Текст книги "Тайная книга Данте"

Автор книги: Франческо Фьоретти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Франческо Фьоретти

ТАЙНАЯ КНИГА ДАНТЕ

Если бы ничего не происходило и не менялось, то время бы остановилось. Время есть не что иное, как изменение, но те перемены, которые ощущает на себе человек, не есть время. На самом деле времени не существует.

Современный британский физик

Джулиан Барбур. Конец времени

…Зло разрушает самого себя.

Аристотель. Никомахова этика

После того как Акру разграбили… людей охватила злоба, начались бесконечные раздоры. Повсюду царила лишь ненависть, любовь же исчезла…

Хроника тамплиера из Тира[1]

ПРОЛОГ

Акра, пятница, 18 мая 1291 г.

Такие-то творятся дела в Святой земле.

В эти весенние дни, когда смерть разгуливает всего в двух шагах от тебя, в горле все время сухо и кажется, будто не хватает воздуха, но еще страшнее оттого, что в душу закрадывается подозрение, что Господь теперь на стороне неверных. Ведь к пеклу майского солнца, еще не скрывшегося за зубцами городских башен, прибавились жар греческого огня[2] – жуткой горючей смеси, уничтожающей в городе дом за домом, – и пламя костров, на которых пылают тела мертвецов, найденных под обломками разрушенных стен… И не важно, что лично ты ни в чем не виноват, что в этом страшном преступлении можно обвинить любого лавочника или крестьянина, что прибыли сюда из Ломбардии. Ведь это они, простые крестьяне и мелкие торгаши, высадились в Святой земле и объявили себя рыцарями, хотя понятия не имели, как обращаться с мечом, и не умели ни пришпорить, ни осадить боевого коня. Это они убивали жителей на рынках, они устраивали набеги на соседние деревни, они навлекли на себя гнев Господа и аль-Малика… Но в этой войне уже не важно, кто прав, а кто виноват. Осталось лишь мужество тех, кто продолжает сражаться, хотя прекрасно знает, что скоро все будет кончено. Когда Господь оставил тебя, ты всем телом ощущаешь этот безудержный ужас неминуемой смерти. И безумный страх, смешанный с запахом горящей плоти, становится твоим окончательным приговором…

Но как можно с этим смириться, когда тебе совсем недавно исполнилось двадцать? Казалось бы, еще вчера все было спокойно, с султаном Бейбарсом заключили перемирие и ты при свете луны предавался неясным мечтам о том, что скоро прославишься своими подвигами и станешь знаменитым на всю Европу… Теперь даже смешно вспоминать об этих глупых фантазиях, простительных разве что ребенку! Тогда ты даже не знал, чего бы такого совершить, но одно было очевидно: тебе суждено блестящее будущее! И вот уже народ спешит приветствовать тебя, доносятся рукоплескания, одобрительный гул толпы, товарищи ласково похлопывают тебя по плечу: мол, молодец, Бернар, поздравляем от всего сердца… И вот теперь ты понимаешь, что через несколько часов встанешь, оденешься, облачишься в латы, сядешь на коня и, вероятно, погибнешь в первой же битве. Преимущества врага очевидны: людей у турок в десять раз больше – и поэтому уже сейчас можно выбрать, как умереть: биться до последнего, как разъяренный лев, около Проклятой Башни или смешаться с толпой и бежать в порт, в пизанский квартал, к бескрайнему морю…

Кому какое дело, как именно ты умрешь: трусом, гонимым животным инстинктом, или храбрецом, дерущимся до последнего вздоха. Не все ли равно? Ведь человек – это всего лишь кусок мяса да груда костей, он вечно мечется, точно пойманный зверь. А потом рабы сбрасывают в ров твое бездыханное тело вслед за сотнями точно таких же тел, и никто уже не узнает о твоем существовании, о том, что был такой вот Бернар, храбрый мечтатель, который хотел, чтобы его подвиги воспели в романе, и стал бы он вторым Ланселотом, ну или там Парцифалем…

