Текст книги "В Калифорнию за наследством"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Выселять таких необыкновенных людей из отеля – настоящее преступление! Вам никогда не сделать карьеру, Адлер! Я завтра же поговорю с директором отеля, моим другом Танербаумом!

Помощник директора начал бледнеть, исходить слюной, аплодировать коленями и обогащать букет запахов, забивший плотным облаком холл отеля «Сакраменто».

– Анжелла, – снова обратился к девушке продюсер международного класса, – устройте этих месье в «Резиданс де Малибю» и отмените завтрашнюю встречу. Я их увижу сегодня в конце дня!

Такова была его воля!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

К «Резиданс де Малибю» мы подъехали на двух шикарных «Линкольнах». Еще из автомобиля Анжелла позвонила в отель некоему Брюсу и распорядилась приготовить для нас пять номеров и плотный ленч.

Надо обладать необыкновенным даром слова, чтобы описать отель. Он заслуживает своего названия!

Наши друзья были уже здесь. Профессор сообщил мне, что прямо в «линкольне» Берю был подвержен повторному рецидиву своей страшной болезни. Их водитель поделился со своим коллегой впечатлениями о стихийном бедствии, постигшем автомобиль.

Виновник бедствия постарался сгладить впечатление, обратившись к водителю:

– Прощай, друг! Поверь, я искренне огорчен из-за своей выхлопной трубы! Не надо переживать! Заменить чехлы на сиденье не так уж и сложно!

Берю быстренько освободился от своих штанов, сунул их опешившему мажордому, а сам направился к белоснежному бассейну, в центре которого позолоченный дельфин с глупым взглядом выбрасывал струю воды.

– Я страшно не люблю купаться, – плюхнувшись в воду, прокричал он нам, – но надо же привести себя в порядок, не так ли?

Публичное омовение притягивает праздношатающуюся публику и обслуживающий персонал. Любопытно наблюдать, как нерядовое событие нарушает монотонность дней. Я уже рассказывал, как однажды в Сахаре у меня случилась поломка автомобиля. В Сахаре, среди лунных пейзажей, без единого намека на ближайшее жилье! Но уже через пять минут а был окружен двадцатью аборигенами. Так и здесь, мгновенно бассейн оказался в кольце желающих понаблюдать за тем, как в воде плескался голый мужик.

– Скажите, – спрашивает меня Анжелла, – это примат или настоящий человек?

– Я знаком с ним более двадцати лет, но так и не разобрался в этом! – признаюсь я ей.

Анжелла нарушает это волшебное зрелище, приглашая нас в здание. Задыхающийся от исходящего от штанов аромата, мажордом торопливо возвращает их вылезшему из бассейна владельцу. Но тот великодушен.

– Нет, друг, можешь оставить их себе! У меня есть другие, а эти я дарю тебе! – На полуслове Толстяк неожиданно замолкает, застыв в позе роденовского «Мыслителя». Лицо его прямо на наших глазах сморщивается, синеет, как поляроидная фотография на солнце.

– Что с тобой? – заволновался я, опасаясь худшего,

– Моя задница! – стонет Александр-Бенуа.

– Что с ней?

– Она горит, как будто я сижу в перцовом соусе! Не кислотой ли наполнен бассейн?

Я опускаю руку в воду.

Прохладная, хорошая вода!

– Но это невозможно! У меня все горит огнем! Невыносимо! О-йо-йо-й! О, сеньор! Святой Александр, Святой Бенуа, молитесь за меня! У меня начинается агония! Люди, сделайте же что-нибудь! Позовите доктора, врача, лекаря – кого угодно!

Толстяк вдруг подпрыгивает, и, осененный идеей, бросается к газону, плюхается задом на подстриженную траву и начинает елозить по ней, как это делают собаки. Крики его переходят в вопли, такие же жуткие, как в камерах пыток Святой Инквизиции.

– Пригласите доктора! – прошу я Анжеллу, а сам опускаюсь на колени около пострадавшего. – Покажи мне свое хозяйство, Толстяк!

