Текст книги "Княжеские трапезы"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Эдуар звонил княгине каждый день, иногда даже несколько раз на дню, не из чувства долга, а потому, что это ему доставляло огромное удовольствие. Он испытывал к своей бабушке трогательную нежность и привязанность. Гертруда очень этим дорожила. Эдуар, обычно малоразговорчивый, с бабкой, к собственному своему удивлению, мог болтать подолгу. Он рассказывал ей о своих покупках, о цвете костюмов, об оригинальности знаменитого смокинга с велюровыми бортами (Элоди заставила его купить этот смокинг и смокинг классического покроя). Князь рассказывал Гертруде о своем гиде, хваля ее безупречное знание Парижа, ее вкус, ее предприимчивость.

Старая княгиня своим безошибочным чутьем, должно быть, догадывалась об их отношениях, как и прежде – о Маргарет.

Эдуар вернулся в Версуа с той же радостью, что и раньше. Замок стал его гаванью, убежищем, возвращением к корням, к истокам.

Князь привез подарки для всех, зная, какую важную роль они играют в грустной эмигрантской жизни. Для Гертруды – черную кашемировую шаль, подбитую белым мехом, для старика Гролоффа – два галстука от Эрмес, для его жены – колье той же фирмы, для Маргарет – огромную султанскую ручку с золотым колпачком, для Вальтера – бутылку выдержанного кальвадоса, для Лолы – коробку засахаренных фруктов. Он сиял от радости, внося необычное оживление под своды этого мрачного жилища. Князь поцеловал ирландку, облобызал Гролоффа, потребовал, чтобы к обеду из подвалов была поднята бутылка самого лучшего бордо. Без умолку болтая, он рассказывал смешные истории в пределах приличия, с его приездом замок наполнился жизнью и счастьем. Возбужденные переполнявшими их чувствами, домочадцы улеглись далеко за полночь.

Часть третья
ЖИВАЯ ВОДА

29

На убогом ложе лежали четверо: Мари-Шарлотт, Фрэнки по кличке Азиат, Стефани по кличке Дылда и Ганс по кличке Да.

Фрэнки было 25 лет; он уже крепко сидел на ЛСД. Азиат никогда не смеялся; его страстью было насилие – тихое, бесшумное, садистское. Фрэнки таскал в глубоких карманах своей кожаной куртки арсенал самых разнообразных и загадочных приспособлений для пыток.

Стефани была долговязой девицей (отсюда и прозвище) со сдвинутой психикой: нимфоманка, которая предпочитала питаться спермой, нежели хлебом. Она устраивала настоящие аттракционы, делая минет дюжине парней подряд.

Стефани тоже сидела на игле; ее несчастные высохшие, как у кузнечика, конечности были покрыты фиолетовыми фурункулами – последствие инъекций, которые она сама себе делала.

Немец Ганс никогда не говорил по-французски. Он знал около двадцати слов, необходимых в быту; для него это было достаточно, он и не пытался выучить больше. Ганс был рыжий, коренастый: его борода казалась огненной по сравнению с нечесаной взлохмаченной гривой. Немец обладал бычьей силой и постоянно глушил водку.

Самым невероятным было то, что эти трое обитателей современных полуподвалов беспрекословно подчинялись Мари-Шарлотт. По истечении традиционного для подобных банд испытательного срока Мари-Шарлотт приобрела над ними такую безграничную власть, что стала своего рода Пассионарией, распоряжения и приказы которой они беспрекословно выполняли. Вскоре Мари-Шарлотт поняла, что для банды главное не количество людей, а их качество. Поэтому она выбрала этих троих: они казались ей наиболее стоящими, после чего эта маленькая группа поделила территорию, облюбовав полуобгоревшую жалкую лачугу на окраине Сент-Уэна.

Банда жила грабежом, причем самым мерзким и подлым: они обчищали до нитки стариков, подкарауливали их у окошек кассы в почтовых отделениях, затем незаметно следовали за ними, а в укромном месте отбирали последние гроши.

