Текст книги "Дело Мотапана"

Автор книги: Фортуне де Буагобей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Кальпренед не удостоил его ответом. Он был скорее рассержен, чем испуган и не сожалел, что отказал Мотапану, потому что не придал никакого значения его намекам. Он не допускал мысли, что Жюльен мог что-то украсть, но проклинал беспорядочную жизнь сына, которая дала повод для таких обвинений.

– Я буду защищать его от клеветы этого человека, – бормотал он, меряя комнату большими шагами, – а если он не захочет исправиться, заставлю уехать из Парижа. Иначе он кончит тем, что опозорит себя, и его дурная слава коснется нас.

Кальпренед не задавался вопросом, сделал ли он для своего сына все, что должен сделать благоразумный отец. Он не сознавал, что сын вместе с достоинствами унаследовал и его недостатки и что поиск золота на дне моря – занятие не менее сомнительное, чем игра в карты. В эту минуту дверь кабинета тихо отворилась, и вошла Арлетт.

– Я просил тебя подождать, – сказал граф, нахмурившись.

– Да, но вы так долго говорили с Мотапаном… Я беспокоилась… – ответила любящая дочь.

– Ты была права, – перебил ее Кальпренед. – Речь шла о твоем брате.

– Ах! Боже мой! Неужели он занял деньги у этого человека?

– Хуже – он обокрал его!

– Этого не может быть! Он лжет! Вы же не могли этому поверить!

– Я не поверил. Но достаточно и того, что Мотапан обвиняет моего сына.

– С чего он это взял? Что случилось?

– Кто-то проник в его квартиру и украл опаловое ожерелье. Не знаю, откуда у этого старого негодяя такая вещь, но этой ночью ее похитили.

– Жюльен вернулся гораздо раньше обычного… в первом часу. Вы спали, но я еще не ложилась. Я все слышала. Он даже входил в этот кабинет.

– Странно… Я думал… Я надеялся, что он, как всегда, провел ночь вне дома, – прошептал граф, задумавшись.

– Вы надеялись?

– Да, потому что ночью на лестнице встретили человека, который отпер дверь нашей квартиры. У него был ключ… Этот человек держал в руках то самое ожерелье, и тот, кто с ним столкнулся, оторвал от него один камень.

– И вы думаете…

– Пока не будет доказательств, я думаю, что все это чепуха. А знаешь, кто рассказал об этом Мотапану? Дутрлез, наш милый сосед!

– Он! – прошептала девушка, потупившись и стараясь скрыть румянец.

– Да, он. Он, кажется, в хороших отношениях с Мотапаном. И этот поклонник Моцарта уверял, что вор прятался здесь. Поэтому Мотапан подозревает Жюльена.

– Это низкое подозрение, и я уверена, что Дутрлез его не разделяет. Я уверена, что в случае необходимости он защитил бы Жюльена, он его друг.

– Мне это неизвестно, но Мотапан скоро предоставит ему возможность доказать свою дружбу: он пошел в полицию. Выходит, нам всем, начиная с твоего брата, грозит допрос. И обыск. Сюда придут полицейские и станут везде шарить в поисках фамильной драгоценности Мотапана.

– И вы это допустите?

– Я вынужден. Если я воспротивлюсь, то поставлю себя в весьма неприятное положение. Да, милое дитя, вот он – результат мести Мотапана и болтовни любезного Дутрлеза. Твой и мой письменные столы отопрут… Если понадобится, даже взломают… Недавно взломали дверь покрепче этой, – сказал граф, взявшись за ключ, который торчал из замка маленького шкафчика с медными и черепаховыми инкрустациями, стоявшего у окна.

Позолоченный ключик легко повернулся в его руке, и шкафчик отворился. На полке, ярко освещенной зимним солнцем, граф де ля Кальпренед с изумлением увидел сверкающие бриллианты. Это было украденное ожерелье с опалами. Ошибиться было невозможно: на порванной цепочке недоставало одного камня.

Арлетт вскрикнула и упала без чувств на руки отцу.

– Жюльен!.. Это был он!.. Я сам расправлюсь с этим негодяем… Я убью его! – сказал прерывающимся голосом несчастный отец.

