Текст книги "Дорога воспоминаний"

Автор книги: Франсис Карсак

Соавторы: Джанни Родари,Джон Браннер,Анри Труайя,Стефан Вайнфельд,Джералд Фрэнк Керш,Тур Оге Брингсвярд,Примо Леви,Нильс Нильсен,Лино Альдани,Морис Ренар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

В толпе покупателей я наконец обнаружил продавщицу, стройную шатенку с зеленоватыми глазами.

– Сколько лет вашему сыну? – спросила она, когда я поведал ей о своих трудностях.

Мы стояли около андроидального робота, который крутил головой и мигал огоньками, то и дело повторяя: "Возьми меня, пожалуйста".

– Одиннадцать. Он увлекается спортом, его интересует природа. Да, природа. Он любит кинофильмы о ней.

Продавщица задумалась.

– Может быть, фильм? На складе есть двадцатипятисерийный фильм "Тарзан".

– Возьми меня, пожалуйста, – проговорил робот.

– О чем это? – спросил я.

– О человеке, вскормленном обезьянами. Киноповесть какого-то то ли древнего, то ли средневекового писателя. Тарзан еще младенцем попадает к обезьянам и с того времени начинает…

– Возьми меня, пожалуйста, – нахально заскрежетал робот. Голос шел неведомо откуда.

Продавщица говорила о человеке, воспитанном обезьянами, и о том, что этот человек… Человек? Гомо саяиенс?

Я окаменел. Я был близок, очень близок к чему-то чрезвычайно важному.

– Возьми меня, пожалуйста,

Гомо ферус…

Люди, воспитанные животными… Тарзан, Маугли, Локис… Локис! Реакция Локиса!

Этому меня учили еще в институте. Я вздрогнул и вцепился в эту мысль. Нельзя было позволить ей ускользнуть. Биологическая защита! «Старфлеши» от первого до шестого поколения, как и все модификации предыдущих космических кораблей, не обеспечивали защиты от определенного типа корпускулярного излучения, обнаруженного лишь несколько десятков лет назад… Вот оно!

И тут я понял все.

Корпускулярное излучение, ракетка в Музее космических кораблей в Шерридоне, человек, воспитанныи животными, робот, который произносил слова без движения губ, реакция Локиса, теория эволюции биофизика Гнома – все это сложилось наконец в логическую конструкцию.

– … пожалуйста,

Я кинулся к двери.

– Ваши кассеты!

Я перепутал вход с выходом и некоторое время бежал на месте по движущейся дорожке. Дежурный молча остановил двигатель.

– Вперед!

Отказавшись от зарезервированного билета, я связался с Общегосударственным информационным центром. Потребовал сообщить все данные о слове «Аудакс». Как я и подозревал, они были очень скудными. Тогда я запросил названия первых десяти внесистемных кораблей. «Аудакса» среди них не было. Не было его и в следующем десятке. Меня охватило отчаяние. Я попросил водителя ехать к Квондемону. Набрал номер Учебного центра. К счастью, Миледи был еще там. Он поздравил меня с присвоением звания и попросил прощения, что не сделал этого утром.

– Командор, – с трудом сдерживаясь, прервал я. – Скажите, нет ли в вашей коллекции газет сто… нет, двухсотлетней давности?

Миледи покрутил цилиндрической головой.

– Есть… Тебя интересуют древности? Условимся на какой-нибудь день.

– Я хотел бы просмотреть их немедленно.

Командор удивленно округлил глаза.

– Ты что-то…

– Да.

Он думал, черт побери, как долго он думал! И глядел так, словно ждал, что я тут же поделюсь с ним своими открытиями.

– Ну что ж… В таком случае поезжай, адрес ты знаешь. Соседи дадут тебе запасные ключи, я им позвоню. В библиотеке, в третьем шкафу слева, внизу, ты найдешь подшивки "Дейли экспресс". Учти, это экземпляры музейной ценности. Едва ли не уникальные. Когда кончишь, отдохни и дождись меня. Я буду завтра в первой половине дня.

