Текст книги "Дорога воспоминаний"

Автор книги: Франсис Карсак

Соавторы: Джанни Родари,Джон Браннер,Анри Труайя,Стефан Вайнфельд,Джералд Фрэнк Керш,Тур Оге Брингсвярд,Примо Леви,Нильс Нильсен,Лино Альдани,Морис Ренар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Я кое-как едва поспевал за ним. Мы вернулись в замок.

Мы договорились, что сохраним случившееся с нами приключение в тайне. Не было ничего проще. Вечером мои друг занемог. Руки у него были ледяными, лицо окаменело. Его уложили. Я дежурил возле него вместе с его женой.

Утром лихорадка уменьшилась. Доктор прописал покой, сон и молчание. Прежде чем начать лечение, Флери-Мор захотел поговорить со мною наедине.

Он попросил меня вернуться на место миража, чтобы определить положение пещеры: "Ее нужно нейти во что бы то ни стало. Там должны быть бесценные окаменелости". Он горячо поблагодарил меня за поставленные вехи и заклинал беречь их, чтобы ни ветер, ни какой-нибудь прохожий не свалили эти метки.

Я отправился туда с землекопами, захватившими свои орудия.

Крестики оказались нетронутыми. Первый из них указывал на второй, а второй – на пещеру. Зрительно я представлял себе, что между местом, где упал Флери-Мор, и входом в пещеру было метров тридцать. Но протекшие тысячелетия сдвинули край обрыва метров на двадцать, и нам пришлось бы рыть траншею именно такой длины, если бы двумя метрами левее в нужном направлении не протянулся карьер. Я отсчитал по его фронту двадцать метров; землеконы начади рыть и почти тотчас же наткнулись на глину.

Часа в три пополудни я остановил работы. Пещеры пе было. Я думаю, она обрушилась под действием геологических сдвигов. Но в своих поисках мы обнаружили в мергелистой массе конгломераты красной земли, перемешанной с костями.

Я тут же выделил части скелета. На всех костях рук и ног виднелись какие-то наросты; они не были ни механическими повреждениями, ни следами артрита, а попросту природными выступами, к которым прикреплялись сухожилия перепончатых крыльев. (Эти части, надлежащим образом собранные, образуют почти полный составной скелет; любители могут видеть его в музее под названием Pteropithecantropus erectus, которое считается фантастическим. Его называют также антропоптериксом, или, чаще всего, кормонвилльским летучим человеком.)

Как я и предвидел, раскопки не обнаружили ни керамики, даже грубой, ни кремней, даже необработанных; ни слоновой кости, ни палицы; не было и рога нарвала, который мог бы служить копьем. Тем более велико было мое изумление при виде извлеченной из земли затылочной кости черепа с круглым отверстием в ней.

Я размышлял над этим обломком усерднее, чем Гамлет над черепом Йорика. Это загадочное нечто, этот пустой кружок не давал мне покоя. Мне пришло в голову измерить его. Диаметр отверстия точно совпадал с размером пуль моего ружья двенадцатого калибра!

Не успел я опомниться от догадки, вызванной этим совпадением, как один из рабочих принес мне только что выкопанную добычу: хрупкую белую кисть правой руки, плотно впаянную в глыбу глины. Решетчатый кулак сжимал какой-то предмет, который я решил высвободить.

Вот уже миллионы дет, как эта рука была погребена в недрах горы. И все-таки она держала золотой хронометр.

Никогда еще мне не попадалась столь жалкая реликвия. На остатках циферблата сохранились кусочки стекла. Я открыл часы ножом, как устрицу. От стального механизма осталась лишь ржавая пыль с искорками рубинов. Но нетленное золото устояло перед натиском времени. На потускневшем корпусе можно было прочесть: "Самуэль Гольдшмидт, авеню Опера, 129, Париж". А покрывшиеся минеральной коркой стрелки показывали через целую вечность пять минут шестого.

Не могу и сказать, что делалось у меня в голове.

Не прошло и тридцати минут, как с часами и затылочной костью в руках я, нарушив запрет, силой проник в комнату Флери-Мора. Он сидел на постели. Его прием разочаровал меня. Мое сообщение его ничуть не заинтересовало; рассеянно потрогав обе реликвии, он сказал громко и решительно:

– Шантерен!