Теперь мой черед вопить. Зрелище неописуемое! Внутренняя поверхность берюрьевских ягодиц – сплошная опухоль пурпурного цвета.

– Скверно? – спрашивает меня больной между двумя стонами.

– Этого не расскажешь, – отвечаю я.

Появляется Анжелла с баночкой какого-то крема и с перчатками из тонкой резины. Я подавляю отвращение и начинаю намазывать промежность страдальца, от чего тот усиливает свои крики во сто крат. Пино дает мне доводящие меня до тошноты советы. Феликс же и его «ассистент», решив что их присутствие здесь бесполезно, подхватывают чемоданы и уходят в свои апартаменты.

Только через полчаса появляется бритый налысо доктор в белом халате, в голубой рубашке, с толстыми золотыми кольцами на пальцах. Бросив беглый взгляд на зону поражения, он отбегает в сторону, – его тошнит. Вернувшись, он распоряжается немедленно госпитализировать нашего несчастного друга.

– В чем причина его страданий? – спрашиваю я медицинское светило.

– Этот тип, по всему видно, имел половой контакт с обезьяной. Я склоняюсь к мысли, что это был бабуин.

– Что он говорит? – спрашивает Берю.

Я перевожу.

Тогда больной снимает с ноги туфлю и запускает ее в рожу доктора.

Бросок был настолько сильным, что нос, губы доктора моментально увеличиваются в объеме в три раза.

– Скажи этому педику, что если бы я был в состоянии, то оторвал бы ему кое-что и свернул челюсть! – кипятится несчастный, внутри которого пожар разгорается все с большей силой.

Приходится вызывать еще одного доктора, чтобы оказать помощь пострадавшему при исполнении своих профессиональных обязанностей лекарю, а также скорую помощь для эвакуации Берю. Только после этого жизнь в отеле входит в свое привычное спокойное русло.

«Резиданс» – поистине королевская резиденция! Но к чему тебе описывать ее? Это только пробудит у тебя желание увидеть все самому. Но от невозможности удовлетворить любопытство ты утешишься только крапивной лихорадкой, зависть часто провоцирует ее.

И все же! Просторная комната с ванной, отделанной мрамором зеленоватого оттенка. Бар, забитый на любой вкус напитками, четырехскоростной вибромассажер и надувная кукла с атласной кожей, которая болтает всякие глупости и имеет вид настоящей женщины, спортивный зал и фильмотека с двумя с половиной тысячами кассет, аэратор, иммитирующий воздух на выбор: весенний, морской, райский, знойный августовский...

Я решаю позвонить последнему Смитту из нотариусной конторы «Смитт, Смитт, Ларсон и Смитт». Тот выражает бурный восторг по поводу нашего прибытия в Лос-Анжелес и удивление от того, что мы остановились у Гарольда Ж. Б. Честертона-Леви, императора Голливуда.

– Я сейчас же выезжаю! – сообщает он мне, изобразив губами звук работающего двигателя автомобиля.

Я задерживаюсь на минутку около сидящей в кресле куклы. На круглом столике около нее – пульт управления с кнопками, каждая из которых снабжена надписью. Первая, например, голос. Я нажимаю ее. Манекен начинает вещать. Голосом Марлин (впрочем, такое имя у куклы). Кукла в чулках, в модных черных шортах и в кофточке с горностаевым воротничком; шевелюра, как у настоящей шлюхи – белая, с серебристым оттенком.

Она говорит:

– Привет, красавец! Меня зовут Марлин! Ты пробудил во мне желание. Если ты желаешь начать с минета, то нажми кнопку номер три. Чтобы овладеть мною, придется перенести меня на кровать и вернуться к столику, чтобы нажать кнопку номер четыре. Что же касается других фантазий, внимательно изучи инструкцию, которая находится в чулке моей правой ноги. Это все.

Не являясь роботоизвращенцем, я оставляю свою компаньонку до лучших времен и предлагаю себе стаканчик шато-икем.

