Текст книги "Дело Мотапана"

Автор книги: Фортуне де Буагобей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Я ничего не порчу, бог с тобой?

– Если вы требуете, чтобы я исполнил вашу волю, мне придется оставить службу.

– Любезный Адриан, поступай по совести – я уверена, что ты поступишь хорошо. Прибавлю, что граф де ля Кальпренед не знает, что я к тебе обратилась. Я сама так решила. А сын и подавно ничего не знает… он не знает даже, что отец нашел ожерелье. Теперь тебе известно все. Отвори мне дверь!

Адриан поклонился и проводил маркизу де Вервен в коридор. Он показал, как пройти на лестницу, и покинул ее, не сказав ни слова. Это был геройский поступок, потому что он решил повиноваться тетке и подать в отставку. Ему оставалось только примирить свой профессиональный долг с обязанностями родственника.

Если Мотапан, получив обратно украденную вещь, согласится забрать жалобу и пообещает молчать о том, каким образом эта вещь к нему вернулась, следователь может, не компрометируя себя, прекратить дело. Куртомер полагал, что имеет дело с честным человеком, который желает поскорее закончить процесс, затрагивающий честь почтенного семейства.

Ему хотелось завершить дело до возвращения делопроизводителя, и он сам открыл дверь Мотапану, который ждал в коридоре. Он никогда не видел его, но узнал: среди свидетелей, вызванных по другим делам, один Мотапан был похож на барона. Адриан де Куртомер спросил, как его зовут, и пригласил войти.

Между следователем и Мотапаном должен был состояться настоящий поединок, от исхода которого зависели честь семьи и карьера Адриана де Куртомера. Племянник маркизы де Вервен приготовился к этой схватке и начал изучать внешность противника. Он был знаток физиогномики, потому что много работал по уголовным делам, а это превосходная школа.

Мотапан вошел в хорошем расположении духа, довольный собой и уверенный в правоте своего дела. Он ожидал, что его примут с почтением – как барона, домовладельца и миллионера, и он в нескольких словах докажет виновность Жюльена де ля Кальпренеда.

Однако появление Мотапана не произвело ожидаемого эффекта. Его надменный вид с первого взгляда не понравился проницательному Адриану, который тотчас составил о посетителе неблагоприятное мнение.

– Садитесь, – сказал Куртомер, указывая на стул, а сам занял кресло, чтобы обозначить свой статус.

Прежде чем вызвать этого свидетеля, он убрал ожерелье в ящик письменного стола.

– Вы получили повестку… – начал он холодно.

– Только что, – перебил Мотапан, – и, как видите, немедленно явился.

– Мой делопроизводитель отлучился, – продолжал следователь. – Я выслушаю ваши показания, когда он вернется. А пока я желаю поговорить с вами о жалобе, которую вы подали вчера.

– Очень рад. Поговорим без свидетелей. Так будет лучше: судебные формальности только мешают.

– Может быть, я буду вынужден к ним вернуться, но прежде прошу сказать, нет ли у вас других улик против подсудимого Кальпренеда, кроме перечисленных в жалобе?

– Нет! Мне кажется, и этого достаточно.

Мотапан произнес это развязным тоном. Начало ему нравилось: словосочетание «подсудимый Кальпренед» ласкало слух.

– А мне они кажутся неубедительными, – холодно возразил следователь.

– Как! Господин Дутрлез видел, что вор отпер дверь квартиры на втором этаже. Он вырвал у вора камень из моего ожерелья, а я узнал этот камень.

– Я выслушаю Дутрлеза, но если он ничего не прибавит к тем фактам, о которых упоминаете вы, то я сочту их неубедительными. К графу де ля Кальпренеду мог войти кто-то другой.

– Без сомнения! Во-первых, сам граф, потом две женщины, которые у него служат… Я не говорю о его дочери: не думаю, что она прогуливалась по ночам. Но его сын – ветрогон, он ведет развратную жизнь, и, поскольку у отца нет ни франка, он занимает деньги. Он должен мне четыре тысячи франков и обокрал меня, чтобы расплатиться с долгами.

– Стало быть, он очень неловок. Обокрасть одного из своих кредиторов, для того чтобы с ним же расплатиться, – это безумие! А у вас не возникло подозрения, что деньги, которые вам вернули, выручены от продажи украденной вещи?

