Текст книги "Дорога воспоминаний"

Автор книги: Франсис Карсак

Соавторы: Джанни Родари,Джон Браннер,Анри Труайя,Стефан Вайнфельд,Джералд Фрэнк Керш,Тур Оге Брингсвярд,Примо Леви,Нильс Нильсен,Лино Альдани,Морис Ренар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– Вот-вот… Воображаемый мост, перекинутый к Евроафриканскому континенту, все вновь и вновь всплывающие фантазии насчет разных атлантид…

– В конце концов Эдуард Селер решил схватить быка за рога. С присущей ему типично немецкой методикой, которую отличают научная строгость и жесткость, он вознес свою теорию на столь неприступную высоту, что все решили, будто она непогрешима.

– Короче говоря, он стал для Америки своим Шлиманом.

– Что ты говоришь, Марк! Это чистейший вздор. Но я тебя понимаю. Мы теперь воспринимаем Шлимана не без доли иронии. Но какое, в сущности, имеет значение, что первую попавшуюся ему на глаза гробницу в Микенах он принял за погребение Агамемнона и что его Троя вовсе не Троя Гомера?

– Ты прав. Он потряс весь мир. Такого рода ошибка дилетанта больше содействует прогрессу археологии, чем книжная ученость и университетская схоластика всех его предшественников, – с воодушевлением подхватил я.

– Да, тут что-то есть. Америка не обрела своего Шлимана. Селер был, конечно, человеком недюжинным, но лишенным дара воображения, а именно это и отличает гения от посредственности., Он был одержим фактами и только фактами, но из-за леса не видел деревьев. Ну так вот, я в своих тезисах исходил из того, что археология, занимающаяся доколумбовой Америкой, полностью обанкротилась. Она оказалась не в состоянии даже проложить мост к собственной истории. Разве были предприняты сколько-нибудь серьезные исследования по поводу происхождения бога Кетцалькоатля, которого древние изображали как белого человека, приплывшего с запада па таинственном корабле? И потом еще эта бредовая путаница с хронологией. Культуру Юкатана и Тиауанако отнесли к одному Периоду – от тысячного года до позорного похода Кортеса.

– Да это просто чепуха.

– Вот именно. Мой голос был гласом вопиющего в пустыне. И в отличие от ученого из "Затерянного мира" Конан Дойля, который в подкрепление фактам продемонстрировал авторитетным специалистам выращенного из яйца живого птеродактиля, я не располагал своим «птеродактилем». Так что два года я топтался на месте, пока в 1949 году у меня не появилась надежда.

– Господи, уж не в виде ли метода радиоуглеродного датирования?

– Его самого. Как-то раз утром, раскрыв свежий номер журнала, я увидел статью Либби о его методе и тут же вылетел в Чикаго. Столь молниеносная реакции расположила ученого, и он пообещал мне всякий присланный ему образец органики сопоставлять по времени с другими находками. Для меня настал решающий момент… Конечно, наша экспедиция представляла собой довольно жалкое зрелище. Помимо меня в ней приняли участие моя ассистентка Мэри Кроуфорд, геолог Спрингфилд, врач Джонсон, давно сменивший стетоскоп на лопату археолога, и еще два студента Херберт Коле и Доналд Паркинсон.

Нам повезло. Военных переворотов в это время в Гватемале не было, и правительство предоставило в наше распоряжение четыре джипа, что значительно облегчило нашу поездку в отдаленную местность, лишенную приличных дорог. Из соображений безопасности мы умолчали о наших ультракоротковолновых передатчиках, с помощью которых рассчитывали поддерживать связь с чикагской лабораторией, чтобы по мере надобности вызывать вертолеты для перевозки проб для радиоуглеродного анализа. Кстати, те же вертолеты должны блыи привозить нам свежие овощи.

– Да это звучит как приключенческий роман!

– Сознаюсь, некоторое соблюдение секретности нам было необходимо. Дело в том, что мы обещали гватемальскому министру просвещениц все наши находки передать в распоряжение его правительства. По совести говоря, история с вертолетами не вписывалась в это соглашение… Но не будем отвлекаться. Тикал уже не был для археологов белым пятном.