Неожиданно вспыхивает экран телевизора и на нем крупным планом появляется лицо Анжеллы.

– Все о'кэй, месье Сан-Антонио? – интересуется сотрудница продюсера.

– Нормально.

– Возможно, вы желаете чего-то или кого-то?

– Вас, – отвечаю я, – но сомневаюсь, что это возможно, – остается только мечтать.

Она улыбается своей металлической улыбкой (улыбка куклы более человечная!), и экран снова превращается в мертвый прямоугольник.

Я уже осушил половину сказочной бутылки (вообще я предпочитаю называть этот предмет флаконом, словом, как мне кажется, более изысканным), когда мне сообщают о прибытии мистера Смитта.

Я встретил его на пороге своей комнаты.

Это высокий парень лет тридцати, его вьющиеся волосы слегка седоваты. Смуглое, слегка удлиненное улыбающееся лицо, взгляд светлый и открытый.

Мы пожимаем друг другу руки.

Он окружен аурой прекрасного мужского одеколона. Как и у меня, на его руке часы марки «Паша Картье».

– Итак, вы решили лично доставить сюда мистера Легоржеона?

– Именно так! Я приглашу его сюда, но сначала я хотел бы поговорить с вами наедине.

– С удовольствием!

– Вам известна причина смерти Фузиту Мартини?

– Никакого понятия на этот счет.

– Кто сообщил вам о ее смерти?

Он перламутрово улыбается.

– Она сама...

– Оригинально! Каким же образом? Надеюсь, вы не вызывали ее дух поворотом вращающегося столика?

Он достает из дорогого портфеля листок бумаги и протягивает его мне: письмо без даты адресовано нотариальной конторе.

Я читаю его:

«Месье,

Когда вы получите это письмо, я буду уже мертва и кремирована. Исходя из этого, я была бы очень признательна вам, если бы вы сообщили о моей смерти месье профессору Феликсу Легоржеону, моему наследнику, пригласив его для вручения ему прав на наследство. Лицо, уполномоченное мною передать вам это письмо, вручит вам также и копию моего согласия на кремацию тела, заверенную местными властями.

Позвольте выразить вам свой искренний и последний привет.

Мартини Фузиту»

К письму действительно была подколота копия заключения о смерти, подписанной доктором Дугласом Фербланом из Венеции. Документ имел и отметку полиции.

– Вы можете это письмо оставить себе.

– Кто вам вручил его?

– Священник католической церкви Лос-Анжелеса, отец Мишикуль. Вот его адрес.

Он достает из портфеля еще один листок.

– Спасибо за вашу заботу, месье Смитт. Как поживает Ларсон?

Он хмурит брови.

– О каком Ларсоне вы говорите?

– О вашем последнем партнере, имя которого значится в названии вашей фирмы.

Он смеется.

– Ларсона никогда не существовало. Мой дед вписал это имя, чтобы слегка разнообразить скучный перечень Смиттов.

Ничего не скажешь, забавные люди в этой семье!

Я приглашаю Феликса, и тот вскоре появляется со своими документами. Знакомство, обмен любезностями. Петушиный крик Маркиза подводит итог знакомству.

– Полдень, – сообщает нам профессор.

– У меня есть ключи от вашего дома. Не желаете ли вы осмотреть вашу собственность?

– Охотно, —соглашается Феликс.

Не теряя времени, мы спускаемся вниз, где у отеля нас ждет «мерседес» Смитта.

– Зовите меня просто Джим! – просит нас американец. – А какие у вас отношения с великим Гарольдом Ж. Б. Честертоном-Леви?

– Самые близкие, – сочиняю я.

– Вы знаете, что он человек номера один в Голливуде?

– Конечно.

– Директор кормит его из рук, а полицейские лижут тротуар, по которому он прошел.

– Вот это да!

– Когда у него возникает желание заняться любовью, он звонит любой звезде, и та тут же снимает трусики и мчится к нему.

