Текст книги "Жизнь Иисуса"

Автор книги: Франсуа Мориак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Предисловие автора к первому изданию

Из всех историков экзегет наиболее уязвим. Если он отрицает сверхъестественное и не видит в Иисусе Бога, мы считаем, что он ничего не смыслит в предмете своего исследования, и все его познания гроша ломаного не стоят. Но если он – христианин, то мы говорим, что его религиозность нередко заставляет дрожать руку художника и порой затуманивает его взор, а Человек по имени Иисус, которого он изображает, исчезает в сиянии Божественной славы.

Несомненно, сочетание эрудиции и мистического опыта в личности писателя привело к появлению во Франции замечательных работ отца Лагранжа, отцов Гранмэзона, Лебретона, Пинара де Лабулэ, Юби. Но, увы, есть и другие! И мы знаем, почему сегодня многие здравомыслящие люди пришли к отрицанию исторического существования Христа: Иисус евангельский или ставится историками в один ряд с обыкновенными людьми, или от любви и почитания возносится слишком высоко над землей, на которой Он жил и умер, и теряет в глазах и верующих и неверующих реальные черты, так что от живой личности ничего уже не остается.

Итак, перед вами всего лишь католический писатель, пусть совсем несведущий, романист, который не раз узнавал себя в выдуманных им героях, – но и он, я думаю, имеет право принести свое свидетельство. Несомненно, «Жизнь Иисуса» надо было бы писать стоя на коленях с таким чувством собственного недостоинства, которое заставило бы выронить перо из рук. Грешный человек должен покрыться краской стыда от того, что осмелился завершить это произведение.

Но, возможно, мне удастся убедить читателей в том, что евангельский Иисус совершенно не похож на выдуманный, сочиненный образ.

Перед нами величайшая из фигур Истории, из всех исторических лиц она менее всего поддается логическому осмыслению, потому что самая живая. Нам надо уловить то, что есть в Иисусе особенного и неповторимого.

Прежде чем мы узнали, что Он – Бог, в определенную эпоху, достаточно близкую к нам по времени, явился Некто, некий Человек, который имел родину и принадлежал к определенному племени; Человек – один из многих, столь похожий на окружавших Его одиннадцать бедняков, что понадобился поцелуй Иуды, чтобы узнать Его, отличить от них. Этот Плотник говорит и действует как Бог. Этот простолюдин из Галилеи – выходец из очень бедной семьи, которая к тому же смеется над Ним и считает Его безумцем, – обладает такой властью над материей, над телами и душами людей, что вдохновляет их, вселяет в них мессианскую надежду; и священники, желая расправиться с обманщиком, прибегают к помощи своих злейших врагов – римлян.

Да, в их глазах обманщик, которому служат демоны, по-обезьяньи «подражающий» Богу, прикидывается отпускающим грехи и богохульствует так, как не богохульствовал никто до Него. Таким показался им Иисус, к которому с трепетом относились близкие, видя в Нем смиренного и одновременно могущественного друга: один и тот же Человек, но так по-разному воспринимаемый, один и тот же, но совсем не похожий, в зависимости от того, в каком сердце отражается Его облик. Ему поклонялись простые люди, и Его ненавидели гордецы, и все потому, что видели в Нем проявления Божественного, и потому Он был одинаково не понят ни теми, ни другими – вот объект моего изображения, Тот, чей портрет, я так опрометчиво попытался набросать.

Непонятый и потому раздражающийся, временами нетерпеливый, гневающийся – Он таков, какою всегда являет себя любовь. Но под этой внешней неистовостью в глубине Его существа царит мир, который не похож ни на какой другой, «Мой мир», как Он Сам говорит, – мир единения с Отцом, тихая любовь, которая заранее знает Свой час и то, что ждет ее в конце пути: агония, надругательства и виселица.

Внешняя горячность и глубинная тишина равно проявляются в Его словах. Их следовало бы брать по одному, очистить от ржавчины времени, от шлака, созданного привычкой, снять пласты прилизывающих комментариев, которые наслаивались в течение стольких лет – и тогда мы бы по-новому услышали голос, который невозможно спутать ни с каким другим: он вибрирует в каждом слове, дошедшем до нас, он звучит, не переставая вызывать не только любовь, но, как говорит отец Лакордер, «добродетели, приносящие плоды любви».