Нет, когда тебе только-только исполнилось двадцать лет, с мыслями о смерти примириться попросту невозможно. Отец лежит рядом и громко храпит; перед тем как провалиться в сон, он только и успел сказать: «Постарайся и ты отдохнуть, сын мой, завтра нам предстоит тяжелый бой». Он и теперь во власти глубокого и странного сна. Бернар даже не может спросить: как это у него получается так крепко спать в свою последнюю ночь и верит ли он в то, что станет мучеником и попадет в рай, который якобы ждет всякого, кто погиб в борьбе с неверными? Наверное, когда тебе стукнуло пятьдесят, ты живешь больше воспоминаниями, чем надеждами. И первых у тебя куда больше, чем вторых.

Отец никогда не рассказывал Бернару, как умерла его мать и почему он покинул Францию и отправился в Акру. Он лишь нес на себе тяжкое бремя вины и надежду на ее искупление. Он часто повторял сыну: «Ты должен искупить грех своего рождения». Отец любил многих женщин и покаялся в том Бернару, но со временем сын простил ему этот грех. До сегодняшнего дня он не казался ему таким уж страшным. Двадцатилетний юноша не может не простить отца за то, что тот дал ему жизнь, привез в Святую землю и сразу же бросил в бой…

Ночью Бернар не сомкнул глаз. Последний штурм начнется с рассветом. Все эти дни вражеские отряды – Победоносный, Яростный и Черных Быков – бесперебойно обрушивали зажигательные снаряды на двойную линию городских стен. Их главной целью было разрушить Королевскую башню, фасад которой уже три дня лежал в руинах. Под покровом ночи мамлюки разгребли завалы и забросали ров мешками с песком. В среду они захватили этот участок. Христиане сразу же установили в образовавшемся проеме временные укрепления, но было ясно, что полосе обороны долго не продержаться. Вчерашний день тоже не удался: крестоносцы пытались посадить на корабли своих жен и детей и отправить их в Европу, но на море разыгрался шторм, и суда так и не смогли отплыть. Если крепость падет, все женщины достанутся победителям, они угодят в рабство или станут добычей солдат, а детей перережут, как телят, – кому они нужны. Такие-то творятся дела в Святой земле.

Бернар отправился на поиски Даниеля и быстро нашел его – он спал в соседней комнате. Он всегда завидовал молодому Даниелю де Сентбруну, который так сильно отличался от него самого и обладал завидной самоуверенностью. То был светловолосый юноша из достойной семьи, красивый, вежливый, воспитанный любящей матерью. Казалось, он просто создан для того, чтобы повелевать людьми, при этом он производил впечатление человека непринужденного и решительного, ему было суждено прекрасное будущее…

«Как жаль, если сегодня ему суждено умереть!» – подумал Бернар. Теперь, когда все вокруг утратило прежнее значение, он испытывал жалость не только к себе, но и к Даниелю – от этого становилось не так одиноко. Он спрашивал себя: на чьей же стороне Господь в эти весенние дни?

Отряд рыцарей-тамплиеров, в который входил Бернар, должен был оборонять участок стен по ту сторону ворот Святого Лазаря. Вот-вот настанет последний рассвет.

Хотя делать этого и не стоило, Бернар все же поднялся на стену, чтобы подышать свежим воздухом. Ведь это были последние часы существования мира, к которому он так привык и который казался теперь всего лишь иллюзией. Так он надеялся совладать с мучительным беспокойством, раздиравшим душу. Подземной галереей он добрался до внешнего рубежа обороны. Потом поднялся на башню и дошел до ближайшего сторожевого поста, где предложил одному из часовых отдохнуть и восстановить силы перед последней битвой. Оставшись один, он прислушался к ночной тишине. Воздух был свеж, теперь, когда дым осады рассеялся, дышалось гораздо легче. Бернар осторожно выглянул из бойницы: вдали виднелись укрепления, а за ними – шатры мусульман, огни их костров, простирающиеся сплошной полосой меж двумя берегами. Чуть выше, на холме, был разбит просторный шатер султана, со всех сторон окруженный виноградниками, а за ним возвышалась маленькая башенка Храма. Бернар загляделся на небо, где были беспорядочно разбросаны яркие звезды, он молча молился о том, чтобы вид с башни оказался лишь дурным сном. Бернар все еще не мог примириться с мыслью о смерти, которая вот-вот может оборвать весну его жизни.

