Текст книги "Тайная книга Данте"

Автор книги: Франческо Фьоретти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

И все же он продолжал соблюдать правила ордена: слишком уж привык к такой жизни. Сложнее всего оказалось с обетом целомудрия. Эти мальчишки за его столом явно ощущали себя центром мироздания, кто знает, о чем они мечтали. Может, хотели стать нотариусами или заработать кучу денег, а может, просто веселиться до упаду… Европа изменилась… или она всегда была такой? Что он знал о ней, он, чей дом был так далеко отсюда?

В эту минуту один из студентов затянул «Dulce solum natalis patrie»,[24] а остальные тут же подхватили, особенно усердно налегая на последний куплет, где герой жалуется на любовные муки, уготованные Венерой влюбленному:

Ибо сколько пчел в Рагузе,

Сколько в Додоне деревьев,

Сколько рыб в морской пучине,

Столько мук влюбленный терпит!

Между столами тем временем с грацией пантеры кружила очень красивая женщина, – по крайней мере, Бернару она показалась именно такой. Видимо, это была местная проститутка. На вид ей было лет тридцать, темные волосы спадали на ее округлые плечи, карие глаза блестели, а кожа отливала белизной. Пышная крепкая грудь теснилась в декольте, платье откровенно облегало широкие бедра, а затем резко, подобно струям фонтана, расширялось пышными складками. Она старалась держаться подальше от столов, за которыми сидели студенты, – те были слишком молоды и к тому же безнадежно бедны.

Время от времени она подсаживалась к кому-то из постоянных клиентов, гладила его по голове, о чем-то болтала или дружелюбно улыбалась. Молодые люди отпускали в ее сторону грубые, непристойные словечки.

В какой-то момент он потерял ее из виду, как вдруг она оказалась у него за спиной, а затем и на коленях.

Бернар сидел с каменным выражением лица.

– Что ты здесь делаешь совсем один? Хватит тебе думать…

Он не ответил. Она встала, взяла его за руку и потянула к себе. Бернар поднялся, позволяя увлечь себя к лестнице, ведущей на верхний этаж.

«Ты идешь навстречу Сатане», – прозвучал где-то внутри его гулкий голос, но тело уже перестало повиноваться. Он весь превратился в послушный механизм, которым она с легкостью управляла. Лестница осталась позади. Один из студентов бросил вслед удаляющейся паре пустую кружку, которая упала у них за спиной:

– И из старой курицы можно сварить хороший бульон?

Другой добавил:

– Uni amor, ibi miseria,[25] десять монет сегодня, еще десять завтра, а чем потом платить за жилье?

В отличие от Бернара, Джованни сразу отправился в гостиницу. Он устал, поэтому тут же, не раздеваясь, растянулся на кровати, но никак не решался потушить лампаду. Заснуть не получалось: в голове крутились мысли, он думал о четырех страницах рукописи, которые Антония показала ему накануне отъезда. Он размышлял о том, кто такой Пес, о загадочном числе DXV, об орле, о той связи, которая должна объединять те три фрагмента, которые они нашли в потайном дне сундука… Порой эти связи так очевидны, а порою совсем туманны. Явится Пес и убьет Волчицу. Джованни представил себе эту сцену: ловкий и сильный Пес борется против сребролюбия и жадности, против черных гвельфов, против владельцев несметных богатств, циничных людей, не знающих мук совести, развративших народ любовью к деньгам, они-то и попадут в лапы породившего их Сатаны.

Настанет день, и придет Властитель, DUX, наследник орла, который убьет Блудницу и нового Голиафа и очистит алтарь и трон от грязи и скверны. И возлетят, и воспоют, и сложатся в буквы души святых, опоясанные светом, и раскроется замысел Божий в небе Юпитера, и воцарится на земле небесный порядок. И вернется на землю торжество Моисеева закона, заповеди Христовы, попранные политиками и преданные церковной братией. И закончится история человеческая, и вернутся в утробу агнца добро и зло.