И эта дерзновенная книжка не зря была бы написана, если б хоть один читатель, закрыв ее, внезапно понял смысл слов, которыми оправдывались воины в ответ на упреки первосвященника, объясняя, почему они не решились схватить Иисуса: «Никогда человек не говорил так, как этот Человек».

1. Назаретская ночь

В правление кесаря Тиберия в Назарете жил плотник Иешуа, сын Иосифа и Марии. История молчит об этом местечке, и в Священном Писании оно тоже не упоминается: несколько домишек, выдолбленных в скале на склоне холма, смотрят на Ездрелонскую равнину. Сохранились остатки тех пещер, одна из них давала кров этому Младенцу, Юноше, Мужчине вместе с плотником Иосифом и Девой. Там Он прожил около тридцати лет – не в тишине благоговейного поклонения и любви, а в гуще соплеменников, среди сплетен, зависти, мелких ссор многочисленной родни, набожных галилеян, которые ненавидели римлян и Ирода и в ожидании победы Израиля ходили на праздники в Иерусалим.

Итак, они были там с самого начала Его безвестной жизни – те, кто при первых же чудесах объявит Его безумцем и захочет схватить Его. Евангелие сообщает нам их имена: Иаков, Иосий, Симон, Иуда… Возмущение назарян, когда Он произнес Свою первую проповедь в их синагоге, показывает, сколь Он был похож на других мальчишек – Своих сверстников. Ему не провести их. «Не плотник ли Он? – говорили они, – сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли между нами и Его сестры?» Так говорили люди, на чьих глазах Он рос и чьи заказы выполнял еще совсем недавно. Он был плотник, один из двух или трех плотников этого местечка.

Однако и в этой мастерской, как и во всех мастерских мира, наступал час сумерек. Дверь и окно на улицу запирались. В комнате, за столом, на который клали хлеб, оставались трое: мужчина по имени Иосиф, женщина по имени Мария и мальчик по имени Иешуа. Позже, когда Иосиф покинул этот мир, Сын и Мать остались одни в ожидании грядущих событий.

О чем они говорили? «А Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем». Этот текст из Евангелия Луки, а также другое место из того же Евангелия: «И Матерь Его сохраняла все слова в сердце Своем» – говорят не только о том, что евангелист узнал от Марии все, что он рассказывает о детстве Христа. Эти строки, подобно вспышке света, вырывают из мрака безвестную жизнь втроем, а затем и вдвоем в домишке плотника. Конечно, Женщина эта не могла забыть о тайне, которая совершилась в Ее плоти. Но шли годы, а обещания ангела-провозвестника не сбывались, и другая на Ее месте, возможно, перестала бы думать об этом, ибо пророчества были темны и внушали страх.

Архангел Гавриил сказал: «И вот, зачнешь во чреве и родишь Сына, и наречешь Ему имя: Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего, и даст Ему Господь Бог престол Давида, отца Его, и будет царствовать над домом Иакова во веки веков, и Царству Его не будет конца».

Тем временем Младенец становился Отроком, Юношей и, наконец, Мужчиной, галилейским Плотником, склоняющимся над Своим верстаком. Он не был велик, Его не называли Сыном Всевышнего, и у Него не было престола, а всего лишь скамеечка у очага бедной кухни. Мать могла бы усомниться. Но вот свидетельство Луки: Мария ничего не забывала. Она неустанно перебирала все это в памяти.

Она берегла происшедшее в Своем сердце, хранила как тайну – даже, быть может, от самого Сына… Никакой беседы между ними об этом невозможно представить. Они говорили по-арамейски обычными для бедняков словами, называли ими обиходные предметы, орудия труда, пищу, и не было слов для того, что совершилось в этой Женщине. Безмолвное созерцание тайны началось в тиши Назарета – там, где ощущалось дыхание Троицы.