Когда подоспела смена, глаза его уже невольно закрывались. Рассвет все еще медлил. Чтобы вернуться к себе, Бернар воспользовался подземным ходом. Вдруг послышался громкий бой вражеских барабанов, со всех сторон донесся жуткий рев. Атака началась. Бернар быстро присоединился к остальным: рыцари готовились выступать.

«Живее, живее, одевайся!» – кричал ему отец. Бернар заметил, что к ним направляется Великий магистр ордена Гийом де Боже в полном боевом облачении. За ним шел Даниель де Сентбрун, радостный и возбужденный; он держал шлем под мышкой, как будто собирался на охоту, а не в последний бой. Бернар достал доспехи, затем облачился в кольчугу, которая покрыла тело до самых колен. Он решил, что плащ лучше не надевать, – в нем он станет идеальной мишенью для вражеских стрел. Вместо этого он взял широкий пояс, длинное копье и железный шлем, внутри обтянутый кожей. Когда Бернар вернулся во двор, оруженосцы уже прибыли – они вели арагонских боевых коней и вьючных мулов. Боевой конь используется только в атаке – животное должно хорошо отдохнуть перед боем, поэтому сначала на место сражения рыцарь едет на муле или обычной лошади.

Великий магистр уже сел на своего коня и кружил между рыцарями, отдавая приказы. Бернар восхищался его смелостью и силой веры. Последний раз он видел его, когда тот присутствовал на смотре молодых воинов, и Даниель осмелился спросить магистра о том, бывает ли ему страшно, когда на доспехи со всего размаху обрушивается вражеский меч. Великий магистр улыбнулся: «Да, страх живет в каждом из нас, он атакует человека со всех сторон. Но, к счастью, мы не женщины, которые смешивают в одну кучу чувства и логику, расчет и эмоции, любовь и ненависть и в то же время умеют выторговать хорошую цену на рынке. Мы воины, мужчины и должны сконцентрироваться на чем-то одном, часто у нас нет времени даже на то, чтобы любить… Поэтому все мысли во время боя обычно направлены на то, чтобы поразить врага и уберечься от его удара; страх силен, но ты способен отогнать мысли о нем… Мы не просто мужчины, мы – рыцари Храма, люди особой судьбы, и потому нам нельзя бояться смерти. Для таких, как мы, лучше умереть, чем попасть в руки неверных. Обычно они хорошо относятся к христианским пленникам, но если им попадается рыцарь Храма, они предают его медленной и мучительной смерти, смакуя это зрелище, словно изысканное угощение. Наш выбор – или победить, или погибнуть, и если уж нам суждено умереть, то мы должны продать свою жизнь как можно дороже».

Тут к Великому магистру подбежал запыхавшийся Жерар Монреальский, который отвечал за оборону стен, и закричал, что мамлюки прорвались за внешние стены и люди, защищающие укрепления, вынуждены отступить. Теперь толпа мусульман пошла на штурм второго кольца. Башни и переходы пали. Неверные уже подошли к Проклятой Башне, один отряд отправился к воротам Святого Антония, а второй – к воротам Святого Романа…

– Пойду приготовлюсь, – сказал Жерар.

– Нет, ты останешься! – приказал Гийом де Боже.

– Почему? – запротестовал рыцарь.

– Ты немедленно сядешь на корабль и отправишься на Кипр, где напишешь хронику, в которой поведаешь о наших подвигах, если, конечно, найдешь того, кто выживет и сможет о них рассказать. Но самое главное, ты должен спасти девяти… – Но Бернар не расслышал, что именно должен спасти Жерар. Девяти – что? Ему послышалось «девятисложные стихи». Но при чем здесь стихи? Когда-то он слышал такую легенду: якобы секрет тамплиеров хранится в неких стихах, в которых зашифровано секретное послание, карта, которая укажет на место, где будет воздвигнут новый Храм, и этот секрет любой рыцарь обязан спасти ценою собственной жизни. Но теперь ему было не до легенды… Он лишь позавидовал Жерару, которому суждено выжить, чтобы спасти то, за что все остальные должны были умереть. Единственное, чего ему сейчас хотелось, – это быть на месте Жерара. Он сам удивился подобным мыслям. Ах, если бы он учился писать, а не сражаться!

