Текст книги "Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947"

Автор книги: Франц фон Папен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Я арендовал имение в своей родной Вестфалии – старый сельский дом с конюшнями и немного земли, занятой в основном прудами и заросшей древними дубовыми деревьями. Это было примитивное существование, без всяких современных удобств – без канализации и водопровода, без электричества, удаленное на много километров от шоссейной и железной дорог. Но соседи у «Хаус Мерфельд» – так называлось имение – были прекрасные, простые люди, прочно стоявшие обеими ногами на земле, крепкие в своих религиозных убеждениях и безупречные в поведении. Они жили в своем собственном, спокойном и упорядоченном мире, и завоевать их доверие было не просто. Но, однажды полученное, это доверие сохранялось на всю жизнь. От нас было недалеко до границ Рура, и отголоски красной революции, происходившей там, долетали даже до наших одиноких проселков. Я организовал из местного народа добровольный отряд для отражения набегов красных мародеров, и нам пришлось закопать в землю или спрятать наши немногие ценности и резервы продовольствия. В конце концов я был вынужден просить у военного коменданта Мюнстера для усиления нашей обороны отделение солдат. Эта жизнь в обстановке нравственного падения, вызванного гражданской войной, была бесконечно более отвратительной, чем все то, что я испытал на полях боев во Фландрии.

В эти тревожные дни один из моих соседей, а именно руководитель «Вестфальской ассоциации сельских хозяев» Фрейгер фон Керкеринк цур Борг, предложил мне представлять их интересы в прусском земельном парламенте. Для того чтобы решиться принять это предложение, мне потребовалось достаточное время. Основной проблемой для меня было решить, к какой партии примкнуть. Я уже упоминал о своем отвращении к формальному консерватизму, к тому же его политическое выражение в Пруссии, казалось, впитало слишком много предрассудков и отживших понятий. Я думал, что гораздо лучшей идеей будет вступить в одну из центристских партий, предпочтительнее всего – в партию центра. Она была основана для представительства католических интересов во времена борьбы государства Бисмарка с Римско-католической церковью. При Виндтхорсте партия привлекла к себе много консервативно настроенных людей из Рейнланда, Вестфалии, Баварии и Силезии. Как центристская партия, она была в особенности привержена компромиссам и всегда направляла свою деятельность на воплощение социальных концепций папы Льва XIII. Поскольку социальные проблемы были более, чем когда-либо, в центре внимания, я был убежден, что смогу с пользой применить свой опыт, приобретенный на предприятиях тестя. Мне казалось, что партия с религиозными корнями сможет наилучшим образом отстаивать христианские принципы, исключенные из Веймарской конституции. К тому же, поскольку все мои соседи в Вестфалии придерживались той же веры, что и я сам, я смогу по-настоящему представлять их интересы.

Возможно, стоит взять паузу и суммировать некоторые особенности новой конституции и являвшегося ее частью избирательного закона, которые стали в ближайшие двенадцать лет предметом раздоров. Как центральное, так и земельные правительства страдали от одних и тех же заложенных в конституции недостатков. Законодательная власть была ограничена исключительно одной палатой, и над нею не существовало высшей инстанции для исправления и пересмотра законов. Рейхсрат и прусский штатсрат не могли по положению выполнять эти функции. Кроме того, и для федерального правительства, и для правительств союзных земель применение избирательного закона было весьма проблематичным. Отсутствовала координация между центральным правительством и правительством Пруссии, крупнейшей из федеральных земель. Изменения в конституцию могли быть внесены только при одобрении их большинством в две трети голосов палаты, что, с учетом распределения мест между партиями, означало невозможность принятия сколько-нибудь значимых поправок. Формулировки этих поправок становились источником серьезного конфликта между партиями правого и левого флангов.