III

Жак де Куртомер был беззаботным фантазером, легкомысленным и не жалевшим ни о потерянном времени, ни о промотанном богатстве. Он жил как хотел и слушал советы только для того, чтобы им не следовать. Страстно влюбившись вначале в выбранное дело, в одно прекрасное утро он решил, что карьера морского офицера не для него и что он может заняться чем-нибудь получше, чем двадцать пять, а то и тридцать лет ждать эполет флотского капитана. К несчастью, он был сиротой, как и Альбер Дутрлез. Он не имел других родственников, кроме старшего брата и богатой тетки, которые заботились о нем, когда он был юн. Брат и тетка и теперь продолжали принимать в нем участие, но он с ними не советовался, хотя и сохранял прекрасные отношения.

С тех пор как Куртомер оставил флот, он уже растратил добрую треть своего состояния – от двадцати тысяч франков годового дохода у него осталось только тринадцать, да и те вскоре должны были растаять. Но он не тревожился, убежденный в том, что смелый человек, даже разорившись, всегда сумеет поправить свои дела.

Дутрлез, школьный товарищ и верный друг Жака де Куртомера, напрасно уверял его, что такое суждение опасно, – упрямый Куртомер ничего не хотел слышать и с улыбкой шел к неизбежному краху. Потеряв много денег, он был вынужден продавать то ренту, то облигации и несколько дней отсиживался в одиночестве, чтобы пережить неудачу, но скоро уставал каяться и вновь устремлялся к подводным рифам Парижа, о которые разбилось столько надежд.

После неудачной ночи, проведенной в клубе, Куртомеру пришлось на время лишить себя удовольствий. Он проиграл довольно много, но такая сумма у него в бумажнике была. Он мог выплатить долг, но, поскольку не хотел испытывать нужду в наличных, осудил себя на месяц вынужденного благоразумия. В минуту отчаяния он написал Дутрлезу письмо, но потом, выспавшись, сказал себе, что лучше не прибегать к помощи друга. Опасаясь, что может поддаться искушению и передумать, он отправился на прогулку вместо того, чтобы ждать Альбера, которого просил зайти.

Жак де Куртомер жил на улице Кастильоне в красивом доме, принадлежавшем его тетке, маркизе де Вервен. Квартира была не самая лучшая: потолок чересчур низкий, комнаты слишком маленькие, окна выходили на унылый двор, – но она как нельзя лучше подходила небогатому кутиле. Маркиза де Вервен не брала с него плату – она сама платила бы ему, лишь бы любимый племянник жил в ее доме.

У нее был еще один племянник, старший брат Жака, женившийся на очень богатой девушке, – отец семейства и чиновник судебного ведомства, но ее любимцем всегда оставался Жак. Она прощала ему все сумасбродства. Эта почтенная вдова всегда была добродетельной женщиной, но серьезные люди ей не нравились. Негодяй знал слабость доброй маркизы и, надо отдать ему должное, никогда не злоупотреблял ею. Но после ночи, неудачно проведенной за карточной игрой, он находил удовольствие в том, чтобы сообщать тетке, что, доведенный до экономии суровой судьбой, он намерен жить и кормиться у нее до тех пор, пока ему не подфартит.

В этот день Жак подумал, что пора нанести тетке очередной визит. Написав Дутрлезу, чтобы тот не беспокоился, Куртомер пошел к доброй маркизе, занимавшей первый этаж. Она приказала слугам принимать племянника в любое время, и он застал тетушку с горничной за туалетом. Маркиза де Вервен, урожденная Куртомер, была вдовой дворянина, служившего при дворе Карла X; она выглядела не старше шестидесяти, хотя ей уже исполнилось семьдесят. По характеру она была живой и независимой, что не мешало ей иметь весьма внушительный вид.

– Явился! Ночная птица! – воскликнула почтенная мадам, как только племянник показался на пороге. – Так рано! Это дурной знак. Сколько ты проиграл?

– Достаточно, чтобы просить вас приглашать меня на обед до Нового года, милая тетушка.

– О! Сумма большая! Тем лучше! Ты подольше останешься у меня. Но в наказание мне очень хочется заставить тебя поститься целый месяц. Яйца, овощи, сливочный сыр и вода с красным вином. Эта здоровая диета освежит твои мысли. Что ты об этом думаешь?