– Ну?

– Не нужно говорить этого людям.

– Чего, друг мой?

– Что они когда-то были крылатыми…

– Как?!

– Это будет слишком большим ударом для них, знаете ли… Не нужно ничего говорить… Я много размышлял, после того как вы ушли.

– Да, Шантерен, оказывается, наше желание бороздить небеса, наше неумирающее стремление летать – это не надежда, не порыв к лучшему, более прекрасному! Это лишь смутное сожаление… Сожаление об утраченных крыльях… О потерянном рае… Не об этом ли говорит нам и Библия? Что символизирует изгнание Адама и Евы? Ах, поверьте мне: все мифы древности основаны на какой-нибудь доисторической реальности! Каждый герой поочередно изображает в них человечество. Прометей – разве это не завоевание огня? Падение Икара – разве это не потеря крыльев?.. И в злых и в добрых чувствах плоти сама собой передается какая-то первобытная, глухая и цепкая традиция. Когда мы хотим летать, мы, сами того не зная, оплакиваем свои потерянные крылья; а когда мы испытываем тоску по морю, нас волнует нежность изгнанника к запретной родине… Нет-нет, не нужно говорить людям, что они падшие ангелы. Это было бы слишком грустно!

– Как! – вскипел я – возмущению моему не было границ. – Вы посмеете промолчать? Но ведь наше открытие принадлежит не нам; это достояние всего человечества! И я не понимаю, что может быть грустного в том, если оно узнает, что некогда люди летали, но душа у них ползала! Сознайтесь, что от перемены мы только выиграли.

– Не нужно говорить.

– A истина? – вскричал я. – Истина! Разве ей не следует служить наперекор всему и всем? Разве не стоит пожертвовать всем ради нее? Разве не она окрыляет душу и возносит ее выше серафимов в небесах?

– И все-таки говорить не нужно, – упрямо твердил Флери-Мор.

Честь нашего открытия в равной мере принадлежала нам обоим. Ни один из нас не мог распоряжаться своей долей прав на него без согласия другого, Итак, я покорился…

Вот почему прошло столько времени, прежде чем антропоптерикс появился в музее. Он обязан этой милостью изобретению самолета. На следующий же день после решающего испытания Флери-Мор разрешил мне открыть тайну.

Хотя эти летательные аппараты смахивают на крылья, как костыль на ногу, сказал он, но мне кажется, что теперь мы можем говорить, ибо Адаму возвращен рай и Дедал снова поднимается в небо.

Мы сказали. Кто нам поверил? Никто. Почему же?

Потому что скелет в музее – это скелет, и только. Крылья антропоптерикса были похожи не столько на крылья летучей мыши, сколько на перепонки летучих белок; основой у них были только мышцы, которые не сохранились.

И нет никаких доказательств, кроме нашей памяти, что на самом деле был мираж, посетивший нас в туманный день 26 октября и подаривший видение тех времен, когда люди могли летать.

АНРИ ТРУАЙЯ
Подопытные кролики

Едва Альбер Пенселе повис на крюке от люстры, как открылась дверь и в комнату, приветливо здороваясь, вошел черный человечек. Висевший задушенно выругался и в знак негодования задрыгал в воздухе ногами. Ничуть не смутившись таким приемом, черный человечек положил на кровать объемистый сафьяновый портфель, котелок, зонтик и сивые перчатки.

У него было помятое бледное лицо, прямой и грустный взгляд голубятника и бородавка на подбородке. Он не торопясь влез на табурет и перерезал веревку. Тело Альбера Пенселе рухнуло на пол с шумом устраивающейся на отдых коровы. После чего черный человечек поправил манжеты и сказал:

– Меня зовут Фостен Вантр. Вы забыли запереть дверь.

Альбер Пенселе не ответил, потому что считал себя мертвым. Обеспокоенный этим молчанием, черный человечек извлек из портфеля бутылку рома, веер, нюхательную соль, губку и принялся воскрешать несчастного.

Он делал это точными скупыми движениями, сгибался, распрямлялся, проворачивался, и слышно было только сухое потрескивание его суставов, словно в комнате грызли сухари.

Он напевал:

– На море, спокойном море… на-на…

Альбер Пенселе открыл глаза и глубоко вздохнул:

– Что вы здесь делаете?

