Текст книги "Доктор Z"

Автор книги: Франк Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

2

«А ведь тот поэт был прав, – подумал доктор Циммертюр, просматривая неделю спустя утреннюю почту. – Уже в десятый раз получаю отрицательный ответ. А ведь я же пишу не стихи, а научные трактаты».

Он еще раз прочитал письмо фирмы «Ессиг и Иргенс»: «К сожалению, мы принуждены отклонить Ваше лестное предложение; положение книжного рынка в настоящее время таково, что ни один издатель не согласится на издание такой специальной книги, если автор не возьмет на себя весь риск и не представит надлежащего обеспечения. Единственной фирмой, которая, быть может, согласилась бы на другие условия, является, по нашему мнению, фирма „Солем Бирфринд“, площадь Ватерлоо. В надежде, что Вам удастся заключить подходящее соглашение с вышеназванной фирмой, пребываем с почтением – Ессиг и Иргенс».

«А почему бы мне не обратиться к такой странной фирме?» – подумал доктор и решил сделать это.

По окончании приема он пустился в путь. Пересек Рокин и Званенбургваль и добрался до площади Ватерлоо. Несколькими шагами дальше находилась еврейская широкая улица с кишевшей толпой живописных дельцов, черноглазых ребятишек и полногрудых женщин с намасленными волосами. На углу стоял дом, принадлежавший непревзойденному живописцу всего этого мира – Рембрандту Харменсу ван Рейну. И здесь же, в тени нескольких оголенных по-ноябрьски деревьев, приютилась фирма Солема Бирфринда.

Это был небольшой старинный домик со ступенчатым фронтоном и остроконечной крышей. Фасад его был занят витриной, в которой были выставлены издания фирмы. Их было немного, но они поражали своим разнообразием. Ничто человеческое не было чуждо фирме Бирфринда. В витрине красовались такие сентиментальные романы, как «Скрипка»; менее сентиментальные описания нравов, как «Мадонна спальных вагонов»; патриотические романы: «Флагманский корабль адмирала Тромпа», «Юность Вильгельма Молчаливого»; детективные истории: «Убийство на перекрестке Клепем» и «Серебряный стилет»; руководства по игре в бридж, по эсперанто и консервированию томатов; «Сто восемнадцать крестовиц» и, наконец, научные книги: «Жизнь на Марсе» и «Был ли Магомет германцем?».

Доктор Циммертюр внимательно всматривался во все детали витрины, пока не убедился, что ничто не ускользнуло от его внимания. Затем, повернувшись к оголенным деревьям рынка, он захохотал как сумасшедший. Так вот что «Ессиг и Иргенс» считали подходящим для издания его научного трактата! Более прямодушной критики он еще не выслушивал! «Мадонна спальных вагонов», «Скрипка» и «Был ли Магомет германцем?». Надо посмотреть, каков с виду этот субъект!

Открыв дверь, доктор вошел.

Он очутился в старинной низкой лавке; на длинном прилавке лежали груды книг – ассортиментное отделение фирмы. Самое почетное место занимали «Мадонна спальных вагонов» и «Скрипка», затем «Сто восемнадцать крестовиц»; в укромном уголке, как и подобает преступникам, высматривали покупателей «Серебряный стилет» и ему подобные. В кресле за прилавком, спиной к окну, сидел человек лет сорока пяти в черном таларе, в ермолке и очках.

Он несомненно принадлежал к тем, которые претерпели двадцативековое изгнание. Лицо с резко очерченными чертами напоминало маску; глаза под нависшими веками походили на витрину ювелирного магазина, у которого металлические жалюзи приспущены, но свет горит и отражается в выставленных драгоценных камнях.

– Что угодно, сударь?

Низкий голос, несомненно способный к разнообразным модуляциям.

Доктор пробормотал несколько незначительных слов и стал рыться в книгах. Каждая новая находка подтверждала показания книжной витрины. И такая фирма выпустила бы его научный трактат! И вдруг ему пришла в голову причудливая идея. А почему бы нет? Да, почему бы нет? А какие издатели были у Бурхаве [4]4
  Бурхаве – известный голландский медик (1668–1738). – Прим. перев.


[Закрыть]и других пионеров?

– Имею честь говорить с господином Бирфриндом?

– Да. Что вам угодно?

– Дело вот в чем – у меня рукопись…

Доктор сознательно придал голосу возможно более неуверенный тон.