Но почему же Данте спрятал именно эти листы, если те же самые слова постоянно повторяются во всем тексте поэмы и обращены к каждому ее читателю? Кому он адресовал эти строки? И что они должны были означать для того, кто их найдет?

Джованни вдруг вспомнил о строках из Книги абака, которые нашел в старой тетради поэта. «Возможно, числа – это ключ к разгадке, – сказал он сам себе, – и все дело в той самой единице, la figura unitatis, меняющей значение в зависимости от того, в какой позиции она находится? DXV – это римская цифра, но если переписать ее по-арабски, получится 5–1–5, как и говорил Бернар. Однако в последней части поэмы, когда говорится об орле, составляя первую строку Книги премудрости Соломона, духи образуют буквы „D“, „I“, „L“».

Именно первые три буквы слова или фразы самые узнаваемые, и, насколько ему было известно, их часто зашифровывали цифрами, чтобы дать словам нумерологическое толкование… Буквы «D» + «I» + «L» – это DLI, эта римская цифра по-арабски пишется 551, пять-пять-один.

Джованни встал, взял лист и котомку с пером и чернильницей, сел за стол и записал буквы и соответствующие им арабские цифры. Да, в таинственных пергаментах над кроватью поэта содержался нумерологический код, это ключ к разгадке, и как это он сразу не понял? Таким образом, строки Ада воплощали числа 1–5–5, строки Чистилища – 5–1–5, а стихи Рая – 5–5–1… Посмотрим:

? = 1–5–5

DXV = 5–1–5

DL1 = 5–5–1

Потом Джованни вспомнил о странном сне в сказочном лесу: три твари Сатаны олицетворяли собою три буквы L: Lynx – Рысь, Leo – Лев, Lupa – Волчица. А потом появляется Vertragus – гончий Пес. Выходит, что первые буквы латинских названий этих зверей тоже можно трактовать как римские цифры: L+L+L+V, три раза по пятьдесят плюс пять, то есть CLV, то самое число, которого так не хватало; если записать его по-арабски, получается 155. Таким образом выходит, что эти числа совпадают с теми, что указаны в пергаментах:

LLLV – 1–5–5 Ад

DXV =5–1–5 Чистилище

DLI = 5–5–1 Рай

Очень может быть, что это и есть ключ к разгадке: все отрывки содержат комбинации из этих цифр – одной единицы и двух пятерок, при этом последовательность чисел постепенно ведет единицу слева направо: от ста к десяти и от десяти к единице. То есть, таким образом, принцип reductio ad unum – от множества к единству, как сказал тогда Пьетро, воспроизводится графически. А кроме того, сумма цифр всегда равняется 11, в то время как сумма всех трех сумм дает число 33.

Джованни нарисовал нумерологический квадрат:

Картина превзошла самые смелые ожидания: пергаменты над кроватью и стихи, найденные на дне сундука, указывали на одни и те же цифры, а значит, все это должно было иметь какое-то особенное значение. Тридцать три – это ведь не просто число, это ключ ко всей поэме Данте: тридцать три слога в каждой терцине, тридцать три песни в каждой части поэмы. Это священное число, символизирующее возраст Христа, число теодицеи – знак Божественной справедливости, поскольку число одиннадцать означает справедливость, а число три – Троицу. И если держать это в голове, то тогда передвижение единицы от сотни к десяти и от десяти к единице может означать путешествие Данте по трем царствам загробного мира, описанное в нумерологическом виде. Но это еще не все: и нумерологическая последовательность, и само путешествие Данте могут воплощать собой переход от хаоса множества к единству разума, от самых последних земных созданий к той неподвижной точке отсчета, которая дает начало Вселенной, то есть к самому Творцу. Пророчество о гончем Псе и о Властителе должно исполниться на небе Юпитера в виде орла, который представляет собой единство справедливости.

Возможно, все эти знаки не стоит воспринимать слишком буквально, они могут просто указывать на то, что во всем нужно лишь следовать вселенскому порядку, намекая на будущее единство христианства через слияние всех наций в единую Святую Республику, основанную когда-то Карлом Великим.