– Я и не такое ел, когда плавал по морям, тетушка, к тому же в утешение я не имел удовольствия при этом видеть вас перед собой за столом.

– Ты не будешь иметь этого удовольствия и сегодня. Я обедаю у твоего брата. А ты, я полагаю, не расположен присутствовать на семейной трапезе?

– Нет. Его жена примет меня холодно, а если я позволю себе опоздать, брат непременно прочтет нравоучение. У милого Адриана страсть к проповедям.

– Он проповедует впустую, потому что ты всегда поступаешь как тебе вздумается. Сегодня я тебя избавлю от его нотаций, но не от своих. Вернусь к чаю, в девять часов. Я жду одного из своих друзей и рассчитываю на тебя – не хочу оставаться с ним наедине.

– Вы думаете, это опасно? – спросил Жак, смеясь.

– Племянник, вы очень дерзки. Тетку, от которой ожидаешь наследства, должно щадить, а ее расположение нельзя заслужить, намекая на возраст.

– Тетушка, вы меня не поняли. Вы-то молоды, но ваш друг может быть старым!

– Старый он или нет, но у него дурной вкус – ему нравится твое общество, и я хочу доставить ему это удовольствие в награду за то, что он меня навещает. Прошу тебя провести вечер с нами. Я позволю тебе курить, а скучать ты не будешь, потому что мой друг – очень любезный человек.

– Кто он?

– Граф де ля Кальпренед. Ты уже видел его у меня и наверняка должен знать его сына, который ведет, как говорят, ужасную жизнь – в этом вы похожи.

– Я знаю его не больше, чем его отца, а отец не говорил со мной и трех раз.

– А дочь… ты, я думаю, заметил…

– Заметил, тетушка, и нахожу ее очаровательной. Так же думает и мой товарищ Дутрлез.

– Кто этот Дутрлез?

– Как! Вы не помните? Я представил его вам, когда приехал в Париж, и вы приглашали его на все свои балы.

– А! Помню… Блондин, довольно хорошо воспитанный… Что это ему вздумалось называться Дутрлезом?

– Это не его вина. Родители оставили ему эту фамилию, не посоветовавшись с ним.

– Прекрасно! Но не об этом речь. Женишься ли ты на прелестной дочери моего друга Кальпренеда?

– Я?! Вы хотите, чтобы я женился на дочери графа де ля Кальпренеда? – воскликнул Жак де Куртомер.

– Я не хочу, чтобы ты на ней женился, – ответила маркиза де Вервен, – я спрашиваю тебя, ты женишься на ней?

– Это одно и то же.

– Совсем нет. Я спрашиваю о твоих чувствах, но не хочу навязывать тебе свои.

– Мои чувства, милая тетушка, говорят мне, что я не создан для брака.

– Прекрасно! Ты еще передумаешь.

– Когда мне исполнится пятьдесят – может быть. Но будет уже поздно.

– Нет, когда у тебя не останется ни франка.

– Тогда тоже будет поздно.

– Совсем нет, потому что я оставлю тебе свое состояние, и ты будешь еще довольно приличной партией. Но поскольку я доживу до глубокой старости, а ты за три года промотаешь то, что у тебя останется, мне хотелось бы знать, что ты станешь делать в ожидании наследства. Заметь: пока я жива, мой прекрасный Жак, я могу дать тебе только стол и квартиру.

– Хоть на чердаке, тетушка, хоть в каморке вашего консьержа.

– Говори серьезно, безумец! Что ты будешь делать?

– Плавать по морям.

– Стало быть, будешь матросом, потому что ты подал в отставку… Я не осуждаю тебя. Твоему брату тоже лучше оставить службу.

– Я стану капитаном коммерческого судна.

– Очень мило! Куртомер займется ловлей трески и сельди!

– Я не первый. Разве не наш предок выкупил фамильные земли на деньги, полученные от продажи яванских пряностей?

– Это не считается. Это было при Франциске Первом. И потом, он открыл бог знает сколько островов.

– Я открою другие.

– Если это твое призвание, то оно очень кстати: Кальпренед хочет предложить тебе нечто подобное.

– Как! Ваш благородный друг интересуется географией? Я думал, он всего лишь управляет своим состоянием – говорят даже, так искусно, что подвергает его большой опасности.