– Райская жизнь, ничего не скажешь!

– Однажды, когда он был влюблен, то раскрасил и небо, и океан в розовый цвет, чтобы дать почувствовать своему объекту вожделения пламень своей души.

– Потрясающий тип! – восхищаюсь я.

– Как-то раз выкрутили пробку из радиатора его «ройса», – так он распорядился подключить к радиатору специальную батарею. Через неделю рядом с автомобилем нашли двух пораженных током мужчин.

– Талантливо придумано!

– А вы знаете, что его настоящая фамилия не Леви?

– Что вы говорите? Я скорее мог бы подумать, что он не Честертон. А зачем он прибавил к своей фамилии еще и еврейскую?

– Чтобы внушать доверие. В действительности же он родом из Уэльса.

– Что-то в вашей прекрасной стране слишком свободно обходятся со своими фамилиями!

– Это точно, Тони! Здесь важнее всего результат!

* * *

Мы въезжаем в Венецию, городок, не имеющий ничего общего со своим итальянским однофамильцем. Перенаселенный, грязный. Неистребимый запах фритюра, запах гнили, запах обездоленных пролетариев пропитал и атмосферу города, построенного из самого разного хлама (как говорит Берю: «Голь на выдумку хитра»).

В первый момент Смитт растерялся, так как впервые оказался в этом районе. Для оформления завещания он посылал сюда сотрудника своей конторы.

Останавливаемся перед строением с кирпичным фундаментом, с деревянными стенами, окрашенными в дикие красно-зеленые цвета.

Три ступеньки, стертые и шатающиеся сильнее, чем последние зубы старого пиренейского крестьянина.

Входим внутрь мрачного затхлого помещения, в котором, скажу я тебе, преобладает запах опиума. В гостиной, как написали бы знаменитые писатели, обладатели престижных премий, царит «неописуемый беспорядок».

– Вот мой вам совет,– обращается к наследнику мистер Смитт, – сначала наведите порядок в этом бараке, а потом только продавайте его, иначе не получите и четверти его стоимости.

Феликс выражает свое полное согласие.

Спальня тоже не в лучшем состоянии, хотя видно, что когда-то ее обставили со вкусом. Сейчас же занавеси на окнах, ковер, постельное белье изорваны, грязны, в кровавых и кофейных пятнах, проженные сигаретами. Несколько чудом уцелевших картин на стенах. Какие-то полотна в рамках выглядывают из-под кровати.

Да, малышка увлекалась алкоголем, нет сомнения: комната завалена пустыми бутылками из-под красного вина.

За это увлечение в полной мере расплатились своими жизнями родители Мартини.

– Я бы хотел, чтобы вы подписали некоторые бумаги, – обратился Смитт к профессору. – Постарайтесь только найти прочный стул, мистер Легоржеон.

Он раскрывает свой красивый портфель, достает из него бумаги, смахивает со стола объедки и предлагает профессору ознакомиться с документами и подписать их.

Как человек осторожный, Феликс просит меня перевести ему содержание документов, касающихся его парафин.

Я нахожу документы в порядке и позволяю профессору расщедриться на свои автографы.

После чего последний из основавших контору «Смитт, Смитт, Ларсон и еще один Смитт» доставляет нас в Малибу, где мы расстаемся с ним. Прежде чем покинуть нас, мистер Смитт вручает профессору ключи от наследуемого им дома.

– Как вы думаете, Антуан, эта жалкая хибара стоит чего-нибудь? – спрашивает меня разбогатевший профессор.

– Несомненно!

– Но она ведь не Бог весть что!

– Я согласен с вами только относительно самого здания, но не его содержания. Вам просто повезло, дружище!

– Вы смеетесь надо мной, малыш! Поломанная мебель, битая посуда! Несчастная, по-видимому, находилась в состоянии помешательства.

– А остальное, дорогой Феликс?

– А что же там остального?

– Собранные в доме картины!