Однако Джованни никак не мог понять, почему эти цифры так настойчиво повторяются. Они опять возникали в рассказе о Траяне и Рифее, когда Давид, то есть зрачок орла, был окружен пятью драгоценными камнями, которые были пятью праведными душами.

От стольких открытий Джованни разволновался, хотя в то же время испытывал недоумение. Зачем Данте зашифровал в поэме такое сложное загадочное послание? И как оно было связано со смертью поэта?

III

Женщину, которая увела Бернара, звали Эстер. Ее комната была на втором этаже. На столе стоял деревянный ящичек с широкой щелью, куда она велела ему бросить десять монет. А если добавишь еще – тем лучше: три монеты – плата за комнату и другие расходы, две – за саму работу, и еще пять – небольшая предосторожность на случай неприятных последствий.

Комната была довольно просторной, в жаровне горел огонь, на огне в кастрюле закипала вода. На полу стоял таз с холодной водой, а в углу кровать, накрытая стеганым войлочным одеялом, грязным, со множеством пятен, оставленных потными клиентами. «Покрыта пестрой шкурою, кружась, несется Рысь», – вспомнил он дантовский символ грязного сладострастия. Знак был как нельзя более ясным: скорее бежать из этого греховного места, пока еще не поздно. Но вместо этого он увидел, как его рука кидает монеты в ящик на столе, и промолчал, продолжая озираться вокруг и не переставая удивляться происходящему, словно это был кто-то другой, а не он сам.

Факел освещал угол комнаты, длинные колеблющиеся тени Бернара и Эстер скользили по стене. Бернару вспомнилась тень поэта в огне, что сжигал в Чистилище бывших прелюбодеев, – это был еще один знак. Как только последняя монета отзвенела, Эстер быстро разделась, оставшись в одних панталонах, обнажив цветущую грудь и отвисшие бока уже подсыхавшего тела. Это зрелище заставило его разум замолчать, Бернар стоял неподвижно, потрясенный увиденным, он словно обратился в камень. Эстер подошла поближе и принялась раздевать его. Тут она увидела медальон со знаком ордена тамплиеров и большой шрам под левым плечом.

Она опустила голову и задумалась.

– Это… Это со мной впервые, – пробормотал Бернар так тихо, что даже сам не расслышал собственного голоса. Он повторил погромче: – Я первый раз с проституткой…

– Я не проститутка, – ответила она, оскорбившись, после чего резко отвернулась и отошла от него.

– Не проститутка? Прости, я думал… – пробормотал он, смущаясь все больше.

– Я вынуждена заниматься этим грязным делом, потому что я совсем одна, мне надо чем-то кормить детей, – грустно продолжала она, направляясь к постели. – Я скорее несчастная мать, чем продажная женщина…

Она сняла грубое грязное одеяло и бросила его в угол, а потом открыла сундук и достала оттуда легкое шерстяное покрывало. Бернар сразу все понял и помог ей растянуть его на кровати.

Женщина залезла под чистое покрывало и указала ему на место рядом с собой. Бернар тоже разделся, оставшись в одних панталонах, и устроился под покрывалом.

Эстер тихонько прикоснулась к его шраму волосами, затем головой, ее грудь коснулась его плеча. От нее приятно пахло лавандой. Она дотронулась рукой до его груди. Он оставался неподвижен и скорее смутился, чем почувствовал возбуждение.

– Ты рыцарь?

– Когда-то я был им…

– А эта рана?

– Я получил ее в Акре.

Но как это произошло, он умолчал. Он попросил ее поведать свою историю.

Тогда она рассказала, что в юности была очень красивой и слишком доверчивой девушкой. Будучи из простых, она позволила богатому и знатному молодому человеку ухаживать за ней. Это было очень глупо. Она так полагалась на свою красоту, что всерьез поверила, что графский сынок женится именно на ней, а не на той толстенной рыбообразной герцогине или виконтессе, с которой был помолвлен еще с рождения, согласно договору, заверенному подписями родителей и скрепленному сургучными печатями. «Давай убежим вместе, любовь моя, – повторял он ей то и дело, – только я и ты, вместе навсегда». Но достаточно было их первенцу появиться на свет, чтобы возлюбленный исчез и больше не появился. «Выкручивайся сама!» – сказал он и бросил ей мешочек монет, которых едва хватило на содержание ребенка в первый год жизни.

