Текст книги "Смешение карт: воспоминания о разрушительной любви (ЛП)"
Автор книги: Франклин Во
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
5
Шёл 1989 год. Целести решила, что с жизнью в двух часах езды от меня должно быть покончено. Она запланировала переехать в Сарасоту, и мы начали подыскивать себе квартиру. Мы поселились в крошечной квартирке с единственной спальней, в мешанине лишённых звукоизоляции длинных панельных домов невдалеке от кампуса. На указателе значилось «Кардинальный микрорайон!» Целести назвала его «картонный микрорайон». Спали мы на видавшем виды водяном матрасе, лежащем прямо на полу. Наши соседи представляли собой смесь из студентов колледжа и пенсионеров, так как никто другой не стал бы жить в этом месте.
Маленькая квартира вынудила нас проявить творческий подход. Мы расположили купленные по дешёвке и добытые у друзей столы вдоль всей комнаты, уставив их компьютерами. Мы притащили гигантские PDP-11 и поставили их в тесной служебной комнатке, в которой должны были бы располагаться стиральная и сушильная машины, если бы мы обладали такой роскошью. Целести потом ещё долго называла PDP-11/03 «стиралкой», а 11/24 – «сушкой». Их консоли располагались в жилой комнате, там же где и все остальные принадлежавшие мне компьютеры, а их длинные серые кабеля змеились в служебную комнатку.
Совместная жизнь принесла с собой новый набор правил. «Теперь я официально живу с тобой» – сказала однажды Целести. Мы разговаривали сидя за дешёвым пластиковым складным столиком, вокруг нас громоздились полураспакованные коробки.
– Хорошо, – ответил я.
– Я – на первом месте. Думаю, нам нужны новые правила, которые будут защищать наши отношения.
– Типа каких?
Целести выложила желаемые ею условия. Если у меня появится другая любовница, я не буду проводить с ней ночи целиком. Если я иду на свидание или просто провожу время с кем-то другим, я всегда должен возвращаться домой. Я должен всегда спать в нашей постели.
– Хорошо, – отвечал я на каждое правило. Мне было несложно согласиться с ними. Поставленные Целести условия выглядели разумно. В конце концов, Целести моя «основная» партнёрша. Основные отношения заслуживают защиты, не так ли? Кроме того, мы были вместе уже несколько лет. Разумеется, это что-то да значит! Обеспечить этим отношениям особый статус выглядело естественным и логичным.
Опять же, было не похоже, чтоб то, что я соглашаюсь на эти условия, что-нибудь для кого-нибудь меняло. Мои отношения с Блоссом угасли, а других любовниц на горизонте не было. Спор с Целести был бы вроде как придание большего значения гипотетическим потребностям потенциальной любовницы, чем реальным нуждам сидящей напротив меня женщины и это казалось безумным.
Тем временем, моя дружба с Руби перестала быть спокойной. Мы начали часто спорить, без какой-нибудь особенной причины, кроме того, что я чувствовал неясную печаль и неудовлетворённость каждый раз, когда думал о ней. Наши общие друзья были обеспокоены. Так, однажды вечером, её друг сказал мне: «Мужик, ты ей по-настоящему нравишься». Мы сидели на низкой стене, окружавшей двор в центре кампуса – обычное место поздних вечеринок на открытом воздухе и пили дешёвое пойло из красных пластиковых кружек: он пиво, а я – коктейль с ромом. «Она беспокоится, что ты с ней не разговариваешь. Что происходит?»
Я хотел сказать многое. Я мог бы сказать: «Я странно чувствую себя, общаясь с ней. Мне больно, но я не понимаю – почему. Это как узел в моей груди, но я не понимаю что он значит. Когда я вижу её, то чувствую грусть и отчуждение.» Но я только пожал плечами и допил свой коктейль.