Я раскрываю записную книжку, доставшуюся мне от отца, в которую успел занести список предлагаемых шедевров.

– Одиннадцать работ Магрит, – читаю я. – Пять Ботсро, две Ньоли, одна гуашь Николя де Стасль, две картины Дельво, – все это на сумму в несколько миллионов франков.

– Это серьезно, Антуан? – спрашивает очумевший профессор.

– Серьезно, мой милый Ватсон! В ближайшее время мы вернемся в ваш дом, возьмем одну из перечисленных мною картин и попробуем сдать ее на экспертизу, чтобы убедиться в моем предположении.

Он качает головой, как бы стараясь избавиться от тягостных мыслей.

– Я – богатый! Ничего худшего со мной не могло произойти! Что же я буду делать с этими деньгами?

– Вы можете и не превращать картины в деньги, а хранить их и жить рядом с ними. К тому же, ваша студентка завещала вам картины, а не деньги.

– Ты прав, малыш! – облегченно вздохнул профессор.

Подошедший к нам мажордом сообщил, что ленч готов,

и добавил:

– Сэр, только что звонили из клиники «Санта Тампакс», чтобы поставить вас в известность, что причиной страданий вашего друга является не половой контакт с обезьяной, а контакт с ядовитым растением, которым он протер интимные части тела. Сейчас его готовят к операции по удалению поврежденных частей тела и пересадке седалища шимпанзе.

– Правильно, для него это в самый раз! – соглашаюсь я.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Церковь Санто Прозибю с виду очень американская: полудеревянная, полукаменная, полуфиниковая. Малюсенький купол, из которого выглядывает колокол, как опухшее яйцо из ширинки.

Отец Мишикуль занят сбором фиников в своем саду. Ему помогает служитель в длинных шортах, из которых торчат волосатые нош.

Его фамилия подсказывает мне, что он француз, и я приветствую его на языке моей родины. Я убедился, что интуиция меня не подвела, услышав в ответ:

– Мы земляки с вами, спасибо Господу!

Ледок первого момента встречи лопнул и потребовал дальнейшего разогрева стаканом виски, которым торопливо угощает нас святой отец, как только мы переступаем порог его обители.

Такая встреча сразу же дает понять, что священнику не чужды радости жизни.

– Зовите меня Раймон, – предлагает он нам.

Мы выпиваем по третьей. Он умеет наливать, отец Мишикуль!

Его служанка, толстая черная девушка, приносит еще бутылку «Фур Роз». Раймон похлопывает своей святой рукой девушку по ягодицам, что, было видно, не неприятно для черной толстушки.

Поскольку отец Мишикуль не интересуется целью нашего визита, я излагаю ее сам.

– Ах, малышка Мартини! – вздохнул он. – Немало хлопот доставила она мне.

– Отчего она умерла?

– Запущенная желтуха, друг мой.

– Это была не насильственная смерть?

– Ну, что вы! Бедняжка целый месяц провела в больнице. Я причащал ее перед смертью. И даже незаметно сунул ей под одеяло бутылку вина. Идиоты медики, конечна же, отказывали ей в этом!

– Она много пила?

– Не то слово! Даже перед смертью она не стала бы и минуты сомневаться, если бы ей предложили ввести внутривенно вино.

– У нее был друг?

– Друзья. Обладая роскошными бедрами, она принимала многих без разбора.

– Как давно вы знакомы с ней?

– Добрых десять лет. Обратившись к Богу, она начала искать французского священника и вышла на меня.

– Что ее заставило обратиться к Всевышнему?

– Это тайна исповеди, друг мой!

– Как жила она в Венеции?

– Неплохо.

– Где она работала?

– Не уверен, но вначале своей карьеры, это точно, она работала в госпитале медсестрой.

– Откуда же она брала средства на жизнь?

– Не могу сказать, но жила она неплохо. Иногда малышка даже жертвовала зелененькие на содержание церкви.

– Проституция?

– Кто знает... Я уже говорил, что ее зад...

– Она уже пила, когда вы познакомились с ней?