Пришлось выкручиваться, но дела шли из рук вон плохо: работы не было, а если и была, то за нее платили сущие гроши. Пришлось идти на панель, чтобы оплатить долги.

– И вот где я теперь, – подытожила она.

Отцом второго ребенка мог быть кто угодно: случайный прохожий, солдат, судья, а может быть, даже священник. Это было ее наказание за чрезмерное тщеславие, и она его заслужила. Теперь она расплачивалась по заслугам, ибо поверила, что красота – это Божий дар, который защитит от всех напастей мира. Она слишком часто любовалась своей красотой, и вот теперь настало время расплаты: всеобщее презрение, постоянные унижения – все это следствия выбранной… профессии. Никто уже не женится на женщине, чьи дети рождены во грехе и которую все называют тем грязным именем, которым наградил ее и он, Бернар. Но ее милые мальчики никогда не узнают, чем она занимается. Она накопит достаточно денег, чтобы навсегда покинуть Болонью, они уедут к морю, где их никто не знает, и начнут новую жизнь.

– Сказать по правде, я… – Бернар спрашивал себя, как могло случиться, что даже в такой момент проклятый инстинкт, заставлявший его защищать слабых и угнетенных, так быстро им овладел, и насколько это уместно здесь и сейчас пытаться спасти беззащитную молодую женщину. Он даже почувствовал себя виноватым за то, что назвал ее проституткой. Он погладил ее волосы и с силой прижал к себе. Так, крепко обнявшись, они проговорили около часа. Он рассказал ей свою историю.

– Уезжай отсюда! У меня есть кое-какие сбережения, мы сможем начать новую жизнь.

И смущение стало отступать, и возбуждение взяло над ним верх. Бернар снял с нее длинные панталоны и принялся ласкать ее бедра и роскошные груди. Он сильно дрожал всем телом, чувства и желания переполняли его. Никогда прежде он не испытывал ничего подобного. И вот теперь, когда ему уже пятьдесят… Он стал развязывать тесемки своих панталон, когда какой-то пьянчуга вдруг бешено забарабанил в дверь комнаты, где они находились. «Моя очередь! – кричал он на весь коридор. – Когда уже подойдет моя очередь? Я жду уже полчаса! Эстер!»

На ее лице изобразилось разочарование.

– Мне так жаль, Бернар, – сказала она. – Твое время закончилось, как-нибудь в другой раз.

И все же ей были по душе такие сентиментальные клиенты, как Бернар. Она научилась узнавать их с первого взгляда. На них приходилось тратить гораздо больше времени, и таким образом они уменьшали ее часовой заработок. Но существенное преимущество было в том, что зачастую они ограничивались разговорами и поцелуями, и поэтому пять сольдо «на всякий случай» становились ее чистым заработком. Она же предпочитала лишний раз не рисковать: теперь, когда у нее уже скопилась порядочная сумма, еще один ребенок был бы совсем некстати.

Пьяный за дверью продолжал звать ее. Затем раздались жалкие всхлипы:

– Ну, Эстери-и-и-и-ина…

Бернар вскочил с кровати прямо в развязанных панталонах и с угрожающим видом бросился к двери. Он приготовился хорошенько отколотить этого любителя плотских утех.

– Простите меня, мадам! – бросил он Эстер.

Но когда он раскрыл дверь, пьянчуга упал на него прежде, чем Бернар успел замахнуться. Он был мертвецки пьян. От мужчины небольшого роста несло как из винной бочки. Бернар взял его под мышки и, придерживая, заглянул ему в лицо.

– Святые небеса! – воскликнул он, сразу узнав его.