Руби с Джейком стали очень привязаны друг к другу. Это почему-то очень расстраивало меня, но я не понимал – почему. Я считал, что это не может быть что-то столь простое и вульгарное, как обыкновенная ревность. В конце концов, Джейк с Целести годами были любовниками. Целести и Бен очень привязались друг к другу. Почему бы мне испытывать ревность по поводу интереса Джейка к Руби, к женщине, с которой у меня даже не было любовной связи? Я, определённо, был не тем человеком, которые может ревновать. Кто угодно другой, но не я!
Так как это не могло быть ревностью, это должно было быть чем-то другим. Если это не ревность, то оставалась только одна возможность: она сделала что-то неправильно! Так что я естественным образом эмоционально закрылся, считая, что так защищаюсь от совершаемых ею неопределённых злодеяний. В нашей дружбе появилось напряжение.
По причинам, никак не связанным с всё умножающимися проблемами в наших отношениях, Руби решила покинуть Новый Колледж. Она приехала из северной части штата Нью-Йорк и его красота и смена сезонов звали её к себе так, как Флорида этого сделать не могла. Она закончила семестр и уехала. Вскоре после этого, Джейк последовал за ней на север. На этом закончились его сексуальные отношения с Целести.
Мы с Руби сохранили контакт и после её переезда. Парадоксальным образом, наша дружба не только восстановилась, она стала прочнее. Мы начали писать друг другу длинные письма, настоящие письма, написанные настоящими ручками на настоящей бумаге и отправляемые по почте. Я находил для своих писем необычные материалы: длинные рулоны коричневых бумажных полотенец, какие бывают в туалетах на заправках, крохотные ярко окрашенные листочки для напоминаний, аккуратно сложенные и распирающие конверт в середине. Руби отвечала и открытками и длинными письмами, написанными аккуратным почерком. Она писала о том, что видела накануне в походе вдоль каньона и о том, как смотрится луна сквозь деревья в её дворе. Я хранил её письма в шкафу в обувной коробке. Со временем она переполнилась, и я стал складывать письма в следующую коробку.
Я снова открылся перед ней, но одно я никогда не обсуждал – то, как я вёл себя перед тем, как она уехала. Это был слон, терпеливо стоящий в комнате, его хобот ощупывал цветы на подоконнике, а хвост болтался над плитой на кухне. Я пытался не встречаться с ним глазами, думая, что если я не буду замечать его, он когда-нибудь уйдёт. А коллекция писем в обувных коробках всё росла.
Жизнь вне кампуса оказалась ужасной для моей учёбы. Я забросил занятия. Казалось, что вокруг меня всегда происходит множество всего куда более интересного, чем учёба. Я запустил свою собственную BBS. Мы провели домой вторую телефонную линию, специально для BBS. (Телефонная компания не знала что и думать о жителях, желающих иметь в квартире вторую телефонную линию так что почти год забывала брать с нас за неё плату.)
Я перерыл мусорный контейнер за местной конторой по ремонту компьютеров и нашёл в нём гору выброшенных дисководов для дискет. После того, как я почистил и починил их и создал специальное оборудование для того, чтоб мой TRS-80 мог с ними работать, на них хранились все сообщения моей BBS. Они стояли рядом с компьютером на столе в жилой комнате, соединённые изолентой, а провода окружали их неопрятным нимбом. Я сделал для них источник питания, но не имея других вариантов, поместил его в картонную коробку вместе с крысиным гнездом проводов, питающих дисководы. Пронзительный писк старого модема вместе с жужжанием и шипением дисководов стали неумолкающим фоном нашей жизни.
Я заново открыл свою любовь к изготовлению и запуску воздушных змеев, моему хобби времён жизни в Венанго, забытому, когда моя семья переехала во Флориду. Я начал писать для нескольких малотиражных подпольных журналов. Том показал мне мир зинов (’zines): странных эклектичных журналов, выходивших крохотными тиражами и посвящённых всякого рода эксцентричным и нишевым темам. Я полюбил их.