– Пила, но то количество не идет ни в какое сравнение с ее потребностями в последний год жизни.

– Она никогда не говорила вам об угрожающих ей опасностях?

– Ни о каких, кроме болезни.

– Она считала себя обреченной?

– Да, и в то же время...

– Что?

– Она не только не боялась смерти, но иногда казалось, что даже желала ее. Нежелание жить, разочарование жизнью съедали ее. Но пейте же, mou french Boys [5]5
  Французские парни (англ.).


[Закрыть]или вы хотите вина?

– Дорогой Раймон, мы заканчиваем уже вторую бутылку виски, этого достаточно.

Сидевший в полудреме Пино вдруг оживился. – Отец мой, не могли бы вы, если вас, конечно, это не утомит, выслушать мою исповедь? Прошло так много времени с тех пор, как я последний раз очищал свою душу.

– Как давно?

– С моего первого причастия.

– Друг мой, к исповеди надо готовиться. Вы знаете, от каких грехов хотели бы освободиться?

– Раймон, это такая чистая душа, что процесс причащения не займет у вас много времени, – прошу я за Пино.

Как только священник с грешником выходят, в комнате сразу же появляется служанка, чтобы немного согреть меня своим горящим взглядом.

Она улыбается.

Ее огромный рот приоткрывается, как бы приглашая в гости, но я остерегаюсь каннибалов.

Она вдыхает в себя шестнадцать литров кислорода.

– What is your name? [6]6
  Как вас зовут? (англ.)


[Закрыть]– спрашиваю я.

– Грас.

У меня появляется желание спросить, как пишется ее имя, с одной «с» или с двумя «ss», но спрашиваю другое:

– Грас, вы были знакомы с Мартини Фузиту, прихожанкой вашего святого отца?

– Которая недавно умерла? Конечно же, я знала ее, она часто бывала здесь!

– Что это была за женщина?

Толстушка открыла рот, похожий на салон «Боинга 707».

– Симпатичная, но она...

Она сделала знак, безошибочно говорящий об увлечении Мартини алкоголем.

– Поскольку святой отец разделял ее увлечение, то они были очень близки.

– Вам приходилось иногда откровенничать с ней?

– Во время отсутствия отца мы вместе проводили время.

– Женщины часто бывают откровенны друг с другом. Скажите, рассказывала ли она вам о своей работе, о своей жизни?

– Нет.

– Были ли у нее какие-то связи?

Толстушка помолчала, а потом вдруг словно засветилась вся изнутри, как бы обрадовавшись появившимся мыслям.

– Однажды, ожидая отца Раймона, она немного выпила и сказала мне: «Завтра я опять должна ехать в Юта. Ничто так меня не раздражает как эта гадкая пустыня!» – «И вы часто ездите туда?» – спросила я ее. «Каждую первую пятницу месяца, там я и подхватила эту дьявольскую болезнь», – ответила она мне.

Грас подошла ко мне ближе.

– Вы знали Мартини?

– Нет, не знал. Поэтому и хочу узнать о ней побольше. Она не говорила, к кому ездит в Юта?

– Я поинтересовалась, но Мартини, словно еж, свернулась в клубок. Это был ее большой секрет.

Благодаря Грас в комнате было чисто, опрятно, и все– таки достаточно аскетично, как и должно быть в ритуальных помещениях.

– Вы не знаете, Грас, почему так долго святой отец исповедует моего друга?

– Наверное, потому, что у того много грехов.

– Это удивляет меня. Человека, целомудреннее Пинюша, вообще не существует в мире, правда если не брать во внимание несколько его адюльтеров разного плана. Я не могу даже вообразить себе, в чем он может каяться.

Прошла еще четверть часа, а Пино со святым отцом не появлялись, и я решаю пройтись по обители.

Скромное убранство церкви Мишикуля мне нравится тем, что в нем, в отличие от других виденных мною интерьеров церквей, нет перенасыщенности статуэтками святых, как бы приглашенных из рая на съемки фильма Уолта Диснея.