– Молчи! У тебя злой язык. А я скажу вот что: если Арлетт де ля Кальпренед согласится стать твоей женой, я буду за тебя рада.

– А за нее, милая тетушка? Скажите, похож я на человека, который сделает счастливой свою жену? Но я так люблю вас, что, пожалуй, способен поддаться вашим уговорам, вот почему я убегаю.

– Я тебя не удерживаю, негодяй. Но если ты не явишься сегодня вечером, я лишу тебя наследства.

Эта угроза не смутила Жака. Он поцеловал маркизу де Вервен в обе щеки и поторопился ретироваться, как школьник, который боится, что его выбранят. Выйдя на улицу, он почувствовал, что голоден, и хотел было пойти завтракать в один из ресторанов на бульваре. Если бы Куртомер только знал, что в это время Дутрлез угощал в кофейне «Лира» молодого Кальпренеда, он не упустил бы возможность встретиться с другом. Но погода была прекрасной, и после ночи, проведенной в табачном дыму за игорным столом, повесе захотелось подышать воздухом. Это был испытанный способ: ничто не может сравниться с прогулкой, когда надо отвлечься от денежных забот.

Елисейские Поля находились всего в двух шагах. Он мог найти там то, что искал: пищу и душевное равновесие. Жак любил смотреть на изящные экипажи и модных девиц, и это занятие как нельзя лучше подходило ему в его безденежье. Однако зимой смотр дам начинался в два часа, и у него оставалось еще время подкрепиться.

Он вошел в кофейню «Посланники», где летом любил обедать на свежем воздухе, и был приятно удивлен, найдя в нижнем зале людей, которым пришла в голову та же идея. Прекрасная солнечная погода привлекла в кофейню много посетителей, и Куртомер, не искавший уединения, был рад, что пришел сюда. Он заметил несколько знакомых лиц. В одном углу сидели четверо молодых людей из его клуба, в том числе Анатоль Бульруа, который вовсе не нравился Жаку и которого он избегал, хотя каждый вечер встречал за картами. Он обменялся с этими господами весьма холодным поклоном и сел подальше от них.

Принесли страсбургский пирог и шабли, и Жак принялся за еду. Это занятие, однако, не мешало ему рассматривать соседей. Грациозный Анатоль походил на красавцев с модных картинок. Разряженный в пух и прах, в галстуке, завязанном по последней моде, тщательно причесанный, он отличался от господина из хорошего общества только тем, что ему недоставало благородства, которое нельзя купить. Его пробор раздражал Куртомера, привыкшего коротко стричь свои вьющиеся волосы.

– Приглаженный, как аллея в саду, – процедил он сквозь зубы. – По его пробору можно гулять. Этот юноша родился парикмахером. Дутрлез вчера советовал мне жениться на его сестре! Я предпочел бы занять должность супрефекта в Верхних Альпах, чем иметь такого шурина.

Это размышление напомнило ему о разговоре с теткой, и он улыбнулся, подумав, что бедный Альбер даже не подозревает, что его лучшего друга уговаривают занять его место в сердце Арлетт де ля Кальпренед.

– Ему нечего опасаться. Я не поддамся и, может быть, попытаюсь сегодня же поговорить об Альбере с ее отцом, – прошептал добрый Жак, наливая себе вина.

Но вскоре Куртомер забыл об этом – он заметил в глубине зала человека, который всецело завладел его вниманием. Это был пожилой мужчина, не очень высокий, крепкого сложения. Его костлявое лицо было тщательно выбрито, а смуглая кожа выдавала южное происхождение. Этот человек не мог быть парижанином, потому что его костюм давно вышел из моды, и он ел с ножа. «Должно быть, латиноамериканец, – подумал Куртомер. – Мне кажется, я его уже где-то видел».

Мужчина ел как животное – шумно, сильно двигая челюстями, и пил, поднимая локоть, как пьют у стойки в винных погребках, но при этом исподтишка посматривал на отставного флотского лейтенанта, и их взгляды часто встречались.

«Кажется, я его интересую, – думал Жак. – Может быть, он меня знает? Мы где-то встречались? Где? Конечно, не на приемах».