Но все же все прежние раскопки не доказали существования того огромного доисторического государства, которое, как я предполагал, некогда занимало территорию вдоль границы пампасов и девственных лесов. Как бы то ни было, но мы нашли райский уголок и с энтузиазмом первооткрывателей разбили здесь свой лагерь. Ближайшая к нам деревня находилась в нескольких часах ходьбы, что, впрочем, никак не служило препятствием для любознательных туземцев. Они были не из трусливого десятка, видимо, уже не раз имели дело с разного рода экспедициями, выносили на продажу по смехотворно низким ценам свои красивые ручные поделки, а в случае необходимости становились нашими надежными и усердными помощниками.

Во время отдыха, сидя перед палатками, мы любовались восхитительной панорамой – уходящая вдаль горная цепь с ее переходами от яркой зелени до прозрачной голубизны напоминала горные ландшафты Иоахима Патинира^{1}. Позади нас простирался девственный лес. Почти недоступный для человека, он предоставлял убежище только зверью, которое практически никогда не появлялось на плоскогорье.

Наша группа состояла из любителей поговорить, так что мы отнюдь не страдали от гнетущей тишины. Доналд Паркинсон проделывал чудеса с нашей коротковолновой аппаратурой. Он соорудил антенну, походившую на мощный астрономический детектор, так что мы по вечерам могли слушать передачи Эн-би-си, размышляя над тем, какие эмоции испытывают наши помощники-индейцы при звуках бетховенской музыки. Мы рыли землю как одержимые, позволяя себе прерываться лишь в полуденные часы, когда зной был особенно невыносим. Наше первое существенное открытие было детской игрушкой по сравнению с тем, что нас ожидало впереди. Неподалеку от расположенной среди скал площадки, которая должна была служить местом для посадки вертолета, возвышался холм метров сорока высотой. Этот холм не давал покоя Спрингфилду. "С геологической точки зрения, – утверждал он, – это совершеннейший нонсенс". Коле и Паркинсон немедля вырыли несколько глубоких ям, взяли пробы грунта, и уже к вечеру мы знали, что нанесенный ветром мелкий песок да густая тропическая растительность, маскировавшая уступы холма, не позволили нам сразу распознать ступенчатую пирамиду. Мэри Кроуфорд без особых усилий обмерила это сооружение и набросала его эскиз. Доктор Джонсон, взобравшись на его вершину, сделал оттуда несколько снимков ближайших окрестностей. До поздней ночи сидели мы, возбужденно ожидая результатов. И были вознаграждены: то, чего нельзя было заметить невооруженным глазом, обнаружила эмульсия – на снимках были отчетливо видны следы каких-то вытянутых в длину сооружений, покрытых не слишком толстым слоем земли. Это не могло не вселить в наши сердца надежду и отвагу. На следующий день мы с удвоенной энергией принялись за работу.

Сделанные Джонсоном снимки, конечно, еще не давали объяснения продолговатым выпуклым линиям. Но я не сомневался, что руины, открытые нашими предшественниками, составляют едва ли не ничтожную часть существовавшего некогда громадного поселения. Я приказал прокопать по диагонали не слишком широкую траншею в юго-восточном направлении и попросил наших друзей-индейцев прислать на помощь еще человек пятнадцать.

Снимки, сделанные доктором, не ввели нас в заблуждение. К тому же они прямо-таки воспламенили наших добровольных помощников. Не прошло и двух дней, как я узнал, что служит источником их воодушевления. Оказалось, среди пришедших индейцев находился деревенский учитель Бернал дель Энсико, который даже закрыл на время школу, чтобы присоединиться к нам. Искусно играя на чувствах односельчан, он внушал им, что они прямые потомки великого народа майя, а мы, ученые из цивилизованной страны, прибыли специально за тем, чтобы весь мир мог узнать о блеске и пышности жизни их предков. Так благодаря его красноречию раскопки продвигались такими темпами, о которых никто из нас и не помышлял.