В особенности я был недоволен системой голосования по партийным спискам. Ее восхваляли как наиболее демократичную в мире. На самом же деле эта система подрывала самые основы здоровой демократии. К примеру, в Пруссии одно депутатское место приходилось на 50 000 избирателей. Это, однако, не означало существования избирательных округов с таким количеством голосующих. Мой район составлял половину провинции Вестфалия с примерно двумя миллионами избирателей. Можно допустить, что около полумиллиона из них будут, вероятно, голосовать за партию центра. Поэтому штаб-квартира партии намечает список по выборам в прусский парламент по крайней мере из десяти кандидатов плюс небольшой резерв. Когда поданные голоса подсчитаны, избирается один кандидат из списка за каждые полные 50 000 голосов. Все избыточные голоса добавляются к остаткам в других областях, и там они позволяют избрать дополнительных депутатов. При этой системе мы получали в парламенте более тридцати партий. Причем никто не может набрать 50 000 голосов в одном конкретном избирательном округе, как бы велик он ни был, и любой чудак или группа чудаков может почти наверняка провести в парламент хотя бы одного депутата по резервному списку добавочных голосов. Происходящая отсюда раздробленность представительства равнозначна самоубийству демократии.

Эта система также устраняет необходимость в дополнительных выборах. Если депутат умирает или подает в отставку, его место будет занято следующим человеком из списка, а это означает, что в четырехлетний избирательный период не учитываются колебания общественного мнения, за исключением, конечно, переворота, связанного с всеобщими выборами. Хуже всего то, что избранные депутаты не имеют чувства ответственности перед избравшим его электоратом. Им следует благодарить за избрание центральный комитет своей партии, и сохранить свое положение они могут, только выказывая слепое повиновение партийным установкам. Более того, хотя и предпринимались попытки представить в списках различные профессиональные группы, в результате, как правило, их члены предпочитали говорить от имени этих своих групп, теряя при этом из виду более общие вопросы. Появлялось слишком большое искушение относиться ко всему легко и голосовать за партийную линию, что гарантировало переизбрание, если применять минимум оригинального мышления или критицизма. Я понимаю, что партийная этика требует известной доли коллективной дисциплины в значимых вопросах, но берусь утверждать, что такой метод проведения выборов препятствует появлению в политике личностей, должных в конце концов составить элиту, от которой зависит качество демократических решений. Тот факт, что депутат ответствен перед своим партийным комитетом, а не перед избравшими его людьми, означает, что он потерял с ними контакт, а это заставляет отдельного избирателя терять интерес ко всяким проявлениям парламентской жизни. В наше время веймарская конституция стала крестной матерью боннской конституции. Социалисты цепляются сейчас за систему голосования по спискам, хотя христианские демократы предприняли не слишком энергичную попытку соединить ее с голосованием по индивидуальным округам. Кажется, некоторые люди не способны учиться на жизненных примерах.

Взаимоотношения между федеральным правительством и правительствами союзных земель составляли проблему еще со времен существования мелких германских княжеств. Она не сводится к вопросу о централизме или федерализме. Сложно бывает определить степень автономии отдельных частей союзного государства, которая обеспечивала бы центральному правительству достаточно власти для сохранения им дееспособности на европейской арене. Бисмарк в свое время изобрел схему, оставлявшую отдельным государствам широкую автономию, не ставя при этом под угрозу власть центрального правительства. Пруссия была безусловно крупнейшим и в материальном отношении наиболее развитым из союзных государств, включая в себя промышленные центры Рейна, Рура, Саара и Верхней Силезии. Более того, король Пруссии являлся одновременно и германским императором. Бисмарк предложил объединить в одном лице должности прусского премьер– министра и рейхсканцлера. Это значительно ограничивало преобладание Пруссии, поскольку канцлер, в интересах единства, был склонен делать уступки прочим государствам, чтобы обеспечить их сотрудничество.

С падением короны рейх потерял точку опоры. Младшие династии в меньших государствах также были лишены тронов. Двойственный федеральный комплекс рейх и Пруссия, лишенный, однако, верховной власти, превратился в серьезную проблему. Веймарская конституция не способствовала решению этой проблемы. В результате длительных дискуссий в комиссии рейхстага по изменению конституции решение также не было найдено. В соответствующем месте я расскажу о своих попытках на посту канцлера вернуться к концепции Бисмарка, хотя замечу, что этот вопрос занимал меня с самого начала. Правительства федеральных земель часто поступали как им заблагорассудится, не принимая в расчет потребности центральной власти, причем преобладание Пруссии невозможно было ограничить путем простого снижения ее представительства в рейхсрате.