Мари-Шарлотт в этом не участвовала, возложив все обязанности на своих сообщников. Она предпочитала шумные вылазки, как, например, побоище в гараже Эдуара – об этом она до сих пор вспоминала с удовольствием. Мари-Шарлотт мечтала повторить эскападу и довести ее до логического конца – убийства и пожара. Маленькая тварь испытывала необъяснимую ненависть к Наджибе, над которой они и так достаточно поиздевались. Мари-Шарлотт вбила себе в голову, что та – любовница ее кузена.

Вытянувшись на своем продавленном матрасе, девчонка думала об изощренных пытках – это было хобби Фрэнка, ее любовника. Азиат изобрел специальные наручники без замков, которые впивались острыми иглами в запястье жертвы. Фрэнки вонзал несчастным под ногти остро отточенные бамбуковые палочки и поджигал их. Мари-Шарлотт обожала Фрэнки за его садистскую изощренную изобретательность.

После встречи с Эдуаром она какое-то время испытывала беспокойство, вспоминая о новых вылазках своей банды. Эдуар говорил с ней сурово и решительно, как человек очень уверенный в себе. Однако проходило время, страхи исчезали, а желание покончить с кузеном становилось навязчивой идеей.

Мари-Шарлотт привстала, опираясь коленками на свое ложе. Неудобства ее не стесняли, а наоборот, делали более сильной и крепкой. Девчонка приводила себя в порядок в вокзальных туалетах, ела на ходу, в супермаркетах: в одном отделе она съедала полпакета бисквитов, в другом – фрукты, в третьем – чипсы. Пирушки, как правило, происходили в их излюбленном бистро, где они ели сандвичи с круто сваренными яйцами.

Чтобы обновить свой туалет, Мари-Шарлотт отправлялась в магазины готовой одежды, меряла шмотки, затем вырезала кусочек ткани там, где была электронная метка, надевала поверх свою одежду и небрежной, прогуливающейся походкой удалялась. Этот клочок ткани она гордо водружала как флаг и любовалась им.

Сидя на корточках, одетая лишь в коротенькую сорочку, Мари-Шарлотт смотрела на своих спящих приятелей. «Животные», – думала она.

Девчонка встала и вышла на дорогу, не надев трусики. Дорога проходила недалеко от полусгоревшей жалкой лачуги – их временного пристанища. Она села на корточки за каркасной стеной, чтобы справить нужду. Светлое солнечное утро оживляло даже этот мрачный уголок. Мари-Шарлотт вспомнила мать, которая обычно вставала чуть свет. Но в ее воспоминаниях не было никаких эмоций. Мать для нее была просто толстой, вечно ноющей старой стервой; ее хроническое нытье оставляло Мари-Шарлотт равнодушной.

На дороге она встретила огромную фуру, которой правил тип с крысиными усами. Заметив девчонку с голым задом, он резко притормозил. Высунувшись из окна, шофер крикнул:

– Что с тобой произошло, малышка? Мари-Шарлотт заговорила притворным голосом маленькой обиженной девочки:

– Мы тут развлекались в этих развалинах с друзьями, а они меня бросили, умыкнув мои шмотки!

– Решили поразвлечься! – захохотал водитель. – А сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

– Ну, ты далеко пойдешь!

Мари-Шарлотт почесала бедро, чтобы показать ему лобок, покрытый нежным легким пушком.

Шофер не мог оторвать глаз от этого соблазна.

– Хотите я вам отсосу? – предложила она. – Я это делаю лучше, чем взрослые. К тому же я обожаю минет.

Мужчина стал пунцовым от вожделения; его кадык на тонкой шее начал плясать от едва сдерживаемого возбуждения. Не говоря ни слова, он дал задний ход, а затем резко развернул машину на утоптанную площадку, которая, по всей вероятности, когда-то была палисадником.

– Войдем в дом, иначе нас могут увидеть, – сказала девчонка.

Мари-Шарлотт вошла в лачугу первой и издала легкий свист, чтобы поднять по тревоге своих спящих приятелей, устроивших себе логово в задней части дома, где еще сохранился потолок.

Водитель, пойманный ею на крючок, шел следом. Мари-Шарлотт не раз проделывала подобные штучки.