Счастливая звезда не подвела меня, когда я указал, в каком направлении следует вести раскопки. Мы начали с места, оказавшегося границей древнего поселения.

На небольшой глубине мы натолкнулись на толстые стены крепости. Поблизости от них почти под прямым углом открылись мощные руины домов и храмов, проступили широкие, прекрасно вымощенные плитами дороги, которые, вероятно, вели к пирамидам. Зачем? Это мне пока еще было неясно. На берегу, где земля круто обрывалась к воде, мы обнаружили то, что, на наш взгляд, увенчало эти увлекательные поиски – роскошный дворец. К нашей невыразимой радости время пощадило его купол.

Перед моей палаткой быстро росла груда предметов древней культуры. Мэри Кроуфорд помогала мне приводить в порядок найденные нами дивные керамические изделия, которые мы отнесли к особо ценным находкам. Однажды вечером мы сидели возле палатки Мэри, слушая приправленного хрипами радиопомех Моцарта. При свете керосиновой лампы Мэри трудилась над цилиндрическим кувшином для жертвоприношений, украшенным изображением бога, скорее всего Кецалькоатла, стараясь восстановить первозданный блеск сосуда.

– Нет, Джимми, – грустно сказала она, – не могу я примириться с тем, что эти бесценные сокровища попадут в руки этих подонков из военной хунты, которые их непременно прикарманят.

– Давши слово, держись, – сказал я без особого энтузиазма и стал выбивать из трубки золу. – А впрочем… Завтра прилетит вертолет…

– Чем больше я об этом думаю, тем яснее мне становится их дальнейшая судьба, – процедила она сквозь зубы. – Получив наши сокровища, министр не преминет перепутать служебный адрес с домашним. Потом мой бесценный папочка позвонит ему как-нибудь вечерком домой и спросит, ца какую сумму выписывать, чек. Тут уж господин министр сам решит, продавать ли раритеты от своего имени или от имени вверенного ему министерства.

(Мэри не ошиблась, и только благодаря ее усилиям любитель виски и бейсбола, умеющий из одного цента делать десять, передал все наши находки в дар музею Миннеаполиса в знак нежной любви достопочтенного мистера Сэмюэля Эфраима Кроуфорда, всесильного президента компании "Кроуфорд электроник саиндайс", к своему родному городу.)

Когда прилетел вертолет, через две минуты после приземления я уже мог сообщить своим товарищам, что, согласно данным радиоуглеродных исследований, город Тикал достиг своего наивысшего расцвета где-то в те времена, когда царь Ирод издал приказ об истреблении младенцев^{2}. Когда я прикинул, сколько веков атому могло предшествовать, у меня круги поплыли перед глазами.

Все последующие дни мы вели себя словно безумные. По ночам нервное возбуждение не давало мне уснуть, к тому же снаружи доносились голоса Берта и Дона, которые до первых петухов болтали у догорающего костра в компании с нашим добрейшим умницей Берналом дель Энсико. Они, видно, искали веские аргументы, чтобы не выглядеть в моих глазах недоучками, и, когда, наконец, пришли ко мне со своим планом, им и в голову не могло прийти, что я уже давно думаю над тем же.

– Послушайте, Джимми, – начал Коле, – значит, результаты радкоуглероддого анализа полностью подтвердили перспективность дальнейших раскопок?

Я равнодушно пожал плечами, лишь легкой ухмылкой дав им понять о своей солидарности с ними в этом вопросе.

– Что правда, то правда, – согласился я, как мог равнодушнее.

– Вот об этом-то мы и хотелл с вами поговорить, – подхватил Паркинсон. – Эта идея пришла нам в голову довольно неожиданно, но Мэри тоже находит, что…

– Да вы дипломат, Дон. Привлечь для подкрепления даму – прекрасный стратегический ход, – засмеялся я. – А теперь выкладывайте, что у вас на уме.