– Возвращаю вас к жизни, – ответил Фостен Вантр.

– Не ваша забота.

– Вы рассуждаете как дитя. Пропустите лучше стаканчик, хорошая штука.

Альбер Пенселе приподнял голову, втянул глоток и сылюнул на пол:

– Я ко всему потерял вкус. Если бы вы только знали…

– Знаю. Все знаю. Знаю, что вам двадцать пять, что у вас ни положения, ни будущего, ни семьи, ни любовницы и последние девять месяцев вы не вносите плату за комнату.

– Замолчите! – простонал Альбер Пенселе.

– Я слежу за вами уже несколько недель. Я послал вам проспект: "Отчаявшиеся, превратите свое отчаяние в деньги. За всеми сведениями обращаться к г-ну Фостену Вантру, улица Орельен Ломбер, 17". Почему вы не откликнулись?

– Я не думал, что это всерьез.

– Ох!.. Все вы одинаковы! Слушайте, я пришел предложить вам способ заработать деньги и обеспечить себе безбедную старость.

– Так спать хочется, – пробормотал Альбер Пенселе.

Фостен Вантр нетерпеливо пощелкал пальцами:

– Минутку! Сначала выслушайте меня. Вы, конечно, слыхали о профессоре Отто Дюпоне?

– Он – ортопед?

– В некотором роде. Только он исправляет не конечности, а характеры.

– В таком случае нет, не слышал.

– Клиника профессора Отто Дюпона известна во всем мире. Он применяет в ней собственный метод лечения, предназначенный для изменения и моделирования характеров. Например, робкий человек говорит: "Хочу стать властным". Укол. Десять дней покоя. И вот наш приятель возвращается домой с диктаторскими замашками площадного оратора. Психическая ортопедия – дело молодое, щекотливое. Малейшая ошибка может повлечь за собой неизмеримые катастрофы. Поэтому, прежде чем делать уколы клиентам, профессор Дюпон проверяет эффективность своих лекарств на сотрудниках, которых мы называем "испытателями характеров". Их около двадцати. Но поскольку с каждым днем клиентура становится все больше, я получил приказ нанять еще несколько сотрудников. Я сразу же подумал о вас. Условия превосходные. Стол, обслуживание, парк для прогулок, изысканное общество коллег. Жалованье королевское. Через два года вы можете нас покинуть и до конца жизни будете получать пенсию в соответствии со служебным стажем.

Фостен Вантр передохнул и с наслаждением сглотпул слюну.

– Ну-с, молодой человек, – продолжал он. – Вы в раздумьи?!

– Если так выгодно работать на вас, тогда почему вам сложно вербовать подопытных кроликов?

– Испытателей характеров? Но ведь не всякий годходит! Необходимы определенные физические данпые. Сопротивляемость. Кристально чистая нравственность. Гармоничное физическое развитие, психическая уравновешенность, первоклассный ум! Все те качества, которыми вы так щедро наделены. Читайте договор! Подпишитесь внизу, слева. Но поторопитесь. Мне сообщили о верном самоубийстве около площади Бастилии.

Он уже затыкал бутылку с ромом и по-матерински заботливо укладывал свое снаряжение.

Альбер Пенселе посмотрел на крюк в потолке, на гербовую бумагу контракта и пожал плечами:

– Либо это, либо петля!

– Хорошо сказано, – провозгласил Фостен Вантр, протягивая ему руку. Альбер Пенселе положил листок на пол и устало расписался.

– Будьте готовы завтра к девяти утра. За вами пришлют машину. Перед уходом я оплачу ваш счет за комнату.

Когда он вышел, Альбер Пенселе бросился на постель, и его сейчас же охватил тяжелый, полный видений сон. Он бредет по пыльной дороге к оранжевоиу свету, который мерцает вдалеке. Через каждые три шага он теряет часть самого себя. Палец, губу, веко. "Лишь бы продержаться до конца!" – думает он. Внезапно он оборачивается и видит Фостена Вантра, который рысцой семенит за ним с сафьяновым портфелем под мышкой. Через каждые несколько шагов он наклоняется, чтобы подобрать кусок его плоти, и приговаривает: "Ням-ням! Хорошенький палец! Ням-ням! Чудесное веко!" "Остановитесь! Остановитесь!" – кричит Альбер Пенселе. Но тот только головой качает: "По какому праву? Вы же сами подписали, не так ли? Ням-ням! Замечательное ухо!"