Наша квартира стала как бы клубом. Мы с Целести часто устраивали вечеринки, которые обычно выплёскивались во двор, забавляя некоторых наших соседей (и вызывая гнев у остальных). В любое утро было обычным делом увидеть от одного-двух до семи-восьми наших друзей спящих на диване и надувных матрасах меж уставленных компьютерами столов. Бен был обычным гостем в нашем доме и даже в нашей постели. Целести спала свернувшись между нами. У большинства друзей были ключи от входной двери, впрочем, она редко запиралась.
Однажды к нам пришёл Том, чтоб рассказать мне о новом подпольном зине, который он начинает делать. Мир малотиражных журналов был хаотичным. Даже самые популярные из них могли иметь тираж только в несколько сот копий, в крайнем случае – тысячу, так что они редко приносили прибыль. Это были детища любви, редко окупавшиеся и часто доставлявшие ужасную головную боль при подборе содержимого и выпуске. Это означало, что они быстро появлялись и так же быстро исчезали. Том уже создавал два зина, у обоих вышло по несколько номеров, а потом их пришлось закрыть из-за нехвати времени и денег на.
«Этот будет называться Мифагора» – сказал он. «Я хочу, чтоб он был сосредоточен на маленьких рассказах. Он будет делаться по-настоящему качественно. Художники и писатели уже выстроились в очередь, но мне нужна некоторая помощь. Ты участвуешь?
Ответ на этот вопрос мог быть только одним: «Конечно!»
Одним из выстроившихся в очередь художников был парень по имени Джоэл – талантливый карикатурист, очень известный в узких кругах мира зинов. Джоэл стал проводить с нами много времени, работая над журналом и, впоследствии, над другими проектами. Он стал частым гостем на наших вечеринках. Он мог сидеть на потрёпанном диване, который мы с Целести нашли на помойке, рисовать карикатуры на гостей и раздавать их.
Как только Целести с Джоэлем встретились, между ними возникло взаимное притяжение. Оно быстро переросло во флирт, потом в страстные объятия и вскоре они начали встречаться.
Моя BBS начала набирать популярность. Компьютер, на котором она работала, был древним даже для 1989 года и на нём работало странное самодельное программное обеспечение, не бывшее ни быстрым, ни изящным. Оно было кривым и неуклюжим, склонным к вывертам и полным проблем. Я так и не доделал по-настоящему функцию обмена личными сообщениями, которая имела обычай зависать и разрывать соединение. Одновременно к BBS мог подключиться только один человек, так что популярность означала, что люди часто сталкивались с сигналом «занято». Соединившись, пользователи оказывались один на один с текстовым меню и командной строкой, позволяющими просматривать сообщения и обмениваться личными письмами с другими пользователями.
Тем не менее она начала обретать популярность, сначала в местном сообществе, а потом и по всей стране. Вокруг неё возникла группа восторженных пользователей: хакеров, художников, писателей (в том числе несколько публикующихся фантастов), студентов и активистов. Они построили там свой виртуальный дом и этим привлекли внимание более широкого сообщества. Моя BBS приобрела репутацию в связи с высоким качеством дискуссии, вопреки низкому качеству программ, которые её обеспечивали.
Сообщество людей, связанных с BBS было в те дни невелико и тесно связано. Владельцы BBS часто устраивали вечеринки, чтоб встречаться и общаться с другими операторами и пользователями. Я часто устраивал такие встречи. Я устраивал квесты, правила которых можно было найти на BBS, отправляя пользователей собирать умышленно избыточный список предметов (пункт Е: нечто, обычно имеющееся в комнате дешёвого мотеля), а затем приходить в условленное время и место. Все приносили еду и соревновались в оригинальности собранных квестовых предметов. Я приглашал пользователей на вечеринки в нашей квартире и просил их распространять это приглашения через другие BBS, которыми они пользовались. Я говорил: «Приходите в костюмах. Самый креативный получит приз!»