Разговор наш свелся к следующему. До сего времени считалось ересью сравнивать доколумбовы пирамиды с египетскими, проводить между ними какие-либо аналогии. Если кто-нибудь осмеливался заявить, что сходство между ними покоится не на чистой случайностн, апологеты Селера тут же пригвождали его к позорному столбу. Но было бы верхом научной безнравственности предать все, что мы узнали, забвению. Ведь радиоуглеродный метод подвел конечную черту под целой эпохой школярских разглагольствований. Разве легенда о белом боге Кецалькоатле, приплывшем на своем диковинном корабле с востока, менее достойна уважения, чем фантастическая подоплека других верований? И разве не настало время отнестись всерьез к древнеегипетскому сказанию о таинственной стране My, лежавшей на другом конце земли?…

– Кто знал, что американские пирамиды имеют столь древнее происхождение? Пока это не подтвердили радиоуглеродные анализы, с уверенностью трудно было что-либо утверждать, – заметил Паркинсон.

– К тому же, – вмешался Коле, – здесь в окрестностях много холмов, на вершинах которых могли быть устроены святилища.

Вряд ли тогда нашелся бы хоть один ученый, который не счел бы эти рассуждения чистейшим бредом. И я старался вдолбить в головы двух упрямцев, что мы пришли сюда как научная экспедиция, а не как авантюристы из романов Райдера Хаггарда. Однако должен признаться, что я с детства увлекался Хаггардом и именно ему обязан интересом к археологии, зачастую я даже ловил себя на том, что всерьез принимаю его фантасмагории.

На следующий день я все же остановил работы на опытном участке, решив бросить силы на пирамиду Коле и Паркинсона, как мы с этого времени стали фамильярно называть облюбованный ими холм.

3. Открытие

И трех дней не прошло, как меня охватило такое нервное волнение, что я не находил себе места. Когда в полдень я уходил в свою палатку, чтобы прилечь и попытаться хоть немного соснуть, сон бежал от меня. Моя романтическая натура, увы, побудила меня прислушаться к доводам студентов, пойти на поводу их безумной идеи. Отдавшись на миг мальчишескому удальству, я позволил себе заразиться верой этих парнишек. Что теперь делать? Я решил, что завтра приостановлю раскопки у подножия ступенчатой пирамиды, которые, по счастью, еще могли войти в общий объем земляных работ.

Успокоив таким образом свою совесть, я наконец задремал. Внезапно меня разбудил хриплый голос Энсико, донесшийся как бы издалека.

– Доктор! – задыхался он от волнения. – Вы должны немедленно пойти со мной…

Я сразу же сообразил, что в дело замешаны наши диоскуры Коле и Паркинсон. Злой как черт шел я вслед за учителем, обжигаемый безжалостным солнцем. До пирамиды еще оставалось, с полкилометра, но оба студента уже рьяно махали мне издали своими сомбреро, обычным головным убором местных жителей. Я не задал Энсико ни одного вопроса, но он заговорил сам.

– Я думаю, доктор, что это очень важно. В самом подножии скрывается какой-то выступ, украшенный скульптурными фигурами. Мистер Коле уверен, что это своего рода портал.

– Чепуха, – оборвал я его. – На сто миллионов ни одного шанса, что в этой чертовой пирамиде скрывается что-нибудь, кроме песка и камней.

Я так и кипел от злости, пока мы шли под раскаленным небом. Но вся злость сразу же улетучилась, как только я увидел выражение растерянности и настороженности в глазах моих помощников. Не успели они произнести и слова, как я уже решил плюнуть на все предубеждения моих высокомерных ученых коллег. Между тем Коле и Паркинсон молча смотрели на меня. На мой вопрос они ответили легким кивком. Мне стало ясно, что отныне я становлюсь действующим лицом какого-то приключенческого романа викторианской эпохи. Все остальное меня перестало волновать.

Примерно треть восточного основания была очищена. Мое внимание привлекла монументальная лестница, которая когда-то вела наверх в разрушенное святилище. Спрыгнув в глубокую выемку, я не мог сдержать громкого возгласа удивления. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что каменная резьба содержит не только декоративные элементы, но и надписи. Выпуклый карниз обрамлял четырехугольную нишу, достаточно глубокую, чтобы в ней поместились два здоровенных стража, задняя стена была покрыта надписями на языке майя.