Когда Альбер Пенселе проснулся, то заметил, что плакал в подушку.

Клиника профессора Отто Дюпона находилась под Парижем. Большое прямоугольное здание, все из окон в балконов, возвышалось посреди парка, аллеи которого своей замысловатостью не уступали бухгалтерской подписи. В тени высоких деревьев прятались шезлонги для выздоравливающих, они отдыхали здесь, предаваясь размышлениям о последних глубинных толчках своей личности. Флигель испытателей характеров, трехэтажный розового кирпича дом с нарядным подъездом, находился за главным корпусом. Коридоры в нем были устланы линолеумом спокойного синего цвета. На каждой двери имелась табличка: «Раздражительный», "Задумчивый", «Добродушный», "Любитель литературы и искусств", ниже следовала дата последнего укола с указанием: "Не использовать до…"

Справа от двери висела небольшая грифельная дсска с отметками дежурного врача: "Состояние удовлетворительное", или "Необходимы исправления", или "Отрицательный результат". Медсестра показала Альберу Пенселе его комнату. Голые стены, походная кровать, книжный шкаф.

– После испытания мы, разумеется, меняем подборку книг, – сказала она. – Каждому характеру свое чтение. Профессор просит вас быть готовым через час.

Профессор Отто Дюпон принял Альбера Пенселе за массивным письменным столом величиной по меньшей мере с римский саркофаг, ощетинившимся телефонами, диктофонами, сигнальными лампочками на эбонитовых панелях, компьютерами и самопишущими ручками с выдвижными перьями. Стопки книг с ослепительно белыми обрезами каннибальски скалились по обеим его сторонам. И еще была лампа па коварно изогнутой ножке, освещавшая гигиеническим светом лицо хозяина. Цвет лица у него был свежим, взгляд приветливым, усов профессор но носил.

– Вы испытатель 14? – спросил он Альбера Пенселе.

– Таков номер на двери моей комнаты…

– Он останется за вами. Садитесь. Посмотрим ваше дело. Двадцать пять лет. Пороки: не имеется.

Альбер Пенселе счел за лучшее скромно опустить глаза.

– Характер: обычный. Реакция «зед»: обычная. Умственное развитие: обычное. Культурный уровень: обычный. Сексуальные комплексы: обычные. Превосходно! Превосходно! Вы как раз такой человек, как мне нужно.

– Весьма польщен, – выдавил Альбер Пенселе.

– Сегодня я впрысну вам сыворотку неограниченной самоуверенности с оттенком горделивости и едва заметным налетом мистицизма. Это очень сложный раствор, я составил его впервые, по заказу одного политика. После укола вы отдыхаете десять дней. Потом я пробую па вас сыворотку мечтательности. Затем…

– Так значит мой характер будет меняться каждые десять дней?

– Приблизительно.

– Но это чудовищно!

– Вы ошибаетесь. Любой из ваших коллег подтвердит, что эти превращения совершенно безболезненны.

– И так в течение двух лет?

– Даже больше, если вы пожелаете. А вы, безусловно, сами захотите этого. Обновляя свою натуру, вы увеличиваете свои жизненные возможности. Вы проживете тридцать-тридцать пять жизней в год, тогда как другие вам подобные живут лишь одну, да и то, что это за жизнь!.. К тому же вы хотели убить себя, правда! А люди убивают себя, когда не могут вынести своего положения, самих себя…

– Да.

– Вот я вам и предлагаю перестать быть самим собой. Вы должны быть удовлетворены.

Альберу Пенселе было как то не по себе. "А если я сойду с ума? – думал он. – А если опыт окажется неудачным и я умру?" Умирать ему расхотелось. Но профессор уже встал и сдвинул в сторону замаскированную в стене дверь.

Альбер Пенселе последовал за ним в белое, как молочный магазин, помещение. Там пахло аптекой и жженой резиной. На стенах висели полки, уставленные склянками с разноцветными жидкостями. Посреди комнатм на мраморной стойке теснилась целая армия колб, пробирок, перегонных аппаратов и змеевиков. И на всем этом лабораторном стекле разбивался и дробился оконный свет. В стеклянном пузыре яростно булькала какая-то зеленоватая жидкость с сиреневым отливом.