Само правительство рейха пребывало в Берлине на правах гостя Пруссии. Оно не обладало собственными исполнительными и полицейскими силами. До тех пор, пока правительства в рейхе и в Пруссии имели одинаковую политическую окраску, – в Пруссии социал-демократы непрерывно пребывали у власти с 1918-го по 1932 год, – на практике применение федерального законодательства почти не встречало затруднений. Однако если бы управлять делами рейха выпало правой коалиции, то для отдельного прусского министра стало бы вполне возможным блокировать проведение в жизнь мероприятий, определенных центральным правительством. Пруссия воистину превратилась в государство в государстве, и это двойственное положение становилось слабым звеном в цепи всей нашей политической жизни. Кроме того, это означало, что политическое влияние депутата прусского ландтага оказывалось значительней депутата рейхстага.

Видимо, это было далеко не самое лучшее время для начала политической карьеры. Положение страны достигло низшей точки. Мы потерпели военное поражение. Страна была охвачена гражданской войной, подрывавшей самый фундамент государства. Мы работали в условиях навязанного нам мирного договора с репарационными требованиями, которые, казалось, угрожали основам нашего экономического существования. Тем не менее я предался занятиям на новом поприще с величайшим энтузиазмом. Меня раздражали партийные догматы и узкие, эгоцентричные взгляды, которые в значительной степени определяли текущую оценку внутренних и внешних проблем. Я отказывался связывать себя программой партии и даже в своих ранних выступлениях настаивал на том, что парламентский представитель должен сам нести ответственность за свои собственные решения. Меня поражало невежество коллег во всем, что касалось международных отношений, и я старался заинтересовать их событиями и мнениями в мире по другую сторону наших границ. В то же самое время я искал среди держав-победительниц хотя бы малого понимания положения Германии. Однако такого результата невозможно было ожидать ни от одного человека.

Наше положение стало еще более невозможным, когда в самом разгаре кризиса, с экономикой, положенной на обе лопатки в результате репараций и инфляционного обесценивания валюты, французы, вопреки всем своим обязательствам по договору, оккупировали Рур. Из мемуаров Клемансо, «Les Grandeurs et Miseres d'une Victoire», нам известно, что маршал Фош настаивал на аннексии всей этой области. Стоимость марки упала так низко, что стало невозможно более удерживать шахтеров в состоянии пассивного сопротивления при помощи субсидий. Некоторые личности в Рейнланде даже пропагандировали создание новой независимой Рейнской республики со столицей в Кельне. Одним из этих людей был бургомистр Кельна доктор Аденауэр. Занимая один из высших постов государства – являясь президентом прусского штатсрата, – он, кажется, ставил интересы своего города выше интересов страны в целом.

На экстренном заседании организации партии центра я назвал идею Рейнской республики предательством и резко критиковал пораженцев из Рейнланда. Это был момент, о котором доктор Аденауэр никогда не забывал, и в последующие годы я получил от него в ответ свою долю критики. Через несколько дней после того, как я был оправдан в Нюрнберге, доктор Аденауэр обнародовал опровержение своего намерения подать в отставку с поста председателя Христианско-демократического союза в британской зоне оккупации в мою пользу. В соответствии с версией, опубликованной 8 октября 1946 года в газете «Вестфален пост» в Арнсберге, он якобы добавил: «Фон Папен – изменник и, вероятно, замешан в убийстве Дольфуса» [32]32
  Дольфус Энгельберт (1892–1934) – федеральный канцлер Австрии и с 1932 года министр иностранных дел. Убит сторонниками аншлюса. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Многие из моих друзей протестовали против этого утверждения и призывали доктора Аденауэра взять его назад, поскольку я находился под надзором баварской полиции и не имел возможности постоять за себя. Мне не удалось найти документальных свидетельств того, что он это сделал. Все же в политике нужно учиться прощать и забывать. Я счастлив сделать это теперь, когда стало ясно, что он перерос свою достаточно узкую сферу интересов и направляет внешнюю политику молодой Боннской республики по единственно возможному пути франко-германского rapprochementи европейского сотрудничества.

Кажется, уже давно всеми забыто, что, в то время как Франция ускоряла внутреннее разложение Германии, поощряя сепаратизм, четырнадцать других государств, включая Британию и Соединенные Штаты, встали на путь вооруженного вмешательства в дела коммунистической России. Германские войска помогли тогда освободить прибалтийские государства. Пилсудский в Польше получал поддержку как часть cordon sanitaire [33]33
  Санитарный кордон(фр.). (Примеч. пер.)


