Текст книги "Плутовской роман: Жизнь Ласарильо с Тор-меса, его невзгоды и злоключения. История жизни пройдохи по имени дон Паблос. Хромой Бес. Севильская Куница, или Удочка для кошельков. Злополучный скиталец, или Жизнь Джека Уилтона ."
Автор книги: Франсиско де Кеведо-и-Вильегас
Соавторы: Луис Велес де Гевара,Алонсо де Кастильо-и-Солорсано,Томас Нэш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 47 страниц)
Донья Исабель не могла сразу ответить от огорчения и от слез, заливавших ее прелестное лицо; однако, немного оправившись, она промолвила:
– Раз уж глупый мой гнев и безумная ревность открыли ими то, чего я не совершила, скажу лишь, что дон Алехандро питает ко мне нежную страсть и я отвечаю ему тем же; никогда я не замечала в нем склонности к таким шуткам, и его вольности с доньей Лаудомией вывели меня из терпения – ревность не рассуждает, она-то и выдала мою любовь столь внезапным поступком.
– Теперь надо поправить дело, – сказала подруга. – Будет очень плохо, если дон Алехандро не возвратится сюда, – донья Лаудомия это сразу заметит и заподозрит вас.
– Но как нам его вернуть? – спросила ревнивая дама.
– Очень просто, – отвечала подруга, – вы напишете ему записку.
Принесли принадлежности для письма, и донья Исабель набросала такие строки:
«Проявления любви и ревности, даже самые жестокие, – это для любящего не оскорбления, но знаки милости; поверьте, мне было трудней погрешить против скромности, нежели будет Вам забыть свой гнев. Ради моего доброго имени Вы должны вернуться на празднество и не выказывать обиды, ежели не хотите, чтобы она по мне превозмогла любовь и Вы меня потеряли».
Слуга поспешно отнес записку дону Алехандро на дом; тот как раз менял воротник, собираясь вернуться: записка его порадовала, ибо ревность – лучшее мерило любви; он немедля повиновался воле дамы и явился в дом ее подруги. Донья Лаудомия, после всего происшедшего, действительно заподозрила, что он влюблен в донью Исабель, и это ей было досадно – дон Алехандро ей самой нравился, и она предпочла бы, чтобы его дама была не так хороша. Между тем дон Алехандро, подойдя к донье Исабели, с веселой улыбкой сказал:
– Как к храму отнесся я к этому залу и еще более почтительно – к вашим ланитам; не желая осквернять сей приют и не смея посягнуть на ваше лицо, я отказался от мести, велящей в таких случаях вызывать на дуэль; не возвратись я сюда, мне было бы стыдно, что я выказал малодушие и не воспользовался возможностью отомстить великодушием.
– Я так предана сеньоре донье Лаудомии, – отвечала донья Исабель, – что приняла близко к сердцу ее обиду, а потому и удостоила вас своей милости, никак не думая, что это может привести к дуэли между мужчиной и дамой.
Донья Лаудомия не могла стерпеть, что донья Исабель ссылается на нее в оправдание своей выходки, истинным поводом которой была ревность, и сказала очень резко:
– Вот уж не ожидала, что наше, довольно далекое, знакомство побудит вас выступить в опасной роли моей заступницы, когда у меня самой достало бы смелости отомстить; но я, видите ли, чужда ревности и обидчивости, а потому гнев ваш опередил мое равнодушие. Весьма польщена, что моя персона послужила объяснением заданной вами загадки, – может, для кое-кого оно и сойдет, но я-то нашла другую разгадку, весьма простую и всем известную.
Задетая такой резкостью, донья Исабель хотела было ответить, но хозяйка дома, дабы не дать разгореться пожару, который уже готов был вспыхнуть, прервала ее и пригласила всех дам располагаться на эстрадо. Дон Алехандро в этот вечер блистал остроумием, несколько дам в него влюбились и в их числе донья Лаудомия, которая после этого происшествия решила любыми способами освободить его из-под власти ревнивой доньи Исабели и намерение свое осуществила.
