Текст книги "Любите ли вы Брамса? (сборник)"

Автор книги: Франсуаза Саган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава XII

Что бы ни думала Поль, Симон в их первую ночь не сомкнул глаз; он неподвижно лежал рядом, положив ладонь ей на талию, где уже образовалась складочка; слушал ее мерное дыхание, стараясь соразмерить с ним свое дыхание. «Надо быть или уж очень влюбленным, или очень пресыщенным, чтобы притворяться спящим», – думал он и, зная до сих пор только второе «очень», чувствовал себя сегодня бесконечно гордым, ответственным за мирный сон Поль, будто весталка, берегущая священный огонь. Так провели они всю ночь, каждый оберегая притворный сон другого, настороженные и умиленные, не смея шелохнуться.

Симон был счастлив, он и в самом деле чувствовал себя ответственным за Поль куда сильнее, чем за девочку в шестнадцать лет, хотя она была старше его на целых пятнадцать. Пребывая в состоянии непрерывного восхищения снисходительностью Поль и впервые в жизни ощутив объятия как дар, он считал необходимым бодрствовать, не смыкая глаз, он хотел заранее охранить ее от того зла, которое мог ей когда-нибудь причинить. Он бодрствовал, он стоял на страже, надеясь уберечь ее от своей собственной низости, от былых своих комедий, своих страхов, своих слабостей и беспричинных припадков скуки. Он сделает ее счастливой, он сам будет счастлив; с удивлением он обнаруживал, что ни разу еще не давал себе таких клятв даже в минуты самых блистательных своих побед. Утром они разыграли сцену лжепробуждения, притворно зевали друг перед другом, спокойно потягивались, сначала один, потом другой. Когда Симон поворачивался лицом к ней или приподымался на локте, Поль инстинктивно утыкалась в подушку, опасаясь его взгляда, этого первого взгляда новой близости, более банального и более решающего, чем любой жест. И когда она сама, потеряв терпение, начинала шевелиться в постели, Симон, прикрыв глаза, настораживался, удерживал дыхание, уже страшась потерять свое ночное счастье. Наконец ей удалось, застичь его врасплох – он глядел на нее, полусомкнув веки при слабом свете дня, пробивавшемся сквозь шторы, и она, лежа лицом к нему, застыла. Она чувствовала себя старой, уродливой, она пристально смотрела на него, желая, чтобы и он разглядел ее хорошенько и чтобы, по крайней мере, не возникло между ними неизбежной при пробуждении неловкости. Симон, все еще не подымая век, улыбнулся, пробормотал ее имя и придвинулся к ней, «Симон», – сказала она и замерла. Она надеялась, что можно еще превратить эту ночь в случайный каприз. Он положил голову ей на грудь, нежно поцеловал ее у сгиба локтя, в плечо, в щеку, прижал к себе. «Я мечтал о тебе, – произнес он, – теперь я буду мечтать только о тебе». Она обвила его обеими руками.

Симон непременно хотел проводить ее на работу, подчеркнув, что, если ей угодно, они расстанутся на углу. С грустной ноткой в голосе Поль ответила, что ей некому давать отчет в своем поведении, и на минуту между ними залегло молчание. Симон первый нарушил его.

– Ты придешь только в шесть? Может, ты позавтракаешь со мной?

– У меня не будет времени, – ответила она. – Съем на работе бутерброд.

– Что же я буду делать до шести часов? – жалобно проговорил он.

Поль взглянула на него. Она встревожилась: должна ли она ему сказать, что вовсе не обязательно им встречаться в шесть часов? И, однако же, при мысли, что вечером у двери магазина увидит маленькую машину, а в ней сгорающего от нетерпения Симона – и что так будет каждый вечер, – она почувствовала себя по-настоящему счастливой… Кто-то терпеливо ждет вас каждый вечер, кто-то, кто не звонит вам в восемь часов и то когда eму вздумается… Она улыбнулась.