– Он думал, что я не сразу замечу пропажу ожерелья. Обычно оно лежит в моем сундуке вместе с другими ценными вещами. Я вынимаю его не чаще трех раз в год. Но вчера я показывал его одному из моих друзей и оставил в открытом ящике.

– Тем более подсудимый мог подумать, что наутро вы его хватитесь.

– Что?.. Вы защищаете его! Вы говорите, как его адвокат!

– А вы, милостивый государь, забываете, что говорите со следователем.

– Извините, но вы мне сказали, что мы просто разговариваем. Я подожду, пока придет ваш делопроизводитель, прежде чем стану вам отвечать.

Адриан осекся. Он понял, что совершил ошибку, поставив Мотапана на место, – так его не заставишь согласиться на сделку, предложенную маркизой де Вервен.

– Милостивый государь, – продолжил он после краткого молчания, – я счел нужным указать вам на один из аргументов, на который сошлется защитник подсудимого. Есть и другие доводы, о которых я не упомянул, но которые непременно произведут впечатление на присяжных. Добиться его осуждения будет очень трудно. Следовательно, вам нужно подумать, стоит ли доводить дело до конца. Вы ведь не имеете никакой причины желать зла почтенному семейству, которое будет очень огорчено публичным скандалом?

– О, ни малейшей, – сказал Мотапан, пожимая плечами. – Эти люди – мои жильцы. Я не бываю у них, потому что не люблю дворян, но не имею причин на них жаловаться… Однако я понес большую потерю. Вещь, которую у меня украли, стоит по меньшей мере тридцать тысяч франков, не считая ее художественной ценности. Это уникальное ожерелье, подобного которому нет в Европе, и я хочу его отыскать. Следствие покажет, куда оно делось. Если его не найдут, я хочу по крайней мере, чтобы укравший его поплатился за это.

– Понимаю. А если вам вернут ожерелье?

– Это другое дело! Но, к несчастью, его не вернут. Может быть, оно найдется у какого-нибудь ювелира, и я буду вынужден выкупить его, поскольку отец вора разорен и не отдаст мне эти деньги.

– А если вам все-таки вернут ожерелье и ничего не придется платить, заберете ли вы свою жалобу?

Мотапан задумался. Он смотрел на следователя, пытаясь по его лицу угадать, с какой целью был задан этот вопрос.

– Может быть, возьму, – ответил он, наконец. – Это будет зависеть от обстоятельств. Например, если Кальпренеды признаются, что кражу совершил один из них… и станут умолять меня не губить их… Боже мой! Я не хочу смерти грешника… я буду великодушен…

– Я говорю о другом, например, если вещь будет возвращена анонимно… если вор, кем бы он ни был, раскается и вернет ожерелье…

– Такого не бывает. Я не верю в раскаяние, я верю только в выгоду. Ожерелье вернут, если это будет выгодно. Впрочем, все равно, только бы вернули. Я буду очень рад получить его обратно.

– Стало быть, если кто-нибудь предложит вернуть вам ожерелье с условием забрать жалобу, вы согласитесь?

– Не откажусь, но это будет затруднительно. Если я заберу жалобу, прежде чем получу свои опалы, я рискую никогда их не увидеть.

– Конечно, они должны быть возвращены до того, как вы заберете жалобу.

– Право, я не зол… – пробормотал Мотапан, по-видимому, колеблясь. – Так чего я желаю? Я желаю только вернуть свою собственность! И если я ее верну, оставлю вора в покое.

Адриан де Куртомер ухватился за его слова.

– Этого обязательства достаточно, – сказал он. – Вот ваше ожерелье.

Куртомер открыл ящик письменного стола, вынул ожерелье и подал его Мотапану.

– Это оно! – вскрикнул барон.

Лицо его прояснилось, глаза засверкали, а руки задрожали.

– Теперь, – сказал следователь, – остается только написать заявление, что вы отзываете свою жалобу. Адресуйте свое письмо господину прокурору, остальное я беру на себя.

– Остальное – это освобождение подсудимого Кальпренеда, не правда ли? И этот молодой человек вернется в свою почтенную семью, – сказал барон с иронией, близкой к угрозе, – он отделается лишь ночью, проведенной в тюрьме, и за ужином будет рассказывать шлюхам об этом забавном приключении. Он ничем не поплатится за то, что обокрал собственного домовладельца.