Размышляя о своем открытии, Джованни не сомкнул глаз. Пергаменты над кроватью поэта и стихи, найденные в сундуке, вместе образовывали сложную нумерологическую комбинацию, смысла которой он никак не мог разгадать. Он понимал, что нужно идти по следу, но куда именно? Может быть, этот след ведет к тайнику, где спрятаны последние тринадцать песен? Но Джованни всерьез подозревал, что речь идет о чем-то куда более важном, и как раз потому, что загадочный шифр содержится не в самой поэме, которую мог прочесть кто угодно, но в непонятных и таинственных частях произведения.

Он впервые всерьез задумался о том, что рассказал ему Бернар, когда они впервые встретились. Новый Храм тамплиеров, девятисложные стихи: тогда ему показалось, что это полнейшая бессмыслица, поэтому он даже толком не расспросил рыцаря. Но теперь-то было очевидно, что в этих стихах зашифровано послание. Выходит, Данте перед своим отъездом в Венецию прекрасно знал, что подвергается опасности, и поэтому оставил в доме кучу подсказок, которые вели к его тайне. А ключом к разгадке служит заключенный в поэме нумерологический квадрат, хотя очень может быть, что никто так никогда и не смог бы его расшифровать, если бы не другие знаки, которые Данте щедро оставил по всему дому.

Первое, что приходило в голову, – это мысль, что послание предназначалось детям поэта, вот только… И тут вошел запыхавшийся Бернар.

Джованни хотел было рассказать ему о своем ночном открытии. «Возможно, я понял, где…» Но Бернар не дал ему договорить: «Скорей, собирайся! Нам надо спешить, скорее за мной, я нашел одного из убийц!»

И пока Джованни одевался, бывший рыцарь рассказал ему обо всем, что произошло, – разумеется, некоторые щекотливые моменты он опустил. Он просто сидел в трактире, что находится в башне Гаризенда, когда увидел среди посетителей того самого щуплого францисканца из аббатства Помпоза. Его звали Чекко, он был родом из Абруцци, из города Ландзано, как и друг Джованни. Возможно, Бруно даже его знает – видел на улицах города или слышал о нем. Он уже распрощался с монашеским одеянием, но, несмотря на это, Бернар сразу его узнал. Он принялся расспрашивать его о деле, но тот отключился. Тогда Бернар отнес его в комнату на втором этаже, однако состояние негодяя отнюдь не располагало к разговору, не говоря уже о диком диалекте, на котором тот изъяснялся. Вытянуть из него ничего не удалось. Единственное, что удалось узнать Бернару, так это то, что сообщника Чекко, того самого, со шрамом в виде буквы «L», звали Терино; он был родом из Пистойи, и именно он должен был получить от неизвестного лица деньги за работу, чтобы разделить их с Чекко, но в день оплаты его и след простыл. Они вместе прибыли в Болонью, но потом Терино отправился на встречу с клиентом и больше не вернулся. Наверное, прихватил денежки и рванул во Флоренцию, где у него была подружка, некая Кекка из Сан-Фредиано. «Меня провели, как последнего дурака», – твердил он как заведенный. Бернар снял с него обувь и уложил на кровать. Потом он побежал за Джованни, а дверь запер на ключ, чтобы мерзавец не сбежал. Когда тот отоспится и немного придет в себя, они смогут допросить его снова.

Бернар и Джованни довольно быстро добрались до трактира: он находился не так далеко от гостиницы, рядом с университетом. По дороге поднялся сильный колючий холодный ветер. Они вошли в трактир и поднялись на второй этаж. Между первым и вторым этажом на лестничной площадке стоял стол, за ним никого не было. Бернар обогнул его и открыл выдвижной ящичек: «Ключ был здесь!» Пока он рылся в ящике, беспокойство его росло: «Его здесь нет! Кто-то украл его, скорее!»