Дону Алехандро его дама оказывала милости чрезвычайные, так как любила его без памяти, – однако любовь эта была предательством по отношению к некоему уехавшему кабальеро, который с доньей Исабелыо был связан узами более тесными, чем дон Алехандро, не знавший, что его дама не слишком берегла свою честь; итак, отсутствовавшему были в свое время дарованы все права, и дама имела веские причины не порывать с ним и не позорить себя в его глазах.
Но вот поклонник этот, по имени дон Фернандо Корелья, приехал из Мадрида, столицы испанского государя, где у него была тяжба с его дядей, графом де Косентайна, из-за весьма значительного имущества, и рассматривалась она в Верховном Совете Арагона. В Валенсию он вернулся с окончательным приговором в свою пользу, присуждавшим ему ренту в две тысячи дукатов. Пришлось тут донье Исабели поразмыслить, как угодить обоим кабальеро, и была она в немалом недоумении, как вести себя с каждым из них; честь обязывала ее хранить верность дону Фернандо, но любовь влекла к дону Алехандро, ибо первый много потерял в ее глазах из-за своего отсутствия, – женщины способны любить лишь то, что у них перед глазами. Терзаясь сомнениями, она посоветовалась с одной из своих служанок, и та подсказала ей, как поступить, чтобы, встречаясь с одним, не потерять другого; ночью она впускала в дом дона Фернандо, которому вверила свою честь, а того, кого любила, утешала любовными письмами, но уже не встречалась с ним, как прежде, чтобы он не помешал более счастливому поклоннику приходить к ней, – а в оправдание писала, что, мол, ее родственники стали за ней следить и держат под наблюдением улицу, а потому она как о величайшей услуге просит дона Алехандро не появляться на ее улице ни днем, ни ночыо, пока подозрения не улягутся.
Дон Алехандро, любивший всей душой, не подозревал коварства своей дамы и, веря всем ее обманным резонам, беспрекословно повиновался.
Дон Фернандо был готов исполнить свой долг и жениться на донье Исабели, но этому противилась его мать, невзлюбившая его даму, и он откладывал заключение брака, надеясь, что мать, женщина преклонного возраста, вскоре умрет. И покамест он наслаждался в объятиях своей дамы, дон Алехандро, читая ее лживые письма, страдал от неутоленных желаний.
Случилось в это время, что у дона Алехандро при игре в баскский мяч вышел спор с одним весьма знатным валенсианским кабальеро, – оба расстались врагами, и со дня на день могла грянуть кровавая стычка. Дон Алехандро, человек большой отваги, отличившийся на полях Фландрии, ожидал, что его, уж во всяком случае, вызовут помериться силами в честном поединке. Противник же, после ссоры, затаил злобу и не спешил выступать в открытую, но выжидал случая, чтобы отомстить дону Алехандро без риска для себя, неустанно следил за ним и шпионил.
Однажды дон Фернандо отлучился из Валенсии в одно из своих поместий на несколько дней; донья Исабель, томясь любовью к дону Алехандро, известила его, что он может прийти к ней домой ночью, только в полной тайне, чтобы никто не видел, иначе пострадает ее доброе имя. Влюбленный кабальеро был послушен; выбрав время, когда никто не мог его заметить, он явился к своей даме, которая, ловко обманывая обоих поклонников, ухитрялась извлекать из этого пользу, – один не знал о другом, и оба ей служили; по правде сказать, будь на то ее воля, донья Исабель выбрала бы дона Алехандро, но так как дон Фернандо был обладателем драгоценнейшего ее сокровища, то ей, чтобы не остаться осмеянной и обесчещенной, надо было держаться за него, пока не умрет старуха мать; в то нее время она боялась, что он может не сдержать слова, потому и дона Алехандро не отваншвала и вела игру с обоими, – такие дела в наше время многие женщины творят, и немало бед от того происходит.
Дон Алехандро был встречен благосклонней, чем обычно, – угощенья да нежности вселили в него надежду на высшую милость, однако мечты его были напрасны, дама не позволила преступить границы, опасаясь, что, получив на нее больше права, дон Алехандро пожелает стать полным властелином ее чувств, которые она до тех пор делила меж двумя.