– Ты увидишь, как это здорово, особенно с утра, – пообещала она. – Как ты хочешь, чтоб я сначала приласкала твою пипиську, а потом все остальное?

Он согласился, обнажив свой микроскопический, мерзко заостренный шершавый член.

Мари-Шарлотт завладела им, поглаживая легкими неловкими прикосновениями.

– Тебе хорошо? – спросила она обеспокоенно.

Водитель издал сладострастный стон, и в этот момент на его спину обрушился громовой удар Ганса. Мужчина упал.

– О небо! Мой любовник! – воскликнула Мари-Шарлотт.

Появился Фрэнки с заспанными глазами. В руках у него сверкнул нож. Он подошел к водителю и приподнял лезвием его опавший уже член.

– Так этой мерзостью ты насилуешь девочек из приличных семей? – спросил Азиат, четко выговаривая каждую букву.

– Но я ее не тронул! – протестовал несчастный, попавший в западню.

– Так я тебе и поверил! Ты видишь, в каком она состоянии? Ты знаешь, что мы делаем с насильниками? Мы отрезаем у них член и запихиваем им в рот.

Наступила гробовая тишина. Несчастный опустил голову и посмотрел на свой член. Острие ножа задевало кожный покров на его члене, на сером лезвии выступили капельки крови.

– За сколько ты его выкупишь? – спросил Фрэнки.

– Что?

– Как что, свой член!

– Я не знаю, – бормотал водитель умирающим голосом.

– Сколько у тебя в бумажнике?

– Я… не знаю.

– Ты парень, счастливчик, даже не знаешь, сколько у тебя денег. Это хороший признак!

Азиат проворно просунул руку в куртку своей жертвы, чтоб вытащить бумажник, который он тут же швырнул Гансу.

– Считай!

Немец проверил все отделения и нашел деньги в среднем карманчике бумажника.

– Две тысячи шесть франков! – объявил он.

– Да ты богач, недоносок! – захихикал Фрэнки.

– Это деньги не мои, – хныкал водитель.

– Конечно, они не твои, потому что они наши. Мы ему оставим его хреновину за две тысячи шесть франков, идет?

– Она большего не стоит, – сказал Ганс серьезно. Нож Фрэнки подбросил член несчастного, отчего еще больше усилилось кровотечение.

– Ты прав, это маленький член рогоносца. Любая баба даже не проснется от него, она просто его не почувствует.

– Мари-Шарлотт, сфотографируй на память его пипиську. Или пусть лучше Дылда это сделает, а ты в это время изобрази с ним свой старый трюк – мы пошлем фото его жене.

Чуть позже они освободили горемыку, который ушел, не сказав ни слова.

– Мне нравится твоя идея насчет отрезанного члена, – мечтательно сказала Мари-Шарлотт. – Когда мы начнем нашу грандиозную операцию в гараже моего кузена, мы отрежем пенис у этого вонючего араба, засунем его ему в рот, залепив лейкопластырем. Это будет потрясно, я вам обещаю. Но спешить не нужно. Операция должна быть так же тщательно подготовлена, как Пирл-Харбор японцами. Я только об этом и думаю!

30

В Женеве, в парке отеля «Ричмонд», соорудили на триста человек великолепный шатер с белыми и голубыми полосами. Все было устлано коврами, снабжено автономными кухнями и санузлом. В шатре сияли люстры из венецианского стекла. Интерьер был декорирован цветами прямо по-голливудски, но по-голливудски в хорошем смысле. Гирлянды из лампочек освещали аллею между порталом замка и входом в шатер.

Здесь царила особая атмосфера утонченности: светло-розовые скатерти, канделябры, кресла, обитые голубым бархатом. На маленькой эстраде струнный оркестр исполнял тихую приятную музыку. Это хоть как-то заглушало шум, который неизменно возникал при таком большом скоплении народа, даже на великосветских приемах.