Наконец прозвучал приказ выступать. Колонна направилась к кварталу госпитальеров, чтобы соединиться с их рыцарями, затем все двинулись к воротам Святого Антония…

Такие-то творились дела в Святой земле.

В тот день весны и смерти тридцать христианских рыцарей, зажатых между внешними и внутренними стенами города-крепости, готовились сразиться с тысячной армией мусульманских пехотинцев и лучников, чтобы переманить Господа на свою сторону. Конец этой битвы нам уже известен. Мамлюков были сотни – это было дисциплинированное и хорошо организованное войско: на первой линии стояли пехотинцы с высокими щитами, которые втыкались в землю, чтобы обороняться от вражеской кавалерии, позади находились лучники, которые стреляли горящими стрелами, последняя линия состояла из метателей дротиков и копий. Крестоносцы сомкнулись кольцом вокруг своего командира, Гийома де Боже. Бернар стоял рядом с отцом, по другую руку от него находился Даниель де Сентбрун. Едва Великий магистр издал боевой клич, рыцари принялись скандировать свой девиз: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему слава». Они пришпорили коней и под ливнем вражеского огня из дротиков и стрел стали понемногу набирать скорость. Когда они почти поравнялись с вражеским войском, Бернар заметил краем глаза, что конь Даниеля, скакавшего по правую сторону от него, вдруг рухнул на землю. Юноша не понял, как это произошло и кто именно ранен – конь или рыцарь: времени на раздумья не осталось, нужно было нанести удар посильнее и удержаться в седле, когда последует ответ. Рыцари со страшной силой обрушились на щиты, так что первая линия пехотинцев была сразу смята копытами коней и ударами копий, которые вонзались в тела врагов, разрывая их на части. Конь Бернара затоптал нескольких пехотинцев, а копье поразило солдата, что стоял на второй линии.

Рыцари сразу отступили, чтобы подготовиться к новой атаке, и повернули к городу, сопровождаемые градом вражеских стрел. Бернар увидел, что враги совсем недалеко от того места, где упал конь Даниеля. Он хотел было остановиться, чтобы помочь товарищу, но вспомнил о строгой дисциплине, царящей среди рыцарей ордена. Он понимал, что исход битвы предрешен, но любая ошибка могла лишить рыцарей последней надежды на успех. Поэтому он понесся в сторону города вслед за остальными. Они промчались мимо одного из рыцарей, конь которого пал в бою и который потому шел пешком. Он был всего в нескольких шагах от стены, когда в него вдруг попала горящая стрела и одежда под рыцарским облачением загорелась. Его было уже не спасти, и рыцари стремительно удалялись под жуткие крики горящего заживо товарища.

Мамлюки воспользовались короткой паузой, подняли щиты и перешли в наступление. Крестоносцы остановились недалеко от укреплений, где расположились их пешие ратники, развернулись, перестроились, вынули мечи и по знаку Великого магистра пустили коней галопом. Турки остановились и поставили щиты на землю, однако дождь из стрел не прекращался ни на минуту. Бернар увидел, что неверные подошли к тому месту, где лежал Даниель, – теперь с ним покончено. Юноша ощутил боль и страх. Он пытался отстраниться от ужаса, который только что видел… Однако образ рыцаря, пылающего, точно факел, стоял у него перед глазами. Нет, пора было скорее вернуться в строй: перед вражескими рядами всадники пустили коней во весь опор и Бернар немного отстал.