Пока дон Фернандо был в отлучке, все шло неплохо, но вот он вернулся в Валенсию, и к донье Исабели вернулась прежняя осторожность – она придумала новые отговорки, дон Алехандро, любя ее, поверил, по стал все же сомневаться и переодетым ходить по ее улице – вечер за вечером до поздней ночи – однако никто, кого бы он мог заподозрить, ему не встречался. А то, что он ради безопасности ходил переодетый, помешало узнать его оскорбленному кабальеро, что с ним поссорился и искал случая отомстить.
С соперником же он не встретился потому, что донья Исабель, соблюдая осторожность, велела дону Фернандо входить к ней через соседний дом, который принадлежал ее подруге и, сообщаясь с ее домом через террасу, имел потайной выход на другую улицу, так что к Исабели можно было пройти незамеченным даже днем, – обо всем этом дон Алехандро, конечно, знать не знал.
И вот, однажды ночью, когда дои Алехандро уже уходил от дома своей дамы, за ним следом увязался его враг с двумя слугами – не зная точно, действительно ли они преследуют дона Алехандро, тот хотел удостовериться, чтобы не тратить на другого заряды пистолетов, которыми они были вооружены. Преследовали довольно долго, дон Алехандро узнал своего недруга, но так как огнестрельного оружия при нем не было, а была только шпага и маленький щит, он решил постучаться условным стуком в дверь доньи Исабели, которая как раз в это время спустилась в сени, оставив наверху у себя в спальне дона Фернандо. Донья Исабель выглянула в окно спросить, чего надобно ее второму обожателю, и он сказал, что умоляет тотчас открыть ему, иначе жизни его грозит опасность – за ним, мол, гонится дон Гарсеран, заклятый враг, а защищаться ему нечем; дама заподозрила, что все это дон Алехандро говорит лишь для того, чтобы она ему открыла; рассмеявшись ему в лицо, она дала понять, что считает его слова обманом, на что дон Алехандро, клянясь самыми страшными клятвами, стал уверять, что узнал дона Гарсерана и что того сопровождают еще двое.
Тут донья Исабель опешила и не на шутку встревожилась, ответ же дала такой – к ней, мол, в этот вечер пришла подруга, которую она пригласила на ночь, и потому она никак не может его впустить. Дон Алехандро стал настаивать, что ему грозит большая опасность и, видно, донья Исабель его совсем не любит, если в столь грозную минуту отказывается впустить в дом, как сделал бы даже самый чужой человек. Дама снова стала ему говорить, что боится повредить своей доброй славе, призывая бога в свидетели, как ей тяжело, что она не может исполнить его просьбу. На это дон Алехандро возразил, что если ее подруга почивает наверху, в спальне, то почему бы не впустить его хотя бы в сени – он-де оттуда шагу не сделает, пока не представится возможность уйти. Донье Исабели почудилось, что он слишком расписывает грозящую ему опасность; думая, что он, возможно, заметил тут дона Фернандо и что-то подозревает; она выглянула еще раз на улицу и увидела трех мужчин, подстерегающих дона Алехандро, ибо они уже убедились, что это он; тогда она поверила ему, но велела минуту подождать, пока она посмотрит, можно ли ему открыть. Затем она пошла наверх, и там дон Фернандо, проснувшийся, когда она спускалась вниз, спросил, почему она не ложится. Дама сказала, чтобы он подождал, пока она удостоверится, что тетка и служанки спят; оставив его и уйдя в другую комнату, она принялась размышлять, как ей поступить в таком затруднительном положении. С одной стороны, у нее в доме уже находится дон Фернандо, человек вполне достойный, к тому же обещавший спасти ее честь женитьбой; к нему ее склоняла честь. С другой стороны, любовь, которую она питала к дону Алехандро, убеждала ее открыть ему дверь и не допустить, чтобы враги лишили его жизни; в смятенной ее душе боролись честь и любовь, она перебирала все «за» и «против», и наконец, после недолгих размышлений, честь победила – донья Исабель решила не впускать дона Алехандро, опасаясь двух пагубных для ее девичьей славы последствий, – первое, то, что шум мог бы встревожить дона Фернандо, и ежели он найдет тут соперника, она погибла безвозвратно; и второе, что враг, преследующий дона Алехандро, увидит, как он входит в ее дом, и это тоже ей повредит. Наконец она как будто нашла выход и, спустившись вниз, сказала дону Алехандро: – Призываю Амура в свидетели, что охотно впустила бы вас, сеньор, не только в свой дом, но и в сердце свое, которое принадлежит вам, но так как вас преследуют, я полагаю, будет нехорошо, если увидят, что вы в такую пору входите в мой дом, меж тем как в Валенсии меня считают девицей добродетельной. Кроме того, моя гостья не спит, а как мы, женщины, любопытны, она, наверно, захочет узнать, чего это я задержалась, да с кем, и на правах подруги еще вздумает спуститься сюда взглянуть. Простите, что отказываю вам, и поверьте, что мне очень тяжко видеть вас в такой опасности, однако, помня о той, что грозит моей доброй славе, я решила не идти на явный риск и не открывать вам.