Они рванули на второй этаж, Джованни кинулся к двери вслед за Бернаром. Дверь была распахнута настежь, ключ все еще торчал в замке. Комната оказалась пуста, от Чекко не осталось и следа, хотя они тщательно все обыскали. В комнате никого не было, лишь в углу валялся большой узел с вещами исчезнувшего Чекко. Помимо барахла, они нашли в нем маленькую ампулу, на дне которой остались следы какого-то белого порошка, и еще медальон точь-в-точь как у Бернара, со знаком ордена тамплиеров: два рыцаря на одной лошади. Джованни показал Бернару медальон, Бернар сердито поморщился. «Овцы, сбившиеся с пути истинного», – пробормотал он себе под нос.

Их поиски были прерваны голосами и криками, доносившимися снизу, из внутреннего двора. Они бросились туда. Во дворе царила суматоха: несколько человек носились туда-сюда с полными ведрами воды, пытаясь потушить огромный костер, который угрожал спалить все здание. Во дворе бушевал ветер, он накручивал спирали и раздувал пламя, подкидывая в воздух угли и головешки и образуя пепельный смерч. «То адский вихрь, бушуя на просторе, с толпою душ кружится в царстве мглы», – неизвестно с чего подумал Бернар. Это смерч из ада, что уносит души тех, кто совершил грех прелюбодеяния. И тут же его губы сами принялись шептать те строки из Чистилища, где говорилось о пламени, пожиравшем души грешников, возлюбивших плоть:

Здесь полымя с утеса пышет вниз,

с карниза ж ветер дует вверх, склоняя

огонь назад…

Это гибельное место и знаки, которые посылались ему свыше, – все смешалось… Ему следовало скорее раскаяться в своих порочных желаниях, в том, что он совершил грех, нарушил обет, но у него ничего не получалось. В окне второго этажа мелькнуло перепуганное лицо Эстер. Бернар бросился к ее комнате, он хотел помочь, успокоить ее. Джованни тем временем помогал тушить пожар, пытаясь сбить огонь своим плащом, так что он потерял товарища из виду. Когда Бернар добежал до комнаты Эстер, дверь была открыта, но женщины там уже не было. Он увидел на полу таз с водой, распахнул окно и вылил воду прямо в огонь. Когда он снова спустился во двор, огонь был уже почти потушен. В самом центре костра виднелась темная тлеющая масса: то были обугленные останки человеческого тела. Бернар подобрал с земли металлическую пряжку, очистил ее от копоти и тут же узнал знак ордена тамплиеров: конь несет на себе двух всадников. Это было все, что осталось от Чекко да Ландзано.

Когда они добрались до приятеля Джованни, день уже подходил к вечеру. Самого Бруно не было дома. Навстречу им вышли его жена и пятилетняя дочь, Джильята и София. Джильята тепло приняла путников и, ни минуты не раздумывая, предложила каждому из них занять отдельную комнату, так как дом у Бруно был удобный и просторный, места хватит на всех.

– Есть какие-то новости от Джентукки? – спросила она.

Джованни поведал ей о своих странствиях и о недавнем путешествии в Равенну. Джильята призналась, что, с тех пор как они виделись в последний раз, в Болонье тоже не было о Джентукке никаких известий. Потом она отправилась готовить комнаты, а маленькая София принялась рассказывать Бернару странную сказку об эльфах и феях, которую он терпеливо слушал, силясь изображать внимание, но стоило ему забыться, как лицо его вновь становилось грустным и озабоченным.

В ожидании Бруно они расположились за столом в гостиной. Джильята рассказывала Джованни последние новости об общих друзьях и о муже. С ними Джованни провел лучшие годы своей жизни, то были годы учебы у Мондино деи Луцци,[26] который преподавал анатомию по принципам Гульельмо да Саличето.[27] Потом были тайные опыты с профессором-аверроистом,[28] вскрытие трупов, общение с ученым-евреем, который переводил с арабского и привез из Святой земли ценнейшие книги не только по медицине. Джильята даже выучила арабский, чтобы помогать мужу. Она показала Джованни последний свиток, который им удалось раздобыть: исследование о циркуляции крови Ибн аль-Нафиса.[29] Джованни немного завидовал друзьям: они остались в Болонье, где был университет, где кипела научная мысль, где велась бурная деятельность, в то время как он сам себя запер в жалком болоте провинциального городка, живущего вчерашним днем. Хотя, с другой стороны, он пользовался на практике лишь теми знаниями, которые получил в университете, и в маленьком городе этого оказалось достаточно, чтобы он стал всеми уважаемым врачом. Джильята рассказала ему, что и в Болонье теперь не все так гладко, Церковь давит все сильнее, ее слуги становятся все более нетерпимыми.