– Ничто не доказывает, что он вас обокрал, – резко возразил Куртомер.

– Напротив, все доказывает это. Вы разве не заметили? В ожерелье недостает одного опала… того, который Дутрлез оторвал в стычке с подсудимым Кальпренедом.

– Или с кем-то другим.

– С тем, кто отдал вам ожерелье. Назовите мне его имя, чтобы я мог отблагодарить его, как он того заслуживает.

– Мне нечего вам сказать.

– Мне – нет, но вашему начальству вы должны будете ответить.

– Я руководствуюсь только своей совестью.

– Моя совесть стала бы упрекать меня, что я оставил виновного безнаказанным.

– Это значит, что вы не заберете свою жалобу? – бледнея, спросил Куртомер.

– Ваше предположение справедливо.

– Вы дали слово забрать ее!

– Вовсе нет. Вы задавали мне коварные вопросы, а я хотел узнать, куда вы клоните, и сделал вид, будто разделяю ваше мнение. Но я ничего вам не обещал! Вы ошиблись – тем хуже для вас!

– Милостивый государь! Выбирайте выражения…

– О! Не стоит сердиться! Вы еще раскаетесь!

– Теперь вы мне угрожаете!

– Я хочу сказать, что, если вы выведете меня из терпения, я обращусь к вашему начальству и спрошу его, что оно думает о следователе, который для того, чтобы помочь подсудимому, предлагает истцу возвратить ему украденную вещь и заставляет его забрать жалобу. Мне любопытно, как эти господа оценят сделку, которую вы желали со мной заключить. Ведь это сделка! Мое ожерелье в обмен на свободу негодяя, в участи которого вы заинтересованы… не знаю почему. А что бы вы сделали с этим ожерельем, если бы я наотрез отказался забрать жалобу? Оставили бы его у себя, зная, что оно принадлежит мне?!

Адриан де Куртомер был бледен от гнева, но сдерживался и не прерывал Мотапана, желая знать, как далеко он зайдет в своей дерзости.

– Милостивый государь, – произнес он холодно, – что бы вы мне ни ответили, я возвратил бы вам ожерелье, и вы это очень хорошо знаете. Вы имеете полное право не забирать жалобу, а я имею право расследовать дело так, как сочту нужным.

– Может быть, но теперь вы не можете прекратить дело в пользу этого негодяя. Это его отец или какой-нибудь родственник отдал вам краденую вещь. Если вы его освободите, скажут, что вы с ними сговорились.

На этот раз Куртомер потерял терпение, но тут, к счастью, вошел делопроизводитель. Приход подчиненного тотчас успокоил следователя и положил конец дерзкой речи Мотапана.

Адриан де Куртомер воспользовался этим, чтобы принять меры предосторожности против своего недобросовестного противника.

– Милостивый государь, – прибавил он, – я не сомневаюсь, что это ожерелье принадлежит вам, но я не могу вам отдать его сейчас: оно должно быть передано в канцелярию. Там вы его и получите. Прошу его вернуть.

Мотапан колебался.

– Это ваш делопроизводитель? – спросил он, кивая на Богамона, который уже оттачивал перо.

– Да, – ответил Куртомер, – но сегодня ему нечего писать, кроме акта передачи украденной вещи. А завтра вас выслушают снова, на этот раз как свидетеля. Теперь вы можете идти.

Мотапан подумал, что упорствовать было бы глупо и бесполезно.

– Вот ожерелье, – сказал он с наигранным добродушием. – Я всегда к вашим услугам, если вам вздумается меня выслушать. Честь имею кланяться.

Он положил драгоценность на письменный стол и вышел, не сказав ни слова. Он торжествовал. Найти свои опалы и уйти с уверенностью, что имя Кальпренеда обесчещено, – это было больше, чем он ожидал.

Адриан де Куртомер потерпел поражение в борьбе с бароном и понимал всю серьезность происшедшего. Погиб не только несчастный, которого он хотел спасти из уважения к маркизе де Вервен, но и он сам – непогрешимый судья, из великодушия поставивший себя в безвыходное положение. Он не хотел ни лгать, ни разглашать тайну своей тетки. Ему не оставалось ничего другого, как отказаться от карьеры.