Рыцари вновь яростно обрушились на врага, первая линия была уничтожена, крестоносцы разили всех, кто попадался под руку. Они как будто чувствовали себя неуязвимыми на конях и в тяжелых боевых доспехах, каждый стоил нескольких десятков противников, но бой затянулся, а солнце и огонь раскалили латы и шлемы, дым от греческого огня был таким плотным и черным, что христиане не могли разглядеть даже друг друга. Они потели и задыхались от жары, их силы начали иссякать, а движения становились все более медленными и неуверенными. Бернар увидел, как упал его отец: стрела попала ему прямо в горло. Он чуть было не расплакался, но горевать было некогда, конь уже истекал кровью. Тогда Бернар собрался с силами и нанес ближайшему турку такой чудовищный удар, словно надеялся отомстить за смерть отца, за смерть Даниеля и за всех остальных… Инстинкт подсказывал, что пора поворачивать назад, но на середине пути конь споткнулся и рухнул на горячую землю. Бернар вскочил и ринулся к крепости, он бежал изо всех сил, а дождь из огненных стрел все не прекращался. Тут он заметил черный профиль Гийома де Боже: тот отступал, впереди Великого магистра мчался знаменосец. Бернар постарался не отставать. Он видел, что крестоносцы пытаются остановить Великого магистра: «Господин, помилуйте, если вы оставите нас сейчас, Акра падет!» И тогда Великий магистр поднял руку. На теле его зияла смертельная рана – во время боя он не успел прикрыться щитом, и вражеский дротик глубоко вошел в бок магистра.

– Я лишь хочу умереть спокойно, – прошептал он и упал на руки своего слуги.

И тогда все окончательно поняли, что Святую землю им не отстоять. Рыцари спешились и окружили раненого, а потом осторожно уложили его на длинный щит. Бернар подоспел как раз тогда, когда потребовалась помощь, чтобы нести Великого магистра. Мост у ворот Святого Антония оказался поднят. Тогда они направились к другим воротам и вошли в город. В стенах Акры они освободили Великого магистра от доспехов, осторожно вынули дротик, промыли кровоточащую рану. Гийом де Боже наблюдал за ними из-под прикрытых век, он молчал и не издавал ни звука. Он был совершенно спокоен и крепко сжал руку Бернара, чтобы приободрить его…

Затем рыцари решили двинуться к морю, чтобы попытаться переправить де Боже на лодке к бастионам Храма. На побережье они увидели толпу людей, желающих попасть на корабль. Поговаривали, что мамлюки уже захватили Проклятую Башню и уничтожили пизанские боевые машины в районе Сан-Романо. Скоро враги окажутся в самом сердце Старого города, и только крепость тамплиеров сможет еще продержаться несколько дней. Между тем Великий магистр потерял сознание. Бернара охватил ужас. Он больше не мог выносить чудовищную жару, от напряжения его била дрожь, он почти не мог дышать. Его присутствие здесь было бессмысленным: Великий магистр в нем больше не нуждался. Тогда Бернар решил уйти. Он быстро пересек квартал Монмусар, вошел в Старый город и остановился, чтобы перевести дыхание. Затем свернул в узкий переулок и, притаившись, снял раскаленные латы. В них он чувствовал себя дичью, которую поджаривают на медленном огне. Только теперь он мог оплакать своего отца, Даниеля, Гийома де Боже и утрату Святой земли…

Внезапно до него донеслись крики. Юноша увидел женщин и детей, которые отчаянно убегали от ворвавшихся в город неверных. Несколько человек с развевающимся стягом уже добрались до площади; поджидая отставших товарищей, они занялись грабежом. Бернар увидел, как двое неверных схватили девушку, на вид ей было лет пятнадцать, и принялись яростно спорить, кому достанется добыча. Сверкнули сабли, и мамлюки уже начали было сражаться, когда девушка попыталась убежать. Но тут один из них бросился за ней и схватил за волосы. Он резко взмахнул саблей и с неожиданной жестокостью отсек ей голову, после чего бросил трофей к ногам товарища, который захохотал: каждому досталась своя часть и больше не о чем было спорить. Вот что творилось в те дни в Святой земле…