Мужчина, съев хлеб, который ему подали, вдруг встал и взял еще несколько кусков с соседнего стола.

«Теперь понял! – сказал себе Куртомер. – Это моряк. Он ходит, широко расставляя ноги, как во время качки. Наверно, я встречал его в какой-нибудь гавани или на судне. Он француз? Непонятно, но явно не офицер… Разве что квартирмейстер. И то вряд ли! Они держатся получше».

Мужчина сел на свое место и снова принялся жевать с большим аппетитом. Бульруа с приятелями заметили его и исподтишка смеялись над простаком, который сам ходит за хлебом, вместо того чтобы позвать официанта. Куртомер не обращал на них внимания, но странный посетитель все больше разжигал его любопытство.

«Если это простой матрос, – говорил он себе, – должно быть, это китобой, после удачного плавания приехавший в Париж, чтобы промотать свою долю. Он запросто завтракает за два луидора, и на обоих мизинцах у него по перстню с бриллиантом».

Утолив голод и жажду, молодой повеса закурил сигарету и начал думать о другом – главным образом о своем проигрыше. Среди тех, кто у него выиграл, был и Анатоль Бульруа, поэтому сейчас этот молодчик еще меньше нравился Куртомеру. Он услышал, как Анатоль дважды или трижды упомянул имя Жюльена де ля Кальпренеда, и хотя последний был не очень симпатичен Жаку, он поспешил приняться за кофе, боясь, что, услышав какие-нибудь неприятные слова в адрес Жюльена, не выдержит и поставит Бульруа на место.

Тут Куртомер заметил, что человек, которого он принял за китобоя, собрался уходить – он попросил счет. «Как! Ни рома, ни водки! – мысленно удивился Жак. – Неужели я ошибся? Моряк, сошедший на берег, чтобы развлечься, не стал бы так торопиться!» И он опять принялся с интересом наблюдать за незнакомцем.

«Любопытно знать, куда он пойдет, – подумал племянник маркизы де Вервен. – Но не могу же я устроить за ним слежку…»

Мужчина прошел мимо и открыл стеклянную дверь. Жаку хватило времени его рассмотреть.

«О-о! – удивился Жак. – У него уши проколоты. Наверняка он матрос. И, кажется, он украдкой взглянул на меня. Если он меня знает, то заговорил бы со мной, вид у него неробкий. Но что мне до этого? Похоже, я превращаюсь в сыщика. Ну вот, он вышел, и я, пожалуй, пойду».

Куртомер расплатился и вышел в ту же дверь, что и мужчина, который так его заинтриговал, но вскоре забыл об этом странном типе. Погода была очень хороша для прогулки: ясное небо, теплый ветерок. Экипажи только начали прибывать. Юные англичанки в коротких платьях прогуливались под бдительным надзором долговязых худощавых гувернанток. На стульях, расставленных вдоль аллеи, изящно одетые мужчины ждали случая поклониться моднице или просто богатому экипажу: превосходный способ показать прохожим, что имеешь хорошие знакомства, – не важно, ответят на поклон или нет.

Куртомер знал Париж как свои пять пальцев. Он не давал себе труда снимать шляпу перед экипажами, но мог бы назвать всех, кто в них сидел. Радость его была бы полной, если бы вдруг мелькнуло какое-нибудь молодое незнакомое личико, прелестная дебютантка. Но тут была вся старая гвардия, знаменитые властительницы полусвета, а он так часто присутствовал на этих смотрах, что уже не находил в этом удовольствия.

Он трижды обошел круг, не встретив ни одного нового привлекательного лица. Наконец, в четвертый раз он увидел в экипаже женщину, которая в этот час никогда не бывала на Елисейских Полях. Она была прекрасна и походила на богиню Свободы или статую Республики, а экипаж, должно быть, был наемным, потому что на кучере красовалась яркая ливрея и сомнительной белизны перчатки. Лошадь шла шагом довольно близко к тротуару. Дама, очевидно, хотела, чтобы ее заметили, и, казалось, искала кого-то среди зевак.

Куртомер, решив отдохнуть, сел возле большого дерева. Он намеревался довольно долго пробыть в этом милом уголке и занял сразу два стула, предвидя появление какого-нибудь приятеля. Он закурил, уже не думая о красавице и о человеке с проколотыми ушами. Минут пять он чертил круги на песке, как вдруг, приподняв голову, заметил по соседству мужчину, который оказался не кем иным, как незнакомцем из кофейни «Посланники».