У колодца или там, где женщины стирают белье, кто бы поверил Марии, что, оставаясь Девой, Она родила Мессию? Но среди повседневных забот Она не переставала думать о сокровище Своего сердца: о приветствии ангела и словах, прозвучавших тогда в первый раз: «Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами» – эти слова будут без конца повторяться из века в век, и смиренная Мария знала это. Однажды Она сама, исполнившись Духа Святого, произнесла перед своей родственницей Елисаветой пророчество: «Отныне будут ублажать Меня все роды».

Спустя двадцать, тридцать лет верила ли еще Мать Плотника, что Ее будут ублажать все роды? Она вспоминала, как, будучи беременной, отправилась в нагорную страну, в город Иудин. Она вошла в дом потерявшего речь священника Захарии и жены его Елисаветы. И взыграл младенец во чреве старой женщины, и Елисавета воскликнула: «Благословенна Ты между женами…»

Спустя двадцать, тридцать лет верила ли все еще Мария, что благословенна Она между женами? Ничего не происходило, да и что могло случиться особенного с усталым Плотником, уже не очень молодым иудеем, который только и умел, что строгать доски, размышлять над Писанием, повиноваться и молиться?

Оставался ли в живых хоть один свидетель Богоявления в ту благословенную ночь Рождества? Где те пастухи? Где волхвы-звездочеты, пришедшие откуда-то из-за Мертвого моря поклониться Младенцу? Казалось, вся история мира подчинилась тогда замыслу Всевышнего. Если кесарь Август и повелел сделать перепись по всей империи во всех покоренных землях, в том числе и в Палестине, во времена Ирода – то лишь для того, чтобы некая супружеская чета отправилась по дороге, ведущей из Назарета в Иерусалим и Вифлеем, и еще потому, что Михей изрек в свое время пророчество: «И ты, Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных: ибо из тебя произойдет Вождь, Который спасет народ Мой Израиля».

Постаревшая Мать Плотника пыталась разглядеть в глубоком мраке ангелов, которые после дня Благовещения постоянно являлись Ей. Это они в святую ночь показали пастухам путь к пещере и из глубины того же мрака, где Любовь дрожала в яслях от холода, обещали мир на земле людям доброй воли. И опять-таки ангел, явившись Иосифу во сне, велел ему взять Младенца и Матерь Его и бежать в Египет от гнева Ирода… Но с возвращением в Назарет Небо закрылось, ангелы исчезли.

Сыну Божиему нужно было время, чтобы глубоко погрузиться в человеческую плоть. Шли годы, и Матери Плотника могло бы показаться, что все это приснилось, если бы Она не пребывала постоянно с Отцом и Сыном, вновь и вновь перебирая все свершившееся в Своем сердце.

Старец Симеон

Только об одном из прошедших событий Она, наверно, старалась пореже думать. В храме были произнесены слова, которые Ей, может быть, иногда хотелось забыть. На сороковой день после рождения Мальчика они вернулись в Иерусалим, чтобы Мария могла очиститься и посвятить Господу Младенца, ибо всякий первенец мужского пола принадлежал Господу: надо было выкупить Его за пять сиклей. И вот старец по имени Симеон взял Младенца на руки и вдруг, исполнившись Духа Святого, радостно воскликнул: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром; ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовил пред лицом всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего Израиля». Но почему старец вдруг обернулся к Марии? Почему он предсказал: «И Тебе самой оружие пройдет душу…»?

И с той поры она никогда не забывала этих слов про оружие. В то мгновение оно вошло в Нее и осталось в Ней. Ибо Она хорошо знала, что поразить Ее можно только в Сыне и для Нее любое горе, как и любая радость, исходят от Него одного. Вот почему все, что было в Марии человечески слабого, радовалось, возможно, тому, что годы шли, а их скромный дом и бедная жизнь оставались безвестными. Быть может, Она думала, что для спасения мира довольно этого неведомого миру присутствия, тайного воплощения Бога – и Ей не нужно бояться иного оружия, кроме муки быть единственной на свете свидетельницей этой огромной любви.