[Закрыть], в котором свою роль играли также Маннергейм и русские белые генералы. Даже мистер Черчилль просил другие государства «оказать помощь в уничтожении гнезда красных прежде, чем курица снесет яйца». К несчастью, она успела снести их слишком много.

Но Германия, совершенно обескровленная и раздираемая изнутри, не получала никакой помощи против сепаратистов, спартаковцев и советских революционеров. Наши собственные действия рассматривались как нападение на демократию и возрождение милитаризма. Германия многим обязана тогдашнему министру иностранных дел доктору Штреземану, который успокоил ситуацию в Руре, одновременно дав ясно понять, что вопрос об отделении не может даже рассматриваться. В нашей битве по защите Германии и всего Запада от революционных восточных орд мы были вынуждены полагаться исключительно на собственные силы. Несмотря на экономическую трясину, в которой мы тонули под грузом репараций и разрушавшегося денежного обращения, мы победили. Но упрямое, слепое желание нашего правительства буквально следовать всем возмутительным требованиям наших противников вылилось не только в коммерческую катастрофу – результаты в области человеческих отношений оказались еще более ужасными.

Люди за границей имели весьма слабое представление о масштабах этой катастрофы. В конце периода инфляции я помню, как приходилось выплачивать жалованье и заработную плату ежедневно, поскольку спустя двадцать четыре часа после выдачи полученные деньги сохраняли уже меньшую долю своей стоимости. Центральный эмиссионный банк был не в состоянии печатать деньги с достаточной скоростью, поэтому многие города выпустили свою собственную валюту, так что невозможно стало проводить какую– либо упорядоченную финансовую политику. Чтобы купить то, что стоило раньше одну марку, тогда требовался миллиард, а это означало, что все сбережения, ипотеки, пенсии и доходы по вкладам совершенно обесценились и люди, не имевшие недвижимой собственности, потеряли весь свой капитал. Те, кто вкладывал в многочисленные военные займы, пострадали больше всех. В результате средние классы, ремесленники, пенсионеры и чиновники подверглись пролетаризации. Трудолюбивый работник, приобретший небольшую собственность и состояние, видел основу своего экономического существования уничтоженной и становился новобранцем классовой войны. Этот переворот в общественном порядке дает объяснение притягательности марксистских учений, наступавших с Востока, и программы Гитлера, родившейся в эти тяжелые дни и обещавшей социальную справедливость рабочему и защиту потерявшей свое место в жизни буржуазии.

Природа угрозы нашему общественному устройству может быть наилучшим образом проиллюстрирована замечанием, которое Ленин сделал моему старому другу генералу Али Фуад-паше, который поехал в Москву в качестве первого турецкого посла при новом режиме: «Следующей страной, которая созреет для коммунизма, будет Германия. Если они воспримут большевистскую идеологию, я тотчас же перееду из Москвы в Берлин. Немцы – народ принципа. Они остаются верны идеям после того, как признали их истинность. Они составят значительно более надежные кадры для распространения мировой революции, чем русские, обращение которых потребует значительного времени».

В ноябре 1923 года введение рентенмарки [34]34
  Рентенмарка – новая параллельная денежная единица, введенная в результате денежной реформы (наподобие советского червонца). (Примеч. пер.)


[Закрыть](Rentenmark) и стабилизация денежного обращения спасли нашу экономику от окончательного краха, но при этом мы не избавились от кардинального изъяна нашей экономической политики – стремления обрести утерянную устойчивость при помощи неконтролируемого заемного процента. Была достигнута очевидная степень оздоровления экономики, но всемирный кризис застиг Германию с таким грузом репараций и задолженности, что вновь возникла угроза коллапса. Иностранные кредиторы потеряли свои деньги, а Германия – репутацию финансовой порядочности. Сегодня, после еще более страшной катастрофы, многие немцы, кажется, не желают воспринять тот факт, что побежденная страна может строить свое административное управление и экономику путем строгой бережливости и исключения любых расходов, которые могут показаться оскорбительными для внешнего мира.