Дон Алехандро сильно огорчился; зная, что дама его любит, он никак не ожидал этого жестокого отказа, да еще в столь трудную минуту.
Прозрение было горьким, и дон Алехандро был бы теперь даже рад, если бы на него напал дон Гарсеран и он бы мог свой гнев против доньи Исабели выместить на враге или погибнуть от его руки. На прощанье он сказал:
– О жестокосердая, не думал я, что в такой миг у вас не станет для меня ни любви, ни жалости; ныне же по вашему ответу я понял, сколь ничтожно малы оба эти ваши чувства; допустим, что вы потеряли бы доброе имя из-за любопытства подруги или из-за зоркости моего недруга, но зато вы спасли бы меня, и я мог бы, как намеревался, жениться на вас; об этом вы и не подумали, имея, видимо, на то особые соображения, для вас решающие; для меня же всегда было решающим одно – заслужить своими достоинствами честь назвать вас госпожой своей и супругой; но, вижу, сие не угодно небу, раз оно вдруг лишило вас чувства жалости; что ж, пойду искать ее у шпаги моего врага, но знайте, неблагодарного вашего поступка я не забуду вовек.
Донья Исабель хотела ответить – слова дона Алехандро задели ее за живое, и она готова была отказаться от своего решения, – но когда она окликнула его, он уже не слышал, так как удалялся от ее дома, а следом шел дон Гарсеран, который его опознал и собирался на него напасть.
Донья Исабель все это видела, дрожа от страха за его жизнь; по неожиданно дело обернулось к лучшему: когда дон Гарсеран приблизился на расстояние пистолетного выстрела, на улице показался дон Хайме, друг дона Алехандро, да не один, а со слугою, и дон Гарсеран уже не решился напасть – после ссоры с доном Алехандро опи публично мирились, все бы его осудили, соверши он теперь нападение да еще с огнестрельным оружием; итак, понимая, что случай упущен, он поспешил удалиться, пока его не узнали, – правда, дон Алехандро тут же сказал дону Хайме, кто шел за ним, и тот был поражен, что дон Гарсерап не сдержал слова в таком пустячном деле и, видимо, считает себя тяжко оскорбленным.
Было уже далеко за полночь; по этой причине, а также чтобы проверить возникшее у него подозрение, дон Алехандро решил заночевать у дона Хайме; тот был очень рад, оба вошли в дом, и перед сном побеседовали о происшедшем, причем дон Алехандро поведал о своей любви к донье Исабели. Дону Хайме было кое– что известно об отношениях этой дамы с доном Фернандо, и он, сильно огорчившись, что друг питает к ней нежные чувства да еще намерен жениться, рассказал, что знал; тут дон Алехандро убедился – дама не впустила его по той причине, что у нее в это время находился первый ее обожатель; кстати, он вспомнил, что ему запретили приходить вечерами на свидания с той поры, как вернулся из Мадрида дон Фернандо, и когда он поделился этой мыслью с доном Хайме, оба сошлись на том, что у доньи Исабели был не кто иной, как дон Фернандо; однако, чтобы удостовериться вполне, они поручили слуге дона Хайме стоять на страже у дома доньи Исабели, пока не рассветет; но так как дон Хайме был более проницателен, он поставил еще и другого слугу на соседней улице, напротив потайной двери, через которую впускали дона Фернандо; затем друзья легли, но дон Алехандро от волненья всю ночь глаз не сомкнул. Полчаса спустя после рассвета явился один из слуг с донесением, что дон Фернандо, укутанный плащом, вышел из дома подруги доньи Исабели и что в это же время в одном из окон дома доньи Исабели, также глядящих на ту улицу, показалась она сама и долго смотрела вслед уходящему и он, слуга, ее узнал.