– Вот это да, – заорал я, возвращаясь к солдатскому жаргону, и так здорово хлопнул ребят по плечу, что они даже съежились. – Великолепная работа. Поздравляю вас… Пусть Бернал позовет Мэри сделать замеры, а доктор Джонсон сфотографирует все это и снимет на кинопленку. Как только жара спадет, примемся за дело…

Лишь наступление темноты заставило нас прекратить работаг. Мы успели окончательно раскрыть тайну Портала. Позднее, сидя при свете луны возле моей палатки, мы не могли наговориться. Придя немного в себя, я пытался холодно взвесить возникавшие гипотезы.

– Обнаруженные нами у подножия пирамиды руины вовсе не означают, что мы имеем дело с надгробным памятником, – старался я сохранить деловой тон.

Спрингфилд тут же понял мое намерение и из чисто геологических соображений стал уговаривать меня не возлагать на наше открытие неоправданно больших надежд.

– Прежде всего необходимо провести глубокий шурф, – заключил он.

– Ничего вы этим не докажете, – возразил Коле. Ведь чем важнее была тайна, тем тщательнее маскировался вход в святилище.

– Не сердитесь на меня, ребята, – вмешалась Мэри. – Тут много всякой чертовщины. Но самое главное то, что в любом случае мы имеем дело с твердым намерением всеми силами препятствовать проникновению профанов в этот тайник.

Сам я не хотел подливать масла в огонь. Но и мое молчание не смогло надолго удержать Коле, Паркинсона и даже обычно молчаливого Джонсона. Полусерьезно-полушутя рассуждали они о потомках Ноя, об их затерянных городах, о посреднической роли таких материков, ак Американский, и тут же приводили заимствованные из научной фантастики гипотезы о заселении в доисторические времена Южной Америки космическими посленцами с Венеры, которые ее колонизовали и дали начало цивилизации. Все это не опрокидывало того несомненного факта, что мы находились перед археологической загадкой, решение которой должно было привести нас к раскрытию тайны древнеамериканской пирамиды.

С рассветом мы вновь принялись за работу. Несколько часов возились с верхними плитами, но так и не смогли сдвинуть их с места. Наконец, Коле пришло на ум подсунуть под карниз лапчатый лом, и, к нашему великому изумлению, этот весивший тонны ключевой камень стал медленно опускаться в землю, где для него многие века назад древние архитекторы предусмотрели специальное углубление. Темное пространство распахнуло перед нами свою зияющую пропасть, обдав нас неземвым холодом. По щиколотку в затхлой жиже шаг за шагом пробирались мы по круто спускавшемуся вниз неширокому проходу, который местами был таким узким, что приходилось протискиваться боком. До нас уже не доносились голоса оставшихся наверху товарищей, как проход вдруг расширился. При свете карманного фонаря я разглядел лестницу, которая вела в устрашающую глубину. Хотя ее ступени были покрыты плесенью, спуск не требовал особых мер предосторожности. Я насчитал двести ступеней, преодолев которые мы очутились в небольшом кубической формы помещении, напоминавшем заброшенный водоем средневекового замка. Стекавшие со стен капли влаги поглощались расщелинами в полу. Отчаяние еще не успело овладеть нами, как мы убедились, что задняя стена, которую мы было приняли за скалу, на самом деле представляет собой огромный монолит. Не говоря ни слова, Спрингфилд стал разбивать киркой кладку из мелких камней, обрамлявших блок по сторонам. Когда камни осыпались, монолит, очевидно вращаясь вокруг невидимой оси, к нашей великой радости, стал медленно поворачиваться. Подняв кверху фонари, мы осветили представившуюся вашим взорам пещеру.

Сердце мое громко стучало. Неразговорчивый Спрингфилд лишь удивленно присвистнул сквозь зубы, а доктор Джонсон, закряхтев, как обычно, стал подыскивать наиболее подходящее к случаю ругательство.