Я очень рано осознал неспособность общенационального и земельных парламентов предпринять решительные шаги для борьбы с социальной катастрофой, хотя в то время никто из нас и помыслить не мог, каким удобрением это послужит для семени, которое сажал в то время Гитлер. Тем не менее все больше людей проявляли недовольство неспособностью традиционных политических партий найти настоящее решение проблемы. Не имеющая прочного скелета власти Германия постепенно погружалась в бездну. Еще в сентябре 1923 года я написал памфлет «Диктатура или парламент?». Я утверждал в нем, что Германия находится на грани полного крушения и что спасение не придет от механического применения парламентских методов или от бесплодного столкновения застывших партийных доктрин. Я призывал к созданию правительства из независимых, ответственных личностей, лишенных радикальных или диктаторских склонностей, которые использовали бы остатки влияния государства для претворения в жизнь решений, разработанных для удовлетворения экстренных потребностей момента. Слова молодого депутата, практически никому не известного, имели мало веса. Гитлер закладывал фундамент своего будущего куда более надежно, устраивая марш на Фельдхернхалле [35]35
  Имеется в виду провалившийся путч 1923 года, в результате которого Гитлер и Гесс на короткое время оказались в тюрьме Ландсберг. (Примеч. авт.)


[Закрыть]в Мюнхене, в отраженном свете славы одного из двух наших великих героев времен войны – генерала Людендорфа.

Как и во всякое время революционных изменений, радикальные партии были на подъеме, и различные формы марксизма привлекали к себе наибольшую поддержку. К счастью для Германии, среди социал-демократов нашлись граждански мыслящие руководители вроде Эберта и Носке, которые противостояли большевистской буре. Несмотря на их ответственный, государственный подход к ситуации, основная программа их партии по-прежнему превозносила классовую борьбу и противостояла влиянию религии. Призыв к «диктатуре пролетариата» был слышен от всего спектра марксистских группировок, хотя на практике применялась более умеренная политика. Германские социал-демократы всегда считались на Западе более демократичными, чем они были на самом деле. Точно так же во Франции социалисты, подобные Леону Блюму, были более терпимыми, в Великобритании классовая борьба и антиклерикализм никогда не являлись догматами лейбористской партии, а в Соединенных Штатах члены профессиональных союзов по-прежнему голосовали за одну из двух традиционных партий.

Противоположный лагерь составляли партии консерваторов и либералов, ни одна из которых не была особенно конструктивна в своих взглядах даже до войны. В веймарский период им особенно не хватало выдающихся лидеров с широкими и прогрессивными идеями. Гугенберг был хорошим администратором и финансовым экспертом, но у него отсутствовали задатки консервативного вождя. Поэтому основная надежда была на партии центра – новообразованную демократическую партию, партию центра и Немецкую народную партию.

Первая из этой тройки проявила себя столь беспомощно, что к 1931 году ее представительство свелось к четырем депутатам, несмотря на то что она отбросила свой демократический ярлык и стала называться государственной партией. Немецкая народная партия стала доминирующим членом этой группы, в основном благодаря руководству Штреземана, которому удалось придать германской внешней политике новую форму и содержание после заключения договора в Локарно. Он был единственным крупным государственным деятелем, порожденным веймарской эпохой.

Единственная возможность преодолеть наши внутренние и внешние трудности заключалась в том, чтобы убедить прежних противников в нашем искреннем стремлении к сотрудничеству и в изобретении какого-либо мирного способа отмены дискриминационных статей Версальского договора. Нельзя было позволить ненависти, жажде мщения и воздаяния помешать нам достичь этой цели. В Версальском договоре особо оговаривалась возможность изменения его условий путем переговоров. Если бы удалось убедить Францию применить это положение, события могли бы развиваться совсем иначе. Огромной заслугой Штреземана и Бриана явилось то, что они признали эту возможность и проложили дорогу, заключив Локарнский договор. К несчастью, ни один из них не нашел в собственных странах достаточной поддержки для завершения этой задачи, а ранняя смерть Штреземана стала трагической потерей.

