому по блюду с хрумкой. Все начинают жевать. Малышка Барбара оказывается великой искусницей в применении двух своих полусфер и их ближайших окрестностей. Она закладывает в свое декольте шикарные паштеты и вынуждает нас лакомиться ими на месте. Мне еще не приходилось клевать с таких литавр. Я начинаю отдавать себе отчет в том, что мне не удастся рассказать вам этот эпизод до конца, мои дорогие бедняжки-читательницы. Скажу лишь, что даже у пожарников из Шампюре кишка тонка, чтобы укротить это пламя.

Наступает праздник на улице вешнего монгола. Это не какойнибудь монгол-гордец! У Толстяка блудливая арапка2222
  Вы поняли, что это каламбур? А то многие могут подумать, что арапка – это лошадь арабской породы или женщина арабской национальности. Все гораздо проще – на фене «арапка» – рука.(Прим.пер.)


[Закрыть]. Американка сладострастно повизгивает. Ей попался первоклассный дегазатор, пардон, дегустатор! Берю и так обожает штефку, ну а пошамать из декольте зажигательной дамочки – это апофеоз его аппетитов! Он напрочь забывает рецепты Раймона Оливера. Между прочим, такой урок по телеку произвел бы настоящий фурор! Представьте-ка себе знаменитого Раймона, дегустирующего подобным образом свои блюда со сногсшибательной Картин; вот бы это подогрело аппетит телезрителей – отцов многодетных семей, мрачных матушек-бандерш, балующих своих чад лапочек, дедушек, белых пап, черных пап, с черных земель, мам по имени Мишель, канадцев, португальцев, португальских устриц и крестных матерей, титулованных и титрованных, любителей пряностей, трезвенников, язвенников, трезвомыслящих инакомыслящих, недоброжелательных аджюданов2323
  Воинское звание. (Прим. пер.)


[Закрыть], доброжелательных хулиганов, благоразумных, заумных, запредельных в настоящем, присягнувших, посягнувших, веснушчатых, фининспекторов, прозекторов, проректоров и проректорш, а также многих других, да, очень многих, в том числе даже безногих!

К концу ужина все надираются в стельку, кроме вашего покорного слуги, который ограничился бутылочкой рисовой водки.

Таиландский певец затягивает знаменитую филиппинскую колыбельную дорожную «Спимоязюзяусни», папаша Хилджон дрыхнет на диване, предварительно разувшись, чтобы не стеснять рост своих клешней, профессор Ямамототвердолобо выдергивает волоски из своей бороды и умело заплетает их, Барбара дегустирует слизистую оболочку Берю, а ее друг Рульт с нездоровым интересом наблюдает за ее опытом. У меня мелькает мысль, что если бы это увидел Старикан, у него бы выросли волосы. Настоящая оргия, ребята! Во мне просыпается стыд. Я не представлял себе такую вечеринку. Неожиданно Толстяк покидает нЕбо Барбары.

Он вдруг становится серьезным. Его плешивые брови вытягиваются в строго горизонтальную линию над плотно залитыми глазами.

– Я хочу позвонить по телефону, – сухо бросает он.

Миссис Ловикайфмен указывает ему на соседнюю комнату.

– Пожалуйста, милый.

В отсутствие Толстяка, который, кажется, уже завоевал ее, она набрасывается на меня.

– Ваш друг – неотразим, – жарко выдыхает она.

Как бы там ни было, мы совершили это путешествие в страну восходящего солнца недаром – будет что вспомнить! Отсутствие Берю затягивается. Проходит четверть часа, затем – полчаса. Так как его все нет, я толкаю Барбару в свободные руки Рульта и отправляюсь на поиски.

Толстяк сидит верхом на пуфе. Его шнобель пылает, как носопырка схватившего насморк пьяного чукчи.

– Забодай тебя комар, – говорю я на французском девятнадцатого века, – кому ты звонишь? Ты ведь никого здесь не знаешь!

– Здесь, да! Я звоню Берте. Ее нет дома, я звонил Альфреду, ее там тоже нет. Альфред сказал мне, что в Париже мерзкая погода. Сейчас я звоню своему шурину в Нантер.