– Что за рукопись? – в голосе послышалась заинтересованность. – Роман, конечно?

– Нет, не роман.

– Будь это роман, не о чем было бы и разговаривать. Теперь не дело торговать романами. Не дело, уверяю вас. Они лежат на складе целыми грудами. Видели бы вы мой склад! Но если это не роман, то сборник рассказов?

– Нет, это не сборник рассказов.

– Будь это сборник рассказов, не о чем было бы и разговаривать. Теперь нет никакой выгоды торговать сборниками рассказов. Никакой. Они лежат на складе целыми кучами. Видели бы вы мой склад, видели бы вы мой склад!

Голос стал повышаться, как при боли. Доктор мысленно представил себе груды книг, похожие на те, какими статистики пытаются изобразить уменьшение годового выпуска книг в какой-либо стране.

– Видели бы вы только его! Но если у вас не сборник рассказов, то, конечно, сборник стихов, а если это так, сударь, то я могу только пожалеть о том, что это не роман или не сборник рассказов. В наше время торговать сборниками стихов совершенно немыслимо, совершенно немыслимо! Они все лежат на складе, видели бы вы только, видели бы вы только!

Голос все повышался и повышался. Доктор мысленно представил себе, как горы непроданных книг нагромождаются одна на другую и в конце концов становятся похожими на графическое изображение книг, выпущенных Германией за год.

– Да это и не сборник стихов, – поспешил вставить доктор. – У меня научный трактат.

Голос внезапно смолк. Бирфринд сделал нарочитую паузу и затем разразился последним крещендо.

– Научный трактат! Почтеннейший! Можно издавать самые первоклассные трактаты, но никто не читает их, никто не покупает их! Вот посмотрите это исследование – «О загадочных случаях смерти»! Оно превосходно, уверяю вас, первоклассное сочинение, но разве кто-нибудь читает его? Разве кто-нибудь покупает его? А вот это исследование – «Последнее путешествие к Цитере»! И вот это – «Тайна большой пирамиды»! И вот это – «Общепонятное объяснение загадки жизни»! И это – «Был ли Магомет германцем?». Читают их? Покупают их? Нет! А как называется ваш трактат, сударь?

– Вот он, – сказал доктор, несколько растерянный. – Он не так хорош, как те, но…

Издатель стал быстро проглядывать его.

– «Несколько слов о теории Эдипа», – прочитал он. – Что это за теория Эдипа?

Доктор в нескольких словах объяснил сущность теории. Глаза Солема Бирфринда засверкали.

– Но ведь это так же хорошо, как «Последнее путешествие к Цитере»! – воскликнул он. – Что я вижу? Вы можете толковать сны, почтеннейший?

– По крайней мере, пытаюсь это делать.

– Первоклассная вещь! Великолепно! Шизофрения? Что это значит – шизофрения?

Доктор кратко пояснил понятие шизофрении. Издатель решительно положил рукопись в ящик стола.

– Возможно, что я приму ваш трактат. Через две недели или через месяц вы получите ответ.

Доктор Циммертюр кивнул головой. «Рукопись может лежать здесь так же спокойно, как в ящике моего письменного стола», – подумал он и уже собирался уходить, как вдруг его взор упал на лежавшую на прилавке тоненькую книжечку, на которую он до сих пор не обратил внимания. «Золото и пламя» – прочитал он заглавие, – «стихи Фердинанда Портальса». Это тот, кого он встретил в погребке. Доктор купил сборник стихов, не осведомляясь о том, хорошо ли они идут, но несмотря на это, Солем Бирфринд провожал его до самой улицы уверениями, что это был первый и наверняка последний из проданных им экземпляров.

3

Стояла все та же убийственная погода; день за днем мгла, как какой-то мокрый брезент, расстилалась над Амстердамом. Как-то вечером, неделю спустя, доктор Циммертюр зашел в погребок Белдемакера и встретил там своего старого приятеля комиссара Хроота.

– Что вы скажете! – пробурчал доктор. – Разве мы дышим воздухом? Разве в такой стране можно жить? Прав был тот поэт, который сказал, что здесь царство лягушек и водяных крыс.

– Что это за поэт?

– Какой-то поэт, которого я встретил здесь недели три назад. Сам он защищается от этого климата тем, что пишет стихи о золоте и огне. Когда вы читаете его стихи, вам начинает казаться, что он был огнепоклонником.