Главной обязанностью этих центристских партий должно было стать придание жизни новой германской демократии путем обеспечения правильного чередования политической ответственности между правыми и левыми силами. Партии правого крыла вместо того, чтобы, пребывая в оппозиции, готовиться к принятию на себя в любой момент ответственности за управление государством, постепенно усваивали политику радикального национализма. Всеобщее осуждение за рубежом германских консервативных элементов некорректно и исторически ложно. Консервативная оппозиция, которая не видела для себя возможности в случае благоприятного развития событий проявить себя на поприще государственного управления, с готовностью согласилась с таким положением вещей. Я считаю особым промахом своей партии центра то, что она оказалась неспособной распознать эту свою обязанность. Подобающее функционирование демократии требует здорового чередования пребывания политических сил в правительстве и в оппозиции.

Когда в конце войны наши властные институты, казалось, готовы были развалиться, партия центра безусловно поступила правильно, примкнув к социалистам, которые были тогда сильнейшей партией. Партия центра оказалась в состоянии блокировать меры чересчур радикального характера и не допустить превращения Германии в поле слишком многочисленных социалистических экспериментов. Это стало значительным вкладом в развитие ситуации в стране. Но веймарская коалиция социалистов, демократов и партии центра продолжала упрямо цепляться за власть и тогда, когда первые потрясения удалось преодолеть. В центральном правительстве время от времени предпринимались робкие попытки приобщить к управлению представителей партий правого крыла. Однако в Пруссии веймарская коалиция пребывала у власти без перерыва с 1918 года до того момента, когда я стал канцлером. Партия центра никогда не смогла решиться порвать с социалистами, чтобы вывести партии правого крыла из состояния постоянной оппозиции. Это послужило одной из основных причин крушения демократии веймарского типа и роста гитлеровской партии.

Я всегда буду благодарен за те продолжительные контакты, которые мне выпало иметь с парламентскими институтами. Они являются суровой школой, которая требует от своих членов привычки к ясности мышления и твердости в принятии решений. К несчастью, так происходит не всегда. Для парламентария очень легко вести приятную и легкую жизнь. Он может принимать положенное ему вознаграждение, бесплатно повсюду путешествовать и старательно посещать все дебаты, нимало не задумываясь над обсуждаемыми фундаментальными вопросами. Голосуя всегда вместе с большинством, он может обезопасить себя от тревог, не растрачивая свою энергию и сохраняя чистую совесть относительно услуг, которые он оказывает своей стране. Такую интерпретацию наших обязанностей я никогда не считал для себя приемлемой. Возможно, германский Генеральный штаб и приобрел дурную славу, но служба в нем, по крайней мере, приучала его офицеров к выработке собственного мнения и отстаиванию его даже в случае, если оно оказывалось непопулярным.

Я очень скоро выяснил, что подобная независимость мнений может иметь неприятные последствия. Выборы 1924 года в Пруссии оставили веймарской коалиции большинство только в два или три места. Я расценил эту ситуацию как удобную для смены власти и попробовал убедить своих коллег по партии центра сформировать коалицию с партиями правого крыла. На заседании партийной фракции разыгралась горячая дискуссия, и в конце концов мое предложение было провалено с требованием ко мне голосовать за кандидатуру премьер-министра, предложенную Веймарской коалицией. Хотя поначалу меня поддерживало двадцать моих коллег, на момент голосования в палате их осталось только пятеро. Остальные поддались партийному давлению. Тем не менее мы вшестером смогли отвергнуть предложенный состав министерства. Поднялась буря раздраженных протестов, и мне угрожали исключением из партии. Все, впрочем, вскоре улеглось, поскольку оказалось не так– то просто избавиться от такого неудобного frondeur [36]36
  Фрондер(фр). (Примеч. пер.)


[Закрыть], как я. Я получил значительную поддержку среди консервативных групп в сельских округах. Партия ограничила мою деятельность другим путем, именно – не допустив моего участия во всех комитетах. Начиная с этого времени я получил известность как «паршивая овца» партии.

Спустя год неожиданно умер президент Эберт. Посреди чрезвычайных трудностей ему удавалось поддерживать достоинство и высокий авторитет своего поста. Но он занимал свою должность только по назначению. Социалисты так никогда и не сочли удобным подтвердить это назначение свободным голосованием. С его смертью они потеряли одного из немногих своих сколько-нибудь значительных лидеров.