2. Отрок среди учителей

Жизнь Марии и Сына была настолько обычной, настолько похожей на все другие, что Лука, который с гордостью отмечал во вступлении к своему рассказу, что написан он «по тщательном исследовании всего сначала», тем не менее ничего не может сообщить об отрочестве Христа, кроме одного случая, произошедшего во время паломничества в Иерусалим, когда двенадцатилетний Иисус вместе с родителями ходил на праздник Пасхи. Мария и Иосиф уже возвращались в Назарет, как вдруг Ребенок исчез. Сперва они думали, что Он идет с их соседями и знакомыми, и прошли без Него целый день. Затем их охватило беспокойство. Не найдя Его среди возвращавшихся, они в безумной тревоге вернулись назад и три дня блуждали по Иерусалиму, потеряв всякую надежду.

Когда же, наконец, родители нашли Его в Храме сидящим среди учителей, которые удивлялись Его речам, они и не подумали разделить их восторги, – напротив, Мать впервые, быть может, упрекнула Его: «Чадо, что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и Я с великой скорбью искали Тебя».

И впервые Иешуа ответил не так, как ответил бы любой другой ребенок, отнюдь не тоном послушного ученика. Без дерзости, но так, будто Он не имел возраста, был вне всякого возраста, Он в свою очередь спросил их: «Зачем было вам искать Меня? Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?»

Они знали это и не знали… Свидетельство Луки определенно: родители «не поняли сказанных Им слов». Мария была похожа на всех матерей, поглощена заботами и тревогами – а какой матери легко проникнуть в тайну призвания сына? Какую мать не ставит однажды в тупик повзрослевшее дитя, которое знает, чего хочет? Но избранница, какой была Она, знавшая эту тайну с самого начала, слагала в сердце Своем то, чего бедная женщина не понимала. И все же речь Ребенка могла показаться Ей жестокой. Говорил ли Ей Ее Иешуа когда-нибудь ласковые слова, кроме тех последних, что Она услышала с высоты креста?

Лука утверждает, что Иисус слушался родителей, но ни слова не говорит о том, что когда-нибудь Он бывал с ними ласков. В каждом обращении Христа к Матери, о котором сообщают евангелисты (кроме самого последнего), неуклонно проявляется Его независимость по отношению к Ней: как если б Он лишь воспользовался Ею для Своего воплощения. Он вышел из этой плоти, и словно не было больше ничего общего между Ними. Тем, кто как-то сказал Ему: «Вот Матерь Твоя и братья Твои стоят снаружи, желая говорить с Тобою…» – Он ответил: «Кто Матерь Моя? и кто братья Мои?» Затем обвел взглядом сидящих вокруг и сказал: «Вот Матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь…»

Ясно, по крайней мере, одно: двенадцатилетний Мальчик уже разговаривает с Ней твердо, словно хочет установить дистанцию, ведет себя с Ней тут как чужой. Мария знает, что так и должно быть. К тому же любой матери достаточно пожатия руки или одного взгляда, чтобы почувствовать себя любимой. Она каждое мгновение обретала Сына в Себе: Она не могла потерять Его, поскольку не расставалась с Ним в Своем сердце. У Христа впереди вечность, чтобы прославить Свою Мать по плоти. Возможно, здесь, на земле, Он иногда обращался с Ней так, как и теперь поступает со Своими невестами-монахинями, от которых хочет святости: им тоже знакома видимая оставленность и покинутость, но за монастырской решеткой, в келье или в гуще мира они хранят внутреннюю уверенность в том, что избраны и любимы.

Двенадцатилетний Иисус, который возрастал в премудрости, летах и в благодати и о котором Мария, возвращавшаяся из Иерусалима, думала, что Он находится среди родственников и соседей, жил в гуще людей – ремесленников, подобных Ему, пахарей, виноградарей, рыбаков с озера. Эти люди толковали о семенах и овцах, о сетях, лодках и рыбе, следили за закатом солнца, чтобы предугадать ветер или дождь.

Уже с той поры Он знает, что будет понятен простым людям, если станет говорить с ними словами, обозначающими вещи, которыми они каждый день пользуются, говорить о том, что они собирают, сеют и жнут в поте лица своего. А все то, что выходит за пределы обихода, может быть понято бедными людьми лишь через сравнение со знакомым, по аналогии: вода из колодца, вино, горчичное зерно, смоковница, овца, закваска, мера муки, – и этого достаточно, чтобы самые простые люди поняли Истину.