– И все это по вине Фридриха Второго, – сказала она. – И не потому, что был плохим императором, а как раз наоборот: потому что он был великим. До его воцарения монахи ездили в Толедо, чтобы чему-нибудь научиться у арабов, а потом переводили мусульманские и греческие книги на латынь и таким образом являлись единственным источником научной мысли. Но потом, когда он окружил себя лишь светскими лицами и стал покровительствовать наукам, Церковь заняла оборонительную позицию: Гогенштауфен был врагом, а поскольку он любил науку, то и наука стала врагом Церкви. И тогда Герардо да Кремона[30] сменил свой ученый пыл на ревностное служение поиску еретиков, и удушающая атмосфера всеобщего подозрения окутала город. Кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем Церковь осознает, что Фридриха давно уже нет на этом свете.

Она рассказала о том, что Бруно теперь в одиночку продолжал все исследования, поскольку их учителя-аверроиста обвинили в ереси и он был вынужден бежать из города, так что никто не знает, где он скрывается. Сейчас Бруно занимается изучением циркуляции крови, и похоже на то, что теория Галена о четырех жидкостях и о трех духах-пневмах в теле человека – совершенная чепуха.[31] И все же он пока не решается опубликовать результаты своих исследований. Ведь одного доноса завистливого коллеги будет достаточно, чтобы отправить врача или философа на костер. Теперь ученые не могут доверять друг другу и свободно делиться своими открытиями. Поэтому наука почти не движется вперед. Даже исследование трупов пришлось приостановить, теперь это стало слишком опасно.

Джованни ждал Бруно с нетерпением. Ему хотелось скорее поделиться с ним результатами своего расследования, ведь его друг был весьма образованным человеком, он знал Священное Писание и труды Отцов Церкви, читал трактаты латинских классиков, старых и новых философов, он мог бы помочь ему расшифровать тайное послание и найти объяснение строкам о Псе и о Властителе.

Наконец Бруно вернулся, и они обнялись, как братья. Джильята приготовила ужин, а потом, когда они поели, отправилась укладывать дочь.

– Доброй ночи, Джованни! – сказала она. – И не грусти! Вот увидишь, если Джентукка жива, рано или поздно вы снова встретитесь!

София тихонько шепнула матери:

– А Бернар завтра уже уедет или еще побудет с нами?

Джильята успокоила ее, ответив, что завтра она сможет продолжить свою историю. София поцеловала отца, помахала ручкой рыцарю и исчезла вслед за матерью, которая рассказала ей о жизни Бернара и о том, как много-много лет назад он участвовал в Крестовом походе и сражался с турками.

IV

Оставшись втроем, мужчины расположились вокруг стола, и Джованни рассказал Бруно о событиях, которые произошли в Равенне: о смерти Данте, о своих подозрениях, об исчезновении рукописи и о том, что они нашли несколько загадочных страниц в сундуке с двойным дном. Потом он поведал ему о том, что случилось сегодня утром, о страшной смерти Чекко да Ландзано. Бруно припомнил, что в начале сентября ему приходилось встречаться с неким Чекко на улицах Болоньи; об этом типе ходили дурные слухи. Хотя они никогда близко не общались, но, как земляки, оказавшиеся в чужих краях, по обычаю, поздоровались.