Фостен Вантр в очках электросварщика наблюдал ва ее кипением.

– Все готово? – спросил профессор Дюпон.

Белый, как стенка, помощник отделился от задника и принес в изъеденных кислотой пальцах крохотную пробирку, заткнутую ватным тампоном. Профессор посмотрел ее на свет и прищелкнул языком:

– Думаю, надо бы немного разбавить. Ну, увидим по результату. Регистрационный номер 14, спустите брюки, друг мой. Повернитесь ко мне спиной. Не напрягайтесь.

Альбер Пенселе, носом в стенку, подставил свой голый зад под неизвестную хирургическую операцию. По лицу его крупными каплями стекал пот. Сзади, за спиной, позвякивали неизвестные инструменты. Звон иголки, падающей в металлическую коробку, вздох вытаскиваемой пробки, жалобное всхлипывание крана. Потом приближающиеся шаги. Горячее дыхание в затылок. Запах юфти. Осторожное касание влажного комка ваты. Он закрыл глаза. Сжал челюсти, готовясь к раздирающей боли. Легкий укол в ягодицу заставил его вздрогнуть. Он ожидал продолжения.

– Все! – сказал Отто Дюпон. – Вы свободны.

– А?..

– Вы ожидали, что я вас на кол посажу, что ли? Через десять-пятнадцать минут вы почувствуете эффект. Вы смените индивидуальность, как змея кожу. Вы обретете волю, трезвость рассудка и веру в себя, которых вам так не хватало.

– Благодарю вас, – сказал Альбер Пенселе.

Он осторожно выпрямился, привел в порядок одежду и в сопровождении Фостена Вантра покинул комнату.

По парку Альбер Пенселе шел очень медленно, наблюдая за рождением в себе новой личности. Подобно беременной женщине, он старательно избегал резких движений, боясь оступиться или упасть, чтобы как-нибудь ненароком не уничтожить новое существо, которое росло в нем. Чувствует ли он что-нибудь? Нет, пока ничего. А сейчас? По-прежнему ничого. Может быть, только легкое головокружение, слабую тошноту, страх, радостное ожидание рождения. Кем станет он завтра? Через час? Ощутит ли переход? Пожалеет ли о своем прошлом? О самом себе?

Чем больше он размышлял, тем грустнее ему становилось. Ему казалось, что он присутствует на проводах: уезжает его лучший друг, уезжает навсегда; друг со множеством недостатков, ничтожный и безвольный, не очень добрый, не совсем искренний, но все равно – славный парень. Он думал о старой одежде, поношенной, привычной, с которой так трудно расстаться, он думал о тихом очаровании грязных пригородов, которое не покидает вас до конца жизни. Он растроганно думал о своей судьбе. Он оплакивал собственную гибель. Лучше было умереть, чем становиться кем-то другим. И для чего все это, господи? Жалкие деньги, отдых на свежем воздухе? И это плата за измену? А если он не захочет меняться? Если он предпочтет остаться самим собой?

Легкое жжение в ягодице вернуло его к действительности. Он повернул к Фостену Вантру искаженное гневом и решимостью лицо:

– Вы, вакцинный повар, меня накололи! – закричал он. – Но я вас предупреждаю, что завтра же оставлю эту лавочку! Я донесу полиции о вашей торговле экспериментальным мясом! Я засажу вас обоих, вас и вашего милейшего Отто, пока вы меня не изрешетили! И нечего скалиться, а то дух выпущу!

– Боже! – воскликнул Фостен Вантр. – Доза оказалась слишком велика.

Он поднес к губам маленький серебряный свисток,

– Чего это вы? – спросил Альбер Пенселе.

– Ничего-ничего, дорогой друг. Продолжим нашу прогулку. Видите тех двух молодых особ? Это тоже испытательницы характеров. Регистрационные номера 1-бис и 5-бис, если не ошибаюсь. Женщины носят у нас частицу "бис".

– Та, что справа, мне нравится, – заявил Альбер Пенселе. – Не возьмете ли на себя труд…

Но ему не удалось закончить. Двое молодчиков, прибежавшие на свисток Фостена Вантра, схватили его.

– К профессору, – распорядился Фостен Вантр. – Передадите, что необходимо срочное исправление.