В пригласительных билетах отмечалось: для мужчин обязательны черные галстуки, для женщин – вечерние платья; приглашенные, за редким исключением, принадлежали к элите. Правда, небольшими островками среди роскошно одетой публики выделялись группки людей в обычных пиджаках и куртках. Это были главным образом артисты и журналисты, игнорирующие этикет. В каждом углу этого роскошного шатра располагались буфеты, ломившиеся от деликатесов, так что на ум сразу приходило сравнение с лукулловыми пирами. Шампанское текло рекой, его разносили официанты, одетые а-ля гарсон на французский манер.

Элоди Стивен пристально наблюдала за ходом выполнения ее инструкций в организации приема. На ней было темно-синее платье от Шерер, которое подчеркивало ослепительный цвет ее кожи и светлых волос.

Элоди ждала, когда соберутся все приглашенные, чтобы обратиться к ним с речью.

Вопреки традиции, гостей пока встречали герцог и герцогиня Гролофф. Старик был одет в белый мундир, расшитый золотом и увешанный таким количеством орденов и медалей, что напоминал Геринга в его лучшие дни. Герцог пожимал руки мужчинам, кланялся женщинам, произносил высокопарно-учтивые слова в адрес высокопоставленных особ, имена и должности которых бдительная Элоди шептала ему на ухо.

Наиболее именитым гостям Гролофф сообщал, что из-за преклонного возраста княгиня, устроившая прием, не может их встретить и появится чуть позже.

Элоди Стивен, придерживая подол своего длинного платья, поднялась на эстраду и сделала знак музыкантам перестать играть. Несомненно, это был лучший способ добиться тишины. Сразу же разговоры смолкли, и все взгляды обратились к ней. Те, кто узнал Элоди, зааплодировали ей. Она широко улыбнулась и сказала:

– Мало кому из вас выпала честь познакомиться с владетельной княгиней Черногории по той простой причине, что Ее светлость княгиня Гертруда, тяжело переживающая утрату своих близких, ведет в нашей стране, ставшей ей второй родиной, замкнутый образ жизни, ограничиваясь воспоминаниями и молитвами. Изменения в распорядке ее жизни связаны с важным событием, о котором она всем вам хочет сообщить. Итак, я уступаю княгине место у микрофона.

И в этот момент все увидели Ее светлость собственной персоной. На Гертруде было платье из черного бархата с горностаевым воротником – королевский мех, – что придавало ей величественный вид. Впервые за многие десятилетия княгиня согласилась на легкий макияж: золотистая пудра, придавшая ее бледным щекам чуть заметную тональность, и легкий слой помады на губах.

Княгиня опиралась на руку старого Гролоффа, хотя трудно было определить, кто кого поддерживает. При появлении княгини воцарилась глубокая тишина. И вдруг внезапно, как бы подчиняясь единому порыву, все начали аплодировать этой хрупкой маленькой женщине с гордой осанкой – она шествовала так, словно это был день ее коронации.

У эстрады Гертруда отпустила руку Гролоффа и оперлась на Элоди, чтобы подняться на подиум. Овации прозвучали с удвоенной силой. Элоди протянула микрофон в прозрачные, высохшие руки княгини и уступила ей место на сцене, отойдя поближе к музыкантам.

– Спасибо всем вам и добро пожаловать, – сказала Гертруда голосом, твердость которого всех удивила. – Я хочу, чтобы вы разделили со мной самую большую радость в моей долгой жизни. Я думала, что наша династия окончательно угасает, но Бог послал мне внука – дитя моего покойного сына Сигизмонда Второго и одной из придворных дам, герцогини Власской. Этот союз, который долгие годы хранили в тайне, обнаружился благодаря неопровержимым документам, оставленным моим горячо любимым сыном. Богу было угодно, чтобы мой внук стал копией, двойником своего деда и отца. Если по воле Господа нашего всемогущего нам будет уготовано возвращение нашего престола в Черногории, то мой внук станет владетельным князем Эдуаром Первым. Этот прием я устроила именно в его честь.

Княгиня протянула руки ко входу и сказала:

– Подойди, Эдуар!