Подойдя к единственной исповедальне, я еще издали вижу моего спящего друга в позе кающегося грешника. Слегка отодвинув занавеску на окошке, отделяющую его от святого отца, – нахожу Раймона в том же сонном забытьи. Под сенью святого купола и. защитой Всевышнего праведник и грешник объединились в сладком отпущении грехов.

Покоренный величием их сна, я возвращаюсь к Грас.

Она показывает мне фотографию.

– Я нашла ее в ящике ночного столика отца Раймона.

Я буквально выхватываю фотографию из ее рук. Вот

она – женщина лет тридцати пяти, с локоном на лбу. Открытый и серьезный взгляд. Она улыбается в объектив, но все же чувствуется, что ей не очень весело.

Сидит она на скамейке перед клумбой. Большая мужская рука лежит на ее колене, но самого мужчины в кадре нет.

За клумбой виден щит с надписью, которую невозможно прочесть.

– С вашего разрешения! – произношу я, пряча фотографию в карман куртки. – Я позже верну ее вам.

* * *

Отец Мишикуль настаивает, чтобы мы остались разделить с ним вечернюю трапезу, но, сославшись на то, что нас ждут, нам удается вырваться из его такой сердечной святой обители.

Я решаю заглянуть в дом Феликса. Ключ, правда, я не брал, но со своей отмычкой я чихал на все замки, даже американские.

Очень часто хорошим подспорьем для следователя служат частные письма, деловые бумаги, квитанции, чеки. Сбором такого типа материалов мы и начинаем заниматься с Пино. Он медлителен, но точен и аккуратен. Сложив наш довольно щедрый улов, мы возвращаемся в отель. Я не забыл захватить с собой одну из картин Рене Магрит.

Великий босс кинокомпании уже ждет нас: его белый «роллс-ройс» мы замечаем издали.

Ах, эти бизнесмены! Они живут в страшном напряжении. Даже сам Честертон-Леви должен обедать с наушниками на ушах, сидеть на горшке перед своими компьютерами, заниматься любовью, слушая сообщения с биржи, спать в обнимку с магнитофоном, чтобы как только, пусть даже во сне, его посетит оригинальная мысль, тут же записать ее.

– Привет, французский импрессарио! Я подготовил контракт. Мисс Анжелла даст вам его для ознакомления. Если все о'кэй, то вы подписываете его и в среду доставляете ваших феноменов в студию.

Услышав его распоряжение, стройная мисс подхватывает меня под крылышко и увлекает за собой в какую-то комнату. Здесь она вручает мне от имени студии «Глория Голливуд Пикчерз» кожаную рубашку, в которую завернуты все семь экземпляров контракта в двадцать четыре страницы каждый.

Впервые секретарша великого киномастера кажется человечной и даже слегка расслабленной.

– Хотите выпить? – спрашивает она.

– Охотно, но только с вами. Ненавижу пить в одиночку.

– Виски или что-нибудь более изысканное?

– Я буду пить то же, что и вы, но. при условии, что это не будет вода.

Поколдовав над бутылками, она протягивает мне приличную емкость с напитком и льдом.

– Попробуйте! Вам нравится?

Мне нравится. Мне также нравится и контракт мистера Гарольда Ж. Б. Честертона-Леви. Он предлагает моим трем феноменам сняться в эротическом фильме. Сценарий написан группой его писателей всего за шесть часов. Таких групп у него шестнадцать, и в каждой до ста авторов.

Слушай!

Это история о молодоженах, решивших провести первую брачную ночь в мотеле (белое платье, цветы апельсина, наряды).

Торопливо заперев за собой дверь номера, молодой супруг укладывает невесту на постель, задирает ей юбку, снимает трусики и набрасывается на нее с таким же аппетитом, как корова, которую после зимы впервые вывели на луг, на котором зацвели нарциссы. Но, как часто бывает, не получается у него вкусить желанный плод. При каждой его попытке исполнить свой супружеский долг, девственница начинает орать на весь мотель, вспоминая маму, папу, дядюшку Ромуаля, кузена Джонни. Провал!