Так подозрения дона Алехандро подтвердились, и сердце его начисто освободилось от любви к лживой даме; не могло быть и речи о том, что любовники приходят к ее соседке, женщине пятидесяти лет, известной сводне и посреднице между влюбленными. Женщин такого пошиба следует подвергать всеобщему презрению – творя тайные козни, они губят чужую честь, как моль одежду; из-за них ни один супруг, отец иль брат не знает покоя.
На другую ночь дон Алехандро, устроившись в доме одного знакомого, своими глазами увидел, как дон Фернандо прошел в потайную дверь; мало того – чтобы не осталось и тени сомнения, дон Алехандро поднялся на террасу, откуда мог наблюдать, как счастливый любовник, войдя в дом напротив, подождал, пока сама донья Исабель не вышла к нему и не повела его к себе.
На следующий день, под вечер, хитрая дама решила утешить страдающего поклонника – чтобы всех ублажить и никого не обидеть – и послала ему письмо со служанкой, которая была посвящена в тайну обеих любовных интрижек и за щедрую мзду охотно исполняла поручения обоих поклонников. Было время сьесты, дон Алехандро, только что проснувшись, лежал на кушетке; он сказал служанке войти, и та подала письмо, в котором он прочел следующее:
«Не стану расписывать Вам, дон Алехандро, сколь я удручена; понимаю, Вы негодуете на меня за то, что я не совершила милосердного дела, к которому призывали меня любовь Ваша и долг женщины благородной и отвечающей Вам добрыми, а может, и более нежными чувствами; но рассудите сами, как хрупка паша честь, какого бережного обращения она требует, и Вы поймете, что я не впустила Вас в свой дом лишь потому, что в эту ночь мне, как на грех, довелось принимать у себя подругу и я побоялась сгубить свое доброе имя; о моем огорчении Вы могли бы судить по бессонной ночи, что я провела, и по этому письму – ежели бы доверие Ваше ко мне было равно обиде, угнездившейся в Вашем сердце; благодарю небеса, устроившие все к лучшему-и уберегшие от опасности Вас и меня, – когда бы Вы не избежали гибели, клянусь, пришел бы конец и моей жизни.
Умоляю не давать волю гневу, ежели мои оправдания сумеют смягчить Ваше сердце. Получив ответ, буду считать, что обида прощена; да будет он благоприятным, коль Вам дорога моя жизнь, а Вашу да хранит небо, как я того желаю. Нежно любящая Вас».
Письмо это привело дона Алехандро в ярость, и, хотя он старался не подать виду, служанка, не спускавшая с него глаз, пока он читал, заметила, как менялось его лицо. Оскорбленный юноша попросил ее выйти и подождать ответа в прилегавшем к дому приветливом саду и, взяв принадлежности для письма, набросал сперва черновик, а затем и само письмо, гласившее:
«Ваши оправдания всегда лишь разжигали мою любовь; но на сей раз – хоть я и не считаю их запоздалыми – они оказали обратное действие; я понял, что они лживы в такой же мере, в какой всегда было лживым Ваше чувство; не думал я, не гадал, что меня используют как замену отсутствующего и что у Вас станет духа продолжать игру, зная, сколь мучительны для меня несбыточные желания и боязливые надежды. Не корю Вас за то, что Вы не дали мне приюта в миг смертельной опасности; эту вину я с Вас снимаю, ибо оказывать такую услугу двоим мужчинам зараз – милосердие, право же, чрезмерное; по я виню Вас в том, что, имея столь надежного возлюбленного, Вы хотели увлечь меня и не боялись ставить на карту свое доброе имя ради кратковременного обмана, который я раскрыл без большого труда, и теперь знаю, что некий счастливец имеет доступ в Ваши покои, где ему оказывают самый любезный прием.