Князь вошел, когда любопытство всех присутствующих достигло высшего накала. Его появление сопровождал шепот одобрительного восхищения, особенно среди женщин. Элоди посоветовала князю надеть классический смокинг. Эдуар был красив и элегантен и почти не испытывал смущения от сотен направленных на него взглядов. Он поднялся на эстраду, взял руку своей бабушки и поцеловал ее с такой нежностью и почтительностью, что зал зашелся в исступленном восторге. При неярком освещении прожекторов Эдуар был похож на кинозвезду. Он приветствовал собравшихся поклоном, взял микрофон из рук княгини, но тут вновь обрушился шквал оваций. Гости, восхищаясь столь необыкновенным приключением, понимая, что переживают исторический момент, аплодировали, не прекращая, этому принцу из сказок «Тысячи и одной ночи». Внезапно их отношение к Черногории изменилось: безвестная маленькая страна вдруг стала для них так же значительна, как Объединенное Королевство.

Ореол таинственности, загадочности, чудес и волшебства, который окружает особ королевской крови, как бы вернул всех собравшихся в детство и выразился в едином порыве безудержного, исступленного энтузиазма. Даже самых чопорных сановников охватило заразительное ощущение счастья.

Эдуар долго стоял в этом ревущем море оваций, рядом со своей хрупкой, изящной бабушкой, лицо которой сияло.

Раскланиваясь направо и налево, Эдуар решил, что слишком частые поклоны могут испортить его образ.

Опьяненный таким необычным приемом, потрясенный бурным приветствием, Эдуар начал свою речь с благодарности. Это усилило всеобщий восторг. Пытаясь как-то успокоить публику, князь жестом призвал собравшихся к тишине.

На какое-то время ему это удалось.

– Как бы ни сложилась моя судьба, – сказал князь, – я навсегда сохраню в своем сердце этот незабываемый прием.

Новый поток оваций заставил его замолчать. Когда восстановилась тишина, князь продолжал:

– Необычная судьба сделала меня наследником князей, многие из которых внесли свой вклад в формирование Европы. У меня нет никаких политических целей, но я даю слово, что если политическая ситуация изменится и народ Черногории будет един в своем волеизъявлении реставрировать монархию, я откликнусь на этот призыв. А пока я от всего сердца благодарю замечательную Швейцарию, этот островок мира и покоя в сердце измученной, растерянной, смятенной Европы! Именно народ Швейцарии открыл двери своей страны и протянул руку помощи членам моей семьи. И мне бы хотелось оправдать ваше доверие. А теперь, дорогие гости, к вашим услугам буфеты. Все готово, устраивайтесь поудобнее, а я постараюсь каждому из вас уделить внимание в этот вечер. Да здравствует наш праздник!

Возможность полакомиться деликатесами и изысканными блюдами, тихая, нежная, как бы обволакивающая музыка немного разрядили атмосферу.

Эдуар и княгиня покинули шатер. Князь проводил Гертруду до ее апартаментов.

– Ты был просто великолепен! Ты умеешь вызывать всеобщее восхищение.

– Я собирался вам сказать то же самое, бабушка Гертруда.

Возвращение князя было встречено с новым энтузиазмом, и что странно, это доставило ему удовольствие.

Как всегда деятельная Элоди представила ему гостей. Среди них были члены многих дипломатических корпусов, государственные деятели, известные банкиры, издатели газет, «мозговой трест» телевидения Французской Швейцарии, директор Большого театра Женевы, знаменитые хирурги, адвокаты, художники, актеры. Князь находил забавным (но не более того), что эти известные люди вставали при его появлении, кланялись и произносили слова, полные почтения и уважения к его титулу.

Этих господ сопровождали очаровательные женщины. Целуя их изящные ручки, Эдуар бросал на них призывные взгляды и находил ответ в их глазах. Он вспоминал фразу из одного раннего фильма Годара: «Самые красивые женщины вовсе не скандинавки; самые красивые в мире женщины живут в Лозанне или в Женеве». Эдуар чувствовал, что любая из этих утонченных, изысканных особ с удовольствием бы откликнулась на его призыв. Княгиня только что сказала ему об этом: он действительно обладал необычайной привлекательностью. В его глазах горел огонь неиссякаемой мужской силы, а женщины прекрасно понимают язык взглядов. Один мимолетный знак Эдуара вызывал в них огонь желания.