Среди широких слоев населения возникло сильнейшее желание увидеть на посту избранного президента фигуру, которая олицетворяла бы собой всю значимость государственной власти. Старая приверженность традициям, размытая было в первые послевоенные годы, теперь обернулась поисками человека неоспоримо сильного характера и безупречной международной репутации для противодействия внутреннему распаду и слабости в международных делах. Никто из лидеров отдельных партий не обладал требуемыми личными качествами. Партии левого крыла недостаточно оценили психологическую важность такого выбора, как на самом деле и партия центра, несмотря на свое более традиционное происхождение. В итоге веймарская коалиция решила выдвинуть доктора Маркса, одного из старых лидеров партии центра, поскольку социалисты не могли гарантировать успех на выборах члена их собственной партии. Доктор Маркс был широко известный судья, человек весьма симпатичный и держащий себя с большим достоинством, но лишенный качеств выдающегося лидера, необходимых в такие критические времена.

Правые партии отстаивали кандидатуру фельдмаршала фон Гинденбурга. Во время войны он приобрел доверие всего народа, а в ее конце, когда Людендорф был вынужден бежать в Швецию [37]37
  Людендорф отправился в Швецию по особому требованию правительства, стремившегося избежать неприятностей, которые могли быть вызваны партиями левого крыла. (Примеч. авт.)


[Закрыть], привел домой остатки разбитой армии. Как за границей, так и дома среди левых кругов его кандидатура подвергалась резкой критике. Франция подняла крик: «Hindenburg – c'est la guerre!» [38]38
  Гинденбург – это война! (фр) (Примеч. пер.)


[Закрыть]Однако никто не мог быть более предан делу мира, чем этот старый солдат, бывший свидетелем ужасов трех войн. Я восхищался его прямым несгибаемым характером и его неодолимым чувством долга и понимал, что в случае, если окажется во главе страны, он ни в коем случае не станет играть роль парадного генерала. Вот, думал я, удобная возможность возродить некоторые из традиций, которые были утеряны вместе с падением монархии. У меня ни на секунду не возникало ни малейших сомнений относительно своих предпочтений.

Для обеспечения его избрания требовалась известная поддержка среди сторонников партий центра, и я принялся за работу по ее обеспечению, хотя это и приводило меня к прямому конфликту с моими коллегами по партии центра. Я безусловно полагал, что выборы главы государства не могут считаться узкопартийным делом. В середине апреля 1925 года я с несколькими из своих друзей обнародовал декларацию, в которой выражал сожаление по поводу действий партии центра, выдвинувшей политического кандидата, не предприняв никаких попыток достичь соглашения с другими партиями. Мы указывали, что значительная часть населения утратила веру в тот тип общества, к созданию которого стремится веймарская коалиция, общества, основанного в значительной степени на рационалистических и атеистических предпосылках. Мы не нападали на доктора Маркса, но утверждали, что немыслимо избрать члена партии центра при помощи миллионов голосов социалистов, а потом проводить антисоциалистическую политику. Призывая вернуться к старому христианскому представлению о правительстве, мы вновь провозгласили, что видим историческую обязанность Германии в том, чтобы быть оплотом западных традиций в сердце Европы. Мы чувствовали, что избрание такого богобоязненного и искреннего человека, как Гинденбург, будет являться лучшей гарантией возврата к этой основательной, традиционной политике.

Легко себе вообразить эффект, произведенный этим документом в штаб-квартире партии центра. Они опубликовали контрманифест, в котором выражали сожаление по поводу нашего отступления от линии партии и настаивали на том, что действительная задача партии состоит в наведении мостов между всеми профессиональными группами и классами с целью осуществления здорового сотрудничества в духе терпимости. Мало того, что этот документ не содержал ответа на поднятый нами фундаментальный вопрос. Важно, что и после его обнародования как партия центра, так и партии левого крыла продолжили в ходе предвыборной кампании рвать в клочья репутацию Гинденбурга. В 1925 году его избрание не совпадало с политическими планами этих партий, хотя спустя семь лет, когда Гинденбург стал их кандидатом на переизбрание, никакие похвалы в его адрес не казались им чрезмерными. Предвыборная кампания была продолжительная и ожесточенная, тем не менее Гинденбурга в должный срок избрали президентом, после чего он прислал мне личную записку с благодарностью за мое вмешательство, которое, учитывая тонкий баланс сил, имело, вероятно, решающее значение.