– А что вы дадите за то, чтобы пережить сегодня вечером сильное ощущение? – вдруг спросил комиссар.

– То же, что и калиф, – половину моего царства.

– Но должен предупредить вас, что это сопряжено с опасностью.

– Отвечу словами одного моего приятеля: «Будь, что будет, только бы что-нибудь новое!»

Они провели время каждый по-своему до тех пор, пока куранты на Монетной башне не пробили одиннадцать часов. Ровно в десять минут двенадцатого они встретились с двумя одетыми в штатское полицейскими на углу Рокин и направились с ними к гавани. В такую погоду трудно было различить, где кончается воздух и начинается вода; ритмичные удары волн о сваи напоминали вздохи утопающего. Вдруг доктор понял, что они у цели.

Они находились в кривом переулочке с недавно выстроенными, но уже обветшавшими домами, с фасадов которых влага стекала ручьями. Во многих нижних этажах из мрачных кабаков светились окна, и один из кабачков, самый мрачный, был, по-видимому, целью их путешествия. В нем, как в логовище лисы, было по крайней мере два видимых входа. Комиссар поставил своих подчиненных у одного входа, встал с доктором у другого и, убедившись, что на улице никого нет, дал сигнал. Толчком открыл дверь и потянул за собой доктора.

Переход от воздуха, напоенного влагой, к воздуху, насыщенному спиртными напитками, был слишком неприемлем для непривычных легких. Едва доктор перешагнул порог, как его схватил приступ жестокого кашля; глаза заслезились, и он даже не мог вдосталь насладиться ролью зрителя. Перед ним мелькнула комната, наполненная мужчинами в одежде моряков и в других костюмах. Одни поднялись со своих мест, другие подняли стулья на воздух для защиты; звон стоял от бутылок, упавших на пол; под ногами хрустели осколки стекла. Сквозь табачный дым, густым облаком поднимавшийся над полем сражения, перед его слезившимися глазами промелькнуло лицо, показавшееся ему знакомым: побледневшее от алкоголя лицо с кольцами волос медузы, наполовину скрытое капюшоном плаща. Это длилось всего один момент, так как вдруг погас свет, и все пришло в страшное смятение. На пухлое тело доктора посыпался град тумаков и ударов, и он познакомился с множеством таких голландских словечек, каких ему никогда не приходилось слышать. Он мог установить, что если самое неприятное – это быть повешенным в темноте, то во всяком случае, весьма неприятно быть кидаемым в разные стороны личностями, по-видимому вполне подготовленными к вышеописанному способу смертоубийства. Наконец кто-то нашел электрический выключатель, и зал снова осветился. Но чувства, вызвавшие у доктора ощущение, что большинство посетителей проложило путь к выходу по его ногам, не обманули его, так как свет освещал почти пустое кафе. Заорав своим подчиненным, чтобы они стремглав выскочили на улицу, комиссар бросился в задние помещения кабака. Но все было напрасно, и через некоторое время они ушли из кафе без всякой добычи.

– Кого это вы хотели сцапать? – спросил доктор, когда, по его мнению, уже наступил момент, подходящий для такого вопроса.

– Одного мерзавца, которого я давно выслеживаю! – заорал комиссар. – Так давно, что я скоро стану посмешищем всего отряда, если мне не удастся схватить его. Если хотите знать – он маньяк-поджигатель, который поджег в городе чуть не двадцать домов с большим или меньшим успехом! И он был действительно здесь, как мне донесли. Вы не видели его? За столиком посередине зала! Каким образом он мог скрыться отсюда – это для меня тайна, которую бы мне хотелось узнать.

– Я знаю, кто ушел, – сказал доктор, посмотрев на свои пострадавшие ноги. – Возможно, что я его и видел, но мои впечатления не были так отчетливы, как мне бы этого хотелось. Каков он был с виду?

– Да я же сказал вам, что он сидел посередине зала! Человек с черными волосами, в большом плаще!

Доктор замолчал и стал смотреть на дуговую лампу.

– Человек с черными волосами, в плаще? – повторил он. – Да ведь это и есть мой приятель-поэт!

– Ваш приятель, поэт? Быть не может!

– То же говорю и я, только в связи с другим. Человек, который пишет стихи о священном огне и восхваляет персов за то, что они не хотят сжигать своих покойников, – неужели он может быть «пироманом»? [5]5
  «Пиромания» – греческое слово: «мания огня».