Наслаждайтесь же с ним сто тысяч лет, но, сделайте милость, не вспоминайте обо мне, ибо я не гожусь быть среди званых и не удостоился быть избранным».
Вскоре письмо это очутилось в руках доньи Исабели. Служанка нашла ее у подруги, соседки, в том самом доме, через который проходил дон Фернандо; дама, взяв письмо, спросила служанку, в каком настроении она застала дона Алехандро; та ответила, что был он, мол, хмур и встретил ее нелюбезно, даже не попотчевал ничем, как, бывало, делал всякий раз. Тут донья Исабель, встревожившись, сказала:
По словам твоим судя, это письмо не сулит мне добра.
Она вскрыла конверт, прочитала письмо и, ошеломленная, так и застыла на месте с листком в руке, не понимая, где она и что произошло. Подруга спросила, что там, в письме; донья Исабель, не чувствуя в себе сил пересказывать, дала ей самой прочесть; итак, подруга, к величайшему своему огорчению, узнала, что любовь дона Фернандо перестала быть тайной и что ее собственное доброе имя также погибло, ибо теперь стало известно, что любовник проходил через ее дом. Донья Исабель была настолько удручена письмом, что едва могла слово вымолвить и в душе проклинала день и час, когда разрешила дону Алехандро ухаживать за нею; одно утешение у нее, впрочем, оставалось – зная его благородство, она была убеждена, что, несмотря на ревность, он не станет изобличать перед людьми ее делишки; как по нашим временам, такое редко встретишь – теперь бахвалятся тем, чего и не было, а уж кто промолчит о том, что было? Однако злосчастья доньи Исабели этим не кончились – если Фортуна вздумает вертеть свое колесо нам на беду, одного оборота ей мало. Случилось так, что когда служанка, отнеся письмо своей госпожи к дону Алехандро, возвращалась с ответом, ее, выходящую с письмом в руке из его дома, увидел дон Фернандо; кто служит не слишком усердно, тот не слишком осторожен – получи служанка от дона Алехандро такие подарки, как обычно, была б она осмотрительней, но так как она ушла от него недовольная, с пустыми руками, то и не подумала скрывать то, что следовало держать в тайне; увидев ее с письмом, дон Фернандо почуял недоброе и украдкой последовал за ней до того дома, где находилась донья Исабель; тут была допущена еще одна неосторожность – служанка оставила дверь открытой. Дон Фернандо свободно вошел в дом, поднялся, никем не замеченный, в верхние покои и подслушал, как подруга доньи Исабели читала вслух письмо да как обе толковали о нем самом и удрученная горем дама сетовала на судьбу. Все это, да, кстати, возникшее у него еще раньше желание уклониться от своего обязательства – ибо любовь удовлетворенная далеко не так сильна, как любовь ожидающая, – подсказало нашему кабальеро путь избавления, и он решительно вошел в комнату, где находились дамы. При виде его они смутились и испугались, а он, глядя на убитую горем донью Исабель, сказал:
– Прежде я полагал, что обеты, связывающие нас двоих, прочны и что мне отвечают искренней любовью, какой заслуживают мои добрые намерения завершить все честным браком; но теперь, о неблагодарная донья Исабель, я убедился, что ты, забыв о верности, нашла себе другого любовника, а потому считаю себя вправе располагать своим сердцем – глупо служить даме, столь дурно заботящейся о своей чести, и потом всю жизнь подозревать ее и сомневаться, бережет ли она мою честь.
С этими словами он вышел из комнаты, очень довольный своим поступком, – наконец-то избавился от обязательства, которое не одобряла мать.