Альбер Пенселе отбивался, как одержимый, кричал, плевался, кусался. Профессор Отто Дюпон приказал привязать его к стулу и сделал ему новый укол, в двух сантиметрах от прежнего.

– Извините, – сказал профессор. – Не всегда сразу удается нащупать заказанный характер. Издержки производства. Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – ответил Альбер Пенселе. – Но я не хочу, чтобы ко мне прикасались. Я вернусь в комнату самостоятельно.

В полураскрытой двери показался Фостен Вантр.

– Ну вот, – сказал он. – Вот мы и успокоились.

Пенселе пожал плечами. Он чувствовал себя спокойным, сильным, уверенным. Он ощутил зуд от желания приказывать, приказывать неважно что, безразлично кому.

– Я хочу цветов в свою комнату, – произнес он. Собственный голос доставил ему удовольствие. Он был звучным, мужественным.

– Думаю, на этот раз мы попали в точку, – сказал профессор Дюпон Фостену Вантру. Один из самых моих удачных опытов.

Альбер Пенселе испытывал некоторую гордость от того, что вызвал восхищение обоих специалистов.

– Уберите веревки, – сказал он.

Когда его освободили, он поднялся и подал профессору руку.

– До свидания, номер 14, – отозвался тот. – Увидимся через десять дней.

Внезапная тоска пронзила сердце Пенселе.

– Как это через десять днеп?

– Ну, конечно, чтобы сделать из вас мечтателя.

– Но я не желаю! Вот еще! Мне и так прекрасно! – Он стукнул кулаком по столу. Отто Дюпон ничего не ответил. И регистрационный номер 14 торжественно удалился, размахивая руками и печатая шаг по плиткам.

На следующий день номер 14 проснулся поздно, надел коричневый халат и больничную шапочку и спустился в сад. От парка, по которому прогуливались клиенты, сад для испытателей отделяла легкая ограда. Альбер Пенселе устроился под дубом с книгой на коленях. Воздух был теплым. В зеленой листве дрожали солнечные пятна. Он скоро задремал, книга выскользнула из рук.

Звонкий смех разбудил его. Он открыл глаза. В нескольких шагах сидели и оживленно разговаривали две вчерашние дамы.

Альбер Пенселе приветствовал их снятием шапочки. Они кивнули ему. Неожиданно более молодая заговорила:

– Вы – новый испытатель?

– Да, мадам.

– Мадемуазель.

– Простите…

– А что в вас сегодня?

– Что во мне?

– Ну, какой у вас характер?

– Властный, с оттенком горделивости и едва заметным мистицизмом.

– Какая прелесть! А у меня нежность с оттенком невинности и зернышком поэтичности.

– Тоже недурно. На сколько дней?

– Еще пять.

– А у меня полных девять.

– Вам везет.

– Почему вы так говорите?

– Ах, меняться неприятно.

– Откажитесь!

– Слышите, мамочка, какая решительность! Это замечательно!

– Мадам – ваша матушка?

Она засмеялась:

– Нет, мы зовем ее мамочкой, потому что она вдесь дольше всех. Она дает нам советы, наставляет…

Альбер Пенселе придвинулся ближе к дамам, и разговор продолжался так весело и непринужденно, что они даже забыли об обеде. Номер 14 рассказал о своих несчастьях и узнал, что молодую женщину зовут Иоландой Венсан, что родители ее умерли и что Фостен Вантр спас ее, когда она собиралась броситься в Сену. У нее был приятный овал лица, бледные щеки и большие сине-зеленые глаза, взгляд которых, казалось, освежал.

– Я хотела утопиться. Мне было страшно. И вдруг меня схватили за руку.

– Какое счастье!

– Вы очень любезны.

– Нет, я просто эгоистичен.

Мимо них прошли двое испытателей в таких же темных халатах, как и у Альбера Пенселе.

– Номер 7 сегодня "замкнутый", – сказала Иоланда. – А 12 сегодня последний день "раздражительный, но в глубине души добрый".

– Да, жизнь здесь невеселая, – отметил Альбер Пенселе.

– Не думайте так, – возразила «мамочка». – У нас небольшой, но очень дружный кружок… И если вы останетесь надолго…

– Я останусь надолго, – объявил Альбер Пенселе.