Миледи жил в тридцати пяти милях от Квондемона, в Бельвилле. Мы прибыли туда после полуночи. Я попросил водителя сварить кофе, а сам отправился прямо в библиотеку. Долго искать не пришлось. Я вытащил несколько подшивок почтенного возраста и сразу же напал на то, что искал. Возможно, потому, что все детали экспедиции на «Аудаксе» мусолили в прессе целый год да и позже к ней возвращались довольно часто.

"Аудакс" был третьим межзвездным кораблем, стартовавшим с околоземной орбиты. 175 лет назад он взял курс на созвездие Центавра. На борту находились двадцать восемь человек и особая аппаратура с не менее особым содержимым. Связь с «Аудаксом» Земля потеряла спустя неполных три года после старта. За это время корабль прошел около пяти сотых намеченного пути. Продолжавшиеся несколько лет поиски окончились ничем. Спустя еще пятьдесят лет «Аудакс» был вычеркнут из реестра космических кораблей.

"Аудаксом" управлял электронный мозг – компьютер с большими по тем временам возможностями. Задача экипажа ограничивалась четким ведением бортового журнала, несением дежурств и присмотром за аппаратурой, которую тогдашняя печать не очень точно именовала цитогеном. Цитоген представлял собой что-то вроде искусственной матки, в которую поместили сто сорок женских и сто сорок мужских зародышевых клеток. Пройдя две трети пути, на что «Аудаксу» требовалось более сорока одного года, электронный мозг должен был под контролем людей осуществить в цитогене слияние мужских и женских клеток, а затем следить за правильным развитием зародышей. Через год присмотр за младенцами переходил к членам экипажа.

Человека надо учить всему – от того, как правильно держать ложку, до абстрактного мышления. Человеку необходим наставник-человек, в противном случае он превращается в психического гибрида. Я помнил шокирующие лекции доцента Фурлотта, на которых он рассказывал о младенцах, похищенных и выпестованных животными, помнил документальные фильмы о тщетных попытках вернуть таких «озверевших» детей к жизни среди людей и научить их хотя бы нескольким словам или жестам. Эти дети не умели ходить иначе как на четвереньках, ели только с пола, зато прекрасно подражали голосам животных…

Реакция Локиса – именно о ней любил разглагольствовать доцент Фурлотт. Он сокрушался, что прошли те времена, когда животные похищали детей, разве что какая-нибудь алчущая единения с природой семейка забредет на территорию заповедника и потеряет своего дитятю; но затерявшегося отпрыска мгновенно отыскивают экологические патрули. Фурлотту не хватало подопытных кроликов…

"Аудакс" нес на борту сто сорок потенциальных зародышей. Замороженные клетки не нуждаются в питании и не расходуют кислород. Чтобы доставить в район Толимака такое количество людей, понадобилось бы четыре дополнительных «Аудакса». Немыслимые для тех времен расходы! Поэтому послали двадцать восемь специалистов-педагогов и цитоген. Будущих сто сорок разведчиков (а возможно, и колонистов) ждали просмотровые залы и аппараты ускоренного обучения, фильмо– и магнитотеки, электронные репетиторы, тренажеры. Под надзором двадцати восьми педагогов им предстояло усваивать знания. Теоретические. К тому же взращенным на «Аудаксе» людям не нужно было забивать головы информацией, необходимой на Земле, но излишней на корабле, где они могли выработать собственные оптимальные для новых условии нормы существования, а самое главное – к Толимаку они прибыли бы молодыми.

Таковы были планы. Однако через два года и двести восемьдесят девять дней полета «Аудакс» попал в зону убийственного корпускулярного излучения, и когда корабль вышел из зоны, все двадцать восемь членов экипажа были мертвы, а зародышевые клетки в цитогоне оказались генетически деформированными. «Аудакс» мчался дальше, но его электронный мозг, пораженный амнезией, не помнил ни задач, ни целей. Остатки памяти приказали поместить трупы людей в морозильники, а когда пришло время – подали в цитоген необходимый импульс. Слившиеся зародышевые клетки начали размножаться и развиваться. По истечении девяти месяцев из инкубаторов выползли паукообразные созданьица: дефективные потомки доноров, старательно отобранных на Земле по генетическим, психическим и творческим параметрам.