Одним из тех, с кем я сначала познакомился на BBS, а потом лично, был Ньютон.
Он быстро стал моим близким другом. Добродушный, вальяжный, с необычным чувством юмора и склонностью к невозможным приключениям. У меня до сих пор хранится фотография, на которой он изображён стоящим по колено в воде позади мятно-зелёного Фольквагена Жука с огромной глупой улыбкой на лице. Мы гуляли с друзьями, разъезжая по глуши в стороне от дорог. Он раздразнил меня переехать на машине прямо через пруд.
– Ну, не знаю, – сказал я, с сомнением глядя на пруд. – Думаю, что вероятность переехать через него – пятьдесят на пятьдесят.
– Это прекрасные шансы. Двигай! – ответил он.
Один раз мне это удалось, но я не подумал о том, что если я окажусь на другой стороне, мне придётся ехать обратно. На обратном пути мотор залило. Как только мы остановились, машина по оси увязла в жидком иле, покрывающем дно. Ньютон вылез, чтоб толкать машину, и полностью одетый стоял, улыбаясь по колено в воде. Я достал маленький фотоаппарат, который всегда носил с собой и сделал этот снимок.
Ньютон, как и Джоэл стал частым гостем на наших вечеринках.
Однажды мы с Томом решили отправиться на посвящённый фантастике конвент в Тампу, расположенную в паре часов пути на север. Мы позвали Ньютона с собой. Он согласился с энтузиазмом, хотя никогда на конвентах не бывал. Это был его первый выход в широкий мир. Он ходил на семинары, смотрел с открытым ртом на людей в костюмах фантастических персонажей и пожимал руки известным авторам. «Это был здорово!» – сказал он в конце воскресенья. «Хотел бы я проводить так каждые выходные!»
«Вот что я скажу», – ответил я. «Давайте устроим конвент в твою честь!»
Я пошутил, но в нашем социальном кругу в Сарасоте такие шутки были небезопасны. Идея быстро сбежала от меня. О ней пронюхала Целести и решила, что это было бы чудесно. Ещё до того, как я понял что происходит, мы уже планировали вечеринку под названием «РуфусКон», в честь имени, которое Ньютон использовал на BBS.
Мы с Целести сильно недооценили возможную популярность РуфусКона и приняли неудачное решение провести его в нашей квартире. В своём необузданном пессимизме я ожидал скромную вечеринку, возможно дюжину близких друзей или что-то в этом духе.
Я прорекламировал РуфусКон на BBS и расклеил в кампусе листовки. Мы с Целести украсили квартиру рождественскими гирляндами и повесили на двери огромный баннер с надписью «РуфусКон», сделанный из старомодной перфорированной бумаги для печатающего устройства.
С приходом вечера начали прибывать люди. Джоэл пришёл в невероятном костюме розового кролика, скрывавшим всё тело. Они с Целести на некоторое время скрылись за дверью спальни, откуда донеслось хихиканье, сменившееся относительно громкими стонами. Вернулись они с широченными улыбками. Целести сказала: «Я никогда раньше не делала этого с мужчиной в костюме кролика. Это было здорово!»
«Ясное дело! Мы слышали отсюда всё», – ответил я. Она зарделась и, продолжая улыбаться, взяла его за руку.
До того, как я окончательно понял, что ситуация выходит из под контроля, в нашей крохотной квартире с одной спальней было уже человек пятьдесят, а ещё несколько дюжин оставались снаружи, смеясь и выпивая. Кто-то постучал в дверь. Я открыл её и обнаружил компанию, нагруженную музыкальными инструментами и аппаратурой. Никого из них мне раньше не встречалось. Я моргнул: «Я могу вам чем-нибудь помочь?»
Один из них спросил: «Это РуфусКон?»
Я указал на баннер: «Да. А вы кто?»
«Мы ансамбль. Где нам расположиться?»