И посмотрел на Иоланду с видом монгольского завоевателя, отчего та потупилась.

В течение дня Отто Дюпон вызвал все четные номера для демонстрации моделей. В большом зале с нарядными диванчиками устроили сцену, рампу, поставили микрофон. В полумраке зала сидели клиенты, Фостен Вантр со сцены зачитывал характеристики, потом зрители задавали представленному номеру вопросы. Политик, который заказал темперамент Альбера Пенселе, оказался невысоким розовым толстячком с рыжеватым пухом и хитрыми слоновьими глазками. Он был восхищен результатом.

– Вы уверены, что на меня это окажет такое же действие? – спросил он профессора.

– Абсолютно уверен. Мы только должны будем принять во внимание вашу комплекцию, результат будет аналогичным.

– Отлично! Отлично! А скажите-ка мне, номер 14, вы никогда не сомневаетесь в правильности собственного мнения?

– Никогда! – отвечал Альбер Пенселе.

– А если партийная дисциплина не позволяет до конца выразить ваши взгляды?

– Я все равно их выскажу!..

– Ой-ой-ой! Но это опасно!

– Я сменю партийную принадлежность… или создам себе новую партию.

– Хорошо. А если вы узнаете, что ваша дама вам не верна?.. Речь идет всего лишь о предположении, вы понимаете?

– Я выставлю ее вон.

– Ну что же. Видите ли, последнее надо немного ослабить, – вздохнул толстячок, поворачиваясь к Отто Дюпону.

– Как пожелаете. Но имейте в виду, что вы в любой момент сможете обратиться к нам за дополнительными поправками.

Альбер Пенселе сошел со сцены под одобрительный гул. Какая-то дама даже крикнула ему из глубины зала:

– Браво!

За кулисами его, не без колкости, поздравили.

– Вы понравились.

– Вы напрасно так стараетесь.

– Еще бы, характер очень выигрышный. Интересно, как бы вы справились с другим.

Альберу Пенселе стало противно от всей этой профессиональной зависти, от жалкого кривлянья и он ушел в сад. Иоланда Венсен ждала его на прежнем месте. На этот раз она была одна.

– Вот и вы! Как хорошо! – обрадовался он. – Мне необходимо отвлечься от этой глупой комедии. Люди мелочны и недоброжелательны,

– Значит, у вас все прошло успешно?

– Да, я так полагаю.

Она сложила ладони, и взгляд ее осветился подкупающей преданностью:

– Я горжусь вами. Расскажите о ваших впечатлениях.

Он сел рядом с ней и во время всего разговора но сводил с нее глаз. Она была трогательно хороша и так хрупка, что. невольно хотелось защитить ее, к тому же Альбер Пенселе испытывал непреодолимое желание кому-нибудь покровительствовать. Рядом с этой безаащитной девушкой он чувствовал себя сильнее, мужественнее, ощущал приятную ответственность. Хозяином положения был он. Он положил руку на колено Иоланды. Она вздрогнула и низко опустила голову.

Следующие дни Альбер Пенселе с увлечением боролся с мыслями о любви. И вовсе не потому, что влюбленным быть неприятно. Просто он полагал разумным не принимать всерьез свои чувства, чтобы трезвее оценивать их. Очень скоро он понял, что при одном виде Иоланды самые тяжкие его сомнения рассеиваются. Он думал о ней, мечтал о ней, рисовал в своем воображении сцены страсти, утомлявшие его больше, чем настоящие ласки.

Воскресным вечером, за несколько минут до отбоя, он поцеловал ее. Она не сопротивлялась, только тихонько, как зверек, застонала. В сумерках он едва различал ее лицо. Он нашел ее полураскрытые губы по легкому запаху ананаса. Он был опьянен счастьем.

На следующий день он встретился с Иоландой только в пять часов вечера. Она четко и решительно шагала по аллейке, которую они избрали для свиданий. Он подошел к ней и взял ее руки в свои. Но она резко высвободилась и расхохоталась.

– Что с вами? – спросил он.

– Что? А ничего.

Он посмотрел на нее внимательно. Что-то в пей изменилось. Взгляд стал колючим. Иоланда высоко держала голову и смеялась во весь рот, откровенно и даже дерзко. Это поразило его.

– Почему я не видел вас утром?

– Я была на уколе.