Тут его настойчиво перебивает телефонный звонок, и он начинает мычать в трубку:

– Алло! Нинетт? Это Бенуа-Алексавдр. Здорово! Что-что? Из Токио (и он диктует по буквам) Т. О. К. И. О. Да нет же, это не в Ардеше, это в Японии! Да, в Японии! Ты представляешь, где Мадагаскар? Так вот, это левее. Берта у тебя? Позови-ка ее!

Кратковременное затишье... Он поворачивается ко мне и изрекает:

– Она там. Сейчас погладим!

Он снова говорит в трубку:

– Это ты, Берта?

Из трубки доносятся вопли Берты. Толстяк отстраняет жужжалку от своего лопуха и скребет барабанную перепонку ногтем.

– Убавь громкость, – просит он – Даже если ты и недовольна, уже за все уплачено! Я звоню тебе только для того, чтобы сказать... А?.. Из Токио! Я говорю: из Токио! Да нет, это не в Ардене! Это в Японии. Ты знаешь, где Япония? Ну да! Что ты городишь, Толстуха!

При помощи выразительной мимики он комментирует мне высказывания Берты.

– Как попал в Японию? Я пролетел через Италию и через... В конце концов, я сел в самолет с Сан-А! Да дай же мне сказать! Я звоню тебе, чтобы сказать, что между нами все покончено, Берта! Eсли хочешь, можешь подавать на развод – домой я больше не вернусь. Здесь я встретил женщину моей мечты, моя бедная старушка! – Он плачет. – Конечно, я страдаю... Но что поделаешь, ведь иногда надо же менять постельное белье?

Из трубки доносится словесная очередь разъяренной Толстухи.

– Твоя ругань не заставит меня сменить решение, моя маленькая Берта! Такова жизнь... Ты тоже найдешь себе родственную душу... А? Кого я люблю? Одну американку, ты бы ее только видела! Рыжая, как огонь! Глазища такие, что и не скажешь, что они только для того, чтобы ими смотреть. А это бурдаражущее соображение тело богини! От ее поцелуя можно смело свихнуться! Такое бывает только в кино, которое ты... В трубке раздается щелчок. Бугай озадаченно смотрит на меня.

– Она бросила трубку, – лепечет он.

– Я на ее месте поступил бы точно также.

– Почему?

– В ней заговорило ее женское самолюбие, старина! И потом, мне кажется, что ты принимаешь поспешные решения...

Но пытаться в чем-то убедить пьяного Толстяка, это все равно, что очищать от снега Монблан чайной ложечкой.

Мы возвращаемся в салон – и..., о проклятье! – перед нами открывается картина, от которой Берю замирает, как вкопанный.

Наш приятель Рульт прекрасно проводит время в компании миссис Ловикайфмен. Он исполняет для нее «фантаситческую кавалькаду», в то время как цепкий филиппинский тенор горланит свои куплеты, а профессор продолжает выщипывать волоски, следуя примеру волосатой малышки Амелии.

– Не может быть, – бормочет Толстяк – Я знаю, что такое женская неверность, и скажу тебе – это мой крест! Меня преследуют удары судьбы.

Он возвращается к телефону и заказывает международный переговор. Получив европейскую службу, он хмуро говорит:

– Соедините меня с Дефанс 69-69.

Ночью это делается довольно быстро. Через десять минут он снова получает свою Берту.

– Алло! Берта? Не клади трубку, цыпа! Послушай, ты же поняла, что это была шутка? В Японии сегодня первое апреля! Это страна, которая опережает нас по времени. Страна восходящего солнца, как ее называют. Вот я и решил похохмить. Честное слово! Ты же меня знаешь, Берта! Ты знаешь, что я люблю одну тебя! Тот день, когда я тебя обману, еще не предусмотрен греческим календарем. Подожди, я передаю трубку моему комиссару, он хочет с тобой поговорить.

Он умоляюще смотрит на меня и протягивает мне трубку.

– Послушайте, Берта, – говорю я, – мы заключили пари с японскими полицейскими, которые пригласили нас...

Толстуха входит в раж. Я слышу, как она разоряется на другом краю света. Она говорит мне, что мы – негодяи, что никто не имеет права так шутить с чувствами честной женщины, что это не принесет нам счастья и что, как бы там ни было, когда Толстяк вернется домой, она задаст ему хорошую взбучку.