[Закрыть]

Комиссар Хроот долгое время думал, пристально смотря на своего спутника. Наконец он пожал плечами и нахмурился.

– Если это он, то мы скоро это выясним! У него есть издатель и адрес, и издатель должен знать его адрес!

– Да, у него есть издатель, – ответил доктор. – К тому же я знаю его, и надо сказать, что если он прочитывает хотя бы половину издаваемых им книг, то его душа должна быть похожа на крестовицу; впрочем, он издает также и крестовицы.

– Вы можете сообщить мне его фамилию и адрес? Я буду у него завтра, как только откроется магазин.

Доктор дал адрес Солема Бирфринда, и вскоре после этого приятели расстались.

Но если комиссар собирался прийти в издательство, как только оно откроется, то были лица, которые не собирались откладывать свой визит на такой долгий срок. Таково было, в частности, намерение доктора Циммертюра, когда на другой день желто-серым утром он раскрыл газету. Первые строчки, бросившиеся ему в глаза, были таковы: «Большой пожар во внутреннем городе. Издательство Бирфринда сгорело дотла».

4

Печально было смотреть на пожарище. Огонь и вода вели серьезную и неумолимую войну. В закопченных стенах, балки которых торчали как сломанные берцовые кости, зияли окна, напоминая черные гангренозные раны; но вся передняя часть дома рухнула, превратившись в груду извести, обожженного дерева и обуглившейся бумаги. И среди этих развалин метался, как сыч, Солем Бирфринд в ермолке и черепаховых очках. Глаза были вытаращены, губы двигались, но он ничего не говорил и едва отвечал на вопросы, которые ему задавал комиссар Хроот и поверенный страхового общества.

– «Горит старый дом!» – продекламировал комиссар, пожимая руку доктора. – Его спасли в самую последнюю минуту!

– Он жил в этом доме?

– Да. На улицу выходил магазин, затем шел склад, а совсем в глубине была его комната. Верхний этаж был целиком занят складом. Он выпрыгнул через окошко в самый последний момент, но только для того, чтобы броситься в двери и попытаться спасти свое добро.

– Дом был застрахован на большую сумму?

– Скорее слишком низко. Пятьдесят тысяч гульденов.

– А склад?

– Почти во столько же. Нет, барыша он от этого не получит.

Голос Солема Бирфринда вдруг перешел в вой, в вопль отчаяния. Он ломал руки, поднимая их к небу, он срывал с себя одежду. Доктор подошел утешить его.

– Вы узнаете меня, господин Бирфринд?

Удивительно, что его жалобы смолкли от одного только вида доктора.

– Как же, как же! – воскликнул он. – Ведь это вы оставили мне научный трактат. О, не случись пожара, я наверняка издал бы его. Это великолепная книга! Чему-чему только из нее не научишься!

– Он, наверное, сгорел вместе со всем прочим, – проговорил доктор, против своего желания приятно тронутый признанием даже со стороны этого человека.

– Нет, господин доктор, нет! Он находился у меня в спальне, а она осталась целой! Но мои другие книги, господин доктор, моя контора и мой склад! Ой, ой! Никогда не быть мне больше издателем!

И он, всхлипывая, уперся руками в закопченные стены, а полуобожженные остатки «Мадонны спальных вагонов», «Серебряного стилета» и «Ста восемнадцати крестовиц» кружились вокруг его ног. Это было и забавное, и вместе с тем трогательное зрелище, и доктор стоял, смущенно ковыряя тросточкой в грязи.

– Понравилась ли вам особенно какая-нибудь часть моей книги? – спросил он только для того, чтобы что-нибудь сказать.

Он немного удивился, когда издатель сейчас же перестал выть у стены и ответил ему:

– В ней все прекрасно, господин доктор, но мне больше всего понравилась та часть, в которой говорится о – как это называется? – шиз…

– Шизофрении?

– Вот именно! – Голос, казалось, внезапно понизился на целую октаву, и черные как уголь глаза загорелись каким-то глубоким, почти проникновенным блеском. – Когда вы изобразили, как душа может разделяться, подобно клеточке, и как две части ее могут бороться за превосходство, тогда я стал лучше понимать жизнь, стал лучше понимать ту борьбу, которая бушует внутри нас. Разве это не та же борьба, которая бушевала здесь ночью? Разве пламя и вода не родственны по своей сущности, а как они боролись здесь! Но арена битвы разрушена дотла!