– Богамон, – резко обратился он к делопроизводителю, который искоса смотрел на ожерелье, – отошлите свидетелей. Я ухожу.

– Я назначу им на завтра, – прошептал удивленный добряк.

– Нет! Вы дождетесь приказаний моего преемника.

– Как! Вы отказываетесь вести следствие?

– Отказываюсь. Возьмите это ожерелье и ступайте со мной в канцелярию.

Ничего не понимая, Богамон повиновался. Робко взяв роковые опалы, он старательно завернул их в номер «Судебной газеты».

Куртомер сел за письменный стол и написал следующее письмо:

«Милая тетушка, человек, обвиняющий сына вашего друга, отказался забрать жалобу. Взятая у него вещь будет ему возвращена. Я выполнил то, о чем вы просили, и больше ничего сделать не могу. Мне остается только оставить службу. Завтра же я подам в отставку, и никто не сможет сказать, что Куртомер изменил своему долгу. Желаю, чтобы эта жертва принесла пользу тому, в ком вы принимаете участие. Остаюсь тем не менее вашим преданным и почтительным племянником».

Он твердой рукой подписал письмо, запечатал, надписал адрес и встал, велев делопроизводителю идти следом. Ему казалось, что жизнь кончена. Он проклинал Жюльена де ля Кальпренеда и знал, что все его коллеги догадаются, почему он вышел в отставку.

VII

«Счастье приходит во сне», – гласит известная пословица. Но и народная мудрость иногда ошибается, и доказательством служит то, что Альбер Дутрлез, который лег в постель почти успокоенным, через час после пробуждения узнал об аресте несчастного Жюльена. Он весь день и весь вечер его искал, и, как это часто бывает, совсем не там, где мог найти.

Дутрлез появился в клубе спустя полчаса после отъезда Жюльена и узнал там, во-первых, что Жюльен поставил на место Анатоля Бульруа, а во-вторых, что он ушел с Жаком де Куртомером. Это почти успокоило Дутрлеза, поэтому Альбер отложил объяснение с Жюльеном до другого раза. Он решил послать к тому утром своего камердинера, а ночь провел в грезах, глядя на окно Арлетт.

В девять часов утра к нему как ураган влетел Жак де Куртомер. По лицу приятеля Дутрлез тотчас понял, что тот принес плохие новости, и сразу спросил:

– Ты видел вчера Жюльена де ля Кальпренеда?

– Видел! – ответил Жак. – Знаешь, где сейчас твой Жюльен? В тюрьме!

– В тюрьме! Это невозможно!

– Возможно. Я сам проводил его туда… Его арестовали в клубе, и поскольку в ту минуту я был рядом с ним, то решил не оставлять его одного. Но теперь я знаю, что этот мальчишка ни на что не годен. Спасти его будет слишком трудно.

– В чем его обвиняют? – взволнованно спросил Дутрлез.

– В краже опалового ожерелья у Мотапана, который называет себя бароном. Мне кажется подозрительным человек, коллекционирующий драгоценности и знающийся с китайскими пиратами. Но его обокрали, и он подал жалобу, имея на это полное право.

– И по его жалобе арестовали Жюльена? Какие против него улики?

– Ты меня спрашиваешь? Ты сам их предоставил.

– Я?!

– Ты, мой милый. Откровенно говоря, я удивлен, что ты не промолчал. Ты влюблен в мадемуазель Кальпренед, а сам рассказываешь Мотапану о ночном приключении, которое серьезно компрометирует брата этой девушки!

– Я не знал, что опал принадлежит барону… Камень лежал на столе… Мотапан оказался рядом и…

– Все равно! Ты часто упрекаешь меня в ветрености, а сам поступил столь легкомысленно! Не скрою, что в Жюльене ты нажил себе врага.

– Этого еще недоставало! – печально проговорил Дутрлез.

– Успокойся, Жюльен уже не числится среди порядочных людей. Но тебя непременно заставят повторить свою историю и даже подписаться под ней как свидетеля.

– Я откажусь от показаний.

– Так будет еще хуже. Скажут, что ты заодно с преступником. Впрочем, успокойся, следствие поручено моему брату Адриану.

– Твоему брату! Ах, какое счастье! Ты можешь увидеться с ним и сказать, что это ошибка, Жюльен не виновен, хотя все говорит против него?