В ячейках памяти сохранилась информация, касавшаяся опеки над новорожденными. Люди погибли, и цитоген сделал единственно возможное – поручил надзор над младенцами роботам. Результатов этого он предвидеть не мог. Жизнь, дремавшая в цитогене, требовала охраны, и он ее обеспечил. При составлении программы не возникло и мысли о возможности каких-либо последствий в подобном случае.

Тот, кто имеет представление о ребенке, воспитанном волчицей, может предположить, что получится, если роль волчицы исполнит робот. Какие реакции и рефлексы может перенять малыш от механической няньки, которая издает скрежещущие утробные звуки, двигается как солдат на плацу, лишена не только всякого проявления эмоций н не только мимики, но и лица? Никакая аппаратура ускоренного обучения, никакие электронные репетиторы не могут научить поведению, свойственному человеческому роду, хотя сказать об этом поведении могут больше, чем армия психологов.

Итак, электронный мозг вел корабль, хотя и не знал зачем и куда. Его основной задачей стала забота о созданиях, заселяющих палубы «Аудакса», созданиях, для которых «Аудакс» был всем миром.

Почему «Аудакс» вернулся на Землю? И действительно, вернулся ли? Может быть, его электронный мозг по-прежнему направлен был на поиски планеты, подобной Земле, и, когда, дойдя до цели, обнаружил, что орбиты вокруг Толимака и Проксимы пусты, устремился дальше, а потом под влиянием девиации опять случайно вошел в Солнечную систему и решил, что она достойна изучения?

Экспедиция «Аудакса» в принципе была рассчитана на посещение незаселенных планет, однако не исключалась и возможность встречи с иной цивилизацией. Была подготовлена даже специальная программа поведения. Но мозг утратил информацию о ней, а новый экипаж не подозревал о ее существовании. Так что ничего удивительного, что с нами не пытались установить контакт. И уж никак нельзя отнести к попытке установить отношения посадку ракеты на Старте-2 или приветствие, уготованное мне на корабле. На счету у «Аудакса» было сто семьдесят пять лет полета, и его запасы были на исходе. Их, равно как и арсенал запасных частей для электронного оборудования, следовало пополнить. «Аудакс» медленно угасал, и содержимое земных складов электронного оборудования и ядерного горючего было для него единственным, если не последним, шансом выжить.

Я отодвинул подшивку "Дейли экспресс" на край стола. За окнами светало. Кофе остыл, из смежной комнаты доносились приглушенная музыка и громкий храп чернокожего водителя.

Мне спать не хотелось,

Я ожидал Миледи.

На этом мы заканчиваем публикацию воспоминаний командор-лейтенанта Королевских космических сил Сеймура Лютца, главного действующего лица операции "Пришелец".

Три дня назад из Института языкознания в Атланте пришла бумага, в которой руководитель криптологического отделения сообщал нам, что исследования языка существ с космического корабля «Аудакс» закончились успешно. В их речи архаичный литературный язык сочетается со слэнгом, в основе которого лежат дидактический и научный языки, и содержит значительное количество гомономических неологизмов. Почти полное отсутствие окончаний и отвратительная дикция сделали этот язык совершенно непонятным для нас.

Одновременно редакция получила заключение экспертов-радиотехников. Воспользовавшись специальной литературой двухвековой давности, они реконструировали приемнопередаточные устройства, которые двести лет назад применялись для космической связи. С помощью этих устройств удалось выяснить, что «Аудакс» все еще поддерживает связь с Землей! Разумеется, связь одностороннюю: он регулярно посылает в космос электромагнитные волны. Вероятнее всего, эти передачи превратились в ритуал. Однако они несут вполне конкретную и актуальную информацию. Электронный мозг посылает сообщения таинственному адресату, не зная даже, существует ли он. Одно из последних сообщений таково: "В обнаруженной Системе только третья планета имеет удовлетворительные экологические условия. Ее заселяет среднеразвитая цивилизация, располагающая ядерной энергией… После пополнения запасов в соответствии с программой мы покинем Систему".