– Ну что же, я очень рад, что вы поняли шутку, – говорю я, прежде чем повесить трубку. – Я обязательно передам ему это. Спасибо, милая Берта!

– Что за молодчина твоя Берта, – добавляю я возвращая верещалку на место. – Она просила передать тебе, что прощает и встретит тебя как короля.

Я снова снимаю трубку и прошу телефонистку просветить меня по поводу стоимости невинной шалости Берю. Делаю это из чистого любопытства – ведь не могу же я унизить нашу гостеприимную хозйку тем, что еЕ гости сами станут оплачивать переговоры. Малышка из П.Т.Т.2424
  Почта, телеграф, телефон. (Прим. пер.)


[Закрыть] вносит ясность, я перевожу эту сумму во франки и невольно присвистываю.

– Что, дороговато? – беспокоится Толстяк.

– Один миллион восемьдесят пять тысяч старых франков, – говоря я. – Вечеринка начинает дорого обходиться нашей дорогой хозяйке.

– Тем лучше, – бурчит Толстяк – Что, если мы смоемся отсюда?

– Подожди, мне нужно показать конверт старому профессору.

– Почему ты не попросил прочитать его раньше?

– Маленькая хитрость, я хотел, чтобы он сделал это под кайфом.

Мы окончательно возвращаемся в зал, где события начинают принимать более пристойный оборот.

Барбара заявляет, что довольно хлестать виски, и пробил час шампанского.

– Ойахи! Ойахи! – радостно вопит профессор, который пьян, как ханыта Жан. Он фамильярно хватает меня за руку.

– Франция прекрасна! – изливает он мне свою душу.

Затем закрывает глаза и декламирует:

– Граффити ништяки окаки, как говорится в одной нашей пословице. Правда, поразительно, мой дорогой?

– Сногсшибательно, – подтверждаю я. – Как удар молнии. Кстати, о ваших пословицах, дорогой профессор. Что вы думаете по поводу вот этой штуки?

И ваш Сан-Антонио распахивает свой лопатник, достает оттуда конверт и протягивает его Ямамототвердолобо.

– А! Это та самая штучка, о которой ты говорил мне сегодня утром? – бормочет Рульт – Представьте себе, профессор, что...

Он не успевает закончить фразу. Гладя на конверт, ученый зеленеет, что довольно редко происходит с японцами, так как такое изменение цвета является прерогативой китайцев. Он бросает его точно так же, как это сделал утром книготорговец и трижды выкрикивает слово, напоминающее вопль ушастого тюленя, которому прищемили хвост дверцей самосвала. Мы остолбеваем от удивления. Даже филиппинский тенор резко замолкает. Папаша Хилджон распахивает свои пьяные сонные брызги, а Барбара стряхивает ладонь Рульта со своей задней сцены.

– Видите, – шепчу я, – начинается... Я наклоняюсь, чтобы поднять конверт, но в тот миг, когда я дотрагиваюсь до него, Ямамототвердолобо хватает серебренный канделябр и, повторяя свой вопль, наносит ужасный удар по моей руке.

Наступает мой черед брать передышку. Эта старая морщинистая задница, наверное, сломала мне с полдесятка пальцев на правой руке. Профессор снова поднимает канделябр и собирается двинуть им меня по кубышке. Но мой дружище Берю уберегает меня от трещины кумпола, своевременно метнув свой бокал с шампанским в гнусную рожу старой макаки. Папаша-желтоморд роняет свой канделябр и прямиком бежит к открытому окну, из которого сигает головой в городской асфальт, прежде чем у нас успевает сработать хоть одна мозговая клетка, чтобы помешать ему сделать это. Барбара кусает себе локти. Папаша Хилджон, незадолго до того распахнувший свои шкеты, спрашивает с любопытством в голосе:

– Эй, Барбара, my dear!2525
  Дорогая (англ.). (Прим. пер.)


[Закрыть] Мы на каком этаже?

– На седьмом, – уточняет Рульт.

– О.К., thank you, – вздыхает Хилджон, засыпая, – Poor old beans2626
  Спасибо. Бедная старая перечница! (англ.) (Прим.пер.)


[Закрыть]

Продолжая потирать свою ноющую руку, я подхожу к окну. Там внизу, в самом низу улицы, зеваки окружают расплющенное тело. Nmh задирают головы вверх...