– Вот уж никогда не сделаю такой глупости! Ты не знаешь моего брата. Он фанатик и в высшей степени несговорчив. Но думаю, что у Кальпренеда будет защитник получше и, главное, способный сильнее повлиять на его судьбу.

– Кто?

– Моя тетка, а также тетка Адриана.

– Маркиза де Вервен! Но каким образом она так быстро узнала, что Жюльена арестовали?

– Я сказал ей. Я обещал быть у нее к чаю и не пришел по той причине, что Жюльен просил проводить его до тюрьмы. После этого я вернулся в клуб и очень удивился, узнав, что тетушка приезжала туда за мной. Я побежал к ней, но она уже легла спать. Утром она велела разбудить меня чуть ли не до рассвета. Я все ей рассказал, и мне показалось странным, что она ничуть не удивилась. Она словно ожидала этого неприятного известия.

– Как странно!

– Друг мой, она виделась вечером с его отцом, и я сильно подозреваю, что речь шла о Жюльене. Не удивлюсь, если они говорили и о тебе, потому что, когда я упомянул тебя, она состроила многозначительную гримасу. Впрочем, я ничего не смог от нее добиться. Тетушка сказала только, что сегодня же увидится с моим братом Адрианом.

– Итак, – прошептал Дутрлез, – граф предвидел, что его сына арестуют! Стало быть, он знал, что тот виновен?

– Вероятно!

– Он знает о том, что Жюльен арестован?

– Тетушка, наверно, написала ему. Потом история, должно быть, стала известна всему дому. Мотапан молчать не станет. Я уверен, что и мадемуазель Кальпренед знает. Я встретил ее на лестнице, и у нее были заплаканные глаза. Интересно, куда она шла так рано?

– Одна? – спросил Дутрлез, не скрывая волнения.

– Нет, ее сопровождала женщина, видимо, горничная, – ответил Жак.

– Она, наверно, шла в церковь.

– Я сам так подумал. Однако сначала мне пришла странная мысль: мне показалось, что она идет просить за брата.

– Кого? Следователя?

– Нет, Мотапана… умолять его забрать жалобу.

– Мадемуазель Кальпренед не унизится до того, чтобы умолять этого человека, – горячо возразил Дутрлез.

– Вероятно. Да она у него и не была. Я видел, что она спустилась, миновав первый этаж.

– Она тебя узнала?

– Конечно! Я поклонился, и она ответила на мой поклон. И я даже заметил в ее глазах симпатию к тебе. Я был удивлен, – я-то думал, что мадемуазель Кальпренед знает о ночном приключении и проклинает тебя. Но ручаюсь, она на тебя не сердится. В ее взоре я ясно прочел: «Жаль, что я не могу пойти вместе с вами к вашему другу!»

– Это лишь твои фантазии. Но речь не о том. Что ты думаешь о деле Жюльена?

– Я не сомневаюсь, что украл он, – прямо ответил Жак де Куртомер.

– И ты думаешь, его осудят?

– Определенно!

– А я уверен, что он не виновен.

– Ты влюблен в его сестру, мой бедный друг. Любопытно, на чем основывается твоя уверенность?

– На фактах. Жюльена не было дома в то время, когда я встретил человека на лестнице. Жюльен вернулся гораздо позже.

– Это он так говорит.

– Он это докажет. И потом, должны же меня допросить как свидетеля!

– Ты же заявил, что откажешься давать показания.

– Я передумал. Напротив, я скажу все, что знаю. Скажу, например, что тот человек не мог быть Жюльеном. Я не видел его в темноте, но чувствовал, что он выше Жюльена, а главное – сильнее. Вчера утром у меня на руке еще оставался след от пяти железных пальцев, а у Жюльена руки как у женщины, и он не смог бы сжать ее с такой силой.

– Ты не прав! Он худощав, но крепок, как все Кальпренеды.

– Есть еще одно веское доказательство в его пользу: в квартиру его отца влезают не впервые.

– Он говорил об этом в фиакре по пути в префектуру, но я не придал значения его словам.

– А мне он рассказывал, что несколько раз, вернувшись утром домой, замечал некоторый беспорядок: опрокинутую мебель, открытые ящики…

– И ты веришь этим россказням?

– Конечно!

– Правда это или ложь, Жюльен напрасно говорит об этом: это может скомпрометировать его сестру.