Доктор слушал его с удивлением, которого, однако, не успел выразить, так как в этот момент к ним подошел его приятель Хроот и страховой агент.

– Я окончил осмотр, господин Бирфринд, – сказал комиссар, – и хотел бы спросить вас кое о чем.

Глубокий блеск в глазах издателя быстро погас, он стал усердно кланяться и ответил обычным голосом:

– Пожалуйста, господин комиссар! Спрашивайте, господин комиссар! Все, что я могу сделать, чтобы помочь вам изловить виновника, будет сделано.

Комиссар кивнул головой.

– Вы, конечно, уверены, что здесь поджог?

– А что же может быть другое, господин комиссар? Неужели я владел этим домом десять лет, чтобы поджечь его? Разве я не тушу сам каждый вечер свет? Разве я не обхожу весь дом сверху донизу, прежде чем ложиться спать? Здесь поджог.

– Да, конечно, – медленно проговорил комиссар. – Здесь поджог, в этом не может быть никакого сомнения. Я установил три различных места поджога. Подожгли ночью, когда вы спали. Вы крепко спите?

– Я сплю сном праведника, господин комиссар.

– А, кроме вас, может кто-нибудь войти в дом?

– Никто, господин комиссар.

– Тогда, значит, это было устроено через окно. В такой туман, какой был вчера, это не трудно сделать незаметно. А теперь ответьте на самый важный вопрос: имеете ли вы основание подозревать в этом какое-либо определенное лицо?

Глаза Бирфринда вспыхнули, как головешки под пеплом.

– Подозревать, господин комиссар, – прошипел он, – подозревать? Кого я мог бы подозревать? Я человек мирный, у которого нет других врагов, кроме тех, которых создает ему его профессия. И кого я могу подозревать?

– Ваша профессия? – повторил Хроот, подняв брови, – разве ваша профессия создает вам врагов?

Голос Солема Бирфринда стал резким:

– А разве авторы и издатели не природные враги, подобно огню и воде? Разве не ведут они вечную войну за превосходство, хотя они и зависят друг от друга?

– Гм… – ответил комиссар. – Но воюя, они, по крайней мере, не имеют обыкновения заходить так далеко, чтобы пускать в ход огнеметы!

Солем Бирфринд замолчал, но выражение лица его было красноречиво.

– У меня уже есть своя собственная теория относительно пожара, – продолжал комиссар. – Но для того чтобы принять во внимание все возможности, я хотел бы спросить у вас вот что: можно ли допустить, что кто-либо имеет материальную выгоду от пожара?

В ответ на это Солем Бирфринд вытащил из кармана лист бумаги. Это был печатный текст договора. Он молча ткнул на параграф, который доктор прочитал через плечо: «…издания, попорченные огнем, водой или потерпевшие какое-нибудь другое наружное повреждение, должны быть перепечатаны или оплачены гонораром как проданные».

– Ни в какой другой стране нет такого пункта, господин комиссар, но у нас в Голландии он есть.

Хроот присвистнул, бросив взгляд на доктора.

– Гм… А ведь не все книги расходятся одинаково хорошо. Романы и рассказы еще туда-сюда – правда? Но стихи?

Солем Бирфринд, не отвечая, пожал плечами. Но его глаза сверкали.

– Какие поэты издавали стихи в вашем издательстве?

В этот момент к пожарищу подошел неожиданный посетитель. Это был почтальон. Подавая письмо Солему Бирфринду, он воспользовался временем, чтобы оглядеть развалины. Когда издатель читал письмо, его ноздри дрожали. Затем он молча передал его комиссару:

Господину издателю Бирфринду.

Я прочитал о пожаре. Согласно договору, Вы обязаны или уплатить гонорар, или перепечатать поврежденное издание.

Так как Вы, наверное, предпочтете пустить печатный станок в ход скорее для «Мадонны спальных вагонов», чем для действительно ценной литературы, то прошу Вас приготовить мне мой гонорар.

Фердинанд Портальс.

Комиссар ударил одним своим кулаком по другому.

– Весь осмотр был, собственно говоря, излишним. Где он живет? Дайте мне его адрес – поскорее!

Тяжело дыша, как такса на состязаниях с двумя большими догами, доктор Циммертюр быстро пошел по пятам представителей правосудия и страхового общества.