Первое впечатление было таким, будто мы вдруг очутились на пороге какого-то иного мира, оказавшись во власти двух чуждых друг другу сил, или полей, каждое из которых принадлежало другому измерению, прямо-таки как в научно-фантастическом романе.

Вначале нам показалось, что это естественная пещера сталактитового происхождения.

– Нет, – услышал я шепот Спрингфилда, – хоть это и сталактиты, но грот искусственный.

И он, конечно, был прав. При всей громадности помещения причудливые известняковые отложения не могли скрыть от нас его рукотворности – грот был выстроен человеком и вместе со сводчатым потолком составлял единое архитектурное целое. В свете наших фонарей он удивительно напоминал боковой неф обыкновенной деревенской церкви.

– Голову отдаю на отсечение, что это усыпальница, – сказал Спрингфилд и двинулся дальше, прокладывая себе путь через сталагмиты в том направлении, где анфиладой открывались нашим глазам все новые и новые помещения.

Мы шли за ним по пятам. Вдруг, напрягшись, он застыл на месте с протянутым в руке фонарем. Мы бросились вперед. Хотя мы уже и повидали достаточно неожиданностей, я не мог не спросить себя: во сне я или наяву? Перед нами был гигантский саркофаг из черного гранита. Затаив дыхание, стояли мы вокруг и медленно водили фонарями по украшавшей его невыразимо прекрасной тончайшей работы резьбе, по тесно переплетающимся иероглифам, среди которых чаще всего появлялся символ бога Кецалькоатла – Пернатого Змея.

4. Чудо

Каждый раз, когда я мысленно снова и снова представляю себе все, что тогда произошло, я не перестаю удивляться, в каком ошеломляющем темпе развивались тогда события… В тот же день мы возвратились сюда уже со всеми остальными членами экспедиции, причем по моей инициативе к нам присоединился и Бернал дель Энсико. Вечером по старой привычке мы держали военный совет, который еще никогда не был так необходим, как теперь. Мы бились над вопросом, как поднять крышку гроба, не нанося ущерба саркофагу огромной археологической и художественной ценности. Казалось, студенты не придавали большого значения нашим, впрочем бесплодным, рассуждениям. Но утром, когда мы всей гурьбой направились к гробнице, Коле и Паркинсон каждый несли по автомобильному домкрату. На сей раз мы вооружились мощными бензиновыми фонарями, канатами, балками, а доктор Джонсон тащил две камеры со вспышкой, узкопленочный аппарат и портативный магнитофон.

Только теперь, Марк, я понимаю, что это были последние действительно спокойные и беззаботные часы моей жизни…

После немалых усилий дело продвинулось настолько, что мы стали осторожно поднимать домкратами гигантскую крышку. В гробнице стоял ледяной холод, но все мое тело было покрыто испариной. Коле и Паркинсон не ошиблись и на сей раз. Сантиметр за сантиметром крышка саркофага поднималась кверху, пока не соскользнула по канатам на заранее подложенные балки. Мы заорали, завизжали как одержимые. И вдруг наступила мертвая тишина – мы направили наши фонари в глубь саркофага. В первый момент нам показалось, что там причудливо составленная, переливающаяся мозаика из золота и драгоценных камней. Но очень скоро мы поняли, что это саван. Под ним оказался хорошо сохранившийся скелет мужчины атлетического сложения. Череп был покрыт чешуйками яшмы, а в глазницах сверкали черные алмазы. На самом скелете не было никаких украшений, зато они лежали вокруг: коралловые бусы, браслеты, серьги перемежались с миниатюрными фигурками летучих мышей, пернатых змеев и людей. Кое-где ткань савана сохранилась, и я подумал, что эти уцелевшие кусочки помогут заткнуть глотку даже самым отъявленным скептикам. Но вместе с тем, как ни странно, меня не покидало ощущение какой-то родственности между мной и этим мертвым вождем, останки которого, я понимал это, принадлежат весьма отдаленной исторической эпохе. Джонсон пробормотал сиплым голосом, что без антрополога нам тут не обойтись, но во всех случаях это важнейшее археологическое открытие с того времени, как Хоуард Картер^{3} переступил порог гробницы Тутанхамона. Остальные с воодушевлением согласились с ним, да я и сам знал, что это правда.