– Сейчас примчатся легавые – говорит Толстяк. – Ты не думаешь, что нам лучше смотаться отсюда?

Это он хорошо заметил, и я полностью одобряю его осторожность. Опыта ему не занимать, он знает, что «береженого Бог бережет», ну, а Бог надежнее японской полиции. Я отвожу Рульта в сторонку:

– Очень жаль, старина. Но мне бы не хотелось иметь дело с японскими собратьями. Попытайтесь сами уладить это дело.

– Можете положиться на меня. Смывайтесь через черный ход! Он идет, чтобы поднять конверт. Инцидент действует на всех отрезвляюще. Нас слеганца мутит, а котелки вибрируют от напряжения.

– Можете доверить мне его, – говорит Рульт, помахивая конвертом. – Это штука действует, как динамит. Я свяжусь с французскими учеными, может быть, они...

– О кей. Но будьте осторожны с ним. Завтра созвонимся, идет?

– Идет!

Толстяк уже приподнял подол своего кимоно и порхает к выходу, как звезда балета, сорвавшая восторженные аплодисменты публики.

Мы мылимся через четыре ступеньки вниз по служебной лестнице и, очутившись на улице, замечаем; что на миг опередили машину, нашпигованную легавыми. Пусть разбираются без нас. Ну а мы, решив воспользоваться вечерней прохладой для того, чтобы освежить и проветрить мозги, пешком возвращаемся в свою гостиницу.

– Это, в натуре, что-то невероятное! – восклицает Бе-Рхю-Рье. – За всю свою собачью жизнь легавого не встречал ничего подобного! Никогда!

С опущенными под бременем постоянной загадки плечами и зеленым огнедышащим драконом на кимоно. Толстяк здорово смахивает со спины на мешок взрывчатки, мирно бороздящий многолюдные улицы вечернего Токио.

Глава 8

Ну и ну, – вздыхает Толстяк, благополучно миновав вращающуюся дверь нашей гостиницы – смело можно сказать, что на нашу долю выпал насыщенный денек! – Он начинает перечислять:

– Старый книжный червь, который распорол себе брюхо; двое легавых, которым мы расквасили афиши; попойка, во время которой я чуть было не развелся, и, наконец, этот чокнутый бабай, сиганувший в окно после неудачной попытки замочить тебя. С этими япошками не соскучишься!

Мы пожимаем друг другу лапы в коридоре и заныриваем в свои номера. Включив свет, я вздрагиваю: в моей комнатухе все перевернуто вверх дном. Во время моего отсутствия кто-то добросовестно провел шмон. Матрас валяется на полу. Ящики тщательно выпотрошены, также, как и чемодан. Я не успеваю толком рассмотреть царящий в моем номере бардак, как ко мне вламывается негодующий Толстяк в развевающемся кимоно.

– Праздник продолжается! – ревет он. – Зайди-ка взглянуть, что они вычудили в моей избе!2727
  Берю употребляет именно это слово «isba» (Прим. пер.)


[Закрыть]

– Не стоит, – говорю я, – мне достаточно и своей.

Он обводит взглядом мой катаклизм и трясет башкой смертельно уставшего гладиатора.

– Понимаешь, Сан-А, я чувствую, что мы сунули нос не в свое дело, да еще в чужом болоте. Нам нечего ловить в этой стране. Здесь совсем другие люди и, вообще, здесь все не по-людски. У меня уже башка идет кругом!

Я колеблюсь по поводу того, стоит ли мне сообщать об инциденте администрации. Хорошенько подумав, я отказываюсь от этой затеи. Хозяева гостиницы обратятся за помощью в полицию, а мне это вовсе не надо. Мы с проклятиями начинаем наводить порядок.

– Как ты думаешь, что искала у нас та паскудина?

– Наверное, конверт...

– Ты так думаешь?

– Не вижу другой причины.

Толстяк, уперев руки в боки, застывает в центре комнаты.

– Нужно все-таки выяснить, что же нацарапано на этом чертовом конверте, верно?

– Да, надо. Но тот, кто может прочитать адрес, сам охотится за ним. Так что мы попали в порочный круг, приятель.