– Мадемуазель Кальпренед выше клеветы.

– Согласен, но квартира, в которую входит кто и когда угодно, – неподходящее жилище для молодой девицы. К счастью, в рассказах этого юноши нет ни слова правды. Готов поспорить: он все выдумал, чтобы отвести от себя подозрения.

– Хочешь знать мое мнение? Я думаю, что обворованный и вор – одно и то же лицо.

– Объясни!

– Другими словами, я думаю, что сам Мотапан принес ожерелье в квартиру Кальпренеда.

– Но это нелепость! Он так дорожит своими камнями, что не расстанется с ними.

– Он знал, что эти камни не потеряются.

– Но зачем было нести их к Жюльену?

– Чтобы его обвинили… чтобы погубить его.

– А что ему сделал Жюльен? Занял у него денег? Тем более не стоило сажать его в тюрьму.

– Он сердит не на Жюльена, а на его отца.

– Разве отец не платит за квартиру?

– Ты всегда шутишь серьезными вещами… Пора тебе узнать, до чего дошла дерзость Мотапана: он имеет виды на мадемуазель Кальпренед. Хочет жениться на ней.

– Он сошел с ума! В его годы! С его наружностью!

– Он честолюбив. Несмотря на богатство, он так и не смог войти в хорошее общество, а для зятя графа де ля Кальпренеда все двери будут открыты.

– Очень может быть! Так ты предполагаешь, что он просил руки мадемуазель Арлетт и ему отказали?

– Никто мне этого не говорил, но я уверен.

– И он в отместку придумал такую гнусность?

– Этот человек способен на все!

– Мне кажется, раньше ты был о нем лучшего мнения.

– Я его не знал. Теперь я все понял.

– Каким же образом, по-твоему, он мог войти ночью к Кальпренеду?

– Очень легко! До пятнадцатого октября он занимал квартиру графа и мог оставить ключ у себя. Не знаю, как объяснить, но я убежден, что это был он.

Жак хотел возразить, но тут на цыпочках вошел камердинер Альбера и сказал своему господину, что какая-то дама желает с ним говорить.

– Какая дама? Я никого не принимаю, – резко ответил Дутрлез.

– Дама под вуалью… однако… мне кажется, я ее узнал.

– Дама под вуалью? – пробормотал Жак де Куртомер. – Как некстати!

– Почему же вы не назовете ее, если знаете, кто она? – нетерпеливо спросил Дутрлез.

– Вы меня извините, – ответил камердинер, – но мне показалось, что эта дама одного роста с мадемуазель Кальпренед.

– Этого не может быть!.. Вам показалось!

Альбер был очень взволнован и не мог скрыть этого.

– Есть очень простой способ узнать – принять ее, – сказал Жак. – Она желала видеть господина Дутрлеза одного?

– Напротив… Она спросила, не здесь ли господин Жак де Куртомер.

– Если так, я могу остаться, – решил Жак, глядя на Дутрлеза, который поспешно сказал камердинеру:

– Просите даму войти.

Камердинер отворил дверь курительной, где сидели друзья, и удалился. Вошла женщина в черном и под вуалью. Влюбленному Альберу ничего не стоило узнать ее.

– Как благодарить вас за оказанную честь и доверие?! – воскликнул он.

– Я знаю, что поступаю дурно, но я не выдержала, – сказала Арлетт, открывая свое кроткое личико. – Вчера вечером арестовали Жюльена… Отец сказал мне кое-что… чему я не хочу верить.

– Надеюсь, он не говорил, что я – причина его несчастья! – воскликнул Дутрлез.

– Причина невольная, конечно! Но я не знала, что ответить… Я пошла помолиться богу, попросить у него помощи… и после молитвы мне пришла мысль обратиться к вам. Я встретила месье Жака де Куртомера и предположила, что увижу его здесь. Это придало мне смелости, и я решила поговорить с вами. Умоляю вас сказать мне всю правду.

– Я сам ничего не знаю… я знаю только то, что рассказал мне Жак… он был с Жюльеном, когда случилось это несчастье.

– Тогда я спрошу вас, милостивый государь. Ведь вы – племянник лучшего и самого старого друга моего отца. Возможно ли, чтобы Жюльена судили как преступника?..