Бернар бросился бежать по переулкам генуэзского квартала и быстро оказался недалеко от порта, но там всюду кишела толпа, так что добраться до кораблей было невозможно. Зажатый со всех сторон, он все же попытался пробить себе дорогу к морю. Вот прямо перед ним труп беременной женщины, которую задавили в толпе, люди топчут ее бездыханное тело, стараясь пробраться вперед. Турки все ближе и ближе, и тех, кто не попадет на корабли, перережут без разбору. От турок ничего иного и не ждали: два года назад они истребили всех жителей Триполи. Бернар вовсю орудовал локтями, расталкивая женщин и стариков: если ему суждено остаться в живых, он будет стыдиться этого всю оставшуюся жизнь. У длинного мола из воды торчали мачты большого корабля, который, не выдержав перегруза, пошел ко дну еще до того, как были обрублены швартовы. Повсюду плавали трупы. Юноша заметил рыцаря-тамплиера, который размахивал руками, указывая на «Сокол», большой корабль тамплиеров в конце мола, что поднимал якоря. Бернар изо всех сил рванулся туда; было совершенно очевидно, что отчаявшимся людям уже не попасть на борт, а король и знать давно отплыли.

Бернару почти удалось добраться до сходен, где рыцари Храма сортировали жаждущих отплыть, как вдруг страшная боль пронзила все его тело и он увидел, что из его груди торчит окровавленное лезвие меча. Кто-то, такой же испуганный, но гораздо более жестокий, прокладывал себе путь к кораблю.

Бернар упал на землю, его окутало темное облако страха. Теперь с мечтами о рае покончено: пока он в надежде на спасение расталкивал женщин и стариков, его сразил такой же христианин! Бернару доводилось слышать, что прожитая жизнь мгновенно проносится перед умирающим за минуту до смерти. Его жизнь была коротка, но он не увидел и той малости, что успел пережить: перед ним мелькали лишь чьи-то ноги да узкая полоска моря, которая уплывала все дальше и дальше.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Данте имел обыкновение посылать песни Комедии синьору Вероны Кангранде делла Скала. Где бы ни был поэт, что бы ни написал, будь то шесть песен или восемь, прежде чем о них становилось известно, он отправлял гонца этому правителю, которого уважал превыше остальных. И лишь затем делал копии для прочих желающих ознакомиться с его сочинением. Так он переслал Кангранде всю поэму, кроме последних тринадцати песен, которые написал, но не отправил, потому как внезапно скончался. Он даже не успел рассказать, где они хранятся, и потому его сыновья и ученики долгие месяцы разыскивали заключительные песни великого труда среди бумаг Данте, но ничего не обнаружили. Все друзья Данте сокрушались о том, что Господь забрал его прежде, чем поэт сумел завершить поэму, и вскоре все отказались от поисков, ибо больше не надеялись что-нибудь найти.

Дж. Боккаччо. Малый трактат в похвалу Данте

I

13 сентября 1321 г.

Земную жизнь пройдя до середины, я очутился у порога в ад…

Непостижимо, почему эти слова пришли ему на ум именно теперь, когда он осторожно спешился и коснулся ногами земли. Их автором был советник Ахаза Иудейского, один из самых великих пророков Древнего мира…[3] Наверное, так бывает со всеми: ты доживаешь до тридцати пяти лет и вдруг ощущаешь внутри себя невероятную пустоту, словно танцуешь на краю пропасти. Это нередко случается, если ты недоволен прожитой жизнью. Чувствуешь, что попусту теряешь время, продолжая влачить свои дни: бесконечный замкнутый круг, все время одно и то же, и все кажется тебе тщетным и нелепым… Жизнь вокруг представляется бессмысленной суетой, а итоги твоего собственного пути выглядят невероятно жалко, ведь поначалу у тебя были гигантские планы. И если быть честным с самим собой, то придется признать, что ты потерпел поражение, иначе окажешься во власти ложных иллюзий, начнешь придумывать себе отговорки и продолжишь идти вперед, убаюкивая себя неоправданными надеждами и навсегда заглушив голос собственной совести.