У доньи Исабели не хватило сил снести этот удар – дыхание пресеклось, она упала без чувств на колени к подруге и долго пролежала в обмороке, а когда очнулась и заговорила, сетуя на свое злосчастье, жалобы ее тронули бы любого. Что делать? Дон Алехандро, узнав о нервом возлюбленном, отказался от нее; дон Фернандо, оскорбленный ее бесстыдным поведением, отверг ее, и теперь она не могла придумать, чем смягчить его сердце, – ведь разгневался он за дело. Так прошел день до вечера, дамы всё рассуждали, как быть, но ничего дельного им не приходило на ум. Наступила ночь, и донья Исабель вернулась к себе домой, где мы ее оставим, дабы поведать о том, что сделал дон Алехандро.
Когда ушла служанка с ответным письмом, дон Алехандро стал думать, как вести себя дальше, – эта дверь была для его любви захлопнута, и честь не позволяла далее помыслить о возвращении. Меж тем ему и прежде нравилась красавица Лаудомия, та самая, из-за кого у доньи Исабели вспыхнула ревность; это была девица знатного рода, с изрядным приданым, и дон Алехандро решил просить ее руки у ее отца и брата; они сразу же дали согласие и были весьма рады, так как этого кабальеро все тут любили. Договорились об условиях, вскоре в Валенсии состоялось оглашение брака, и когда весть эта дошла до слуха доньи Исабели, судите сами, сколь велика была ее скорбь, тем паче что счастливой соперницей стала та, которую она возненавидела с первого их столкновения. Чего только она не говорила, как не кляла горькую свою судьбу! Но все эти беды были ничто сравнительно с той, что ее ожидала: дон Фернандо, которому посчастливилось так легко избавиться от своего обещания этой даме и отступиться от долга перед ней, по настоянию своей матери посватался к богатой и красивой девице; тут также был заключен брачный контракт, и хотя дело старались держать в тайне, слух распространился по Валенсии, так что и эта весть дошла до ушей доньи Исабели.
А она-то была уверена, что дон Фернандо не отречется от своего слова и что любой обет может быть нарушен, только не этот! И вот она оказалась кругом в проигрыше – потеряв самое драгоценное сокровище, ей следовало бы оберегать эту любовь, а у нее хватило бесстыдства выходить в то нее время на свидания с доном Алехандро! И после этого она еще хотела, чтобы дон Фернандо, зная о таких зазорных делах, на ней женился и затем всю жизнь жил в страхе?
В тот день, когда донья Исабель услыхала весть о женитьбе этого кабальеро, она выместила досаду на своем прелестном лице, нанося ему удары, и на золотистых своих кудрях – пряди волос так и летели на пол; очи ее превратились в неиссякаемые источники слез; в промежутках меж горестными стонами и тяжкими вздохами она говорила:
– О, горе тебе, несчастная женщина! Ты наказана неблагодарным за свое постоянство и любовь, за то, что хранила верность человеку бесчестному, обманщику, предателю, который, завладев лучшим, что у тебя было, отрекается от долга, платит изменой и забвением. Да послужит это уроком женщинам неразумным и ветреным, которые, обманутые низкой лестью и притворной любовью, решаются лишиться того, что уже не вернешь. О, как велика моя скорбь! В горести призываю я то, чего все страшатся, – я жажду смерти, но, увы, она не спешит положить конец моим мукам и принести избавление от невзгод.
Ее посетила подруга, через дом которой проходил дон Фернандо, успокаивала, как могла, однако горе доньи Исабели было так велико, причина его так серьезна и спасение так невероятно, что все утешения были напрасны, – хорошо утешать, когда есть надежда, а тут не было никакой, разве что весьма отдаленная надежда на то, что супруга, избранная доном Фернандо, когда-нибудь умрет; можно было бы, правда, заявить, что есть помеха браку, однако связь держалась в полной тайне, не было ни писем, ни свидетелей, кроме одной служанки, так что вряд ли такое заявление имело бы силу помешать намерению дона Фернандо, который примерно наказал донью Исабель за ее провину. Пусть нее учатся уму-разуму те, кто без зазрения совести позволяют ухаживать за собой сразу двоим поклонникам, не думая об ущербе, какой грозит их доброй славе и имени, и о том, что они могут остаться ни с чем, как мы это видели в нашей истории. В конце концов донья Исабель решила постричься в монахини и удалилась в монастырь в Сандии, что сделала три дня спустя после того, как узнала, что неумолимый ее поклонник заключил брачный контракт.