Этот самый Чекко был спекулянтом, он посещал сомнительные заведения по обе стороны границы и показывался там всякий раз, когда проворачивал очередную сделку, причем законной сделка была далеко не всегда. Он зарабатывал как посредник при обмене товаров – в общем, занимался всем подряд и даже связался с тамплиерами, но не из любви к Святой земле, а потому, что учуял возможность барыша, ведь большие флорентийские компании, перевозящие продукты, пользовались кораблями рыцарей Храма и поэтому могли не платить налоги. Огромные караваны отправлялись из Ландзано прямо в Бриндизи, где погружались на корабли. Вот чем занимался этот Чекко, – по крайней мере, такие слухи ходили о нем в родных краях.

Когда орден распустили, поговаривали даже, что Чекко попал под суд, но ему удалось выкрутиться. Если бы его оставили под стражей, сейчас он был бы жив…

Потом Джованни рассказал о своих ночных размышлениях, о таинственных числах, зашифрованных в отрывках из Комедии Данте, найденных на дне сундука; он нарисовал нумерологический квадрат и спросил Бруно:

– Как думаешь, что все это значит? Очень похоже на то, что все сводится к великой аллегории справедливости, которая раскрывается на небе Юпитера, но мне никак не удается понять значение цифр один-пять-пять.

– Да это же Давид и пять круглых камней! – воскликнул Бруно. – Ну конечно же: в тридцать второй проповеди святой Августин говорит о битве Давида с Голиафом и трактует числа один, пять и десять как скрижали Завета. Попробую вспомнить: «Давид выбрал пять камней для своей пращи в русле реки, – как сказано в Первой книге пророка Самуила, – но лишь одним из них он смог убить великана». Давид – это предок и прообраз Христа, а Голиаф воплощает собой Сатану. По мысли Августина, пять камней символизируют собой пять Книг Моисея, а число десять, как и десять струн арфы-псалтыри Давида, на которой он играет в псалме «К Голиафу», – это десять заповедей Божиих, которые Моисей получил на Синае. «Пять» и «десять» для Августина – скрижали Завета. А «один» – это тот самый камень, который убил гиганта-филистимлянина, потому как закон Моисеев сводится в Новом Завете в одну-единственную заповедь любви: «возлюби ближнего своего, как самого себя». Таким образом, числа один, пять и десять указывают на связь между Ветхим Заветом, то есть Пятикнижием и десятью заповедями на скрижалях, и Новым Заветом, который сводит все это к одному.

И тут Джованни вспомнил истолкование канцоны Данте «Три дамы к сердцу подступили вместе»,[32] о котором он слышал от Пьетро: Божественный закон сводится к единству христианской справедливости, которая в Раю воплощается в образе орла: е pluribus unum,[33] тысячи душ, чьи голоса становятся одним-единственным голосом.

– Так и есть! – воскликнул он.

В последних сохранившихся стихах поэмы орел, тело которого состоит из тысячи духов, говорит одним общим голосом; он предлагает Данте заглянуть ему в глаза, и поэт видит, что зрачок орла – это дух царя Давида – самый главный дух на небе Юпитера, а вокруг него – пять драгоценных камней. Пять – как пять камней, как пять Книг закона Моисея в проповеди святого Августина! Все сходится! Это о Давиде слова из двадцатой песни: «пел Господа и скинию носил из града в град», это он доставил в Иерусалим ковчег Завета, в котором хранились скрижали Закона. Но потом говорится о Псе: сказано, что он изгонит Волчицу.

– Ковчег Завета! – радостно воскликнул Бернар, словно неожиданно понял нечто исключительно важное.

Он схватил лист, на котором Джованни изобразил свой нумерологический квадрат, и начал внимательно разглядывать его.

Джованни, ничуть не смутившись, продолжал:

– Выходит, что гончий Пес – это намек на Давида, а точнее, на то самое число пять из святого Августина – на Тору и Ветхий Завет, это не что иное, как символ охоты на Волчицу. Волчица же – одно из трех воплощений Сатаны, она обильно размножается, ведь у Данте сказано, что она со многими еще совокупится. Тогда это объясняет загадочный войлок, меж которым якобы родится Пес: это может быть пастушья одежда, ведь пастухи не использовали плащи из ткани, обычно они одевались в безрукавки, свалянные из войлока, а Давид как раз и был пастухом.