Иисус-юноша

Двенадцатилетний иудей считается уже вышедшим из детского возраста. Иисус, удивлявший учителей, в глазах назарян, должно быть, выглядел очень набожным мальчиком, хорошо знающим Тору. Но между этим происшествием, случившимся во время посещения Иерусалима, и Его вступлением на широкое поприще служения людям проходят наиболее загадочные восемнадцать лет. Ребенка Иисуса можно представить, ибо детство бывает столь чистым… Но Иисус-юноша? Иисус-мужчина? Как проникнуть в эту тайну?

Он был всецело человеком и, кроме греха, облек Себя всеми нашими слабостями – и нашей молодостью тоже, но, конечно, без ее смут, бесплодной безудержности и сердечных тревог. В тридцать лет Ему достаточно будет сказать: «Оставь все и следуй за Мной», чтобы человек встал и пошел за Ним. Женщины будут оставлять безрассудства, чтобы поклоняться Ему. Враги станут ненавидеть в Нем человека, который очаровывает и соблазняет. Ведь люди, которых не любят, считают других обольстителями. Возможно, власть над сердцами еще не проявлялась в Юноше, строгавшем доски и размышлявшем над Торой среди близких Ему ремесленников, земледельцев и рыбаков… Но что мы знаем об этом? Как бы ни укрывал Иисус огонь, который пришел зажечь на земле, не пробивался ли он в Его взгляде, в Его голосе? Может быть, тогда Он приказывал какому-нибудь юноше: «Нет, не вставай! Не следуй за Мной».

Что говорили о Нем? Почему Сын плотника не брал Себе жены? Несомненно, набожность охраняла Его от пересудов. Непрерывная молитва, хотя и не выражается словами, создает вокруг святых атмосферу сосредоточенности и богопочитания. Мы все встречали людей, которые, занимаясь повседневными делами, непрерывно находятся в присутствии Бога – и даже самые порочные чтят их, смутно ощущая это Присутствие.

И действительно, Тот, кому будут повиноваться и ветер и море, обладал властью воцарять в сердцах великий покой. Он обладал силой, запрещавшей женщинам испытывать волнение при Его виде. Он усмирял начинающиеся сердечные бури, ибо тогда в Нем поклонялись бы не Сыну Божиему, а человеку среди людей.

3. Последние дни безвестной жизни

Молва о проповеди Иоанна Крестителя достигла Назарета. Если в пятнадцатый год правления Тиберия существовал на земле такой уголок, где люди знали, что единый Бог ждет и требует от каждого из нас не жертвы всесожжений, а внутренней чистоты, сердечного покаяния, смирения, любви к бедным, – то это была Галилея, находившаяся под властью тетрарха Ирода Антипы, и ее народ, презираемый римлянами и греками. Афины и Рим не знали себе равных ни в могуществе, ни в философии, ни в наслаждениях. Здесь же небольшой народец развивался в противоположном направлении, отказываясь от погони за властью, насыщением, удовлетворением плотских желаний. На берегах Мертвого моря в посте и воздержании жили ессеи, заботившиеся только о душе.

Можно представить себе мастерскую в Назарете и в ней Человека, ожидающего приближения Своего часа. Возможно, Мария рассказывала Ему об Иоанне, сыне Ее родственницы Елисаветы и о его таинственном рождении. О том, как священник Захария и его бесплодная жена Елисавета достигли старости; как Захарии, когда он остался один в Храме для каждения, пока народ ждал снаружи, открылось, что родится у него младенец мужского пола, который будет исполнен Духа Святого. Но Захария на мгновение усомнился в чуде и за то был лишен дара речи, пока пророчество не свершилось и Елисавета не родила сына. Тогда, вопреки советам соседей, отец написал на табличке: «Иоанн имя его». И тотчас разрешился язык его. Мария помнила, как шесть месяцев спустя посетила родственницу. Но прошло столько лет, и Ей уже не вспоминалось славословие, которое Она произнесла у порога: «Величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем, что призрел Он на смирение Рабы Своей; ибо отныне будут ублажать Меня все роды» Нет, тишина последних часов их безвестной жизни не могла быть нарушена гимном радости. Мария понимала, что час настал: Она уже чувствовала, как в Ее сердце шевельнулось то оружие.