Князь с неотразимой улыбкой прогуливался от столика к столику. Улучив момент, Элоди шепнула ему:

– Вы потрясающи, от вас идут токи обольщения. Их любовная авантюра без любви продолжалась.

Они представляли довольно странную пару, со странными любовными забавами. Эдуар звонил Элоди в конце дня, чтобы узнать, мог бы он заехать к ней в офис. Каждый раз она отвечала утвердительно. Когда Эдуар приезжал, он здоровался со служащей, которая о нем докладывала. Элоди никогда не заставляла себя ждать и встречала его в приемной: «Если вы хотите, то можете зайти, Ваша светлость…»

Переступив порог, она закрывала дверь, проверяя для страховки латунные засовы, затем раздевалась. Элоди никогда не надевала трусики перед приходом Эдуара. Князь обхватывал обеими руками ее бедра и приподнимал. Элоди расстегивала его брюки, высвобождая член. Эдуар входил в нее, лукаво гримасничая, и начиналось неистовство.

Князь овладевал ею стоя, его мужская сила была неисчерпаемой, грубые толчки внутри лона заставляли Элоди дрожать от возбуждения. Чтобы сдержать крик, она впивалась зубами в воротник его пиджака, они переворачивали кресла, стулья, телефонные аппараты, столики со справочниками. Это был ураган страсти! Иногда в конце совокупления он валил ее на письменный стол из красного дерева и кончал так бурно, что доводил свою партнершу до полного изнеможения, до обморока.

Естественно, что цель этих визитов не могла оставаться тайной для сотрудников Элоди, да она и не пыталась ничего скрывать.

Провожая обычно князя до дверей своего кабинета, она бросала на своих служащих ледяной взгляд.

Во время этих лихих свиданий князь действовал без слов. После акта, приводя себя в порядок, он бормотал:

– Что я еще должен сказать? И тут же добавлял:

– Сказать больше нечего.

И уходил. Во время свиданий они никогда не говорили о делах. Все серьезные проблемы обсуждались по телефону.

Закончив то, что князь называл «кругом почета», он отправился вместе с Элоди в буфет и попросил сандвич с гусиной печенкой. Он предпочел бы круто сваренные яйца под майонезом, так как, несмотря на изысканность блюд, к которым его приобщали, он постоянно испытывал неутолимую тоску по свинине с картофелем и кислой капустой, а еще по селедке с картошкой, политой растительным маслом.

Они сели за столик герцога Гролоффа. На старике теперь был зелено-желтый мундир, в котором он напоминал недозревшую тыкву. Мисс Маргарет в черном узком платье сидела в конце стола, едва дотрагиваясь до еды. Она опустила глаза и только иногда бросала на князя взгляд, полный тоски, любви и неосознанной ревности. Эдуар заговорил с Элоди о том, как великолепно удался вечер. Оркестр исполнял Моцарта. Толстая герцогиня обожралась и осоловело смотрела в тарелки. Князь забавлялся, глядя на этих трех столь разных женщин, вспоминая, как проводил с ними время.

Ему вдруг пришла в голову мысль: ведь когда-нибудь ему придется жениться, чтобы сделать Гертруду прабабушкой. Такая перспектива не очень его радовала. Старая дама уже неоднократно высказывалась по этому поводу. Она говорила о титулованных семьях, в которых были дочки на выданье. Гертруда хотела, чтобы Эдуар женился на девушке из благородной семьи, дабы разбавить в его детях гены простонародья. Князь не возражал ей. Но он был уверен, что никогда не сможет никого полюбить так, как свою Эдит. Зато будущее предвещало легкие победы; он хотел бы жениться на какой-нибудь дурехе, чтобы легче было ее обманывать.

– Следующий прием, – предупредил Эдуар, – будет озорным народным гулянием.

– Прекрасная идея, – одобрила Элоди, – это понравится моим кальвинистам.

– Будут танцы под аккордеон! – продолжал князь. – Я хочу, чтобы был только аккордеон, колбаса с чесноком, бочонок божоле и лампиогирлянды, как на ярмарке!

– Гениально! – ликовала Элоди. – А когда состоится этот праздник?