Зачем он пришел сюда? Куртомер, склонный видеть во всем лишь дурное, принялся рассматривать его с таким видом, который мог бы напугать мирного буржуа. Незнакомец не убежал, но опустил глаза и завертелся на стуле, словно гость, не знающий, как начать разговор. Это заставило Жака заговорить с ним весьма нелюбезным тоном:

– Уж не принимаете ли вы меня за хорошенькую женщину? В кофейне вы не спускали с меня глаз, а теперь уселись рядом.

– Извините, – ответил тот, ничуть не рассердившись, – я не хотел оскорбить вас или помешать вам, но…

– Что такое? Вы меня не знаете, следовательно, вам не о чем со мной говорить, так что прошу вас оставить меня в покое.

– Клянусь, что никогда не осмелился бы подойти к вам, если бы… Могу ли я спросить вас… не служили ли вы на флоте?

– И что, если служил? – спросил Куртомер, удивившись, хотя и ожидал чего-то подобного.

– На фрегате «Юнона»?

– Ну да. И что?

– Точно… Я сразу вас узнал, хотя прошло уже пять лет…

– Где мы встречались? Вы были в экипаже «Юноны»?

– О нет, господин капитан.

– Зачем вы называете меня капитаном? Вы никогда не служили под моим началом! Тем более пять лет назад я был мичманом.

– Это правда, но вы шесть месяцев командовали канонерской шлюпкой, стоявшей у устья реки Сайгон. Вы иногда сходили на берег.

– Да, когда нас предупреждали о пиратах. Нескольких я даже повесил.

– Они заслужили это. Но, если бы не вы, меня так же, как и их, вздернули бы на мачте, а я был не виновен, как новорожденный младенец.

– Как? Если бы не я, вас повесили бы?

– Я хочу сказать, что если бы я имел дело с другим офицером, то, может быть, именно так все и случилось бы. Вы помните, как летом 1875 года возле мыса Трама вы захватили и сожгли китайскую джонку?

– Которая ограбила два коммерческих судна и зарубила экипаж… Да, помню! Дерзкие разбойники эти китайцы.

– О! Они защищаются, как бешеные собаки… И вы должны помнить, что с ними был лоцман…

– Да, моряк из Иль-де-Франса, которого они нашли на одном из захваченных судов и пощадили, потому что он хорошо знал кохинхинские берега… Сильный молодчик.

– Что правда, то правда, – сказал незнакомец, рассмеявшись, – а ведь это был я.

– Вы?! – воскликнул Куртомер. – Не может быть, я узнал бы вас.

– Я сильно изменился. Ведь меня одевали по-китайски, у меня была накладная коса…

– Да… Теперь, когда я вижу вас вблизи, мне кажется, я узнаю в вас того негодяя.

– О! Не зря я надеялся, что вы меня узнаете, – прошептал бывший рулевой, не обратив внимания на странный комплимент. – И вы понимаете, почему я сказал, что вы спасли мне жизнь.

– Теперь я вспомнил, что мне очень хотелось вас повесить, – холодно ответил Куртомер.

– Я на вас не сержусь. Это совершенно естественно: я служил лоцманом у пиратов и не скрывал, что я европеец. Сначала вы приняли меня за дезертира с какого-нибудь судна.

– И заковал вас в кандалы.

– Но, когда вы меня спросили, я рассказал вам свою историю, и вы мне поверили. И я никогда не забуду, как в Сайгоне вы защищали меня перед морской комиссией.

– У вас память лучше, чем у меня. Я припоминаю, что вас оправдали за недостатком доказательств, а совсем не потому, что я вас защищал. Меня вызвали дать показания; я сказал, что вы сдались без сопротивления и что я считаю ваш рассказ правдивым.

– Он и был правдив, капитан. Если бы они сомневались, они осудили бы меня.

– Гм! Кажется, китайцы уверяли, будто вы прекрасно говорили на их языке и очень охотно отправились с ними. Они утверждали, что вы сдали им судно, на котором плавали.

– Они лгали.