Ужас объял душу Альбера Пепселе.

– И кто же вы теперь?..

– "Женщина рассудительная, властная, деловая, любящая хорошо поесть". Профессор вполне удовлетворен.

Казалось, она радуется новой личине, как радовалась бы новому наряду.

Альбер Пенселе рухнул на скамью в полном отчаянии.

– Не может быть! – простонал он. – Очаровательное создание, сама нежность, чувствительность, мечтательность, сама поэзия.

– Вы можете проститься с ним.

– Значит, я должен проститься со своей любовью!

– Ну, это другое дело! Начнем с того, что вы – мой тип мужчины. Я только попрошу вас начать отпускать усы и покороче стричь ногти.

– Иоланда! Иоланда! Возможно ли это?

– Здесь, в этом доме, все возможно, дорогой мой. Нет ли у вас сигары? Жаль. Я их обожаю. Сядьте ближе. И не устраивайте трагедий. Дайте-ка я вас поцелую.

Она наклонилась к нему и раздавила на его губах умелый поцелуй многоопытной женщины.

– Уф! Вкусно! – заключила она.

Глухой гнев поднимался в Альбере Пенселе. В этом катастрофическом превращении он обвинял Иоланду, как будто оно зависело от нее самой. Он презирал ее за ее радость.

– Вы… мужлан! – прошипел он сквозь зубы. – Но не забывайте: распоряжаюсь я. Я вас согну, я вас уничтожу.

Она засмеялась дурацким смехом.

– Замолчите, – крикнул он.

Рука его поднялась для пощечины. Но он не успел, оплеуха обожгла ему щеку.

– Потише, дорогой, – сказала она.

И пошла прочь, громко и фальшиво высвистывая какой-то ковбойский мотивчик.

После этого происшествия Альбер Пенселе прожил несколько тяжких часов. Он оплакивал свою загубленную любовь, испытывал непавмсть к профессору, клялся завтра же покинуть лечебницу. Но какое-то непонятное малодушие удержало его. Больше того, он искал встреч с Иоландой, бродил около женского корпуса, когда она с сигарой в зубах прогуливалась вдоль решетки. Когда он видел ее, ток бежал по его первам. Он вынужден был признать, что любит ее и сквозь новое обличье. За темпераментом амазонки, который приводил его в отчаяние, за удручавшим его холодным замкнутым лицом притаилось нежное существо, чары которого не рассеялись. Уколы профессора Дюпона изменяли поверхность, но глубинные силы, скрытые уголки души, горячие источники жизни и любви оставались нетронутыми. Альбер Пенселе нашел в себе мужество помириться с Иоландой, терпел ее прихоти, стоически выслушивал несносную болтовню. Он смотрел в глубь нее. Он попытался объяснить ей это. Она ничего не поняла и обозвала его умником.

Впрочем, несколько дней спустя регистрационный номер 14 также изменил свое лицо. Сыворотка «мечтательности» в недостаточной концентрации обернулась «анемичностью». Тем временем заказ был аннулирован, и Отто Дюпон не спешил исправлять допущенную ошибку в характере своего испытателя. Иоланда Венсан с неудовольствием встретила это превращение:

– Для меня любовь – это сражение, – говорила она. – А как можно сражаться с подобной амебой?

– Вы правы, я сам себе противен, – хныкал Альбер Пенселе. – Я – жалкий ничтожный человек! Я вас не достоин. О, если бы у меня хватило мужества покончить с собой!..

Охваченная жалостью, она пыталась вдохнуть в него хоть немного мужества, уверенности. Но не смогла завершить воспитания, так как очень скоро была обращена в "хорошую хозяйку со склонностью к ханжеству и математическими способностями". С этого дня Альбер Пенселе перестал ее занимать. Он волочился за ней, нашептывал признания, подсовывал под дверь записки. Однажды даже попросил Фостена Вантра заступиться за него. Но на следующий день сам стал "прожигателем жизни, баловнем женщин, увлеченным карточной игрой". Обескураженная и очарованная, Иоланда Венсан пыталась сблизиться с ним. Он обращался с ней высокомерно, бравировал наглостью записного донжуана и предпочитал гоняться за медицинскими сестрами. Он не пропускал ни одной из женщин. Останавливал их, брал за подбородок, говорил бархатным голосом: