Текст книги "Смешение карт: воспоминания о разрушительной любви (ЛП)"
Автор книги: Франклин Во
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Мы с Беллой близки даже сейчас. Степень её терпеливости в отношении меня совершенно удивительна. Её любовь ко мне была глубока, несмотря на всю боль, которую я ей принёс, несмотря на все продемонстрированные мной различные виды плохого обращения, несмотря на мою неспособность постоять за наши отношения. И когда от наших отношений осталась лишь зола, я наконец осознал, что неправильного было в лозунге около церкви из моего детства.
«Твоя жизнь либо сияет светом, либо отбрасывает тень». Всё не так просто. Каждый из нас это смесь света и тьмы, хорошего и плохого. Меня легко любить, как говорили многие мои партнёрши. Я люблю в ответ с безрассудной щедростью. Но при этом я, как оказалось, способен быть беспечным по отношению к чужим чувствам и не понимать их ценности до тех пор, пока не становится слишком поздно.
Если бы мы были аккуратно рассортированы на кучки, отмеченные «хорошие люди» и «плохие люди», жизнь была бы куда проще. Мы бы не могли быть, например, быть теми, кого любить просто, но опасно.
Даже сейчас, когда я пишу эти строки, мне трудно думать о Белле, не вспоминая о том, как я подводил её. И да, она по-прежнему любит меня с тихой определённостью. Моя жизнь отбрасывает на неё и свет и тень, так же как и на многих других моих любимых.
Оглядываясь назад сейчас, с расстояния нескольких десятилетий, мне совершенно очевидно, что именно произошло с моими отношениями с Беллой и как точно такие же вещи помогли мне разрушить отношения с Руби. Я чувствовал неуверенность не потому, что у Руби начались отношения с Ньютоном. Я чувствовал неуверенность от того, что они символизировали.
С Ньютоном Руби никогда не была человеком второго сорта. Ей никогда не надо было подчиняться чьим-то прихотям, не надо было бояться выйти за пределы поставленных ей рамок. С Ньютоном пределом было только небо. Она могла попросить о чём угодно. Могла защищать свои потребности без страха расправы и иметь разумные ожидания того, что он попробует удовлетворить их. На их пути не было особенных преград, у их отношений не было никаких границ, кроме тех, о которых они сами договорились вдвоём. Её отношениям никогда не надо было прятаться в тени. Когда она была с ним, она могла расслабиться, потому что обратный отсчёт до расставания не был запущен. Он мог предложить ей всё, что хотел, что значило, что он мог предложить ей то, что я не мог.
Все ограничения, наложенные на Руби моими соглашениям с Целести, все тысяча и один способы, которыми я не мог быть с ней – все они ранили её, так же как и Беллу. И хотя я и не мог видеть этого непосредственно, на каком-то глубинном уровне я об этом знал. Меня не беспокоили другие отношения Целести, потому, что другие партнёры не могли предложить ей что-такое, чего не мог предложить я. Отношения Руби с Ньютоном меня беспокоили, потому, что он мог свободно предложить ей то, чего не мог предложить я. Я не взял на себя ответственность за свою неуверенность, я не мог. Потому, что это можно было бы сделать, только если поставить под вопрос основание моих отношений с Целести, что могло привести меня к пониманию того, что наше соглашение неустойчиво.
Поэтому я обвинил во всём Руби. Я винил её за всё, что чувствовал. Я перестал разговаривать с ней и даже относиться к ней как к человеческому существу. Я упаковал все свои страдания и сложил к её ногам, говоря: «Как ты могла сделать это со мной?» И она сделала единственную разумную вещь, которую могла, она ушла.
Мне потребовалось много времени для того чтоб увидеть, что да, соглашения построенные на неуверенности и страхе причиняют страдания тем, кто их заключает, но окружающим они причиняют гораздо больше страданий. Мои отношения с Беллой продержались дольше, чем отношения с Руби потому, что я был мудрее и чуть более зрелым, но я всё ещё не мог понять, что приглашаю людей в своё сердце, не имею возможности позаботиться о них.
11
Я впервые встретил Амбер в 2002-ом, когда мы на встрече ПолиТампы обсуждали вето, наложенное Целести на Элейн. В тот вечер она мало говорила и я обратил на неё не очень много внимания – мои мозги были забиты другим.
Амбер и её муж Рик только что переехали в Орландо из Калифорнии. Они были полиамурны и их приманила репутация юго-западной Флориды в качестве расцветающей мекки полиамории. ПолиТампа существовала уже восьмой год и вызвала появление похожих групп повсюду в штате. Район Тампы приобретал репутацию горячего местечка для полиаморов.
Амбер с Риком столкнулись со сложностями, похожими на те, от которых страдали мы с Целести. У них было совершенно разное представление о том, какими они хотят видеть свои отношения. Амбер хотела быть открытой для любви и связей, какие бы формы они ни принимали. Рик, как и Целести, хотел структурированных, иерархических отношений, обеспечивающих ему безопасную позицию на вершине. Амбер хотела цельности, самоопределения и гибкости. Рик хотел быть уверен в том, что он всегда будет первым, что никто и никогда не приблизится к ней слишком близко, а он всегда сможет контролировать то, насколько далеко заходят её другие отношения.
Их брак шёл ко дну ещё до переезда во Флориду. За несколько месяцев он достиг переломной точки. Они были ещё вместе, когда тем летом впервые пришли на встречу ПолиТампы, а к концу осени уже жили отдельно.
Однако, Амбер продолжала появляться на полиаморных дискуссионных встречах и после того, как они с Риком расстались. Она стала постоянным участником ПолиТампы и похожей группы в Орландо, называвшейся ПолиЦентрал.
В Ноябре несколько завсегдатаев ПолиТампы устроили большую вечеринку примерно за неделю до Дня Благодарения. Они жили в обширном старом двухэтажном доме, имеющем множество уголков и закоулков. В ночь большого полиаморного пира дом заполнился болтающими между собой людьми. Я сидел на полу скрестив ноги и разговаривал с группой людей, с которыми мы с Целести подружились через ПолиТампу. Амбер сидела рядом со мной. Каждый раз, когда наши колени соприкасались, между нами проскакивал электрический разряд.
Я слушал то, как она рассказывала о своей жизни и её мысли об отношениях. Мы говорили о киберпанковских антиутопиях. Она тоже любила мою любимую книгу: Нейромант, в которой действуют хакер по имени Кейс и его партнёрша Молли – кибернетически дополненная уличная самурай с выдвижными бритвенно-острыми лезвиями прячущимися под ногтями.
Я помню, как был поражён умом Амбер, но даже больше того я был впечатлён её мудростью и пониманием себя. Помимо этого, похоже, она была способна к самому глубокому сочувствию из всех, кого я когда-либо знал. Даже в то время, когда они разъезжались с мужем, я был поражён её состраданием к его переживаниям.
Та вечеринка стала знаковой для нас обоих. Эти проскакивавшие между нами электрические разряды побудили нас проводить время вместе. Как-то раз мы провели день, гуляя по маленькому пригороду Тампы с длинной и разнообразной историей. Сначала он был центром производства кубинских сигар, а позже, после кубинской революции стал центром ночной жизни Тампы. Там есть множество клубов и баров, многие из которых располагаются в бывших зданиях сигарных фабрик, построенных в девятнадцатом веке. Я сфотографировал Амбер в винтажном голубом платье из пятидесятых, прислонившуюся к фонарному столбу. Она выглядела удивительно счастливой.
После того, как её брак распался, Амбер покинула Орландо и переехала в небольшую квартиру в Тампе. Из-за сокращения расстояния нам стало проще проводить время вместе. Она настороженно относилась к структуре моих отношений с Целести и это было совершенно разумно. В конце концов, мы впервые встретились на собрании, где я рассказывал о трёхлетних любовных отношениях, на которые без какой-нибудь ясной причины было наложено вето. Ситуация явно не из тех, что способствуют доверию к потенциальному новому партнёру. «Нет уж», – говорила она после той встречи своим друзьям: – «Я ни за что не свяжусь с этим Франклином. Только не все эти их правила. Никогда.»
Но нас всё равно тянуло друг к другу. Было чудесно встретить кого-то, чьи взгляды настолько совпадали с теми, что постепенно сформировались у меня после вето: взгляд на отношения не через призму иерархии. Признание права всех вовлечённых в отношения людей выражать свои потребности и просить о том, чтоб они были удовлетворены.
Трудно переоценить то, насколько революционной была эта идея. Отношения, включающие троих, четверых, возможно, пятерых и каждый может свободно говорить о своих потребностях? Никакой структуры доминирования, подчиняющих одних людей другим? Что-то глубоко внутри меня говорило: «Да! Именно так! Почему нет?»
В декабре 2002-го наши с Амбер встречи стали любовными. Это было абсолютно не похоже на все те отношения, которые у меня были до этого.
Однажды днём, когда мы сидели на чёрном кожаном диване у нас дома, Амбер рассказала мне одну историю. Живя в Калифорнии и страдая от одиночества и депрессии, она обратилась за помощью к психотерапевту. После нескольких сеансов, он сказал ей: «Знаете, ваша депрессия не связана с тем, что с вами самой что-то не так. Вы одиноки, потому, что вы жираф, живущий среди аллигаторов. Разумеется, вы чувствуете себя изолированной! У жирафов и аллигаторов разные потребности и они предпочитают жить в совершенно разных средах. Вы общаетесь с аллигаторами, но не чувствуете с ними общности. Аллигаторы не понимают жирафов. Ищите людей, похожих на вас. Окружите себя жирафами и вы не будете чувствовать себя такой одинокой.»
Амбер была моим жирафом. Из всех, кого я когда либо знал, она первая по настоящему принимала меня, понимала меня, видела меня по-настоящему глубоко. Целести пыталась, но многие вещи во мне были ей совершенно непонятны… а я не понимал многих вещей, важных для неё. Амбер видела меня. Невозможно объяснить, насколько это меня преображало.
Дело в том, что я тоже был жирафом. И я никогда не верил в то, что существуют другие жирафы. Так же как и Амбер, я ощущал себя живущим в мире, населённом аллигаторами. Встретить другого жирафа… да, это прямо-таки пьянило.
Амебер относилась к тому, чтоб начать со мной отношения скептически, так как её собственный брак загнулся потому, что её партнёр хотел ограничивать и контролировать её общение с другими людьми. Она была не особенно уверена в том, что после выхода из этих отношений следует вступить в другие, такие, в которых её возможность быть вместе со мной будет ограничиваться и контролироваться. Я думаю, что получил свой шанс только из-за совершенно экстраординарной ситуации, сложившейся из-за того, что мы обнаружили друг у друга столь схожие взгляды.
Но чего Амбер делать не собиралась, так это хранить молчание, когда у неё имелся вопрос или соображения по поводу отношения к ней. Она была готова бросать вызов всем имевшимся у нас с Целести допущениям, основаниям, идеям и правилам. Мои предыдущие партнёрши всегда просто принимали мою ситуацию и мои условия, даже если они были болезненны и неработоспособны.
Мои отношения с Амбер начались на шестнадцатом году отношений с Целести. Все эти годы я принимал как должное то, что любовь всегда идёт рука об руку со страхом. Моя любовь к кому-либо, кроме Целести означала, что Целести будет бояться потерять меня, а все остальные, кого я любил, всегда жили под угрозой возможного вето. Мы с Целести были вместе бОльшую часть моей жизни, так что представление о том, что любовь и страх это две стороны одной монеты всегда было частью моих любовных отношений. Я не только никогда не ставил эти допущения под вопрос, мне и любому из нас никогда не приходило в голову, что их можно вообще ставить под вопрос.
Мы с Целести принимали как должное идею, что если события принимают серьёзный оборот, над всей суетой должна возвышаться одна единственная пара. Я провёл всю свою взрослую жизнь, говоря людям, что они могут сближаться со мной, но не слишком. Что они могут любить меня, но никогда не могут быть уверенными, что я буду с ними. Могут быть частью моей жизни, но только вот настолечко и никогда – больше.
Думаю, что Целести не доверяла мне полностью с самого начала наших отношений. Она любила меня – в этом я совершенно уверен. Она хотела быть со мной. Но не доверяла полностью. Каждый день в каком-то смысле начинался для неё с мысли, что может быть именно сегодня я брошу её ради другой. Провести почти двадцать лет с кем-то, кто каждый день просыпается с такой мыслью – невероятно болезненно.
Жизнь с партнёром, который считает, что одной ногой вы всегда уже за дверью, разъедает душу. Так как Целести никогда полностью не доверяла мне, я никогда полностью не доверял себе самому. Она считала, что без строгих ограничений я поведу себя как пресловутый ребёнок в магазине сладостей, безрассудно упиваясь новыми отношениями. Она считала, что я не способен на сочувствие, поэтому я тоже верил в это. Она не верила в то, что без всех этих ограничений я буду хорошо обращаться с ней. В результате, в это не верил и я.
У Амбер был способ ставить под вопрос мои допущения. Это всегда начиналось одинаково. Она поднимала палец, её лицо становилось задумчивым, после чего она произносила: «У меня есть вопрос». И неизбежно следующие произнесённые ею слова проходили через мой мысленный пейзаж подобно машине с шаром на тросе, предназначенной для сноса зданий.
«У меня есть вопрос» – сказала она как-то вечером. Мы сидели на длинном чёрном кожаном диване в нашей жилой комнате. Я прислонялся к её плечу, наслаждаясь соприкосновением. «Если ты говоришь, что хочешь любить других людей, почему ты загоняешь их в ситуацию, в которой для них небезопасно любить тебя в ответ? Если Целести может прекратить их отношения в любой момент, как эти люди вообще могут чувствовать себя в безопасности?»
Вопрос в том виде, как она задала его, казался таким простым. Но у меня не оказалось ответа. Я привык отвечать на вопросы о вето в интернете и на дискуссионных встречах. Даже после вето, наложенного Целести и моего последовавшего отказать принять новое вето, я всё равно защищал его как необходимый инструмент, позволяющий паре чувствовать себя уверенно. Я считал, что моё недоверие к вето происходило только из непонимания того, почему оно случилось. Я не видел проблемы в вето как идее. Но за все шестнадцать лет, проведённых мной с Целести к тому моменту, я ни разу не посмотрел на право вето с точки зрения кого-то другого.
– М… почему бы им не чувствовать себя в безопасности?
– Это оказалось безопасным для Элейн?
– Нет.
– Выполняла ли она правила?
– Да.
– Таким образом, если любить тебя не безопасно даже для того, кто следует правилам, действительно ли нормально побуждать кого-то тебя любить?
У меня не было ответа.
Подчас, я отчаивался понять её вопросы. Я понимал каждое слово в отдельности, но сложенные вместе в выбранном ею порядке, они образовывали такую загибающую мозги штуковину, загоняющие меня ровно в мои собственные предубеждения. У меня никогда не было опыта участия в отношениях в качестве «дополнительного» партнёра, так что я не мог полностью осознать каково это, когда мою любовь к кому-то должна быть всегда починена кому-то другому.
Но, тем не менее, несмотря на все её вопросы, Амбер всегда была готова проявить сочувствие. Она никогда не была обвиняющей или сердитой. Она расспрашивала меня мягко, терпеливо и постоянно. Она говорила о своём опыте и том, как он на неё повлиял. Она относилась ко мне с невероятной и безграничной добротой, хотя моя способность видеть мир с её точки зрения и подводила меня.
А вопросы продолжались. «У меня есть вопрос», – сказала она однажды вечером. «Ты говоришь, что любишь, что в твоей жизни есть другие люди. Но почему ты не придаёшь значения их стремлениям?»
Я почесал в затылке. На первый взгляд, вопрос казался абсурдным. Разумеется, я придаю значения стремлениям моих любимых, их праву жить свои собственные жизни! Я спросил:
– Что ты имеешь в виду? Я не хочу контролировать своих партнёрш. Я не хочу, чтоб они были моей собственностью. Как я могу не ценить их стремлений? Они могут делать всё, что хотят!
– Они могут делать всё, что хотят, кроме как любить тебя так, как они хотят этого. Разве это не самое главное?
Она была права. К этому за время отношений с Амбер мне следовало привыкнуть. В вопросах эмоциональной мудрости она часто была права. Я никогда не замечал, что Целести не ценит моих стремлений (или, возможно, не доверяет им). Я не замечал, как соглашаясь на все эти ограничения не пригласив за стол переговоров никого из моих любимых, я договариваюсь о действиях других людей без их влияния и согласия, что демонстрирует, как я не придаю значения их стремлениям.
Это не значит, что наши отношения целиком состояли из того, что Амбер тыкала в стены моих предубеждений и ломала их. Даже в начале мы не только обсуждали природу связывающих нас любовных отношений. Мы провели множество пятничных и субботних ночей танцуя до утра в местном клубе, называвшимся Замок. У нас были сходные вкусы в музыке, и я стал регулярно танцевать впервые с тех пор как я покинул колледж. Я заново открыл в себе радость от танцев.
Марианна и Амбер впервые встретились в середине декабря. Они сразу приглянулись друг другу, и вскоре Марианна присоединилась к нашим экскурсиям в Замок. В один особенно запоминающийся вечер, мы трое пошли танцевать вместе, все одетые в чёрное с ног до головы. На нас с Амбер были надеты ошейники и Марианна держала нас на поводках. Непросто заставить людей оборачиваться на вас в готическом клубе, но нам это удалось.
Примерно за наделю до Рождества, Амбер провела ночь в нашей гостевой комнате. В соответствии с договорённостью, я спал с Целести, а когда она встала, переместился в гостевую комнату. Тем же утром, задолго до того, как мы снова встали, к нам пришла Марианна и заползла к нам в постель, в то время как Целести готовила завтрак. Мы обнаружили, что душ в лаборатории/ванной на втором этаже достаточно велик, чтоб вместить нас троих, хотя и едва-едва. Мы провели чудесное, эротичное время, стиснутые вместе под струями горячей воды. Позже, Целести добродушно прервала нас при помощи тостов и поджареного бекона.
Все мы четверо: Целести, Марианна, Амбер и я достигли точки равновесия. Отзвуки вето всё ещё звучали в наших с Целести отношениях, но они уже затихали. Я начал убеждать себя, что наложение вето на Элейн было отклонением. Я не понимал, почему она это сделала и мне было по-прежнему больно, но начал прощать её
В январе 2003-го я совершил свою ежегодную поездку на MacWorld. Целести работала в новой стоматологической лечебнице и не могла взять отпуск, чтоб поехать со мной. Однако, Амбер работала в интернет-провайдере, что означало, что она могла работать из любого места, где можно было найти подключение к сети. Она предложила мне провести эту неделю в Сан-Франциско со мной.
Мы поселились в маленьком отеле в европейском стиле всего в двух минутах ходьбы от места выставочного центра. Комнаты в нём лишь немного превышали размером размещённые в них кровати, а ванные комнаты отсутствовали, вместо них в каждом холле были общие душевые. Такое размещение было очень уютным, кто-то даже сказал бы – тесным. Но оно было совершенно прекрасным.
Проведённое нам вместе в Сан-Франциско время было чудесным. Амбер всё сильнее и сильнее впечатляла меня тем, с какой полнотой и изобилием она вкладывалась во всё, что делала. Дни мы проводили на конференции, а по вечерам исследовали город. Однажды днём на Маркет-Стрит мы увидели на тротуаре проповедника, держащего огромный плакат: «Нет незаконному сексу». Он оборонялся от грехов «промискуитета, полигамии, презервативов и порнографии». Я сфотографировал его, насвистывая старую песенку из Улицы Сезам: «Одна из этих штук не похожа на другие». Амбер усмехнулась и мы пошли дальше.
Как-то вечером мы шли вдоль пляжа. Мы обнаружили крохотный музей старых компьютерных игр, прямо рядом с руинами бассейна Сутро. Когда мы вошли туда, я с ликованием увидел старую игру Звёздные Войны для компьютеров Atari – я любил её со школьных дней. Я опустил в автомат четвертак. Время не слишком милосердно к игровым навыкам. Ребёнком я мог набрать три миллиона очков с одного четвертака, но теперь – увы. После того, как я убедился в том, что мои славные дни миновали, мы гуляли вокруг развалин, рассматривая сложную систему каналов, по которым вода когда-то попадала в здания и выходила из них. На закате перед нами оказался впечатляющий вид на линию горизонта.
Это была трансформация. В тот момент мы доверяли друг другу интуитивно и безоговорочно. Всё казалось возможным. Любить Амбер было совершенно естественным. Она бросила мне вызов, вынуждая жить сознательно. Её мягкие вопросы, её сочувствие и энтузиазм, всё это вдохновляло мнея стать самой лучшей версией себя.
Конференция закончилась. Мы сели в самолёт, вылетающий обратно во Флориду. Когда вы садитесь в самолёт, вам говорят, что карточка с правилами безопасности находится в кармане сиденья перед вами. В том полёте из Сан-Франциско они забыли предупредить нас о том, что там может также оказаться целая совершенно новая жизнь.
Заглянув в карман сиденья, Амбер нашла в нём книгу, забытую предыдущим пассажиром. Она называлась Каталог будущего и состояла из статей о новейших технологиях в самых разных областях: нанотехнологии, продление жизни, энергетика, генетика. Она читала её, пока мы летели домой. Эта книга воспламенила в ней жадность к знанию о науке и технологии. Где-то далеко-далеко бабочка взмахнула крыльями и изменила будущее.
Приземлившись в Тампе, мы сразу почувствовали как все ограничения, вытекающие из моих договорённостей с Целести, навалились на нас всей своей тяжестью. Противоречие между отношениями, которых мы оба хотели и отношениями, которые нам было позволено иметь, буквально разрывало Амбер на части. Разрывало нас обоих.
Масштаб дисбаланса власти между Целести и Амбер с особенной остротой проявился в тот момент, когда однажды ночью я проснулся от ужасной боли в нижней части спины. Она становилась всё хуже и хуже, пока не стала такой сильной, что я мог только лежать свернувшись на полу содрогаясь и стеная. Целести вызвала скорую, которая доставила меня в больницу.
Оказалось, что это камни в почках. Врач сказал, что с этим мало что можно поделать, кроме обезболивающих и покоя, пока они не пройдут. На несколько дней я стал совершенно беспомощен. Амбер хотела помочь ухаживать за мной. Но Целести не допустила этого. Она сказала: «Нет и никогда! Я его жена. Ухаживать за ним – моё дело.» Посягательство на её территорию было неприемлемым. В споре о том, кто будет за мной ухаживать, мои потребности каким-то образом оказались отброшенными в сторону. Однобокость нашей иерархии стала видна со всей ясностью.
Мы были не единственными, кто играл в полиаморию таким способом, достойным Мюнхаузена. В местном полиаморном сообществе было ещё несколько человек, у которых были похожие правила, чёткие границы того, кому разрешается ухаживать за больным или травмированным человеком, а кому нет. Как и правила вводящие право вето, они казались мне разумными и логичными, до тех пор, пока я не столкнулся в реальности с их последствиями.
Когда здоровые люди обсуждают что произойдёт, если кто-то заболеет, легко настолько запутаться в ожиданиях и ролях, что оказывается забытым самое важное: потребности заболевшего. Мои камни в почках не имели никакого отношения ни к Целести, ни к Амбер. Когда Целести зарезервировала за собой и только за собой право ухаживать за мной, это не было проявлением любви, потому, что мои потребности не были учтены. Теперь, когда я оглядываюсь назад, кажется очевидным, что когда кто-то болен или травмирован, его потребности – самые важные. В кризисные времена полиамория должна быть спасением, а не проблемой, с которой приходится справляться. Если её правильно готовить, она даёт большие возможности для поддержки, когда возникает такая необходимость.
В результате камни-таки вышли. Они выглядели похожими на кусочки гравия, полдюжины маленьких серых крупинок, чуть меньших чем шарики для пневматики. Я был удивлён тем, как что-то такое маленькое могло вызвать такую боль.
Когда я поднялся и снова стал способен к передвижению, ко мне пришла Амбер и сказала:
– Я не чувствую себя уверенно, деля пространство с Целести. Впредь я не хочу проводить ночи в твоём доме.
– Хорошо, – ответил я, смущённый и задетый. Я не понимал, почему она чувствует себя неуверенно, но я также не хотел прости её делать что-либо, чего она не хочет. Так что я просто принял её решение.
В июне 2003-го Амбер переехала обратно в Орландо, полагая, так же как и Белла, что расстояние сделает ограничения более приемлемыми. Ей казалось, что живя в двух часах пути от меня, ей будет проще принять тот факт, что ей нельзя полноценно делить свою жизнь с моей.
У нас с Амбер постепенно вырабатывалась привычка к близости, в то время как Целести всё яростнее и яростнее защищала свою роль в моей жизни. Когда Амбер объявила о своём переезде, Целести глубоко и с облегчением вздохнула.
Я помогал Амбер упаковаться и переехать в Орландо. Я пытался убедить себя в том, что всё так и должно быть, но в глубине души мне было всё сложнее понять, что хорошего в том, чтоб увозить любимых людей подальше от себя. К тому моменту мне стало уже почти привычно, что люди уезжают из города, потому что они больше не могут выносить соседства со мной. В моих мыслях сгущались неясные тени. Я не понимал толком, что они означают, но было ясно, что происходит нечто неправильное.
Мне всё ещё не хватало слов, чтобы понять – что именно. Я всё ещё был захвачен парадигмой, говорящей о том, что есть одни «настоящие» отношения, окружённые несколькими «внешними» отношениями, которым запрещён доступ во «внутреннее святилище». И да, несмотря на растущий дискомфорт я всё ещё не мог увидеть другой способ поддерживать множественные отношения.
После того, как Амбер покинула Тампу, я стал замечать изменения в полиамурном сообществе. Возможно, они происходили только в моём собственном восприятии – я начал ставить под вопрос идеи, которых придерживался годами, так что могла сработать склонность к подтверждению своей точки зрения, но это также могло быть настоящее изменение мнений.
В давние дни мы все были первопроходцами, пытающимися проложить новый путь в ненаселённом бездорожье. Мы знали, что религиозная полигамия (точнее, полигиния) не годится. Мы понимали, что хотим не того же, чего вроде бы хотят свингеры: эмоциональная моногамия плюс секс для развлечения. Мы искали способы иметь более одних устоявшихся любовных отношений, но у нас было мало примеров и мы ещё не выработали моделей устойчивых отношений такого рода.
Практически всё, написанное о полиамории в те давние дни фокусировалось на одной модели: одни настоящие отношения плюс ещё отношения. Если дополнительные отношения угрожали стать слишком близкими, считалось, что дополнительному партнёру надо найти себе собственного основного партнёра. Сейчас это очевидно, однако тогда мы не замечали, что это означает отношение к людям, как к заменимым объектам. (Ты хочешь более близких отношений с Бобом? Вместо этого, сойдись со Стивом! Стив заменит тебе Боба!) Мы приглашали людей в свои сердца, но не дальше прихожей.
Но к 2003-ему году всё больше и больше людей начали подобно Амбер задавать сложные вопросы. Что значит любить кого-то, если действует условие «имеются дополнительные ограничения и исключение, предложение не действительно, если вы не угодили моему основному партнёру».
Предполагалось, что переезд Амбер сделает ситуацию проще. Этого не случилось. Мы оба становились несчастнее день ото дня. Спустя годы, она оглянулась на те дни формирования наших отношений и написала об иерархических структурах вот что: «ведёт к эмоциональной катастрофе особого рода… Потому что иногда мы входим в эту структуру, держа в руке своё сердце и иногда наш партнёр встречает нас там. После чего структура превращается в лабиринт из захлопывающихся дверей и мин-ловушек. Когда партнёр встречает вас подлинной близостью и любовью в поставленных снаружи и необсуждаемых рамках, эмоциональный опыт складывается из одновременного притяжения и отталкивания.»
Амбер думала, что она знает на что подписывается, принимая все ограничения, которым должны были соответствовать наши отношения. Но она не понимала, что там её встречу я.
Я тоже не этого понимал.