Задержанного чужака вернули на его корабль. Сейчас «Аудакс» мчится к центру Галактики. Мы позволили им улететь, но в любой момент можем вернуть обратно. Действительно ли можем? Имеем ли на это право?

Мы столкнулись с потомками наших предков. Встреча была не из приятных. Встретились два разных мира.

Пришельцы не видят возможности понять нас и не хотят этого. Мы такую возможность видим, но хотим ли? В то же время на нас лежит ответственность за судьбу этих существ, как бы там ни случилось, наших близких родственников.

Эту дилемму мы предлагаем обсудить. Пусть каждый, кто хочет, выскажет свое мнение. Однако, прежде чем мы опубликуем первое высказывание, еще раз дадим слово Сеймуру Лютцу, от которого несколько дней назад получили письмо из Массейо. Вот отрывок из него.

"…и когда мы с Эли и Альбертом стояли, всматриваясь в спокойный океан, жена сказала:

– Два миллиона лет назад похожий на «Аудакс» корабль мог опуститься на Землю. Не исключено, что в нем также находились заблудившиеся существа с нарушенной наследственностью, не знающие собственного прошлого. Они начали творить свою историю заново здесь, на нашей планете. И построили себе повое будущее. А если так, то разве не прекрасна миссия "Аудакса"?

РУМЫНИЯ

ВЛАДИМИР КОЛИН
Лнага

Я с первого взгляда понял, что этот проклятый гриб ядовит. Только отрава одевается в такой кардинальский пурпур, старательно украшает его золотыми прожилками, а потом выставляет себя на всеобщее обозрение в полной уверенности, что никто не рискнет к ней притронуться. Мы оба одновременно заметили его на покрытом гнилью, сочащемся зеленоватой водой пригорке у слоноподобного подножия огромного дерева, одного из тех чудовищ растительного мира, чьи могучие ветви раскидываются далеко во все стороны, словно скользкие и липкие змеи, не отличимые ни от обвивающих их лиан, ни от настоящих змей из плоти.

– Черт побери! – воскликнул Джим.

До развалин, о которых говорил нам Нгала, было уже недалеко, но сумерки начинали сгущаться, а я вовсе не жаждал встречи с диким зверьем, чье рычание мы все время слышали (хотя Джим и утверждал, что это мне чудится). Поэтому я сделал вид, будто поглощен своими мыслями, и продолжал молча идти вперед. Но Джим окликнул меня, и мне пришлось остановиться.

– Что-нибудь не так, Джим?

– Да! О матерь белого слона! Поди-ка сюда, Вернон!

Тут я сразу стал очень осторожным (когда Джим упоминает белого слона, всегда лучше быть осторожным). Я обернулся и с удивлением увидел, что он стоит как вкопанный над этой пурпурно-золотой ловушкой. Было уже довольно темно, но вокруг гриба дрожало какое-то слабое радужное сияние. Не знаю, почему – может быть, меня просто начинала пробирать вечерняя сырость – я дернул плечами под влажной рубашкой, стараясь избавиться от неприятной дрожи. Джим, казалось, был весь во власти странного возбуждения.

– Правую руку прозакладываю, что это лнага! Как ты думаешь, Вернон?

– Вот не знал, что ты интересуешься грибами, – сказал я по-прежнему осторожно. – Они не по моей специальности…

– Чушь! Лнага как раз по твоей специальности. А если ты за все три месяца твоих исследований ничего о ней не слышал, то позволь мне усомниться в глубине и обширности твоих познаний.

Я чуть было не закричал: "Ну вот, тебе мало, что ты нас задерживаешь и мы вместо того, чтобы быть уже в развалинах Нгалы, все еще торчим здесь, в лесу, где нам угрожают дикие звери! Ты к тому же меня оскорбляешь!".

Но ведь он упомянул белого слона, а потому я только пробормотал:

– Мне никто ничего не говорил об этом лнаге…

Однако я с тем же успехом мог бы и промолчать – он все равно не обратил никакого внимания на мои слова.

– Гм…м, – промычал он.

– А что это такое?