Ибо Предтеча, о котором рассказывали, что носит он кожаный пояс на чреслах своих и одежды его сделаны из верблюжьего волоса, а питается он акридами и диким медом, не только проповедовал с угрозами покаяние и крестил в воде; он возвещал неминуемый приход какого-то неведомого Человека: «Я не достоин, наклонившись, развязать ремень обуви Его. Я крестил вас водою, а Он будет крестить вас Духом Святым… Стоит среди вас Некто, которого вы не знаете».

Мытари, воины, простолюдины вопрошали его: «Что нам делать?» Мытарям он отвечал: «Ничего не требуйте более определенного вам», воинам: «Никого не обижайте». И, несомненно, их ревностные сердца не были удовлетворены. Сами того не ведая, они ждали неслыханного ответа, который вскоре даст им Другой: «Если хотите быть совершенны, оставьте все и следуйте за Мной».

Иоанн говорил об этом Незнакомце прямо: «Идущий за мною сильнее меня: лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое, а солому сожжет огнем неугасимым».

Последние дни укромной жизни. Работник уже более не работник. Он отказывается от всех заказов, в мастерской веет запустением. Молился Он всегда – но сейчас днем и ночью Мария застает Его повергнутым ниц. Возможно, Им уже владело нетерпение – скорее бы все свершилось, – нетерпение, которое нередко еще будет проявляться за время Его трехлетнего восхождения на Голгофу. О, как не терпелось услышать Ему потрескивание первых лучинок того пламени, которое предстояло Ему разжечь! До этого часа Господь настолько умалился в человеке, что даже Мать Его, хоть и посвященная в тайну, забывала о ней, отдыхая от тяжкого бремени знания. Это было Дитя, такое же, как все дети, и Она целовала Его, смотрела, как Он спит. Это был Юноша, которому Она чинила хитон; Он зарабатывал на хлеб, садился за стол, чтобы поесть, разговаривал с соседями; были и другие, похожие на Него набожные ремесленники, хорошо знавшие Писание. И, конечно, в эти последние дни это все тот же Человек; Он по-прежнему подходит к двери, молча, с отрешенным взглядом слушает разговоры соседей, внимательно прислушиваясь к доходящей со всех сторон молве об Иоанне. Но вот уже проявляется в Нем сила, и Мать Его единственная тому свидетельница. Да, человек, как человек, но вместе с тем и Тот, кого будут называть таинственными словами «Сын Человеческий».

Сейчас Он уже далек отсюда, полностью отдан тому, что любит, тому человечеству, которое надо будет отвоевать, – и у какого врага! Думая о Своих врагах, Иисус представляет Себе не фарисеев, первосвященников или воинов, которые будут бить Его по лицу. Взглянем правде в глаза: Он знает Своего противника – у того много имен на всех языках. Иисус есть свет, пришедший в мир, который отдан во власть тьмы. В этот пятнадцатый год правления Тиберия сатана открыто правит миром. Для кесаря, живущего на Капри, он изобретает гнусные игрища, о которых рассказывает Светоний. Он пользуется богами, чтобы развращать людей, он подменяет собою богов, обожествляет злодеяние, он – владыка мира.

Иисус знает его, но он еще не знает Иисуса: он не вводил бы Его в искушение, если б знал Его. Просто он ходит вокруг самой чистой и самой святой души, к какой когда-либо осмеливался приблизиться. Но какой святой непогрешим? Именно это всегда и ободряет сатану. Гордость, погубившая его самого, как язва обезображивает столько лиц, считающих себя ангельскими!

Сейчас Сын Человеческий подобен гладиатору, еще скрытому где-то во мраке, но уже готовому выйти на залитую ярким светом арену, где Его в страхе ждет зверь. «Я видел, – воскликнет Христос в один радостный день, – Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию!» Быть может, это падение Он увидел внутренним взором в последние часы Своей безвестной жизни. Видел ли Он (а как Он мог не видеть?), что побежденный ангел увлечет за собой миллионы душ, которых будет больше, чем хлопьев в снежной буре?

И Он взял плащ, завязал сандалии и сказал Своей Матери прощальные слова, которых никто никогда не узнает.