– Не скрою, – произнес Жак, – что все против него, но надеюсь, его оправдают.

– Нет, не оправдают, если его друзья не помогут доказать, что он не виновен. Вы его друг?

– Я прежде всего друг ваш и Альбера Дутрлеза, который готов сделать для вас все. Значит, вы можете располагать мною.

– Благодарю, – ответила девушка просто, – мы втроем спасем его.

– Я отдам жизнь, чтобы спасти Жюльена, – с жаром сказал Альбер.

– Но вы не знаете, что нужно делать. А я знаю, но не могу сделать этого без вас.

– Говорите, заклинаю вас!

– Если я скажу, что отец нашел ожерелье в кабинете рядом со спальней моего брата, станете ли вы думать, что мой брат виновен?

– К счастью, это только предположение, – сказал Жак.

– Это правда. И вы докажете, что его взял не Жюльен.

– Каким образом? – спросил Жак.

– Поймав того человека, который уже несколько раз входил ночью в нашу квартиру.

– А! – воскликнул Дутрлез. – Я знал, что Жюльен не лжет!

– Итак, – недоверчиво сказал Куртомер, – то, что поведал Жюльен о ночных визитах…

– Чистая правда. Я не видела этого человека, но слышала его шаги. Я говорила отцу, но он до сих пор думает, что мне показалось.

– Но зачем ему было входить к вам?

– Я не могу объяснить, но уверена, что этот человек придет опять.

– Тогда мы могли бы поймать его на месте.

– Это надо сделать сегодня же! – воскликнул Дутрлез.

– Мы встанем на лестнице, – подхватил Куртомер, – и, если он появится, поднимемся вслед за ним.

– Так вы его не поймаете. Увидев вас, он убежит.

– Мы его поймаем!

– Возможно, но вы не заставите его признаться в том, что он собирался войти в нашу квартиру.

– А если его застанут в вашей квартире, он будет вынужден сказать, зачем пришел. Но для этого надо…

– Спрятаться у нас, – очень спокойно сказала Арлетт.

– Позволит ли граф? Я в этом сомневаюсь!

– Лучше, чтобы он не знал, иначе он захочет все сделать один.

– И подвергнет себя опасности, – прошептал Дутрлез.

– Я не хочу, чтобы вы рисковали, – поспешно проговорила девушка.

– Главное – спасти Жюльена.

– И потом, нас будет двое, – сказал Жак, улыбаясь.

– Вы сделаете это?

– Я сделаю все, что скажет наш Альбер, и вдвоем мы, конечно, справимся с этим негодяем. Но явится ли он? Думаю, он затаился… если достиг своей цели, обвинив в воровстве вашего брата.

– Так вы думаете, что ожерелье было подброшено? Мне тоже приходило это в голову. Но кто мог это сделать?

– Сам Мотапан. Так считает Дутрлез. И я тоже. Но вы говорите, что ваш отец не позволит нам караулить у него в доме.

– Отец никогда не входит ночью в комнату Жюльена – месье Дутрлез знает эту комнату.

– Я знаю также, что туда можно попасть из коридора, не заходя в другие комнаты. Но, чтобы войти в коридор, надо иметь…

– Ключ от квартиры, – продолжила Арлетт. – Вот он.

Она вынула из муфты ключ и подала его Дутрлезу.

– Мне нечего больше вам сказать, – прибавила она. – Остается только молиться за вас… и за месье Куртомера.

Жак был тронут, его восхитила смелость девушки. Он заметил также, что Арлетт очаровательна. До сих пор он видел ее только в обществе или на прогулке, и она казалась ему куклой, прекрасно воспитанной и говорившей заученные фразы: «На балу очень жарко» или: «Мелодия этого вальса восхитительна». Но теперь он вдруг понял, что мадемуазель Кальпренед – именно такая женщина, о которой он всегда мечтал.

Что до Дутрлеза, то он и так знал, что у этой девятнадцатилетней девушки золотое сердце и сильный характер и что она всегда готова пожертвовать собой ради близких. Он никогда не говорил ей, что любит ее, но надеялся, что она разделяет его чувство.

– Могу я положиться на вас? – спросила Арлетт обоих друзей.

– О, не сомневайтесь! – воскликнул Дутрлез.

– В ваших руках судьба Жюльена. Мне больше нечего добавить.