В какой-то миг ты понимаешь, что жестоко обманулся, и на тебя обрушивается невыносимая тишина небес. И в этой тишине ты чувствуешь, что пропасть вот-вот разверзнется прямо у тебя под ногами. Смысл твоей жизни, равно как и всех остальных, теперь кажется не ценнее сорной травы, которой поросли окрестные луга. Зачем задаваться такими вопросами… Но что значили все эти переплетения тончайших нитей судьбы, все эти события, свидетелем которых он стал?

Размышления были прерваны, всадник спешился и взял коня под уздцы. Двигаться вперед приходилось медленно и осторожно, в лесу было слишком темно, и он совершенно не знал, куда идти. Он понятия не имел, как ему удалось забраться в такую глушь, с каждым шагом идти становилось все труднее, ноги застревали меж ветвей плюща, лап дикой ежевики и остролиста, которыми поросла земля; панталоны и плащ были изодраны в клочья. Одна рука уже кровоточила: он поранился, отводя от лица колючие ветки. Когда он наступал на сухие листья и сучья, порой казалось, что из-под земли доносятся хриплые проклятия, будто судья с того света зачитывал ему страшные обвинения.

«Виновен», – шептали кусты.

Ясно, что то был голос его собственной совести, которая не находила покоя и хотела напомнить ему о совершенных ошибках. Судьба посылала ему все новые и новые препятствия, чтобы наказать за грехи.

Но не его вина, что он вынужден скрываться, словно вор, и пробираться темными тропами. Он не хотел попасть в руки тайных врагов. Кто знает, возможно, таковых и вовсе не было, а может, они только и ждали, чтобы заставить его платить по счетам за чужие долги. Такова Италия: пройти по лесу здесь не так-то просто, ведь каждый итальянский город ведет войну против собственного соседа. Ясени стояли так плотно, что даже крошечный лучик солнца не мог проникнуть сквозь лесную чащу. В полной темноте он чувствовал, что конь боится и беспокоится. Воздух был горячий и неподвижный, в горле совсем пересохло. Он весь перепачкался в земле и крови, его мучила страшная жажда.

Вот и опять упал – это было уже не в первый раз. И с каждым разом встать становилось все труднее. Он изо всех сил старался держаться одного направления – если не ходить кругами, то рано или поздно куда-нибудь да выйдешь. Лес всегда рано или поздно должен кончиться, главное – не выбиться из сил, нарезая круги. И все же ему казалось, что, если он выберется из этой чащи, такой опыт не пройдет впустую. Так бывает с теми, кто бредет по жизни словно на ощупь, блуждая в полной темноте и полагаясь на судьбу, но все же надеется рано или поздно выбраться из лесу и найти дорогу. Весь мир – это темный лес, и все мы бредем по нему, каждый в свою сторону.

Идти в одном направлении было нелегко: он чувствовал, что дорога шла в гору, а лес располагался в долине, и это означало, что если он поднимется на холм, то скоро сможет выйти на светлое место и найти дорогу, а если нет, то спустится к подножию холма. Пора было вставать, пока оставалась надежда выйти к свету. Он поднялся на ноги, но сразу же снова поскользнулся на влажных корнях граба и рухнул на землю как подкошенный. От отчаяния он чуть было не заплакал. Дело в том, что на этот раз, падая, он выпустил поводья, и конь тут же исчез в кромешной тьме. Тогда он закрыл глаза и постарался успокоиться.

Сквозь слезы он разглядел какое-то сияние, словно белые полы одежды мелькнули у кленового ствола: может быть, то был призрак или ангел. Он вытер глаза и, присмотревшись, понял, что это всего лишь тонкий луч света, прорезавший кромешную тьму. Душа его встрепенулась, словно река перед тем, как слиться с морем. Он приподнялся, опершись на колено, и вновь двинулся вперед. Подъем становился все круче, деревья – реже. И тогда он подумал: «Получилось!» Еще шаг – и он выбрался на опушку леса, за которой простиралась пустынная равнина. Потрескавшаяся от жары земля была красного цвета, весь окрестный пейзаж казался каким-то сказочным, из-за вершины голого холма проглядывали лучи восходящего солнца.