– Я не спорю. Никто не мог дать показаний против вас, потому что китайцы зарезали всех ваших товарищей. Вас освободили, и хорошо сделали. Но это не значит, что ваше общество мне приятно.

– Я не хочу вам его навязывать, – ответил моряк, сменив тон. – Я узнал вас в кофейне и хотел воспользоваться случаем, чтобы поблагодарить, поскольку не успел сделать это раньше. Когда меня освободили, вас уже не было в Сайгоне. Но мне ничего не нужно.

– Вы, я вижу, разбогатели, – заметил Куртомер, окинув моряка взглядом.

– О да! Я перевозил индийские товары в Иль-де-Бурбон и Иль-де-Франс, заработал много денег и теперь могу жить в Париже на широкую ногу. Не скрою: я приехал сюда развлечься.

– Тем лучше для вас! Но я все же не понимаю, зачем вы заговорили со мной.

– Чтобы выразить вам свою признательность. Я не хотел бы настаивать, но не позволите ли вы мне остаться здесь?

– Елисейские Поля принадлежат всем, – ответил Куртомер, повернувшись спиной к навязчивому соседу.

Жак рассчитывал, что тот оставит его в покое, но ошибся. Бывший пленник пиратов замолчал, закуривая огромную сигару, но, выпустив несколько клубов дыма, с невозмутимым видом продолжал:

– Извините меня, я воображал, что моряки могут обойтись без формальностей. В доказательство того, что я не первый встречный, хочу сообщить, что у меня здесь есть друзья, которые могут за меня поручиться. Я назову одного. Он миллионер и очень известен в Париже. Это барон Мотапан. Вы, вероятно, о нем слышали.

Куртомер раскрыл было рот, чтобы послать ко всем чертям друга барона и самого барона Мотапана, но в этот момент кто-то положил руку ему на плечо. Обернувшись, он увидел Альбера Дутрлеза.

– Это ты! – воскликнул он. – Как кстати!

– Мне кажется, отсюда очень хорошо видны экипажи, – сказал Дутрлез.

– Да, место хорошее. Но соседи бывают невыносимыми. Пойдем.

Отставной лейтенант взял под руку своего приятеля и потащил его к аллее так поспешно, что опрокинул два стула. Человек в матросской шляпе, вероятно, признал свое поражение, во всяком случае за Куртомером он не пошел, лишь окинул Дутрлеза внимательным взглядом, пожал плечами и повернулся к дороге.

– Кто это говорил с тобой о моем хозяине? – с любопытством спросил Альбер.

– А! Ведь дом, где ты живешь, принадлежит Мотапану! – воскликнул Жак. – Но откуда богач может знать этого типа, который надоедает мне уже целый час?

– Я не удивляюсь, что он знаком с Мотапаном. Между ними даже есть некоторое сходство… Но откуда он знает тебя? Вы ведь из разных сословий…

– Представь себе, он бывший матрос, которого я встретил в Кохинхине пять лет назад.

– Ты, стало быть, знался там с матросами?

– О! Это целая история. Он был на принадлежавшей пиратам китайской джонке, которую я потопил.

– И поэтому ты с ним подружился, – смеясь, сказал Альбер.

– Вовсе нет! Моей первой мыслью было повесить его. Естественно, он возражал. Он уверял, что разбойники пощадили его с условием, что он станет у них лоцманом. Я привез его в Сайгон, где передал морским властям, которые не нашли против него веских улик и отпустили на волю.

– И ты встретился с ним опять?

– Случайно, в кофейне «Посланники», где он завтракал как принц. Мне тогда уже показалось, что я видел где-то эту неприятную физиономию. Потом я ушел и забыл о нем, а он меня нашел и сел рядом. У него хватило наглости напомнить мне о своих приключениях – якобы для того, чтобы поблагодарить за спасение от петли, которую, я думаю, он заслужил… И он уверяет, что твой хозяин – его друг. Ну, говорят же, что Мотапан приобрел свои миллионы неизвестно где. Может, он плавал по морям с моим кохинхинцем.

– А как ты объяснишь то, что завтракал на Елисейских Полях, в то время как должен был ждать меня?

– Как! Ты был у меня?

– Я сейчас оттуда.

– Стало быть, ты не получил мое второе письмо?