Он посмотрел на меня с жалостью – так смотрят на младенца, прикидывая, стоит ли принимать его всерьез и что-нибудь ему объяснять. Но решив, по-видимому, что сделать это все же необходимо, он начал длинную лекцию, словно мы были на террасе у Фреда, а не в диких джунглях, на которые спускалась ночь.

– Надо тебе сказать, Вернон, что лнагу можно найти только раз в жизни. А можно и ни разу не найти. Многие люди искали ее до конца своих дней, но даже и близко от нее не побывали. Я приехал сюда гораздо раньше тебя (всего на один месяц, сказал я себе, но поостерегся его перебивать), и у меня было время об этом узнать. Нужно быть сумасшедшим, чтобы пройти мимо лнаги, не обратив на нее никакого внимания…

– Почему не обратив никакого внимания? Захвати свою лнагу с собой, если она тебе так нужна, и поторопимся!

Я уже потерял всякое терпение. Да и далекий зловещий рык становился все слышнее.

Джим устало покачал головой.

– Если ты ничего не знаешь о лнаге, то лучше воздержись от глупых замечаний. Любой негритенок сказал бы тебе, что лнагу ни в коем случае нельзя носить. Она тут же рассыплется в пыль. Иначе говоря, от нее ничего не останется уже через несколько секунд после того, как ты ее срежешь.

Я посмотрел на него с самым невинным видом, какой только сумел изобразить.

– Но в таком случае, Джим, – прости мой вопрос, – что же делают с этой самой лнагой?

Он немного помолчал (это окончательно вывело меня из равновесия – ведь уже совсем стемнело!), а потом задумчиво сказал:

– Я думаю, другой возможности у нас нет, Вернон.

В его голосе была мягкость, которая не предвещала ничего хорошего – я знал Джима с детства.

– И что же ты собираешься делать? – возопил я.

– Лнагу надо съесть тут же на месте, – ответил он с насмешливой улыбкой. – Ты не голоден?

Увидев, что он и в самом деле протянул руку к пурпурному наросту, я больше уже не смог сдерживаться. Я со всего размаха ударил его по пальцам и толкнул. Наверное, нервы у меня совсем расходились. Джим никак не ожидал такого нападения – может быть, потому, что он гораздо сильнее меня, и мы оба это прекрасно знаем: он потерял равновесие и свалился на мокрую траву.

– Чтоб тебя растоптал белый слон! – взревел он. – Ты что, с ума сошел?

– Это ты сходишь с ума! – закричал я, совершенно не думая ни о белом слоне, ни о том, что я посмел сбить Джима с ног. – Как ты можешь хотя бы подумать о том, чтобы набить себе рот такой мерзостью, от которой на сто шагов несет отравой? И ты что, не видишь, ночь того и гляди застанет нас тут, а до развалин еще неизвестно сколько идти!

Ему, собственно, полагалось бы вскочить и броситься на меня (он уже довел меня до того, что я готов был с ним схватиться), но он ни о чем подобном не Думал. И я еще больше встревожился, услышав, что он говорит совершенно спокойно, словно ничего не произошло:

– Не будь идиотом, Вернон. Такое везение два раза в жизни не повторяется. Никто еще не умирал от лнаги. Наоборот… – он на секунду замолчал. – Наоборот, мы с тобой первыми из всех белых узнаем…

– Да скажи ты мне по крайней мере, что это еще за важность такая? Объясни, чего ради ты стараешься отравиться этим чертовым грибом посреди глухих джунглей с единственным утешением, что потом отравятся дикие звери, которые тебя тут же сожрут?

Он опять помолчал, и это молчание показало мне, насколько он меня презирает, – показало лучше, чем это могла бы сделать пощечина. А когда он снова заговорил, я понял, что его решение бесповоротно. Конечно же, он говорил тем мягким тоном, который не предвещал ничего хорошего.

– Тебе следовало бы остаться дома, Вернон, гулять по своей плантации, а не по джунглям, иметь дело с неграми, которые говорят "да, масса", а не с Нгалой и интересоваться – так, для времяпрепровождения – каким-нибудь линчеванием, а не поисками древне-африканской культуры.

– Всего хорошего, Джим, – только и ответил я и удалился быстрым шагом.

Я прекрасно мог найти дорогу и без пего и вовсе не был обязан оставлять свою шкуру в джунглях только потому, что он неожиданно сошел с ума.

Неожиданно?

Не знаю.

Я пожал плечами и вступил под отвратительную кровлю леса, освещая себе путь карманным фонариком. Ведь я же знал, что Джим всегда был тронутым, что его отец, неудачник Чарли Браун, был самым нищим из всех белых жителей Джорджии, одним из тех бродяг, которые живут вперемешку, с неграми, способны напиваться с ними и даже жейиться на негритянках и дюжинами производить па свет несчастных детей, готовых с первых дней своей жизни проклинать родителей. Правда, Чарли женился не на негритянке, а на какой-то Эвдоре, которую подцепил неизвестно где, но оба они надрывались на плантации бок о бок с неграми. И если бы я не повстречался случайно с Джимом…

Как я ни старался, но в этой мгле, под густой листвой, теснящейся на змеевидных ветвях, между стволами, оплетенными сетью лиан, по неведомой жиже, которую мне не хотелось бы называть землей, идти быстро было совершенно невозможно. Все вокруг меня таинственно шелестело и шевелилось, словно я забрел в ловушку, чьи стены готовы были вот-вот распахнуться, оставив меня лицом к лицу с каким-нибудь из тех диких зверей, которые, как я чувствовал, бесшумно скользили за зелеными завесами листвы, вынюхивая мои следы и заранее облизываясь. И все это усугублялось тьмой. А кроме того, в глубине души я не очень-то доверял своему чувству направления, хотя оно и должно было бы вести меня прямо к священным развалинам, о которых рассказывал нам Нгала. Тот, кто отправляется в джунгли – да к тому же еще ночью, – намереваясь брести наугад, не слишком-то быстро приближается к цели. Я от всего сердца проклинал Джима и прислушивался, надеясь, что он всетаки пошел за мной. Но-я знал, что целый легион демонов не сдвинет его с места, если только он сам не передумает. И хуже того – я знал, целые легионы демонов с их генералами во главе но смогут выбить из его башки то, что он туда вобьет.

…Мне было тогда, наверное, лет восемь. Стояло лето, и я совсем запыхался, когда прибежал в маленькую рощицу акаций, где прятался старый негр, который гнал самогон в развалившейся хижине, построенной когда-то давно еще моим дедом Стюартом. Правда, прятался – это мы только так говорили. На самом деле Иаков вовсе ни от кого не прятался, потому что самогон у него покупал сам Хоуард, шериф. Ну, конечно, не сам, а через Верзилу Джо – не мог же шериф сам являться к Иакову за спиртным. Я хочу сказать, что Иаков совершенно открыто жил в этой хижине и, уж наверное, платил моему отцу какую-нибудь аренду, деньгами или самогоном (думаю, скорее самогоном). Иакова я боялся, потому что он всегда был пьян, но мне нравилось подсматривать за ним, пока он возился под акациями, катил бочонок или брел за водой к маленькому ручейку, который еле сочился позади его лачуги. Я и сейчас еще помню, с каким восхищением, затаив дыхание, я разглядывал его, потому что такого человека – как бы это сказать? – просто не могло быть. Однажды я слышал, как моя мать неодобрительно говорила о нем с негром-проповедником и обвиняла его в том, что он "делает еще несчастнее людей, которые и без того уже достаточно несчастны", и в моем детском воображении старик рисовался каким-то демоном, в довершение святотатства носящим имя библейского патриарха. Однако этот демон притягивал меня гораздо сильнее, чем святые, о которых нам рассказывая священник, и, когда я смотрел, как он, пошатываясь, бродит под зелеными кронами акаций, мне казалось, что я присутствую при каком-то таинственном ритуале, смахивающем на черную мессу.

Сходство с религиозной церемонией у его более чем светского занятия появлялось потому, что он все время напевал обрывки духовных гимнов и с его толстых лиловых губ то и дело срывались имена библейских святых. Вспоминая об этом теперь, когда я стал взрослым, я говорю себе, что старик был слишком прост и веровал слишком безыскусно, а потому не видел большого противоречия между библейскими заповедяки м тайным винокурением. Однако тогда мне казалось, что он свершает какой-то сокровенный ритуал и, отправляя свою службу, глумится над всем, что должно быть священным для человека. Этим, наверное, и объясняется ужас, который я испытывал, пока за ним следил, – ужас, смешанный с любопытством и отвращением.

Я только что перебежал ручей по перекинутому через него маленькому дощатому мостику и спрятался за деревьями, чтобы незаметно подобраться поближе к хижине, как вдруг прямо над моей головой раздался голос, шедший, казалось, с самого неба:

– Эй, белый, что тебе здесь нужно?

В первое мгновение я было решил, что это какой-то ангел требует у меня отчета за нечестивый интерес, который я испытываю к старику. Я сразу вспотел и у меня затряслись колени. Но, подняв испуганные глаза, я обнаружил, что на дереве надо мной сидит мальчик примерно моих лет. Я обалдело пробормотал:

– Затем ты залез на акацию? А колючки?

– Это не акация, а туя, болван!

Избавившись от своего страха, я так обрадовался, что даже не обратил внимания на оскорбление.

– Почему ты зовешь меня белым? Ведь ты тоже белый.

Я просто не смог уследить, как он спрыгнул с дерева. Как кошка. Он был бос, с растрепанными волосами и одет в рваные штаны и висевшую лохмотьями рубашку. Но больше всего меня удивил лоскуток красной материи, пришитый там, где полагается быть сердцу.

– Да, я белый, но слон! – заявил он так, словно это само собой разумелось. – Что тебе тут нужно?

Мне и в голову не пришло, что я мог бы задать тот же вопрос ему самому, а ответа я придумать не сумел и предпочел переменить тему.

– А почему у тебя красная тряпка на груди?

– Я ранен, – ответил он мягким тоном, который ввел меня в заблуждение. Потому что он тут же накинулся на меня.

Мы покатились по траве. Сначала я было подумал, что он просто хочет повозиться, как это часто бывает у ребят нашего возраста, но мой нежданный противник позаботился доказать мне, что я очень и очень ошибаюсь. Он-таки отлупил меня, отлупил по первое число. Я даже начал вопить так громко, что мои крики обеспокоили старого демона с длинными белыми волосами, и он вышел из своей хижины. То, что меня спас именно Иаков, было совершенно неожиданно – от удивления я даже забыл потом пожаловаться отцу. Старик, как обычно, был пьян – ровно настолько, чтобы походка у него стала неуверенной, а язык заплетался. Но он все-таки держался на ногах еще достаточно крепко – он схватил нас своими могучими ручищами, точно котят, и посадил около себя справа и слева, добродушно приговаривая:

– Ягнятки господни, маленькие ягнятки… бее… бее…

Мы с Джимом расхохотались, и старик тоже захохотал, тряся толстым, как у Силена, брюхом. Однако с тех самых пор я хорошо запомнил, что, если Джим упоминает белого слона, с ним надо держать ухо востро.

Вдруг мне показалось, что я сбился с пути. Я остановился и посветил фонариком по сторонам. Вокруг не было видно ничего, кроме стволов деревьев, и в их зеленой невозмутимости мне почудилась насмешка. Я уже подумал, не разумнее ли будет вернуться назад по тому же пути, по которому я сюда пришел, и отыскать Джима. Может быть, он за это время немножко одумался. На самом деле это была попытка обмануть себя (в глубине души я не сомневался, что возвращаться к Джиму совершенно бесполезно), но я чувствовал себя потерявшимся, как слепой щенок. На всякий случай я – правда, без особой надежды – громко прокричал несколько раз имя Нгалы. Еще и сегодня я предпочитаю не знать, какой зверь рыкнул мне в ответ. Его рычание прозвучало так близко, что я, уже больше не раздумывая, ринулся вперед, словно ядро из пушечного жерла, перепрыгнул через дерево, лежавшее поперек тропинки, прорвался сквозь путаницу мокрых лиан и, пошатываясь, еле переводя дух, остановился посреди ииистого болотца. Вода тут не доходила до верха моих сапог. Однако я не осмеливался двинуться дальше, потому что вовсе не был уверен, что доберусь до твердой почвы – впереди в луче моего фонарика виднелся все тот же зеленый ковер, по какому я прохлюпал до того места, где теперь стоял.

Внезапно вокруг воцарилась тишина, словно джунгли затаили дыхание.

Через мгновение послышался какой-то шум. Я посветил фонариком в ту сторону, откуда он раздался, и в пятне света возник Джим. Что-то, случилось. Это я понял сразу.

– Не будь дураком, Вернон, – сказал он.

– По-моему, я сбился с дороги.

Он стоял по ту сторону упавшего дерева.

– Развалины там.

И он показал рукой вправо.

Я зашлепал сапогами по воде. Странно, насколько меня успокоило одно его присутствие – я даже мог теперь говорить о развалинах с безразличным видом, словно речь шла о каких-то абстрактных проблемах.

– Откуда ты знаешь?

Он не ответил и только протянул мне руку, чтобы помочь перешагнуть через ствол дерева, лежавшего поперек болотца. Я ухватился за нее, и вдруг что-то со страшной силой потянуло меня вперед. Через секунду Джим прижал меня к груди так, что я не мог пошевельнуться, и начал набивать мне рот какой-то дрянью – она была липкой, тягучей, жгучей и все-таки пахла цветами.

– Я не эгоист, – сказал он. – Я оставил кусочек и для тебя.

Он прижал ладонь к моему рту. Этот проклятый кусочек сатанинского гриба обжег мне язык и небо. Но как я ни старался, мне не удавалось его выплюнуть. Когда я попытался вытолкнуть его языком, Джим сильно ударил меня по затылку. Я подпрыгнул и невольно проглотил ту гадость, которой он пабил мой рот. Джим выпустил меня и отвернулся.

– Не будь идиотом, Вернон, – повторил он. – Без лнаги мы в джунглях погибли бы. Ни один хищник ни за что не тронет человека, съевшего лнагу.

– Охотно верю! Эти хищники немножко поумнее, чем некоторые выпускники Гарварда…

Мне предстояло умереть от яда, и я прекрасно понимал, что сделать уже ничего нельзя. Я говорил с безнадежной покорностью судьбе, дрожа всем телом.

– Погаси фонарик, выпускник Гарварда.

– Еще чего?

– А еще не будь таким умным.

Мне было теперь все равно. Я погасил фонарик.

– Ну как?

Я пожал плечами.

– Яд начинает действовать. Я чувствую, как покалывает в губах.

– Твои идеи никогда не отличались многообразием. Наоборот, они скорее были навязчивыми, – воскликнул Джим. – Ты так дорожишь своей жизнью?

Покалывание быстро распространялось. Оно поднялось на щеки, спустилось па подбородок. Я чувствовал, как оно захватывает глаза, веки, лоб, шею.

Джим ждал.

И хотя за мгновение до этого мрак был абсолютным, словно в закрытом шкафу, я обнаружил, что постепенно начинаю видеть. Нет, дело было не в том, что мои глаза привыкли к темноте. Она по-прежнему была совершенно непроницаемой. Но теперь я отчетливо различал все, на что падал мой взгляд. Я видел деревья, видел Джима.

– Ну как, начинаешь прозревать? – спросил он. И тут я вспомнил, что он нашел меня без фонарика. У нас был на двоих только один фонарик, и я унес его с собой. Но теперь я мог больше не упрекать себя за то, что оставил Джима в темноте,

– Да, правда, я вижу.

– Ну и прекрасно. Тогда – вперед!

Я действительно видел все лучше и лучше. Джим уверенным шагом двинулся в том направлении, которое указал мне еще раньше, и я последовал за ним.

– А музыку ты тоже слышишь? – спросил я его. Уже несколько секунд я различал непрерывный тихий звук, похожий на вздох органа, низкий и глубокий, а теперь за ним слышались какие-то другие звуки, мягкие переливающиеся аккорды, словно невидимые пальцы касались струн арфы.