В последовавшие недели РуфусКон превратился в легенду. В кампусе и на BBS о нём говорили не переставая. «Ты был на РуфусКоне?» «Ты слышал о РуфусКоне?» «Чувак, РуфусКон был изумителен! Тебе надо было там быть!» Он был настолько успешным, что мы сделали его ежегодным и провели потом РуфусКон II и РуфусКон III.
Наши соседи оказались не в таком восторге. Задача приглаживания взъерошенных перьев и восстановления добрососедских отношений пала на Целести, чья выдающаяся сердечность, к счастью, оказалась более чем достаточной для решения этой проблемы.
РуфусКон укрепил место Ньютона в нашем внутреннем круге – группе регулярно зависавшей в нашей квартире. Он также укрепил отношения между Целести и Джоэлом. Целести, я, Бен и Джоэл, Ньютон и Том, а также ещё трое или четверо наших друзей являлись ядром, вокруг которого вращался более широкий социальный круг – иногда ближе, иногда дальше. Дружба между мной и Ньютоном очень укрепилась.
Я был счастлив – счастливее, чем когда-либо на моей памяти. У меня не было партнёрш кроме Целести, но был тесный круг друзей. Целести счастливо жила со мной и встречалась с Джоэлом и Беном. Я радовался её радости.
Но за каждым летом приходит зима. Не зная того, я уже посеял семена ужаснейших моментов моей жизни и уже выбрал курс, ведущий к столкновению с моими личными демонами. Несмотря на всё то, чему я научился, я по-прежнему недостаточно хорошо разбирался в себе самом, что принесло в мою жизнь и в жизни тех, кого я больше всего любил, страшную боль.
6
Жизнь продолжалась. Переезд из кампуса дал мне прекрасные возможности в области общественной жизни, но с более приземлённой точки зрения он оказал ужасное влияние на мою учёбу. Езда в кампус и обратно меня раздражала, так что я стал появляться на занятиях всё реже и реже. Хуже того, у меня возникли проблемы с концентрацией внимания. Я постоянно менял специализацию. Каждый раз, когда новый предмет выглядел интересным или университет анонсировал новую программу я думал: «Вау, это звучит чудесно! Я хочу этим заниматься!»
В Лихайском университете я хотел учиться на инженера по компьютерам. Невежество профессоров убило это желание. В местном колледже во Флориде я специализировался на информатике. В Новом Колледже я начал с психологии. Одним из профильных предметов была психолингвистика. Преподаватель этого предмета вскоре сменил работу на обучение Клингону (похоже, обучение этому придуманному языку оплачивалось куда лучше, чем преподавание в колледже). Он заразил меня страстью к языкам, и я сменил специализацию на лингвистику. Так как я хотел лучше понять то, как язык влияет на наше виденье мира, я взял себе курс когнитивных наук. Занятия вёл рассеянный парень, редко надевавший обувь и имевший привычку прерываться на полуслове со словами: «Давайте сделаем пятиминутный перерыв», после чего удалялся, чтоб записать что-нибудь в тетрадь, которую хранил у себя в кабинете. Благодаря этому преподавателю я понял, что хочу больше узнать о том, как работает мозг и переключился на когнитивые науки. Но очень скоро я был разочарован тем, на чём были сосредоточены большинство учёных в этой области. Я хотел узнать как именно мозг делает те удивительные вещи, которые он делает, так что я взял курс нейрофизиологии, во время которого понял, что мозг является самой поразительной штукой, которую только можно вообразить. В следующем семестре я сменил специализацию на нейробиологию.
Новый Колледж был очень терпелив в отношении эксцентричности такого рода, но всё-таки не до бесконечности. Я был хорошим студентом, но только на тех предметах, которые казались мне интересными. По остальным моя успеваемость была очень плоха. Однажды мой вялый учебный прогресс привлёк внимание руководства. Мне был дан испытательный срок. Мне сказали, что я должен собраться, проявлять больше усердия и чаще появляться на занятиях. Я не справился ни с одним из этих пунктов. На следующий год Колледж сердечно предложил мне покинуть его.