– Как можно скорее. В следующем месяце, например.

– Не слишком ли рано? Пусть пройдет какое-то время после сегодняшнего приема. Не балуйте их слишком!

– Минуточку! – сказал князь. – Я устраиваю праздник не для них, а для себя.

Элоди улыбнулась:

– Причуды князя, Ваша светлость?

– Возможно.

И он убрал свою ногу, которой пыталась завладеть под столом толстая обожравшаяся супруга Гролоффа.

* * *

Новый прием состоялся через три недели и принес настоящий успех. Приглашенных на этот раз было меньше, и меньше было дипломатов и высокопоставленных чиновников, которые своим присутствием наводили бы тоску. Они плохо сочетались с аккордеоном, шейными платками и рубахами апаш.

На сей раз не стали прибегать к услугам изысканной кухни отеля «Ричмонд», а заказали все у немца, владельца загородного бистро «Ле Валлон»: сосиски под белым вином, солонину с чечевицей, жареную колбасу с картошкой, рубцы и многое другое, чем так славится французская кухня. Гости набросились на требуху, запивая ее вином, которое официанты разливали из бочек. Бочка стояла возле каждого стола.

Гости быстро напились и расковались.

Женщины были навеселе; они смеялись, визжали, провоцировали мужчин проявить свою мужскую доблесть. Эдуар с наслаждением наблюдал эту картину, притоптывая ногой в такт вальсу и танго, которые исполнял в сопровождении оркестра знаменитый Андре Вершурен.

Князь танцевал с самыми красивыми и с самыми сексапильными женщинами и весь вечер пребывал в крайнем возбуждении. Он предусмотрительно захватил с собой маленькую записную книжечку. Просматривая ее после бала в своей спальне, он насчитал около двадцати телефонных номеров, каждый из которых был помечен таинственным знаком. Это был самый интенсивный период в сексуальной жизни Эдуара. Он даже не подозревал в себе таких способностей по части любовных подвигов. Чтобы не иметь никаких проблем, он снял комнату в дешевом отеле в районе вокзала Карнавен. Эдуар предпочитал отели, ибо обстановка захудалой гостиницы больше соответствовала блуду и разврату, нежели замок. Он выбирал номер из своей записной книжки и, когда на другом конце провода брали трубку, коротко говорил:

– Эдуар де Монтегрен. Вы согласны приехать ко мне в пятнадцать часов в отель «Спландид-Мирадор», комната четыреста восемнадцать?

– Но, Ваша светлость…

– Да или нет? – спрашивал он резко, едва сдерживая раздражение.

– Хорошо… возможно… я постараюсь.

– Вот именно – постарайтесь!

Он вешал трубку.

«Причуды князя», – сказала Элоди. Эдуар в это играл. Он играл в «причуды князя».

Женщина всегда приезжала «в боевом оперении», в самых своих лучших нарядах. Ее, конечно, удивляло место, выбранное князем для свидания, но он объяснял: «Это возбуждает!», и она умолкала.

Эдуар подстегивал свое воображение, требуя от своей партнерши-на-час самых изощренных наслаждений. Она подчинялась его прихотям, даже заново одевалась и раздевалась, если ему этого хотелось.

По окончании «сеанса» он одевался и уходил, даже не назначив второго свидания.

Иногда Эдуар назначал два свидания в день, а ночь из любезности он проводил с мисс Маргарет.

Этот беспорядочный образ жизни начал беспокоить Гертруду, и она решила откровенно поговорить с внуком.

– Мой милый мальчик, – сказала она, – я знаю, что Скобосы были очень лихими в любовных делах, но я боюсь за тебя, ибо ты не привык к беспутной жизни. Это может плохо кончиться. Это уже слишком, Эдуар. Не впадай, мой дорогой, в праздность и займись полезным делом. Есть поговорка: «Женщина, которая не приносит ребенка, приносит огорчения».

Князь не обиделся на Гертруду за эту откровенную беседу. Он всегда был честен с другими и с самим собой.

– Вы правы, княгиня, – сказал он. – Я собираюсь перекрасить наш «роллс»!