Молодая пара держит совет. Муж, прагматик, решает, что открыть райские ворота сможет только кто-нибудь другой, более опытный. Малышка соглашается и начинает искать в мотеле своего первооткрывателя.

Первым, кто встретился ей, был Берюрье. Он никогда не отказывается. Но увидев его сигару, девушка приходит в ужас, выбегает из своего номера и стучится в соседний. Феликс очарован предложением. Но новым ужасом наполняются глаза бедняжки, когда она видит размер любезно ей предложенного инструмента. Кошмар какой-то! Снова неудача!

И наконец, как ты уже догадываешься, появляется наш Маркиз. Он еще достаточно юн. Она полностью доверяется ему, когда наш «петух» укладывает ее в постель...

Как видишь, сюжет достаточно скромный. Сценарий меня сразу пленил, так как за участие в нем продюсер (он оказался не скрягой) предложил нам всем миллион долларов.

– Пойдет? – спрашивает мисс Анжелла, подарив мне третью улыбку, еще более очаровательную, чем две предыдущие.

– Пойдет! – соглашаюсь я. – Но, прежде чем подписать контракт, я должен посоветоваться с моими партнерами.

Между нами, я не знаю других млекопитающих, способных сыграть предлагаемые роли также хорошо, как это сделают мои феномены.

* * *

Естественно, профессор и его «кукарекун» очарованы свалившимся на их головы контрактом. Мы решаем, что Пино возьмет из предлагаемой суммы двадцать процентов, чтобы возместить затраты на это путешествие. Остальную же сумму мы разделим на троих. Несмотря на уговоры, я отклоняю просьбу взять себе комиссионные с их заработка, потому что не могу зарабатывать деньги на природных достоинствах своих друзей.

– Итак, – подвожу я итог, – остается только узнать новости о Берю и сообщить ему о контракте.

Как только я высказал свою мысль, из холла донесся шум и гвалт.

Мы устремились туда.

Два санитара с трудом удерживали в руках возбужденного Берю. Увидев нас, он успокаивается.

– Друзья! – всхлипывая произносит Толстяк. – О, мои милые, верные друзья! Знали бы вы, чего мне только что удалось избежать. Эти американские идиоты решили отсечь мне задницу, чтобы вместо нее пришить обезьянью. Вы понимаете? Но нет, Берю – не последний дурак на свете! В конце концов это затрагивает мое достоинство! Я теперь знаю, из-за чего пострадал: ядовитое растение в отеле! Ну ничего, я с них еще потребую возмещение за ущерб, причиненный моему здоровью!

Задняя часть брюк Толстяка вырезана, чтобы щадить воспаленное тело и иметь свободный доступ воздуха к нему. Желая оценить состояние своего пораженного ядовитым растением зада, Берю подходит к зеркалу. Он поворачивается к нему спиной, расставляет пошире ноги, и пытается нагнуться вперед, чтобы заглянуть в зеркало. Но напрасно... Вот если бы не живот!

Толстяк никак не может успокоиться.

– Это надо же додуматься – держать в отеле ядовитые растения! Они мне заплатят за это! Интересно, сколько? Я думаю, что тысяч двадцать франков.

В холле появляется великий продюсер в сопровождении своего «мозгового центра».

Вид оголенного зада Берю возмущает его желудок, и он, не в силах совладать с тошнотой, отворачивается, опираясь на руку одной из своих секретарш.

– Уведите его, уведите! – призывает он окружающих.

Я подхватываю Берю под руку и увожу в его номер.

– Пойдем, пойдем, в твой номер. Мы сейчас позвоним Рамаде, супруге Жереми. Она дочь колдуньи, разбирается в ядовитых растениях, и я уверен, что предложит нам чудодейственный рецепт.

Таким был наш первый день в Лос-Анжелесе.