В течение всего этого времени я по-прежнему поддерживал контакт с Руби. Её отношения с Джейком развалились. Судя по всему, у него случился бурный роман с кем-то, но скорее тайный, чем открытый. Когда их отношения распались, она стала писать мне чаще. К двум обувным коробкам в шкафу добавилась третья.
Так как я больше не был студентом, мне следовало найти работу, зарабатывать деньги и вообще делать всё то, что люди называют «реальным миром». Мы с Целести обсуждали переезд в Тампу, которая, будучи гораздо большим городом, открывала большие перспективы для поиска работы. Я не хотел покидать наш дружеский круг в Сарасоте, но у нас уже было несколько друзей в Тампе, с которыми мы познакомились через BBS и зины. И, кроме того, это ведь всего в паре часов езды, верно?
Тем временем, в одном из своих писем Руби предположила, что возможно она хочет вернуться во Флориду и, возможно, поселиться в Тампе.
Это окончательно утвердило меня в решении переезжать. Я сказал: «Фантастика! Ты можешь жить с нами!»
И, таким образом, я оказался на курсе, ведущем к столкновению с ограничениями, наложенными Целести и своей собственной неуверенностью.
Мы с Руби по-прежнему никогда не обсуждали в явной форме возможность любовных отношений между нами. Наши письма становились всё более и более полны намёками и я впервые задумался о том, что её отношение ко мне может быть не только дружеским. Сексуальное напряжение, отмечавшее наши отношения на ранней стадии, остыло с её переездом, но распад её отношений с Джейком заново воспламенил его. Наша переписка постоянно вращалась вокруг мысли об отношениях, каждый из нас намекал на возможную открытость к большему, в то же время поддерживая возможность это отрицать.
Целести знала о моём романтическом интересе к Руби, по правде говоря, может быть даже лучше меня самого. Кроме того, она мыслила практично. Если мы собираемся переезжать, нам нужны деньги и значит надо искать компаньонов для жилья. Руби, в отличие от Блоссом не вызывала у Целести враждебности. Жить вместе с Руби казалось в высшей степени разумным и практичным. Как считала Целести, это было бы куда удобнее, чем в поисках компаньона давать объявление в газету. Они с Руби уже подружились и у них не было конфликтов, которые бы требовали решения. Мы с Руби не были любовниками, так что, хотя мы и танцевали вокруг этой идеи, её запрет на совместное проживание с любовницами не был бы нарушен. Мы с Целести понимали, что когда придёт время, этот мост может оказаться перейдён. Но что такого уж плохого могло от этого случиться?
Мы с Целести договорились ещё о нескольких условиях. Что бы ни случилось, у Руби будет отдельная комната. Если между мною и нею начнутся отношения, я никогда не буду проводить ночь в её кровати, а всегда буду приходить до полуночи и спать с Целести. Любые отношения между мной и Руби будут подчинены моим отношениям с Целести. Она сохранила за собой право сказать мне прекратить отношения с Руби, если она почувствует себя ущемлённой, при этом ожидалось, что мы с Руби немедленно последуем этому решению. Мне следовало пообещать, что не буду проводить больше времени с Руби, чем с Целести. И что бы ещё ни случилось, я никогда не должен любить Руби так же как Целести или сильнее.
Я с готовностью согласился. Я был так очарован возможностью жить вместе с Руби, что оговорки выглядели незначительными мелочами.
Мы освободили нашу крохотную квартирку в Сарасоте, попрощались с соседями и направились в Тампу. Мы нашли недорогую квартиру с двумя спальнями поблизости от Университета Южной Флориды. Друзья помогли нам упаковать практически всё наше имущество и караван машин, нагруженных картонными коробками отправился к северу. Особой проблемой были огромные древние PDP-11. Они не влезали ни в одну машину. Мы подыскивали для них хороший дом. К счастью, их согласился взять парень Блоссом, и они стали его проблемой.