И все же, пока мои помощники суетились вокруг, радостно поздравляя и хлопая по плечу друг друга, мой взгляд был неотрывно прикован к скромному предмету цилиндрической формы, он был сделан из белого металла и лежал в ногах скелета среди щедрых россыпей золота и драгоценных камней. Я не спускал с него глаз все время, пока Джонсон несколько часов подряд фотографировал и снимал на кинопленку гробницу и ее содержимое, категорически настаивая на том (мне это тогда казалось святотатством), чтобы как можно скорее опустошить саркофаг: воздух настолько насыщен влагой, утверждал он, что находки могут мгновенно подвергнуться порче. Вслед за этим Мэри, преисполненная глубочайшего уважения к святыням древности, записала на магнитофонную ленту все наши соображения по поводу необходимости научного анализа и реконструкции нашей находки. Я в своем выступлении ни слова не сказал о металлическом цилиндре, остальные, видимо, его просто не заметили или не придали ему никакого значения. Но мне было так неловко, будто я выставил в игре крапленую карту.

Разумеется, каждый из нас в этот день дошел до крайнего физического и нервного переутомления. Я тоже боялся, что не смогу все это выдержать. Поэтому за ужином, затянувшимся далеко за полночь, принял слоновую дозу успокоительных таблеток. В результате я все еще продолжал бодрствовать, когда весь лагерь уже погрузился в сон…

А теперь, мой друг, начинается самая невероятная часть моего повествования. Ради нее мне пришлось сделать такое обширное вступление. Прошу вас – выслушайте меня молча и не задавайте мне сразу вопросов. Знайте, что, за исключением аббата, вы первый, кому я после стольких лет молчания вверяю эту страшную тайну…

Цилиндрический ларец, я и теперь его так называю, стоял серед моей походной кровью. Опустившись на колени, я стал пристально его осматривать. Полированная поверхность цилиндра с пугающей завершенностью ярко сверкала при свете лампы. Пот выступил у меня на лбу. Я уже был совершенно уверен в том, что атот предмет изготовлен с помощью наисовременяешней техники из сплава, близкого к хромистой стали наивысшего качества. Напрасно пытался я убедить себя в том, что это какое-то наваждение и что неприлично даже говорить о таких вещах, но ведь я мог ощупать и даже определить примерный вес моего сокровища. Ларец имел около фута в длину, был с ладонь в диаметре и весил фунтов восемь. Единственное, что меня несколько смущало, никак не укладываясь в представление о современном изделии, – это выгравированное в углу ларца изображение Пернатого Змея – Кецалькоатла, бога древних индейцев. И хотя это было невероятное сочетание, я ни минуты не сомневался, что цилиндрический предмет современного происхождения и древняя гравировка составляют одно легендарное целое. Понимая вопиющую абсурдность этого, я считал, что иного толкования здесь быть не может. Полукруглая крышка ящичка не поднималась, несмотря на все мои усилия. Тогда я выбрал самый большой гаечный ключ и, не заботясь о том, что могу повредить стальной предмет, попробовал повернуть ее. Крышка поддалась и стала поворачиваться. Мое сердце заколотилось с бешеной силой. И если я еще как-то мог сомневаться в современном происхождении ларца, то теперь при виде великолепной металлической резьбы все мои сомнения исчезли. Никаких других доказательств мне не требовалось…

Просунув внутрь цилиндра средний и указательный пальцы, я нащупал хрустящую бумагу. С помощью небольших щинцов мне удалось вытащить ее. Это оказался свернутый в трубочку листок прекрасной бумаги. Отпечатанный на портативной машинке текст хорошо сохранился. Привожу его дословно.