– Если уж речь зашла о пороках, согласись, Сан-А, что эта Барбара – лакомый кусочек.

– Если проглотить сразу, то да; но его не стоит долго смаковать.

– Ты хочешь сказать, что она не первой свежести?

– И даже не второй. Толстяк. Тебе будет намного лучше со своей кашалотихой. А эта рыжуха похожа на раскаленный паяльник, о который недолго обжечь пальцы.

После этого разговора мы идем на боковую. Но мне не спится. Я уже нахожусь на грани того, чтобы пойти сдаваться в бюро находок, когда мне в голову приходит другая мысль. Я снимаю трубку и набираю номер баламута Рульта.

На том конце долго не снимают трубку. Я задаюсь вопросом, не остался ли он на ночь в парфюмерных объятиях неутомимой мисс Ловикайфмен, но нет. В мою ушную раковину через трубку вливается густой, как жидкая смола, бас:

– Да?

– Это Сан-А!

Наверное, мое имя заставляет его встряхнуться.

– А! Подождите секунду, мне требуется глоток дезинфицирующего, чтобы проснуться.

Бутылка виски, наверное, находится у него под рукой, так как мой слух без труда улавливает характерное бульканье.

– Готово, Сан-Антонио, слушаю Вас.

– Разве мы больше не на «ты»?

– Если ты так хочешь, почему бы нет! – говорит Рульт. – Тебе не кажется, что старый краб здорово выбил всех из колеи своей дурацкой шуткой?

– Как там утряслось с легавыми?

– Неплохо. Им сказали, что с Ямомототвердолобо случился сердечный приступ, он подошел к окну глотнуть свежего воздуха, сильно наклонился и нырнул головой в асфальт.

– Их устроила эта версия?

– Вполне. Мы ведь здесь уважаемые люди, старина, нам привыкли верить на слово.

– Конверт до сих пор у тебя?

– А как же, он лежит в сейфе. Я собираюсь завтра показать его сиру Приз-Парти, знаменитому англичанину, который поселился в Японии сразу после войны, чтобы заниматься исследованием старо японских языков со времени становления шоконата.

– Ладно. Я хочу еще кое-что спросить у тебя о стариканепрофессоре. Помнишь, перед тем как прийти в транс, он что-то выкрикнул по-японски? Ты понял, что он хотел сказать?

– Это было проклятие.

– И только?

– А разве этого тебе мало?!

– Что ты думаешь как знаток местных нравов, чем может быть вызвана подобная реакция у японца?

– Это наверняка что-то связанное с религией, но к этому, увы, мне нечего добавить.

Он зевает, как мясник, которого крупно подвели с поставкой свежего товара.

– Сейчас оставлю тебя в покое, – извиняюсь я.

– Отличная мысль! Как тебе моя обворожительная американка?

– Немного шебутная по периферии, но в остальном очень милая.

– Правда, гостеприимная?

– Скорее, она предпочитает самообслуживание!

Он смеется.

– Мне нравятся такие кадры. Они упрощают жизнь настоящим мужчинам и помогают решить физиологические проблемы.

Я прощаюсь с ним и отключаюсь на полдюжины часов, в течение которых мне снится, как искореженный профессор Ямамототвердолобо падает с неба, вопя: «Будьте вы прокляты!»

На следующее утро, когда мы спускаемся в холл, портье показывает нам на двух типов, сидящих рядом с выходом. Вышеуказанные месье встают и подходят к нам. Они среднего роста, в серых костюмах и черных соломенных шляпах в американском стиле. Оба – японцы, и у обоих на круглых лицах написано такое же радушие, как у сонного мужика, который с тяжелой похмелюги скрутил козью ножку из последней трешки2828
  Прости за вольность перевода, многострадальный русский читатель! У автора:...как у одного месье, который по рассеянности прикурил сигарету выигрышным билетом лотереи «Sweepstake». (Прим. пер.)


[Закрыть].

Я смотрю на них без особой радости, предчувствую, что они доставят нам немало хлопот.

– Полиция, – бросает один из них по-французски, – следуйте за нами!

Берюрье смотрит на меня понурым, как уши таксы взглядом.

– Тут афиняне афигенели, персы оперстенели, сатрапы сотрапезднулись, а крестоносцы хряпнулись крестцами и остались с носом! – выдает Берю.