Въехав, мы выбрали себе ту спальню, что была побольше, оставив Руби меньшую и пустую. Однажды ночью, она приехала на полностью загруженной машине и сказала: «Я тут!»
Проблемы начались с первой же ночи. Во время переезда из Нью-Йорка Руби взяла с собой только то, что вошло в её машину, так что у неё не было никакой мебели, в том числе кровати. Мы с Целести предложили ей надувной матрас. Я считал, что матрас в эту ночь должен быть в нашей комнате, так как вторая была совершенно пуста. Целести считала, что Руби будет спать во второй спальне. Руби устала от долгого пути и неопределённость сделала её ворчливой: «Перестаньте дёргаться, и скажите: где я сплю.»
Я одержал победу и Руби провела ночь в нашей комнате на надувном матрасе. Утром мы начали делать вторую спальню, по-настоящему её комнатой.
На это ушло несколько дней. Она купила матрас и кое-какую мебель. Пришло несколько наших здешних друзей и мы провели очень интенсивный день, конструируя в её комнате большой чердак в форме буквы L, объединённый с рамой её матраса. Под ним она устроила небольшое рабочее пространство со столом и стульями. Когда мы закончили, получилось очень уютно, действительно удобнее чем комната в которой жили мы с Целести.
Мы с Руби сближались с каждым днём. Никто не удивился, когда мы начали целоваться в первую же неделю её жизни с нами. Это было волшебно. Её поцелуи были великолепны. Каждый из них был произведением искусства. Её губы умели заставить весь мир замереть. Время и пространство переставали быть важными, каждый её поцелуй заключал в себе целую вселенную, в которой было возможно всё. Я помню, как она сидела на кухонном столе – крепком деревянном изделии, покрытым сверху керамической плиткой, обхватив меня руками и ногами. Она притянула меня поближе к себе для одного из своих поцелуев, её ноги скрестились позади меня, её руки скользили по моей спине до тех пор, как я едва мог вспомнить кто я такой.
Отношения развивались пугающе быстро. Каждое утро начиналось с её появления в спальне, где она пела песни, пока я сонно выбирался из постели.
Мы трое: Руби, Целести и я купили сезонные билеты в Буш Гарденс – смесь парка развлечений, убежища для животных и пивоварни в центре северной Тампы. Мы с Руби провели много ранних вечеров на выставке тропических птиц, где к нам на плечи садились попугаи и облизывали кончики наших пальцев своими абсурдными складными языками. (Кроме шуток, языки попугаев имеют явное отношение к Зову Ктулху. На них есть щупальца.) Птичник стал нашим святилищем, местом, куда можно сбежать от дневных забот и сосредоточиться друг на друге. Мы проводили там часы, сидя рядышком на скамейке, а солнечные лучи пробивались к нам через окружавшие нас деревья.
У меня тогда была страсть к черепахам, я даже использовал на BBS имя «Черепаха». Неудивительно, что в итоге мы с Целести завели черепаху – подобранного на дороге очень молодого трусливого ползунка. Мы назвали его Молния, и он стал нашим компаньоном на следующие двенадцать лет. Видя как мы любим черепах, окружающие стали дарить нам соответствующие подарки: керамических черепах, рюмки и рождественские украшения в черепашьем стиле. Мы с Целести часто проводили вечера в Буш Гарденс, глядя как черепахи катаются на спинах сытых и ленивых аллигаторах. Целести говорила об этом: «Это черепаший общественный транспорт! Полдюжины черепах могут взять одного аллигатора до той стороны пруда и сэкономить деньги!»
Я был безумно счастлив, живя с двумя женщинами, которых я так сильно любил. Жизнь с двумя партнёршами ощущалась невероятно естественной, что-то внутри меня проснулось чтобы сказать: «О! Вот так всё и должно быть!» Мои отношения и с Руби, и с Целести были очень глубокими и близкими. Отношения Целести с Беном после нашего переезда утихли, но у неё были я и Джоэл. Это был чудесно.