"Вот уже двадцать лет, как я отказываюсь повиноваться внутреннему голосу, побуждающему меня вставить в мой старенький «Ремингтон» остатки бумаги, чтобы записать рассказ о своих невероятных приключениях. По правде говоря, у меня нет никаких надежд, что со временем его кто-нибудь прочтет. Но в то же время силы мои с некоторых пор стали мне изменять, и я уже не в состоянии под разными предлогами сопротивляться своим тайным желаниям. Смерти я не боюсь, хотя и знаю, что она не принесет мне избавления. Возможно, я должен рассматривать себя как человека совершенно исключительной судьбы, оказавшегося причастным к тайнам мира, в котором заблуждения являются источником безмятежного покоя. Не получив религиозного воспитания, я все же верю, что после того, как закроются здесь мои глаза, я непременно должен буду возродиться вновь, но не сейчас, а через головокружительно долгую смену веков. Возродиться таким, каким я был. Н никакой мистики, ничего сверхъестественного в этом нет. Коль скоро мне выпало заглянуть в тайны мироздания, стать их соучастником, было бы неразумно не усмотреть в этом реальной закономерности. Неизбежно ли повторение Великой Катастрофы, как я со временем стал это называть, я пока не знаю, хотя все двадцать лет иступленно, до умопомрачения об этом думаю. Возможно, я напрасно тешу себя мыслью, что в одеждах Вселенной образовалась складка, которая со временем разгладится. Надежда поддерживает жизнь, даже если смерть уже занесла над жертвой свой меч…

Как меня зовут, не имеет значения. Скажу только, что я родился младшим сыном фермера в штате Кентукки 1 апреля – похоже на неуместную шутку – 1965 года. В Филадельфийском университете изучал электронику и физику. В 1990 году получил диплом инженера, а через год, защитив диссертацию, – степень доктора. Своими работами я привлек внимание министерства обороны и мне предложили солидное место в лаборатории на мысе Кеннеди.

Еще до того, как я закончил университет, ученые пришли к выводу, что будущее межпланетных сообщений и других космических полетов в гораздо большей степени зависит от данных многомерной математики с вытекающими из нее философскими идеями, чем от самых усовершенствованных достижений «баллистики», как мы их тогда иронически называли.

Короче говоря, в центре внимания оказалась пресловутая формула уроженца Америки физика Майкла Ко-Минг-Вея. Согласно его гипотезе, в основе которой лежит эйнштейновская теория растяжения времени, для любого тела можно рассчитать некую траекторию его движения в пространстве, способную вызвать трансформацию того, что он назвал "полем хронополяризации".

Таким образом, прежней методике познания Вселенной был нанесен сокрушительный удар. Человечество пришло к убеждению, что до сих пор ошибочно находилось во власти картезианского комплекса, но принимая во внимание всех аспектов теории относительности Эйнштейна. Проще сказать: настало время, когда сделалось очевидным, что между скрупулезной разработкой космического полета в звездную бесконечность и составлением графика движения пассажирского поезда существует громадная разница. Как это ни невероятно, но блестящие гипотезы Эйнштейна десятилетиями отчасти сознательно, отчасти случайно оставались в тени и рассматривались как фантастические заблуждения гениального физика…

В течение пяти лет я работал в чине полковника над космическим проектом высшей степени секретности… На мой взгляд, широкие круги нашей общественности к тому времени тихо примирились с мыслью о том, что табачные плантации, пластиковые города или урановые залежи на Марсе или Венере, равно как и аптеки и бензоколонки по пути туда на Луне, пока еще не вышли из области фантазии. Мы же в то время лихорадочно работали над тем, что я назвал бы первой ступенью в подлинно грандиозной задаче, которую предстояло решить человечеству. Необходимо было коренным образом пересмотреть все соотношения, всо расчеты, ибо то, чем мы занимались, оставляло далеко за собой все предыдущие эксперименты. И в самомделе, нам не на что было опираться в прошлых изысканиях. Новая математика и не менее новые воззрения. легли в основу теории, которую мы держали в строгой тайне. Нашей задачей было исследование таинственного туманного пятна в созвездии Рака, которое, согласно концепции англичанина Фреда Хойла, одного из крупнейших астрономов предыдущего поколения, является демаркационной линией между материей и антиматерией.