– А почему ты так уверен, что я сегодня обедаю одна?

Симон, с трудом продевавший запонки в манжеты, бросил свое занятие. Через секунду он сказал бесстрастным голосом: «И в самом деле». Ясно, он думает о Роже! Он думал только о Роже, он решил, что тот немедленно отберет свое добро; он боялся. Но она-то знала, что Роже не до нее. Все это показалось ей вдруг отвратительным. Нет, пусть хоть она проявит великодушие!

– Ни с кем я сегодня не обедаю, – сказала она. – Иди сюда, я тебе помогу.

Она сидела на постели, и он, опустившись на колени, протянул ей руки в манжетах таким жестом, словно был закован в наручники. Кисти рук у него были совсем мальчишеские, нежные и худые. Продевая запонки, Поль вдруг подумала, что когда-то уже играла эту сцену… «Слишком театрально», – решила она, но все же прижалась щекой к волосам Симона и, не удержавшись, потихоньку рассмеялась счастливым смехом.

– А я что буду делать до шести часов? – упрямо повторил Симон.

– Не знаю… Будешь работать.

– Не могу, – ответил он. – Я слишком счастлив.

– Счастье не мешает работать!

– А мне мешает. Хотя я знаю, что буду делать. Буду бродить по улицам, и думать о тебе, потом позавтракаю в одиночестве, думая о тебе, потом буду ждать шести часов. Ты ведь знаешь, что я не принадлежу к числу деятельных молодых людей.

– А что скажет твой адвокат?

– Не интересуюсь. Почему это ты непременно хочешь, чтобы я попусту растрачивал свое время, уготавливая себе будущее, – для меня только настоящее существует. И переполняет всего, – добавил он с низким поклоном.

Поль молча пожала плечами. Симон пунктуально выполнял намеченную им программу не только в этот день, но и во все последующие дни. Он катался по Парижу, расточал прохожим улыбки, не менее десяти раз проезжал мимо магазина Поль со скоростью десять километров в час, читал книгу, поставив машину, где попало, а иногда отдыхал, откинув голову на спинку сиденья и закрыв глаза. Что-то вроде блаженного лунатика. И это волновало Поль, делало Симона еще дороже. Она одаривала его и удивлялась, почему ей самой стала так необходима эта щедрость.

Вот уже десять дней Роже разъезжал под дождем, переходил с одного делового обеда на другой, и от департамента Нор осталась в его памяти скользкая, нескончаемо длинная дорога да безликая ресторанная обстановка. Время от времени он звонил в Париж, заказывая два телефонных номера сразу, и выслушивал жалобы Мэзи-Марсель, перед тем как самому пожаловаться Поль на судьбу, а иногда наоборот. Он чувствовал себя обескураженным, ни на что не годным, его жизнь походила на эту провинциальную глушь. Голос Поль менялся, становился все более тревожным и все более далеким; ему хотелось ее повидать. Стоило Роже провести без Поль две недели, как он начинал остро ощущать ее отсутствие. В Париже – другое дело: зная, что она может увидеться с ним в любую минуту, всегда в его распоряжении, он спокойно откладывал встречи; но Лилль вернул ему прежнюю Поль тех первых дней их любви, когда он в мыслях следовал за ней неотступно, боясь завоевать ее, как сейчас боялся ее потерять. В последний день своего пребывания в Лилле он сообщил ей, что возвращается. Она помолчала, потом сказала: «Мне необходимо с тобой увидеться» – решительным тоном. Он ни о чем не спросил, но условился встретиться с ней послезавтра

В Париж он прибыл ночью, и, когда остановил машину у подъезда Поль, было уже два. Впервые в жизни он находился в нерешительности – зайти или нет. Он не был уверен, что увидит сейчас счастливое лицо Поль, лицо Поль, принуждающей себя сохранять спокойствие в минуты его неожиданных появлений; он попросту боялся. Он ждал минут десять, стыдясь своей нерешительности, подыскивая самые нелепые оправдания: «Она спит, она наработалась за день» и т. д. и т. п., потом уехал. Очутившись перед своим домом, он снова заколебался, потом развернул машину и поехал к Мэзи. Она спала, она протянула ему для поцелуя свою опухшую мордашку. Ей пришлось полночи провести в этими противными продюсерами… она ужасно счастлива… к тому же он только что ей снился… Он быстро разделся и сразу же заснул, как она его ни тормошила. В первый раз он не испытывал к ней влечения. На заре он машинально выполнил свой долг кавалера, посмеялся над ее рассказами и решил, что все снова в порядке. Он провел у Мэзи целое утро и уехал от нее за десять минут до назначенной с Поль встречи.

Глава ХIII

– Мне нужно позвонить, – сказала Поль, – после завтрака будет уже поздно.

Как только она встала из-за стола, Роже вскочил с места, и Поль чуть улыбнулась ему извиняющейся улыбкой, которая появлялась на ее губах против воли в тех случаях, когда он из приличия или по велению сердца тревожил ради нее свою особу. Она с раздражением подумала об этом, спускаясь по сырой лестнице ресторана к телефонной будке. С Симоном все получалось по-другому. Он был внимателен и так всему радовался, так стремился услужить ей, бежал распахивать двери, подносил зажигалку, несся сломя голову выполнять малейшие ее желания, ухитрялся угадывать их наперед; и это были знаки внимания, а не просто выполнение светских обязанностей. Уходя нынче утром, она оставила его полусонного в постели, обхватившего обеими руками подушку, по которой рассыпались его черные кудри, и положила на столик записку: «Позвоню в полдень». Но в полдень она встретилась с Роже и сейчас удивлялась самой себе, что, оставив его в одиночестве, побежала звонить юному любовнику-лентяю. Заметит ли что-нибудь Роже? Он озабоченно морщил лоб, как в дни своих незадач, и это его старило.

Симон сразу же снял трубку. Услышав ее «алло», он засмеялся, и она тоже засмеялась…

– Проснулся?

– В одиннадцать часов. А теперь час. Я уже звонил на станцию узнать, в исправности ли наш телефон.

– Зачем?

– Ты же собиралась позвонить в полдень. Где ты?

– У Луиджи. Сажусь завтракать.

– Ага, хорошо, – ответил Симон.

Оба помолчали. Тогда она сухо добавила

– Я завтракаю с Роже.

– Ага, хорошо…

– Не понимаю, что означают твои «ага, хорошо», – сказала Поль. – Я буду в магазине с половины третьего и допоздна. А ты что собираешься делать?

– Поеду к маме за костюмами, – живо отозвался Симон. – Развешу их у тебя в шкафу на плечиках, а потом пойду куплю у Депо акварель, которая тебе понравилась.

Она еле удержалась от смеха. Весь Симон был в этих словах, только один он так цеплял фразу за фразой.

– Значит, ты решил перенести ко мне свой гардероб?

Она пыталась, но не могла придумать, что, собственно, ему возразить. И в самом деле, он с ней уже не расстается, и до сих пор она не ставила ему это в вину…

– Да, решил, – ответил Симон. – Вокруг тебя вертится слишком много людей. А я хочу быть при тебе сторожевым псом и ходить чисто одетым.

– Мы еще поговорим об этом, – произнесла она. Ей показалось, что телефонный разговор длится уже целый час. А Роже тем временем сидит там, наверху, один. Он начнет ее расспрашивать, и, очутившись с ним лицом к лицу, она не сумеет отделаться от чувства вины.

– Я тебя люблю, – сказал Симон и повесил трубку. Выйдя из будки, она машинально достала гребенку и пригладила волосы перед зеркалом, висевшим в гардеробной. На нее глядело лицо женщины, которая только что услышала обращенные к ней слова: «Люблю тебя».

Роже потягивал коктейль, и Поль удивилась, зная, что обычно до вечера он не пьет спиртного.

– Что-нибудь не ладится?

– Нет, почему же… Ах, коктейль… Нет, я просто сегодня устал.

– Как давно я тебя не видела, – произнесла она я, так как он слушал ее со снисходительно-рассеянным видом, еле сдержала слезы. А ведь будет и такой день, когда они скажут друг другу: «Два месяца мы с тобой не виделись или уже три?» И мирно будут подсчитывать, сколько времени прошло с их последней встречи… Роже с его нелепыми жестами, с усталым и все-таки ребяческим выражением лица вопреки его силе, даже, пожалуй, жестокости. Она отвернулась. На нем был тот старый серый пиджак, который, когда еще был новым, не раз висел на спинке стула у нее в спальне, в начале их близости. Тогда он очень гордился своим пиджаком. Только временами, довольно редко, Роже, начинал заботиться о внешнем лоске да, впрочем, он был, чересчур грузен, чтобы выглядеть по-настоящему элегантно.

– Две недели, – спокойно произнесла она. – Ну а ты себя хорошо чувствуешь?

– Да. В общем-то, ничего.

Он замолчал. Конечно, он ждал, что она спросит: «Ну, как твои дела?» – но она не спросила. Нужно сначала сказать ему о Симоне, а потом он может сказать о себе, не раскаиваясь в последствиях своей неуместной откровенности.

– Ты хоть развлекалась немножко? – спросил он. Она ответила не сразу. Стучало в висках; сердце, казалось, вот-вот остановится. Она услышала свои слова:

– Да, я виделась с Симоном. Часто…

– А-а, – протянул Роже. – С этим красавцем? И он по-прежнему от тебя без ума?

Она медленно кивнула и снова не посмела поднять глаз.

– Это тебя по-прежнему развлекает? – спросил Роже.

Она вскинула голову, но тут уж он отвел глаза и с преувеличенным вниманием занялся грейпфрутом. Ей подумалось, что он все понял.

– Да, – сказала она.

– Значит, тебя это развлекает? Или, возможно, больше, чем просто развлекает?

Теперь они глядели друг другу в глаза. Роже положил ложечку на тарелку. С какой-то отчаянной нежностью она вдруг увидела две глубокие складки, идущие от крыльев носа к губам, застывшее лицо и его голубые глаза в темных кругах.

– Да, больше, – сказала она.

Роже нащупал ложечку и взял ее. Она подумала, что никогда он не умел расправляться с грейпфрутом, как полагалось. Время, казалось, не движется или, напротив, проносится вихрем, свистя в ушах.

– Боюсь, что мне нечего больше сказать, – произнес он.

И по этим словам она поняла, что он несчастлив. Будь он счастлив, он вернул бы ее себе. А так его словно побили камнями, и она сама бросила в него последний камень. Она прошептала:

– Ты и так все сказал.

– Ты сама говоришь в прошедшем времени.

– Это чтобы пощадить тебя, Роже. Если бы я сказала, что все еще зависит от тебя, что бы ты мне ответил?

Он ничего не ответил. Он внимательно разглядывал узор на скатерти. Она продолжала:

– Ты бы мне ответил, что дорожишь своей свободой, что очень боишься ее потерять… и поэтому не можешь сделать усилие, чтобы вернуть меня.

– Я же тебе говорю, что сам ничего не знаю, – резко возразил Роже. – Конечно, мне противно думать, что… По крайней мере, он хоть способный мальчик?

– Дело не в этих его способностях, – сказала она. – Он любит меня.

Она заметила, что напряженное лицо Роже немного просветлело, и почувствовала к нему мгновенную ненависть. Вот он и успокоился: просто мимолетная вспышка, только и всего. А настоящим любовником, ее мужчиной остается он, Роже.

– Хотя, конечно, я не стану утверждать, что он в известном отношении оставляет меня равнодушной.

«Впервые в жизни, – растерянно подумала она, – я сознательно причиняю ему боль»,

– Признаться, я не думал, когда шел с тобой завтракать, что мне придется выслушивать рассказы о твоих утехах с этим молодым человеком.

– Ты, очевидно, думал сообщить мне о своих утехах, с молоденькой девицей, – отрезала Поль.

– Это все же было бы более естественно, – процедил он сквозь зубы.

Поль вздрогнула. Она взяла со стола сумочку, поднялась.

– Очевидно, ты сейчас напомнишь мне о моих годах?

– Поль…

Он тоже поднялся, проводил взором исчезнувшую в дверях Поль; слезы застилали ему глаза. Он догнал ее, когда она садилась в машину. Она тщетно пыталась завести мотор. Он просунул руку в окошко машины и включил зажигание, про которое она совсем забыла. Рука Роже… Она обернула к нему свое сразу осунувшееся лицо.

– Поль… Ты же сама знаешь… Я вел себя как хам. Прости меня. Ты же знаешь, что я вовсе так не думаю.

– Знаю, ответила она. – Я тоже вела себя не так уж блестяще. Лучше нам не видеться некоторое время.

Он стоял не двигаясь, растерянно глядя на нее. Она чуть улыбнулась.

– До свидания, милый.

Он нагнулся к окну машины.

– Я не могу без тебя, Поль.

Она рывком тронула с места, чтобы Роже не заметил слёз, туманивших ей взор. Машинально она включила «дворники» и сама горько рассмеялась этому нелепому жесту. Было половина второго. Ей вполне хватит времени вернуться домой, успокоиться, подкраситься. Она надеялась, что Симон уже ушел, и боялась этого. Они столкнулись в подъезде.

– Поль, что с Вами такое?

Он так испугался, что заговорил с ней, как прежде, на «вы». «Он заметил, что я плакала, он меня, должно быть, жалеет», – подумала она, и слезы хлынули с новой силой. Она ничего не ответила на вопрос Симона. В лифте он обнял ее, осушил поцелуями ее слезы, умолял не плакать больше и поклялся в, весьма неопределенных выражениях «убить этого типа», что вызвало на губах Поль невольную улыбку.

– Должно быть, у меня просто страшный вид, – произнесла она, и ей показалось, что она тысячи раз читала эту фразу в книгах и сотни раз слышала ее с экрана.

Позже она села на кушетку рядом с Симоном и взяла его руку.

– Не спрашивай ни о чем, – попросила она.

– Сегодня – нет. но когда-нибудь спрошу обо всем. К очень скоро. Я не допущу, чтобы ты из-за кого-то плакала. А главное, не допущу, чтобы он сюда приходил, – гневно прокричал он. – А из-за меня, из-за меня ты, наверное, никогда не будешь плакать?

Поль подняла на него глаза: поистине все мужчины – свирепые животные.

– А тебе бы так этого хотелось?

– Я предпочел бы лучше сам мучиться, – сказал Симон и уткнулся лицом ей в плечо.

Вернувшись вечером домой, Поль сразу заметила, что он выпил три четверти бутылки виски и даже не выходил из дому. С чувством собственного достоинства он важным тоном заявил ей, что у него свои личные неприятности, пытался произнести речь о трудностях бытия и заснул одетым, пока она снимала с него туфли, не то растроганная, не то напуганная.

Роже стоял у окна и смотрел, как занимается рассвет. Происходило это на ферме-гостинице, из тех, что нередко встречаются в Иль-де-Франс, где пейзаж странным образом соответствует тому представлению о деревне, которое создают себе люди, уставшие от городской жизни. Мирные пригорки, плодоносные нивы, а там, по обеим сторонам шоссе, уходят вдаль рекламные щиты. Но теперь, в этот всегда особенный предрассветный час, перед глазами Роже действительно была настоящая деревня его далекого детства, и она обдала Роже тяжелым зябким запахом дождя. Он обернулся и буркнул: «Чудесная погодка для уик-энда», но про себя подумал: «А в самом деле чудесно! Люблю туман. Вот если бы побыть одному». Пригревшаяся в теплой постели Мэзи зашевелилась.

– Закрой окно, – попросила она. – Холодно.

Она натянула одеяло до носа. Вопреки блаженной истоме во всем теле к ее горлу уже подступало предчувствие тошнотворного дня в этих незнакомых местах в обществе молчаливого и занятого своими мыслями Роже. А тут еще эти поля, одни поля… Она еле удержалась, чтобы не застонать.

Я просила тебя закрыть окно, – сухо повторила она.

Он закурил сигарету, первую сигарету с утра, и ощутил ее острую, почти неприятную и, однако, восхитительную горечь. Вот и пришел конец утренним мечтам, и он даже спиной с досадой почувствовал неприязнь Мэзи. «Ну и пусть злится, пусть встает и убирается, пусть уезжает с первым автобусом, пусть отправляется в Париж! А я пошатаюсь до вечера по полям, найдется же здесь хоть один бродячий пес, чтобы составить мне компанию», – Роже не выносил одиночества.

Однако Мэзи после своего второго оклика призадумалась. Можно пренебречь открытым окном и снова заснуть, а можно начать сцену. В ее мозгу, еще затуманенном сном, уже складывались фразы вроде: «Я женщина, и мне холодно. А он мужчина и обязан закрыть окно», но в то же время инстинкт, проснувшийся сегодня ранее обычного, подсказывал ей, что сейчас раздражать Роже не следует.

Она выбрала среднее:

– Закрой окно, дорогой, и вели принести завтрак.

Роже, поморщившись, брякнул:

– «Дорогой»? А что это значит «дорогой»?

Она расхохоталась. Он не унимался:

– Зря ты смеешься. Ты вообще-то отдаешь себе отчет, что значит слово «дорогой»? Разве я. тебе дорог? Ведь ты это слово только понаслышке знаешь.

«Кажется, с меня хватит, – подумал он, сам удивляясь собственной горячности, – когда я начинаю заниматься лексиконом своей дамы, значит, конец близок».

– Что это на тебя нашло? – спросила Мэзи.

Она отбросила одеяло, показав испуганное лицо, которое выглядело просто комичным, и груди, которые больше не вызывали в нем желания. Непристойна, она непристойна! – Чувство – это не шутка, – произнес он. – Н для тебя просто интрижка. Удобная интрижка. Поэтому и не называй меня «дорогой», особенно по утрам: ночью еще куда ни шло!

– Но, Роже, – запротестовала не на шутку встревоженная Мэзи, – я же люблю тебя.

– Ох, нет, не говори … Бог знает чего, – воскликнул он не без смущения, ибо все-таки был честен, но не без облегчения, так как эта фраза сводила всю драму к классической ситуации, к столь привычной для него роли мужчины, утомленного неуместной страстностью партнерши.

Он надел свитер, не заправив его в брюки, и вышел, жалея, что оставил в номере свой пиджак из твида. Но пиджак висел по ту сторону кровати, и, если бы он за ним вернулся, неизвестно еще, удалось ли бы ему достаточно быстро исчезнуть. Очутившись на улице, он вдохнул ледяной воздух, и голова у него слегка закружилась. Он должен был возвращаться в Париж, и он не увидит там Поль. Машину будет заносить на мокрой дороге, кофе он выпьет у заставы Отейль в пустынном воскресном Париже. Он вернулся, заплатил по счету и улизнул как вор. Мэзи захватит пиджак, а он пошлет свою секретаршу за ним вместе с букетом цветов. «Видно, я до сих пор не научился уму-разуму», – невесело подумал он.

С минуту Он вел машину, сердито хмуря брови, потом протянул руку к приемнику, включил его и вспомнил: «Дорожить, – подумал он. – „Дорожили друг другом мы с Поль!“ Ему уже ничего не хотелось. Он потерял Поль.