По крайней мере в основном. Ограничения, которых потребовала Целести, создавали некоторые трения между мной и Руби, кое-что было не на своих местах. Поздно вечером, свернувшись вместе с ней на кровати, я всегда учитывал, что часы отсчитывают время до полуночи, когда мне надо будет встать и уйти, оставив её спать в одиночестве. Пару раз она говорила о том, что ей тяжело сознавать то, что как бы мы ни были близки, рядом с ней в постели каждую ночь будет только пустота. Целести хотела никогда не спать одна и это значило, что Руби будет спать одна всегда.
Мысль о том, что я могу любить кого-то так же сильно, как я люблю Целести была неприемлема на фундаментальном уровне. Все ограничения, наложенные на мои «внешние» отношения, были придуманы именно для создания уверенности в том, что я никогда не полюблю никого другого всем сердцем. Любовь, конце концов, штука пугающая.
Также я верил в то, что эти ограничения необходимы для того, чтоб защитить то, что есть у нас с Целести, хотя я и не вполне понимал, от чего именно они нас защищают. В каком-то смысле я начал разделять страх Целести: если мне действительно можно будет полноценно любить Руби, не будет ли это значить, что Целести в моих глазах станет менее особенной? Разве её делало особенной не то, что она всегда была на первом месте?
Это наше соглашение не было злонамеренным. Но это не имело значения – оно причиняло Руби такую же боль. В глубине души я понимал, что происходит. Мысленное дзюдо защищало меня от того, чтоб прямо взглянуть на это знание, но краем глаза я всё видел. Я понимал, что отношения, которые я могу предложить Руби чахнут оттого, что они втиснуты в слишком тесное для них пространство. Если у неё возникнет выбор между отношениями, которые могут стать любыми по её желанию и отношениями, которые всегда останутся искусственно ограничены условиями, относительно которых у неё нет права голоса, почему бы ей могло захотеться то, что могу предложить ей я?
Тем не менее, несмотря на всё это мы, все трое, были достаточно счастливы чтоб игнорировать периодическое рычание различных чудовищ за дверями шкафов. Было похоже, что жизнь налаживается, как в личном, так и в профессиональном плане. Я начал работать в области предпечатной подготовки, используя компьютер Макинтош и новую, популярную версию программы QuarkXPress, стремительно захватывавшей издательский мир. Она позволяла почти кому угодно создавать сложные макеты несравненно более удобными способами чем более ранние программы для вёрстки. Опыт, полученный мной при издании малотиражных журналов стал неоценим. В среде художественных директоров и рекламных агенств, составлявших большую часть нашей клиентской базы, у меня появилась репутация человека, способного решать сложные проблемы вёрстки и печати.
Между тем, круг моих друзей в Тампе расширялся. Уилл, мой друг по дням зинов позвал меня в зал игровых автоматов в боулинге, где также подавали пиво. Он представил меня группе своих друзей, которые, как и я, все были своеобразны и эксцентричны. Мы оставались там до закрытия, то есть до двух ночи, а потом ещё некоторое время проторчали, болтая, на парковке.
Уилл стал частым гостем в нашей квартире. Был им и Ньютон, хотя он по-прежнему жил в Сарасоте. Я познакомил его с Руби. Они совпали просто фантастически и когда он приезжал к нам, были практически неразделимы. Если когда-нибудь и были двое, созданные друг для друга, то это были они.
Где-то в шкафу, чудовища зарычали и начали ломать дверь.
В тот день, когда Руби и Ньютон начали встречаться, я почувствовал, что у меня земля уходит из под ног. Я падал в пропасть такую тёмную и глубокую, что она казалась бездонной. Я сошёл со своего обычного пути развития отношений: любить больше и быть классным. Вместо этого я позволил своему миру заполниться столь глубокой неуверенностью, что даже не мог понять что случилось.