Что в переводе на разговорный язык означает:

– Нас хотят повязать, надо рвать когти!

Но я утихомириваю его взглядом. Не можем же мы устроить ковбойскую разборку прямо в вестибюле гостиницы! Тем более, что можно смело рассчитывать на поддержку нашего посольства.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– Узнаете позже, – отрезает легавый.

Мы не настаиваем и выходим в сопровождении двух ангеловхранителей.

– В Японии полицейских тоже называют легавыми? – интересуется Толстяк.

– Не знаю.

– Их скорее всего называют здесь утятами.

– Почему?

– Да потому, что они желтые! Это же ясно, как божий день!

Как видите, мой Толстяк весьма и весьма любознателен и не менее наблюдателен, как сказал бы мой знакомый наблюдатель со стороны двух нулей H2929
  ООН-организация объединенных наций. (Прим. пер.)


[Закрыть].

Нас усаживают в большой черный автомобиль. За рулем сидит один тип. Я узнаю его по желчному взгляду в мой адрес – это шофер той самой тачки, у которой мы вчера прокололи шины. У меня возникает предположение, что мы можем испытывать определенные трудности с интерпретацией своего вчерашнего поведения по отношению к японским коллегам.

Телега пускается с места в карьер. Мы сидим сзади с одним из +srr;. Другой сидит рядом с водителем, но держится начеку и не спускает с нас узких и пристальных глаз.

Наша лайба черной грозой пешеходов врезается в дорожный поток. Какое-то время мы шлифуем по центру города, and after3030
  А затем (англ.)


[Закрыть] выкатываемся в пригород. Так как эта дорога ведет в Кавазаки, я решаю, что нас везут на место преступления.

Но на этот раз (единственный и неповторимый) Сан-Антонио ошибается. Мы проезжаем через Кавазаки, почти не снижая скорости. Что это значит?

– Слушай, Сан-А, – бормочет его Невежество, – по этой дороге мы сможем доехать до Франции?

– Ну, ты даешь! Япония расположена на архипелаге!

– А что это такое?

– Группа островов.

Я обращаюсь к японцу, говорящему по-французски:

– Куда вы везете нас?

– В Йокогаму!

– Зачем?

– Увидите сами!

Знаете ли, ну а если не знаете, то сейчас узнаете, ваш Сан-А не может выносить, когда с ним разговаривают таким тоном.

– Помилуйте, уважаемый, – рявкаю я, – не забывайте, что вы имеете дело с иностранным гражданином. Мне не нравятся ваши манеры и вы можете за них поплатиться. Вместо ответа он безмятежно улыбается.

– Послушайте, – настаиваю я, разъяряясь, как бенгальский тигр, к хвосту которого привязали улей.

– Во Франции, для того, чтобы кого-то задержать, требуется ордер на арест, надеюсь, что у вас он тоже имеется?

Второй тип преспокойно достает из кармана мятую бумаженцию, испещренную иероглифами.

– В последнем параграфе, допущена орфографическая ошибка, – улыбаюсь я.

При этом я не замечаю, что мой японский сосед по заднему сиденью коротко бьет меня ребром ладони по шее. Можно подумать, что у меня случилось короткое кровозамыкание спинного мозга с расширением верхней правой диафрагмы, прогрессирующим выделением мокроты дифференциального компрессора и атрофия яремной вены с последующим смещением соединительного хряща в результате разрушительного подземного толчка.

Мне не хватает воздуха. Я распахнул свой хлебальник на ширину ворот Вестминстерского аббатства в день коронации, и несмотря на это не могу поймать ни одной частички кислорода для своих легких. Мне кажется, что я вот-вот откину копыта. Как вы думаете, сколько лет человек может прожить без воздуха?

Берю пытается отомстить за меня. Я вижу, как он вцепляется в глотку моего обидчика, но в это время второй хмырь с переднего сиденья награждает его ударом короткой резиновой дубинки по чану. Берю издает вздох экстаза и сползает с сиденья. В свою очередь, я тоже получаю добавку на ходу от реальности. Бац! И я ныряю в небытие. Мы превращаемся в две неподвижные груды тряпья, сваленные в салоне машины, которая, не сбавляя хода, мчит нас в неведомое.