– Надо составить план! – предложил Жак де Куртомер.

– Плана у меня нет, – перебила девушка. – Но я твердо верю, что мой брат не виновен. Если вы мне верите, вы его спасете.

Бросив на обоих выразительный взгляд, она убежала – именно убежала, – и так быстро, что Дутрлез догнал ее уже у дверей.

– Не ходите за мной, – сказала она, – на лестнице меня ждет горничная.

Альбер вернулся к Куртомеру.

– Я тебя понимаю, – заявил Жак. – Она очаровательна… и с характером. Я не знал, что она такая.

– А теперь, когда узнал, – порывисто спросил Альбер, – послушаешься свою тетку?

– Боже, как глупы влюбленные! – воскликнул Куртомер, смеясь. – Я лишь отдаю должное качествам мадемуазель Кальпренед, а ты уже вообразил, что я в нее влюбился! Лучше поговорим о деле. Мы решили предпринять рискованную вылазку. С чего начнем?

– Ты точно хочешь участвовать?

– Конечно! Мадемуазель Арлетт высказала весьма справедливую мысль, что два защитника лучше одного. Мы не знаем, с кем предстоит иметь дело, но ночной гость, если он существует, не сдастся без сопротивления. С тобой одним он справится.

– Почему? Ты думаешь, что я недостаточно храбр и силен?

– Альбер, друг мой, ты стал обидчив и придираешься к каждому слову. Я не оспариваю твоей силы, но признайся, ты ревнуешь и хочешь отличиться в глазах мадемуазель Кальпренед. Ну хорошо, я буду только помогать. Вот что я предлагаю. Ты войдешь в квартиру один – так и следует сделать, потому что ключ она отдала тебе, – проговорил Жак не без лукавства.

– Притом я знаю, где надо спрятаться, чтобы схватить этого негодяя, – добавил Дутрлез.

– Это правда! Я могу опрокинуть какую-нибудь мебель, разбудить весь дом и спугнуть дичь, на которую мы охотимся. Но я буду у тебя под рукой.

– Только не на лестнице!

– Можно подумать, что обитатели этого дома только и делают, что разгуливают по ночам! Кто может прийти? О Мотапане нечего и говорить. Если он ночью войдет к графу, мы схватим его на месте преступления. Бульруа, его жена и дочь в столь поздний час, я полагаю, спят.

– Если не выезжают. И ты забываешь о сыне, который рыщет по ночам. Если он встретится с тобой, на другой же день весь Париж обо всем узнает.

– Я не допущу сплетен! Лучше поищем другое место.

– Есть только один вариант. В этой комнате, на стуле у окна. Отсюда видно комнату Жюльена.

– Да, правда, – воскликнул Куртомер, – это прекрасный наблюдательный пост…

– Можно условиться, что, если ты мне понадобишься, я подам сигнал. Ничто не мешает мне открыть окно и позвать тебя… или даже разбить стекло, если потребуется.

– Очень хорошо. Я нескоро явлюсь, но все же добегу рано или поздно. Когда начнем осаду замка Мотапана?

– Сегодня в полночь.

– А если сегодня ничего не случится?

– Тогда продолжим завтра.

– И так до тех пор, пока не схватим негодяя. В другое время мне не хотелось бы каждую ночь стоять на вахте, но, с тех пор как у меня нет денег на игру, делать мне нечего. Итак, решено. Ты берешь меня в помощники?

– Охотно. И рассчитываю на то, что ты замолвишь своему брату словечко за Жюльена.

– Я уже говорил, что это бесполезно. Кстати, что ты сделал с опалом?

– С опалом? – недоуменно повторил Дутрлез.

– Да, – сказал Жак, – с тем, из ожерелья. Кажется, мы немного забыли о нем.

– Он здесь. Я его спрятал.

– Не лучше ли бросить его в Сену?

– Мне очень хотелось так сделать, но я подумал, что не имею на это права.

– В самом деле, ведь его владелец потребует вернуть ему камень. Удивительно, что он оставил его у тебя.

– А я теперь понимаю, почему он не сказал, что опал принадлежит ему. У него был план. Он хотел донести на Жюльена, но опасался меня. Он думал, что я постараюсь расстроить его планы, и поэтому притворился, будто думает, что ожерелье украдено у одного из его жильцов, и попросил меня сохранить камень.