Где-то вдалеке, на опаленной солнцем земле, он заметил нечто похожее на огромную букву «L», покрытую пятнистой шкурой: то была рысь, он сразу узнал ее. Или затаившийся леопард, который повернул голову, чтобы вылизать плечо. Джованни не на шутку испугался и притих, обдумывая, как бы выбраться. Зверь был все еще там. Он не шевелился и смотрел прямо на путника. Очевидно, что это было дьявольское видение, переливающаяся фигура, которая постепенно превращалась в огромного льва. Теперь перед ним был сам царь зверей, он ясно различал густую гриву… Животное, стоявшее на четырех лапах, наводило бесконечный ужас. Тогда он подумал, что эта странная буква – знак Сатаны. Ведь зло очень часто принимает облик зверя, ему свойственно менять личину, подобно Протею.[4] И правда, животное уже приняло облик тощей и голодной волчицы, которая тут же кинулась к нему. Она была огромной и страшной. Она надвигалась, слюна капала с ее клыков. Джованни хотел было ринуться обратно в лес, но тело не слушалось его, и он застыл как вкопанный, не в силах пошевелиться. Волчица была совсем рядом, как вдруг невесть откуда выскочила охотничья собака, похожая на гончую или борзую. Пес бросился вслед за волчицей, и теперь оба зверя стремительно приближались. Тело Джованни отказывалось повиноваться, словно душа из него уже вышла и наблюдала за всем со стороны. Мозг отдавал команду бежать, но ноги не подчинялись. Волчица была всего в нескольких метрах. Тогда он подумал, что настал конец, как вдруг почувствовал, что земля перед ним расступилась. Волчица рухнула в пропасть, а пес последовал за ней: они падали все ниже и ниже, к самому центру Земли, которая поглотила их так же внезапно, как породила на свет.

Когда путник снова открыл глаза, то почувствовал, что пот льет с него градом: он до сих пор находился во власти чудовищной сцены, которую видел во сне. Так что, очнувшись в темном лесу, полном настоящих волков, в том самом месте, где он упал и провалился в сон, он даже немного успокоился.

«Возможно, кошмары для того и нужны, чтобы примирить нас с невеселой действительностью», – подумал он. Должно быть, он слишком устал и сам не заметил, как заснул. Он понятия не имел, как долго длился этот сон. Ощущение времени исчезло. И тут он услышал неподалеку тихое ржание своего коня и совсем успокоился.

Какое удивительное видение! Ему приснилась сцена из первой песни Комедии Данте, о которой он так долго думал, прежде чем отправиться в дорогу. Когда Данте хотел выбраться из темного леса, путь ему преградили Рысь, Лев и Волчица, символы трех самых распространенных грехов нашего времени. Но до сих пор он ни разу не думал о том, что так явно увидел во сне: названия всех этих животных на латыни начинались с буквы «L» – Lynx, Leo, Lupa. Это означало, что они могли быть символами Люцифера, который и породил их, и все соединялись в одной огромной «L», меж тем как победить их мог лишь Пес справедливости, по-латински именуемый Vertragus. Он должен был отправить их туда, откуда они явились, то есть в преисподнюю.

Когда Джованни наконец доберется до Равенны, то расскажет великому Данте об этом сне, и они вместе посмеются над странным ночным кошмаром. Наконец-то он поговорит с поэтом, которого уже теперь воспринимают как светоча своего времени, и сможет расспросить Данте о прекрасной поэме, которую тот должен вот-вот закончить. Наконец-то он узнает о том, кто же такой этот Пес, и что означают странные цифры DXV, пятьсот пятнадцать, и почему ими обозначен борец со злом. Кто такой этот мститель – Властитель? Кондотьер? Джованни думал, что понял эту загадочную анаграмму, поскольку в конце второй части поэмы тоже провозглашалось тайное число, только две буквы были переставлены: DVX, то есть Властитель (DUX), посланник Господа, как говорилось у Данте…