Вся Валенсия дивилась перемене, происшедшей в этой даме, которую знали за охотницу до празднеств, неугомонно веселую в беседах, словом, за особу, приверженную всему мирскому; причиной этого ее шага сочли не то, что в действительности произошло, – ибо все осталось тайной, – а то, что у бога, мол, есть много путей, по которым идут призванные им.
Итак, сеньора эта избрала супруга более достойного и прожила с ним до конца своих дней У дона Фернандо наследников не было, зато жизнь его изобиловала ссорами, долгами и огорченьями – с женою он жил не в ладу. И только дону Алехандро посчастливилось – и жена была хорошая, и дети рождались, и имущество прибавлялось.
На том закончилась новелла – да кстати и дорога, которую карета должна была проехать в тот день. Все похвалили лисенсиата Монсальве за искусный слог, а Ордоньес сказал:
– Ежели вся ваша книга так же хороша, как образец, который мы слышали, уверяю вас, что она будет нарасхват и продажа ее обеспечена. Но мы еще заставим вас почитать и остальные новеллы, чтобы дорога наша прошла веселей.
Монсальве поблагодарил за любезные слова и Ордоньеса, и прочих спутников, обещая, что, когда беседовать будет не о чем, он охотно почитает свои новеллы, пока запас их не кончится и слушателям не наскучит. Все с радостью приняли это предложение, а меж тем карета подъехала к гостинице, каждый выбрал себе комнату, и все разошлись ужинать и спать, чтобы утром встать пораньше.
Проведя в дороге несколько дней, путешественники подъехали к старинному городу Кордове, одному из самых больших в Андалусии, а некогда, во времена владычества мавров, столице их королевства; дело было к вечеру, и случилось так, что когда карета находилась от городских стен на арбалетный выстрел, в этом месте двое кабальеро дрались на дуэли; менее удачливый был сражен двумя ударами шпаги, а противник, покинув его, скрылся; раненый, лежа на земле, в то время как карета проезжала мимо, громко стонал и просил духовника; лисенсиат Монсальве, как особа духовная и исповедник, услыхав его стоны, вышел из кареты вместе с Гараем и сеньорой Руфиной, которой вздумалось – хоть в этом не было никакой надобности – посмотреть на раненого; Монсальве подоспел как раз вовремя, раненый еще смог произнести несколько фраз, достаточных, чтобы дать ему отпущение грехов; затем он умолк и потерял сознание на руках у Гарая. Монсальве, возвращаясь в карету, позвал Руфину, но она не пожелала покинуть своего Гарая одного; тогда их спутники, послав помощника возницы сказать Руфине, где карета остановится, весьма неучтиво велели гнать вперед; Руфина была в сильном огорчении, а Гарай, видя, что раненый еще жив, помогал ему умереть благочестиво, наставляя, дабы он от всего сердца препоручил себя господу; бедняга, однако, был совсем плох и вскоре простился с жизнью.
Руфина и Гарай растерялись, не зная, что делать с телом, и тут как раз явились стражники; еще издали они увидели покойника на руках у Гарая и женщину рядом, а так как им донесли, что в этом месте происходил поединок, то они приняли Гарая за одного из дуэлянтов; не долго думая, двое крючков подцепили его и отвели в город к альгвасилу, тот распорядился немедленно засадить Гарая в тюрьму и наказал смотрителю получше глядеть на этим узником, а Руфину в качестве арестованной велел отвес– ги в свой дом. Оба пытались оправдаться, рассказывая, как было дело, но альгвасил, предполагавший, что причиной поединка была Руфина, не желал слушать их оправданий и твердил одно – пусть докажут, что говорят правду, тогда их отпустят. Руфину он оставил у себя дома, а сам поспешил к коррехидору доложить о происшествии – мол, за городской стеной был убит идальго, и он, альгвасил, приказал тело принести в город, а убийцу посадить и тюрьму, да еще задержал женщину, из-за которой, как он полагает, вышел поединок; коррехидор велел привести женщину к нему в дом, что и было исполнено.