– Нет. Я вышел в одиннадцать часов. Торопился на встречу, которую ты назначил.

– Узнаю моего Альбера! Такие друзья, как ты, теперь редкость.

– Мне нетрудно оказать тебе услугу. Ты всегда расплачиваешься очень аккуратно. Говори, сколько тебе надо, я знаю, что ты много проиграл.

– Откуда ты это знаешь?

– Я видел одного человека, который был в клубе. Он сказал, что ты проиграл двадцать пять тысяч.

– Двадцать четыре тысячи шестьсот. Бьюсь об заклад, что это был твой сосед Анатоль Бульруа.

– Нет! Я бегаю от него как от чумы. Сегодня он возвращался, когда я выходил из дома. Мы едва кивнули друг другу.

– Я тоже видел его за завтраком в кофейне «Посланники»… И поступил так же, как ты, – отвернулся. Но вернемся к деньгам: я передумал и обойдусь без них. Я ничего не должен, потому что не играл на слово, и сэкономлю, пожив у тетки месяца два или три. Старик, побереги свои деньги для лучшего случая.

– Они наверняка пригодятся в очень скором времени, – смеясь, сказал Дутрлез. – Не думаю, что ты надолго сохранишь благоразумие. Да и не один ты проигрался…

– Посмотри, вон в том экипаже, – перебил Куртомер, сжав руку своего товарища, – сидит хорошенькая девушка, которую мы никогда здесь не видели!

– Та брюнетка в меховой шапочке?

– Да, она еще делает знаки какому-то господину.

– Вижу. Знакомое лицо. Она похожа на… Да это же Лелия!

– Что за Лелия? Я встречал это имя в одном скучном романе.

– Лелия Маршфруа, дочь моего консьержа.

– Стало быть, это дебют. В самом деле, ты мне говорил, что ее почтенный отец готовит ее для сцены. Она пробьет себе дорогу! У нее уже есть экипаж.

– Не могу поверить!

– Почему? Ты думал, что она хочет поступить на сцену только для того, чтобы помогать отцу отворять двери?

– Нет, но я думал, что она еще ходит пешком.

– Ты ошибаешься! Просвещенный покровитель драматического искусства нанял ей экипаж. Этот просвещенный покровитель стар и безобразен. Посмотри, вот он обернулся… улыбается ей…

– Знаешь ли ты, кто этот господин? – воскликнул Дутрлез.

– Нет! Я нисколько этим не интересуюсь.

– А я уверен, что тебе будет интересно узнать. Это Бульруа-отец.

– Лавочник, которого ты имел дерзость прочить меня в зятья?

– Он самый. За своей дочерью Эрминией он дает полмиллиона приданого.

– Если только этот порочный буржуа не разорится на молоденьких девицах.

– Это невозможно! Он слишком скуп, чтобы растранжирить свой капитал. Но теперь я знаю, что он такое и почему консьерж Мотапана демонстрирует независимость… Если когда-нибудь эти люди вздумают сыграть дурную шутку с моими друзьями или со мной… Словом, они у меня в руках.

– А! Мадемуазель Лелия увидела нас. Бульруа тоже, должно быть, нас заметил, потому что он исчез. Пойдем гулять, мой милый, мне надоели и Бульруа, и его сын, – сказал Куртомер, беря под руку друга.

Они пошли по аллее и затерялись в толпе гуляющих. Дутрлез не говорил ни слова, молчал и Куртомер. Обоих одолевали заботы, не располагавшие к разговору.

Куртомер вспомнил о своем проигрыше, а Дутрлез – о странном приключении прошлой ночи, и думал, не рассказать ли о нем своему единственному другу, с которым обычно советовался в затруднительных ситуациях.

– Ты сегодня случайно не встречал Жюльена де ля Кальпренеда? – спросил он после долгого молчания.

– Жюльена де ля Кальпренеда? – повторил Куртомер. – Нет, не встречал. По утрам его можно найти разве что в постели, потому что он обычно ложится на рассвете.

– Ты видел его ночью в клубе?

– Да, кажется, он был там. Я видел его у столика, где играли в баккара. Он бродил вокруг, как голодный бедняк бродит около хорошо сервированного стола. Твой Жюльен, должно быть, не при деньгах.